Текст книги "Проклятие рода Лёвеншёльдов"

Обычно это делала Шарлотта. Девушка не сказала ни слова, только побледнела. И когда вышли на улицу, фру Сундлер подхватила пасторшу под руку.

Жена органиста, несмотря на воспарение духа, выводила Шарлотту из себя. Она утешала себя тем, что впереди уже был дом фру Сундлер и сейчас назойливая сплетница отстанет от них.

Как бы не так! Та выразила желание проводить пасторшу до усадьбы – дескать, небольшая прогулка после долгого сидения пойдет ей только на пользу: она начала толстеть. Немного подумала и заменила слово – «начала поправляться».

Пасторша не возражала. Шарлотта тоже промолчала – что она могла сказать? Прибавила шагу и шла впереди, чтобы не слышать тягучий и вкрадчивый голосок фру Сундлер.

Шагерстрём

После отвергнутого предложения руки и сердца заводчик Шагерстрём ехал домой и никак не мог стереть с лица улыбку. Если бы не кучер и лакей, он захохотал бы в голос. Надо же, поехал осчастливить полунищую компаньонку пасторши, а получил отказ, да еще какой отказ! «Как у вас поворачивается язык…» Он покрутил языком во рту, проверил, поворачивается или не поворачивается, и прыснул.

– Но ведь она права, – отсмеявшись, пробормотал Шагерстрём. – Она совершенно права. Еще как права! А я-то, я-то… ну и осел! Как я мог не подумать заранее…

Но как хороша она была с этим внезапно вспыхнувшим румянцем и горящими негодованием яркими глазами! «Как вы осмелились? Как язык поворачивается?» – по заслугам. Сел в лужу! Ну и что? Сел-то сел, зато из лужи полюбовался на такую красавицу в гневе.

Он опять засмеялся.

Да, конечно, попал в глупое положение, но неприятного осадка не осталось. Он был даже рад – увидел девушку, на которую его богатство не произвело никакого впечатления. Она не сделала ни малейшей попытки кокетничать, будто и не знала, что перед ней миллионер, самый богатый человек во всей провинции. Знала, конечно, но ей было все равно. Отшила, как последнего бродягу.

Вот это характер! Надеюсь, она не злопамятна. Я, конечно, никогда больше не полезу к ней с предложениями, но надо дать понять, что я нисколько не обижен. Нечего обижаться, когда не прав. Получил урок.

Весь вечер размышлял, как ему загладить свою бестактную выходку. Надо быть осторожнее, а то опять… в лужу. Наконец решил вот что: букет цветов не повредит. Послать цветы. Если примет, значит, не держит зла.

Он пошел к садовнику:

– Вот что, мастер… можешь подобрать мне букет? Я имею в виду – БУКЕТ! По-настоящему красивый.

– Посмотрим… думаю, красивее вон тех красных гвоздик сейчас ничего нет. Мы их поместим в центр, окружим серебристыми левкоями и добавим немного резеды. Вразброс. Беленькие глазки в красном букете… а аромат какой!

Шагерстрём сморщил нос:

– Вот еще… Гвоздики, левкои, резеда… такие цветы растут у всех. Ты бы еще предложил ромашки и колокольчики.

В свою очередь были отвергнуты и львиный зев, и дельфиниум, и незабудки.

Наконец Шагерстрём остановился перед небольшим розовым кустом, полным цветов, полураспустившихся и даже почти совсем не распустившихся бутонов. Притворно-робкие темно-бордовые лепестки едва виднелись в резной чашечке, но уже излучали уверенность в своем блестящем будущем.

– Вот, – только и сказал Шагерстрём. – Вот эти. Красивый куст.

Садовник даже крякнул:

– Господин патрон! Это же кустовая роза, в первый раз цветет! Я и не ожидал, что примется. Не больно охотно они приживаются у нас. Север все-таки… во всем Вермланде не найти такого куста.

– Вот и замечательно. Как раз то, что надо. Отвезешь букет в пасторскую усадьбу. У них сад хороший, но таких роз нет.

– Ага, к просту, значит… – Садовник моментально успокоился. – Это другое дело. Пусть посмотрит на мои розочки. Уж он-то понимает что к чему.

Любой, кто хоть немного разбирается в розах, сразу заметил бы, с каким напряженным вниманием они прислушиваются к этому разговору. Но судьба их была предрешена.

Садовник аккуратно срезал цветы и отвез в усадьбу.

Читатель уже знает, какая печальная участь их постигла.

А прост, на следующий же день поехавший нанести визит Шагерстрёму, был встречен с распростертыми объятиями.

Поначалу прост был излишне многословен и высокопарен, но ведь по сути он был очень искренний и неприхотливый человек. Как, впрочем, и Шагерстрём. Они очень быстро поняли – можно обойтись без положенных комплиментов и реверансов и стали беседовать, как добрые друзья, свободно и просто, не заготавливая в уме фигуры речи.

Шагерстрём воспользовался случаем и порасспрашивал про Шарлотту. Кто ее родители, каково ее состояние, но прежде всего его интересовали ее жених и его виды на будущее. У пастора-адъюнкта жалованье кот наплакал, это все знают, – и как же он может позволить себе жениться? Может быть, господину просту известно о его планах? О перспективах получить повышение?

Прост очень удивился, но никакого секрета во всем этом не было, поэтому он и изложил все как есть, не увиливая и не скрывая.

«Деловой человек, – думал он про себя. – Предприниматель… или как там их теперь называют. Так у них, наверное, и принято. Быка за рога».

Выслушав проста, Шагерстрём пояснил свое любопытство: оказывается, он, Шагерстрём, имеет честь быть председателем правления горнозаводчиков в Упланде. Вполне в его силах порекомендовать пастора в приход, где живут шахтеры и сталевары. Жалованье, может, и не очень большое, но усадьба просторная и в хорошем состоянии. Не подойдет ли эта должность молодому Экенстедту?

Пастор нарочито неторопливо достал табакерку, вынул порцию табака и аккуратно затолкал в обе ноздри – сначала в одну, потом в другую, – поморгал и вытер внушительный нос еще более внушительным платком.

– Патрон Шагерстрём вряд ли сможет найти молодого пастора, более подходящего для этой должности.

– Что ж… тогда решено.

Прост так же медленно спрятал табакерку, чтобы скрыть охватившие его радость и волнение. Не шутка – привезти домой такую новость! Будущее Шарлотты – постоянный предмет тревоги. Прост с уважением и даже с отеческой любовью относился к своему заместителю, но не одобрял и не понимал его упорное нежелание найти подходящую должность, чтобы создать семью.

Внезапно его осенило, и он даже встал для пущей торжественности.

– Я вижу, у патрона Шагерстрёма есть похвальная потребность составлять счастье других. Но зачем же останавливаться на полпути? Я буду счастлив, если патрон сейчас же поедет со мной в усадьбу и расскажет о своем решении молодым. Я не могу отказать патрону в удовольствии видеть их радость.

Шагерстрём улыбнулся. Видно было, что предложение проста доставило ему удовольствие.

– А это не будет неудобно?

– Что вы, что вы! Как это – неудобно! Даже речи быть не может!

Шагерстрём пожал плечами, вроде бы согласился, но тут же хлопнул себя по лбу:

– Я же не могу сегодня! У меня важная и к тому же дальняя поездка. Уже сказал кучеру – в два часа подаст коляску.

– Какая жалость! Но что скажешь – дела есть дела.

– Даже и постоялые дворы заказаны. – Шагерстрём выглядел заметно огорченным.

Но тут просту пришла в голову мысль.

– Почему бы нам тогда не поехать в моей коляске прямо сейчас? А ваша карета заедет к нам в усадьбу.

Шагерстрём развел руками и слегка покачал головой, удивляясь собственной несообразительности, – просту пришло в голову такое простое решение, а ему не пришло. Приказал кучеру упаковать чемоданы, взять корзину с едой и подать экипаж к крыльцу пасторской усадьбы.

В коляске оба были веселы, как крестьяне по дороге на ярмарку.

– Похвальная, более чем похвальная щедрость, – заметил прост. – И незаслуженная. Шарлотта обошлась с господином патроном весьма неделикатно.

Шагерстрём засмеялся.

– И как она будет выкручиваться, хотел бы я посмотреть, – продолжил прост и покрутил пальцами в воздухе. – Патрон может быть уверен – выкинет что-нибудь этакое, что никто и ожидать-то не мог.

Он потер руки и засмеялся в предвкушении чего-нибудь этакого.

Но их ждало разочарование: оказывается, супруга господина проста и ее компаньонка, воспитанница, домоправительница или как там ее называть, еще не вернулись с именин жены аптекаря. Впрочем, прост не огорчился: какие бы ни были именины, надолго не затянется. Скоро явятся, патрон успеет. Поэтому он пригласил Шагерстрёма не в салон наверху, а в свою комнату на первом этаже.

Читатель должен знать: у проста было две комнаты. Одна, куда можно было попасть из прихожей, – деловой кабинет, большой и с трудом отапливаемый. Мебели почти нет, только невероятных размеров письменный стол и полки, уставленные толстенными церковными книгами за многие годы, десятилетия и даже столетия. И несколько больших кактусов в окне, которые именно в эту пору задумали цвести, да как! Издали казалось, что они охвачены пламенем.

А из служебного кабинета дверь вела во вторую комнату, и эта вторая комната была очень уютной – тут уж пасторша постаралась для любимого мужа. Толстые ковры на полу, удобная и красивая мебель: мягкие диваны, кресла, письменный стол – меньше первого, зато с множеством ящичков. Большая коллекция трубок в длинной, метра полтора, специальной подставке, выточенной на заказ деревенским столяром. Книжные полки и, конечно, папки с гербариями, толстые и тонкие, но все переплетенные в одинаковый серый картон с каллиграфическими надписями.

Сюда-то прост и провел высокого гостя. Проходя по служебному помещению, они увидели Карла-Артура – тот сидел за конторкой и заносил в текущую церковную книгу имена почивших и только что крещеных.

Он встал, поклонился, и пастор представил ему высокого гостя.

– Надеюсь, сегодня господину патрону не придется уезжать с пустыми руками, – сказал пастор-адъюнкт с плохо скрытым сарказмом.

Думаю, читателю легко понять, что спокойствие и сарказм дались Карлу-Артуру нелегко – он был до крайности взволнован приездом Шагерстрёма. Конечно, все они в заговоре против него – и прост, и пасторша, и Шарлотта. Все до одного. Что еще он мог подумать? Конечно, в заговоре. Нечего тут и гадать – хотят побыстрее исправить положение. И если он до сих пор сомневался в коварной игре Шарлотты, то теперь все сомнения отпали. В чем тут сомневаться, если прост сам привез заводчика в усадьбу?

Разумеется, его теперь не касается, кому Шарлотта отдаст руку. Это не его дело. Но спешка показалась ему пошлой и неуместной. Более того, отвратительной – подумать только, служитель Бога из штанов выпрыгивает, чтобы побогаче выдать замуж свою родственницу!

А бедняга прост, который ни сном ни духом не ведал о разорванной помолвке, посмотрел на Карла-Артура с удивлением и постарался понять смысл его слов. Если судить по тону, молодой человек настроен враждебно; почему бы сразу не дать понять, что визит Шагерстрёма никакого отношения к его матримониальным затруднениям не имеет.

– Собственно, господин заводчик хотел видеть именно тебя, Карл-Артур, – сказал он мирно. – Не знаю, имею ли я право раскрывать его планы до прихода Шарлотты, но думаю, будешь доволен.

Карл-Артур словно и не заметил дружеского тона проста. Даже тени улыбки не промелькнуло.

– Если у господина патрона есть что-то для меня, совершенно незачем ждать прихода Шарлотты. У нас с ней нет ничего общего.

Он вытянул левую руку и повертел в воздухе – обручального кольца на безымянном пальце не было.

Маленький прост посмотрел на него, неожиданно быстро повернулся вокруг своей оси и опять посмотрел:

– Но… любезный брат мой… что-то случилось, пока меня не было?

– О, нет, дядюшка. Не пока вас не было, а еще вчера. Патрон Шагерстрём попросил руки Шарлотты в полдень. Час спустя я разорвал помолвку.

– Разорвал помолвку? – ошеломленно повторил прост. – Но Шарлотта не сказала ни слова…

– Простите дядюшка. – Карла-Артура начали раздражать неумелые попытки старика разыграть неведение. – Простите, но я и не знал, что вас так привлекает роль… – Он подумал и для пущей иронии певуче произнес по-французски: – Роль postillon d’amour[23]23
  Посланник любви (фр.).


[Закрыть].

Прост резко выпрямился, вскинул голову и неожиданно приобрел вид весьма величественный, что при его малом росте было, мягко говоря, удивительно.

– В таком случае предлагаю пройти ко мне, – холодно сказал он. – Мы должны дойти до дна в этой странной истории.

Они прошли в личный кабинет проста. Шагерстрём устроился на угловом диване, Карл-Артур сел в кресло-качалку рядом с дверью, а пастор занял председательское место за письменным столом.

– Я и не собираюсь отрицать, брат мой, что вчера уговаривал мою внучатую племянницу принять предложение патрона Шагерстрёма, – обратился прост к Карлу-Артуру. – Назови мне хотя бы одну причину, почему я не должен был этого делать. Она ждет тебя пять лет! Совсем недавно, летом, я спросил тебя – не собираешься ли ты предпринять хоть какие-то шаги, чтобы сделать возможным ваше соединение в браке? Ты ответил – нет, не собираюсь. И ты наверняка помнишь, что я тебе на это сказал. Я сказал, что сделаю все возможное, чтобы разорвать вашу помолвку. У Шарлотты нет ни гроша за душой. Надеюсь, ты понимаешь: когда придет мой час предстать перед Господом, она останется одна-одинешенька, без защиты и покровительства. Да, я посоветовал ей принять предложение патрона Шагерстрёма и ни секунды об этом не жалею. И тем более не стыжусь. Но у Шарлотты свои представления о жизни, и она решительно… на мой взгляд, даже чересчур решительно отказала патрону. На том все и закончилось, больше к этому не возвращались.

Шагерстрём искоса глянул на Карла-Артура и поморщился, как от зубной боли. Тот раскачивался в кресле-качалке, всем своим видом показывая, что считает слова старого священника пустым сотрясением воздуха.

Несколько раз молодой пастор пытался прервать монолог проста и сейчас тоже хотел что-то сказать, но тот предостерегающе поднял руку:

– Придет твоя очередь, мы тебя выслушаем. Обязательно выслушаем, но сейчас моя очередь. Нынче утром я поехал в Большой Шёторп, но я и слыхом не слыхивал о том, что помолвка разорвана. И уж тем более не собирался навязывать Шарлотту патрону. Я поехал ради мира и спокойствия в приходе. Мне показалось, что у патрона есть все основания, чтобы чувствовать себя оскорбленным невежливым отказом Шарлотты. Но, к моему удивлению, выяснилось, что патрон придерживается на этот счет совершенно иного мнения. Он сказал, что мои взгляды устарели и что Шарлотта полностью права. Мало того, он был настолько тронут верностью Шарлотты, что предложил помочь тебе получить место пастора в Эртофте, где у него право решающего голоса в совете директоров. С этим он сюда и приехал. И даже ты можешь сообразить, что патрон знал о разорванной помолвке ровно столько же, сколько и я, то есть ровным счетом ничего. А теперь, когда все объяснено, я с полным правом жду извинений за твои неприличные упреки. – Прост перевел дыхание и повторил: – Я жду извинений, любезный брат.

– Ни на секунду не сомневаюсь в правдивости ваших слов, дядюшка… ни на секунду. – Карл-Артур встал, скрестил руки на груди и в наполеоновской позе прислонился к книжному шкафу. – Ваша исключительная честность помешала Шарлотте поделиться с вами своим коварным планом. Мало того, я согласен с вами. Я для Шарлотты неподходящая партия. И если бы Шарлотта, так же как вы, сказала бы мне об этом открыто и честно, да, конечно, мне было бы очень больно. Мне было бы очень больно и очень горько, но я смог бы понять. И смог бы простить. Но она выбрала иной путь… Возможно, она боялась, что пострадает ее репутация, и гордо отказала патрону Шагерстрёму. На ваших глазах, дядюшка, на ваших глазах! Но не обманывайтесь. Отказала только для того, чтобы не подумали – вот, дескать, польстилась на его богатство. На уме-то у нее было совсем иное! Она вовсе не собиралась отпугнуть патрона. Вы и представить не можете, что она решила! Она решила не сама разорвать помолвку, а вынудить меня! Шарлотта знает мой вспыльчивый характер, она знает мою, не побоюсь сказать, ранимость. Она прекрасно понимала: то, что она мне говорила, приведет меня в бешенство – и умело воспользовалась этим. И достигла своей цели! Теперь обвинять будут не ее, а меня – и вы дядюшка, и весь приход. Мне достанутся и гнев, и презрение. Подумайте только: я рву помолвку с той, которая преданно ждала меня пять лет! С той, которая ради меня отвергла предложение, заманчивее которого и быть не может! И конечно же никто не удивится, если после моего гадкого и неблагородного поведения она переменит решение и примет сватовство горнозаводчика Шагерстрёма! У кого повернется язык ее обвинять? Наоборот, дядюшка, наоборот! Аплодисменты!

Он издевательски похлопал в ладоши, широко развел руки и вновь сложил их на груди.

У проста над самой переносицей было пять вертикальных морщинок – таких, какие дети называют «сердитками». Пока Карл-Артур говорил, эти морщинки медленно наливались кровью и к концу напоминали свежие царапины. У спокойного и кроткого проста церкви Креста Господня это означало крайнюю степень раздражения.

– Послушай-ка теперь меня, любезный брат…

– Минутку! – прервал его Карл-Артур. Видно было, что он заранее заготовил монолог. – Минутку! Я еще не все сказал. Еще не все… в тот момент, когда ради спасения своей души я был вынужден вернуть Шарлотте обручальное кольцо, Бог дал мне знак. Он послал мне другую женщину – простую, неприхотливую девушку из народа, и я вчера принес ей присягу вечной верности. Так что обо мне беспокоиться не надо: я нашел достойную замену. Я совершенно счастлив и вовсе не собираюсь жаловаться. Но я не считаю, что должен нести бремя презрения и ненависти, которое Шарлотта так хочет на меня взвалить!

Шагерстрём внезапно поднял голову: ему показалось, что в комнате что-то изменилось, сама атмосфера стала другой, если можно так выразиться. И тут же заметил: в дверях, как раз позади разгоряченного Карла-Артура, стоит Шарлотта Лёвеншёльд.

Она вошла очень тихо. Никто не обратил внимания, и в первую очередь тот, кому следовало бы обратить: Карл-Артур. Он продолжал говорить. И пока Карл-Артур поливал ее грязью, пока обличал ее коварство и хитрость, она смотрела на него с таким состраданием, с такой преданностью и любовью, что Шагерстрём вздрогнул. Он знал это выражение – много раз видел на лице покойной жены. Такое невозможно сыграть.

У него даже мысли не промелькнуло, насколько красива эта девушка. Шагерстрёму показалось, что именно так должна выглядеть женщина, прошедшая через очистительный огонь. Он вдруг сообразил, что огонь оттого и называется очистительным. Он не оставляет ни копоти, ни ожогов – наоборот, очистительный огонь сжигает все наносное, все ненужное. Шагерстрёма удивило, как умудряется Карл-Артур не почувствовать тепло ее взгляда, не заметить, как ее любовь, ее нежность окутывают его волшебным невидимым покрывалом.

Как он может не чувствовать этот нежный жар? Даже у Шагерстрёма, находившегося не в двух шагах от Шарлотты, как Карл-Артур, а в дальнем углу кабинета, запылали щеки и забилось сердце. Ему стало трудно дышать.

Как они могут подвергать эту девушку такому унижению? Как они смеют позволить ей все это слушать? Этот грязный поток нелепых и ни на чем не основанных обвинений.

Он наклонился и оперся ладонями о сиденье, собираясь встать и положить конец этой иезуитской пытке, но посмотрел на Шарлотту и замер.

Шарлотта заметила его движение, глянула в его сторону, грустно улыбнулась и приложила палец к губам – пожалуйста, не надо… и в следующее мгновенье исчезла так же тихо и незаметно, как появилась. Ни бывший жених, ни прост ее не заметили. Но в душе Шагерстрёма с каждой секундой разрасталась тревога. До этого он не воспринимал происходящее всерьез: милые бранятся – только тешатся. Поругаются и помирятся. Придет в себя этот раскипятившийся молодой петух – и помирятся. Но Шагерстрём видел Шарлотту. Он видел ее лицо, и до него дошло: дело гораздо серьезнее, чем он думал. Он стал свидетелем не фарса, а трагедии.

И начал обвинять себя – если бы не он с его дурацким сватовством, ничего бы и не было.

Шагерстрём начал лихорадочно искать способ помирить влюбленных. Надо как-то доказать, что Шарлотта ни в чем не повинна. Не такая уж трудная задача. Что может быть легче – доказать невинность невинного человека?

Тем более для него. Владельца множества предприятий, члена, а кое-где и председателя советов и правлений. За эти годы он отточил искусство примирять враждующие стороны, и у него почти не было сомнений, что и на этот раз ему удастся достигнуть цели.

Не успел Карл-Артур закончить свою тираду, послышались шаркающие шаги. В кабинет вошла пасторша и сразу увидела Шагерстрёма:

– Как это… вы опять тут?

Ее удивление было настолько искренним, что она просто не успела придумать что-то более церемонное, скажем: неужели господин патрон вновь почтил нас своим присутствием?

– Как видите, – улыбнулся Шагерстрём. – И, представьте, меня вновь постигла неудача. Это прямо удивительно. Вчера я предлагал руку и сердце с имением в придачу – отказ. Сегодня предлагаю господину пастору-адъюнкту место пастора в приходе и усадьбу – и мне опять отказывают.

С появлением жены пастор, совсем было приунывший, вновь приосанился. Морщинки на лбу опять покраснели. Он встал и недвусмысленным жестом показал Карлу-Артуру на дверь.

– Лучше будет, если ты, любезный брат, пойдешь к себе, успокоишься и обдумаешь свое поведение. Да, Шарлотта не совершенство, и что? Не забывай – она из рода Лёвеншёльдов. Она может быть вспыльчивой, надменной, неуступчивой… но хитрость? Коварство? Корыстный расчет? Ну нет. Никогда не поверю. Если бы ты не был сыном моего уважаемого друга, полковника Экенстедта…

– Ясно, что и Форсиус, и я, – неожиданно прервала его пасторша, – и прост, и я – мы оба на стороне Шарлотты, но на этот раз… слишком уж много, чего я не понимаю. Прежде всего, почему она ни слова нам не сказала ни вчера, ни сегодня? Не понимаю, почему она так обрадовалась, что прост едет с визитом к господину заводчику? Не понимаю, почему просила поблагодарить его за присланные розы. Она же знала, как к этому отнесется Карл-Артур. Но даже это… даже не это… – запнулась она.

– Что еще? – Прост посмотрел на нее с удивлением.

Старушка помолчала.

– Почему она молчит? Нынче на именинах только и говорили, что про лопнувшую помолвку. Кто-то старался держаться от нее подальше, а другие смотрели как на какую-нибудь злодейку. А она ни слова не сказала в свою защиту. Если бы она залепила кому-нибудь из них в физиономию кофейной чашкой, я бы возблагодарила Создателя… но она молчала. Она позволила им перемывать себе косточки и не сказала ни слова в свою защиту!

– И ты считаешь, что ее молчание подтверждает ее вину? Только потому, что она не стала вступать в свару с деревенскими сплетницами?

– А по дороге домой я устроила ей испытание. Яростней всех ее обвиняла эта… ну ты ее знаешь, жена органиста, которую Шарлотта терпеть не может. И представь, она, эта Тея, предложила проводить меня до усадьбы. Я приняла предложение – и знаешь, зачем? Затем, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. И неужели ты думаешь, что наша Шарлотта позволила бы Тее Сундлер меня провожать, если бы у нее была совесть чиста? Я спрашиваю – неужели позволила бы?

Все трое не сказали ни слова. Наконец нарушил молчание прост:

– Непохоже, что нам удастся внести хоть какую-то ясность. Что ж… время покажет.

– Ну нет, дядюшка, – вскинулся Карл-Артур. – Ясность нужна уже сейчас. Если есть хоть малейшие сомнения, мое поведение выглядит постыдным и недостойным служителя Бога. Помолвку разорвал не я. Ее разорвала Шарлотта.

– А не проще ли спросить ее саму? – пожал плечами прост.

– Я бы предпочел свидетеля понадежнее, – сказал Карл-Артур, постаравшись вложить в эти слова как можно больше сарказма.

– Позвольте мне, – сказал Шагерстрём. – Я вмешиваюсь в ваши семейные дела вот почему: мне кажется, есть иной способ внести ту самую ясность, о которой говорит господин адъюнкт. Если я правильно понял, фрекен Лёвеншёльд обвиняют в том, что она сама искусно спровоцировала жениха на разрыв помолвки ради того, чтобы принять мое предложение. Правильно ли я понял?

Он сделал паузу. Никто не проронил ни слова.

– Значит, правильно. Я уверен, что все происходящее – результат отсутствия взаимопонимания… или даже, если позволено так выразиться, результат упорного взаимонепонимания. И вот что я намерен сделать: прямо сейчас, не откладывая, я вновь предложу фрекен Шарлотте Лёвеншёльд руку и сердце. И при этом догадываюсь… нет, не догадываюсь, а знаю: она вновь ответит отказом.

– А если согласится? – недобро усмехнулся Карл-Артур. – Готов ли господин патрон принять на себя последствия? Если она скажет «да»?

– Она скажет «нет», – твердо произнес Шагерстрём. – Она скажет «нет», потому что теперь совершенно ясно, что все это… еще раз употреблю это слово – все это взаимонепонимание между магистром Экенстедтом и его невестой возникло из-за моего неуклюжего сватовства. И я хочу загладить свою вину. Я сделаю все, чтобы добрые отношения между молодыми людьми были восстановлены.

Карл-Артур вновь усмехнулся, на этот раз недоверчиво:

– Она ответит согласием. Если ее никто не предупредил, что это всего лишь испытание, она ответит согласием.

– Я не решаюсь спрашивать ее лично. Я напишу.

Он, не спрашивая разрешения, подошел к письменному столу, взял перо и бумагу и написал следующее:

Простите, я вновь нарушаю ваш покой, но до меня дошли слухи, что ваша помолвка уже недействительна, поэтому решаюсь повторить мое вчерашнее предложение: согласны ли вы стать моей женой?

Прежде чем сложить записку, он показал ее Карлу-Артуру. Тот прочитал и кивнул.

– Могу ли я попросить кого-то из слуг отнести эту записку фрекен Лёвеншёльд?

Прост подошел к двери и потянул за искусно вышитую бисером ленту. Звякнул колокольчик, и в ту же секунду, будто подглядывала в скважину, на пороге появилась экономка.

– Не знает ли Альма, где фрекен Шарлотта?

– Фрекен в своей комнате.

– Тогда отнеси ей сейчас же записку патрона Шагерстрёма. Да передай, что он ждет ответа.

– Альма вышла. Наступила тишина, и все услышали слабые, тренькающие звуки старого чембало[24]24
  Клавишный инструмент, вид клавесина.


[Закрыть].

– Это она играет, – удивилась пасторша. – Ее комната как раз над нами.

Они молча слушали, не решаясь произнести ни слова. Шаги по лестнице – Альма поднимается к Шарлотте. Открылась дверь, и через пару секунд наступила тишина.

Все по-прежнему молчали, но и так было понятно: читает записку.

Старую пасторшу начала бить дрожь. Прост сцепил ладони и беззвучно молился. Карл-Артур опять опустился в кресло и покачивался вперед-назад с той же иронической усмешкой на губах. А Шагерстрём ни словом, ни жестом не выдал волнения – он был совершенно невозмутим. Как и всегда, когда надо принять важное решение или завершить крупную сделку.

Легкие шаги над головой.

Села за стол. Пишет ответ.

Что она пишет?

Опять шаги. Дверь открылась и закрылась, и опять послышались шаги спускающейся по лестнице Альмы.

Все старались сохранять внешнее спокойствие, но почему-то, как по команде, перешли в большой официальный кабинет.

Альма передала Шагерстрёму маленький листок бумаги. Он развернул его, прочитал и вскинул голову.

– Она ответила согласием, – сказал он.

В голосе его прозвучало неподдельное разочарование.

Он прочитал записку вслух:

– Если патрон хочет на мне жениться, невзирая на все, что обо мне говорят, мне ничего не остается, кроме как принять его предложение.

– А мне в свою очередь ничего не остается, как поздравить господина заводчика, – певуче произнес Карл-Артур, постаравшись вложить в свои слова как можно больше яда.

– Но это же было испытание! Всего-навсего испытание! Господин патрон не должен чувствовать себя связанным… – всплеснула руками Регина Форсиус.

– Само собой, – перебил ее прост. – Господин патрон… Шарлотта первая…

А господин патрон выглядел совершенно растерянным. Не так уж часто терялся миллионер Шагерстрём..

В этот момент послышался грохот колес по булыжнику – подкатила коляска Шагерстрёма и остановилась у крыльца.

– Могу я попросить господина проста и госпожу пасторшу, – слова Шагерстрёма звучали более чем официально, – прошу передать фрекен Лёвеншёльд, что я благодарен ей за ответ. Поездка, которая планировалась задолго и не может быть отменена, вынуждает меня отсутствовать ближайшие две недели, но как только я вернусь… передайте ей, пожалуйста: по возвращении я жду ее разрешения огласить помолвку и предстоящую свадьбу.