Текст книги "Константинов крест (сборник)"

Год 1990

…– И где же они были написаны, эти знаменитые письма? И как всё-таки оказались на Западе? – поинтересовался Понизов.

Но Гусева, а вслед за ней и Валк с Вальком лишь беспомощно повели плечами.

– Одно могу сказать точно, что Константин Александрович был прав, и в психбольнице написаны они быть не могли, – подтвердила Гусева.

Делегация в полном составе удалилась. Заработал движок автобуса.

Зашла секретарша Любаня, – на сей раз в облипающем фигуру желтом кримпленовом платье. Положила перед Понизовым список звонков.

– Корытько звонил. Потом дважды этот, приставучий, из КГБ. Подай да подай. Ответила, что ездите насчет ремонта клуба.

– И что хотели?

– Выпытывали, что за движение у нас на старом кладбище.

– А ты?

– Сказала, что мертвецы по ночам из могил встают… Выгонят тебя, Коля. Как пить дать.

– Пожалуй, что выгонят, – равнодушно согласился Понизов.

– Весь поссовет меж собой считает, что зря ты с эстонцами этими связался. Навару с них никакого. А геморроя… До этого мы с девчонками жребий тянули, кого с собой в райисполком заберешь. А тут такое…

– Да, обломил я светлую девичью мечту, – согласился Понизов. Увидел, как огорчилась секретарша. – Не робей, Любаня. Мы с тобой к этому кладбищенскому безобразию напрямую непричастны? Нет. Так что, может, будешь ты еще в райисполкоме.

– А в «обл»? – загорелась корыстная Любаня.

Понизов усмехнулся.

– Подучиться малость – и область потянем.

– А меня Петька Беленький замуж зовет, – сообщила Любаня.

– Хороший вариант, – одобрил Понизов.

– И прапорщик один с Васильевского Мха обхаживает.

– Прапорщик – это надежно. Там паек.

– Вот возьму и выйду!

– За кого? – из вежливости полюбопытствовал Понизов.

– Да какая разница! Всё равно к тебе после бегать буду!

Понизов смутился:

– А вот ко мне больше не будешь! Я, Любань, человека встретил.

– И что?

– И – всё! – закинув голову за руки, Понизов зажмурился, думая о своем.

Любаня пригляделась.

– Что? Встретил и – сразу всё? – спросила завистливо.

– Сразу! – подтвердил Понизов. – Я еще со школы знал, что у меня должно быть так, что встречу, и – сразу всё! Вот не поверил себе. Женился наспех и – наперекосяк.

– Чем же она тебя так взяла? Неужто лучше меня в постели?

– Не знаю. Да она и сама про меня еще не знает.

– Все-таки правду девки про тебя говорят, что с вольтами, – определила Любаня.

Понизов, кажется, не расслышал, всё сидел, откинувшись в кресле с закинутыми за голову руками. Судя по слабой улыбке, мыслями был он не здесь.

Любаня обиженно поджала губки.

– Кстати, чуть не запамятовала! Жена Бороды звонила. Говорит, три дня как уехал в Калинин. Будто по делу. И – ни слуху, ни духу! Ну, я отбрила, конечно. Если каждая, у которой муж загулял, начнет в поссоветы названивать, так нам и работать некогда будет.

– Хабалка ты всё-таки, Любаня, – беззлобно попенял секретарше Понизов. – Учу, учу, чтоб с людьми поделикатней.

Вдруг подскочил:

– Сколько, говоришь, дней, как уехал?!

Только сейчас Понизов сообразил, что вот уж третий день как не видел Щербатова, и даже на эксгумации того не было.

Встревоженный, полный скверных предчувствий, схватил трубку, набрал телефон районной милиции.

– Костылев? Привет, вечный дежурный. Понизов. Не видел, случаем, Борода в отделе не появлялся?

– Почему не видел? Сам его третий день как в ИВС оформил по 153-й статье.

– Кто задержал?! – прохрипел Понизов с такой силой, что испуганная Любаня вернулась от входной двери.

– Сипагин лично. Если тебе он нужен, так полчаса как из отдела убыл. Думаю, как раз к прокурору за санкцией на арест поехал.

– Почему знаешь?

– Я ж бывалый аналитик, – похвастал Костылев. – У него из пакета литруха водки выглядывала. Если б с коньяком, наверняка в райком. А с водкой – точно к прокурору.

Посеревший Понизов бросил трубку.

– Я в Калинин!.. Не знаю, когда!

Едва не сбив замешкавшуюся секретаршу, бросился к машине.

– Псих! – нежно прошептала вслед Любаня.

2.

Дорога в город лежала мимо щербатовского, расписанного под теремок, дома. Почти проскочив, Понизов краем глаза разглядел через приоткрытые ворота знакомую «восьмерку». Нажал на тормоза.

Бросив машину на дороге, кинулся к калитке. Из дома на крыльцо как раз вышел сам Щербатов с кастрюлькой костей для собаки.

– Борис Вениаминович! – окликнул Понизов. Щербатов неохотно поднял голову.

Если б не дом и не знакомая машина, не признал бы его Понизов.

Вместо ухоженного, молодящегося мужчины увидел перед собой изможденного человека в жеваной одежде. Оживленный обычно взгляд казался пот у хшим, будто свет внутри отключили. Знаменитая борода, всегда подстриженная, подкрашенная, торчала неопрятными седыми пучками.

– Вы! – без выражения поприветствовал Щербатов.

– Ну и вид у вас, – не удержался Понизов. – Как же так? Почему не позвонили? Не предупредили? Мне только передали, – вас задержали и собираются арестовать.

– Освободили, – скупо сообщил Щербатов. Заметил нетерпение Понизова. – Насчет эксгумации уже в курсе. И – слава богу, что свершилось. Хоть здесь слава богу.

Он размашисто перекрестился.

Понизов вытянул из кармана завернутый в целлофан крестик:

– Возвращаю ваше, фамильное! В дополнение к тому, что вам передал Пятс.

При виде отцовского крестика лицо старого князя дрогнуло.

– Пойдемте-ка в дом, – пригласил он, стесняясь. – Никто не помешает. Жену к сестре отправил. Уж больно блажила, как вернулся.

Мало кому доводилось побывать в этом доме. Хозяин не любил допускать чужих. Но Понизов бывал, и всякий раз поражался, как большой, ярко расписанный, но типичный деревенский сруб внутри преображался в княжеские палаты, уставленные старинной, восемнадцатого-девятнадцатого веков мебелью. Комоды, канапе, шифоньеры, кованые сундуки, ореховый книжный шкаф, готический буфет – кабинет в стиле Генриха Второго, сервер в стиле буль… Мебель эту, поломанную, полуразрушенную, рукастый Борода разыскивал по старым домам, чердакам, подвалам, свалкам и реставрировал так, что музеи и театры предлагали за нее крупное вознаграждение. Но хозяин не продавал. Старинная мебель, фарфор были его страстью. Возвращаясь по вечерам, он запирал входную дверь и будто переносился из ненавистного советского настоящего в дореволюционную старину – какой запомнил ее по рассказам родителей.

Князь вынул из буфета фигурную бутылочку с фруктовой настойкой, рецепт которой придумал сам. Налил по стопочкам, из которых, по Понизову, разве что валокордин пить.

Но на сей раз непьющий князь махнул свою «пипетку» одним глотком. Перевел дух.

– Сказать ли, чем мучился все эти годы? В чем даже вам в прошлый раз не признался, – произнес он.

Боясь разрушить исповедальное его состояние, Понизов поспешно кивнул. То, что услышал, и впрямь поразило.

Крест молодой князь Щербатов действительно получил от самого Пятса. И действительно для того, чтоб адресат уверился, что действует он по специальному поручению. Но передать Щербатов должен был не только сведения о последнем пристанище президента. Главное, что поведал ему Пятс перед смертью, – что во время транспортировки в Бурашевскую психбольницу ему удалось спрятать в Тургиновской церкви важные документы, которые необходимо отвезти в Эстонию и там вручить верному человеку.

– А я струсил, – закончил рассказ Щербатов. – Долго сидел, пуглив стал. Через месяц решился-таки, приехал в Тургиново, но документов в церкви не нашел. Подумал – пацаны нашли да выбросили. Даже обрадовался – не судьба. Но много позже по «Голосу Америки» услышал про письма президента Эстонии Пятса, написанные в заключении.

– И что это значит? – недоуменно спросил Понизов.

– Значит, нашелся кто-то посмелей меня… А знаете, как меня выпустили? – Щербатов вдруг вернулся к началу разговора. – Начальник райотдела Сипагин самолично ко мне в ИВС (изолятор временного содержания. – С. Д.) приехал. Показал санкцию на арест и предложил свободу в обмен на мой бизнес. У него, оказывается, у брата в Кувшиново схожее дело. Расширяться надумали. Я согласился. Там же и все бумаги при нотариусе оформили. Всё штампы ставил. Так раззадорился, что аж постановление об освобождении заштамповал. Так что я отныне люмпен! – он горько засмеялся. – Возвращаюсь во Францию. С чем уехал, с тем и вернусь.

Он насмешливо щелкнул себя по ширинке. Понизов взъярился:

– Борис Вениаминович, не смейте так! Не дело уступать поляну негодяям, когда дождались, наконец, своей свободы! Вы-то, как никто, ее выстрадали.

– Это не та свобода, – возразил печально Щербатов. – И – полно вам, Коля! Эти ли, другие. Да я уж и документы оформлять начал. Думаю, недолго займет. Французского гражданства меня никто не лишал. А вот вы попробуйте. Мне всегда казалось, что у вас получится. Есть в вас тяга к новому, неизведанному. Да и крепость – чтоб отбиться.

Щербатов достал крест Пятса, протянул Понизову.

– Оставь себе, – всегда державший дистанцию, он вдруг перешел на «ты». – Он еще просил: если когда-то церковь в Тургинове восстановят для отправления культа, отнести этот крест туда. Мне уж не судьба.

Понизов тихонько закрыл за собой калитку. «Ушастик» так и стоял посреди дороги. Местные водители, зная хозяина, не гудели. Осторожно объезжали по обочине.

Так скверно ему давно не было. Домой, как часто в таких случаях бывало, совершенно не хотелось. Поехал в Тверь, на «конспиративную» квартиру.

В чем преимущество старенького «запорожца»? Можно бросить на ночь – не сильно напрягаясь. Правда, разок всё-таки сняли колеса. Понизов даже посочувствовал чудаку, польстившемуся на разношенную, как старые калоши, резину. Но, в сущности, головной боли брошенный без надзора «ушастик» не доставлял. Допыхтел до места назначения – уже удача!

Понизов выбрался из машины. С силой хлопнул дверью, – иначе не закрывалась. От подъезда отделилась тень.

– Николай Константинович! – окликнула тень. Вышла на свет и обернулась Светланкой. Кровь ударила Понизову в голову.

– А я вас заждалась. Долго гуляете, – сообщила она, стараясь выглядеть беззаботной.

Понизов совершенно растерялся.

– Но – каким образом именно сюда? Никто не знает…

– Ну, не совсем никто. Секретарша ваша дала адрес. Я ей сказала, что готовы материалы и что вы их очень ждете. Она засмеялась и – дала.

Светланка протянула обернутую в целлофан кассету.

Понизов неуверенно принял.

– Но… это не мне. Это эстонцы ждут. Разве не предупредили?

Светланка нахмурилась: конечно, предупреждали. И маленькая хитрость не удалась.

– Я… хотела увидеться! – выпалила она.

– А Лева, он?..

Светланка рассердилась:

– Леве я сказала, что ухожу, потому что люблю другого! Сказать, кого именно?!

Понизов смешался.

– Но… – промямлил он. – Как это может быть? Мы и виделись-то всего раз.

– Всего раз! – подтвердила Светланка. – Но какой!.. Я, может, до сих пор всех мужиков к тому случаю примеряю.

– А тебе Левка, когда отговаривал, не сообщил, что я бабник?

Светланка уныло кивнула: конечно, сообщил.

– И что женат? И дети? Криво, правда, женат. И, наверное, разойдусь. Но пока так.

– Не пугай ты меня, – попросила она. – Не видишь разве? Я и так боюсь.

Ее затрясло.

Понизов заботливо склонился:

– Что-то не так?

– Коля! Включи, наконец, мозги! – простонала она. – Два часа на улице. Я ж элементарно продрогла!

Понизов сгреб ее в охапку.

3

Поздно вечером из гостиницы позвонил возвратившийся Алекс. Похвастался, что привез с собой таинственного старичка-диссидента. Того самого. Они уже договорились в Бурашевской психбольнице, что наутро им разрешат пройти по территории, ознакомиться с палатой, в которой умер президент Пятс. Сопровождать их вызвалась Гусева, за которой заедут. После чего всей делегацией прибудут в поссовет.

О решении «экспедиторов» вывозить останки только после получения официального разрешения он уже знал.

– Да, мы, эстонцы, так устроены. В уважении к закону. Даже к плохому, – посетовал он. То ли осуждая, то ли гордясь.

На следующее утро Понизов приехал на работу с опозданием.

Любаня поднялась за своей перегородкой. Пристально оглядела шефа.

– Вижу, материалы получены, – констатировала она.

Понизов благодарно поцеловал насмешнице ручку.

– Хоть за других порадоваться, – буркнула Любаня. – Тебе опять Корытько звонил. Очень гневался, что не может застать. Требовал немедленно перезвонить.

Скрепя сердце, Понизов набрал личный телефон председателя райисполкома. Тот и впрямь оказался крепко зол.

– Что происходит?! – обрушился он, едва заслышав знакомый голос. – Председателя поссовета не могу застать на месте.

Он вдруг подозрительно засопел:

– Николай Константинович! У нас ничего не изменилось? Мы по-прежнему в одной команде?

– В одной, – заверил Понизов.

– Надеюсь. А то очень тревожные сигналы поступают. Будто уже и эксгумацию провели! Собирались к тебе с Сипагиным выехать. Ему поручено неприятную ситуацию разрулить раз и навсегда.

Это было бы чрезвычайно некстати.

– Чего вам время впустую тратить? Завтра сам приеду и доложусь, – заверил Понизов.

Но через час перезвонил уже Сипагин.

– Здравствуй, Колян! – услышал Понизов. Заметил в зеркале, как натянулась кожа на скулах. – Как ты там, на сторожевом рубеже? Насчет чухонцев точно, что не добрались до своего идола?

– Без согласования ком земли не поднимут, – заверил Понизов. – Ко мне не раз приходили, но я их, как договорились, в район отфутболиваю.

– И правильно, – Сипагин слегка успокоился.

– А если они официальный запрос пришлют?

– Уже! Вчера ихняя депутация опять была в области, на этот раз с письмом от Эстонского правительства. Вот-вот соберутся в Москву – добиваться.

– И добьются! Как им официально откажешь? Может, лучше самим, пока без скандала? – Понизов осторожно закинул наживку. – Наоборот, подадим как пример интернационализма, единства демократических сил.

– По мне так тоже: гори они огнем, – согласился Сипагин. – Но наверху сформировалось окончательное мнение: местонахождение этого ихнего президента не выдавать и тем более не позволить вывезти тело. Нечего плодить антисоветские настроения на окраинах! Потому на хитрых есть, как известно, с винтом. Значит, идея такая: пока они в Москву, мы их Роснадзором прихлопнем. Появилось подозрение, что на бесхозном этом кладбище имеются инфекционные захоронения.

– Вообще-то пациенты психбольницы инфекционными заболеваниями не страдают.

– А фашисты?! – с торжеством возразил Сипагин. – Эти закапывали, не разбирая: больной, здоровый. Ну, ты понял! Фашист, он всегда фашист. И порой – кстати! – Сипагин хохотнул свойски. – А кладбища, считай, срослись. Значит, и зараза перекинулась. В общем, с утра будь на месте: СМУ выделяет бульдозеры, экскаваторы. Пора этот источник заразы срыть под ноль! Как тебе идея?

– Богатая, – процедил Понизов, разъединяясь. Озабоченно скользнул взглядом по ходикам. Время к одиннадцати, а от Алекса никаких вестей.

Совсем было собрался позвонить в больницу. Но как раз подъехал автобус, из которого выбралась всё та же знакомая команда в сопровождении Гусевой. Поначалу Понизов ее не признал: в форме капитана медицинской службы, при орденах, в сапожках. Помолодевшая. Под руку с низкорослым глубоким стариком с длинными седыми волосами, клубящимися вокруг обширной плоской лысины. Гусева что-то деятельно ему объясняла, а старик вежливо кивал, углубленный в свои мысли.

В поссовет вошли шумно, чувствуя себя своими. Здоровались с сотрудниками, перешучивались с посетителями.

Алекс, обогнавший других, обнял друга, показал на медленно входящего старика:

– Урмас Поски – старейший депутат нашего Верховного Совета, возглавляет комиссию по истории вхождения Эстонии в состав СССР. В сороковом году был одним из помощников президента Пятса.

Дождался, когда старик приблизится.

– Господин Поски, позвольте представить вам Николая Константиновича Понизова – моего друга, о котором я вам много рассказывал. Без него было бы невозможно…

Коротким властным кивком старик оборвал вступление. Подошел вплотную, прищурившись, снизу вверх осмотрел Понизова глубоко посаженными, безресничными глазками. Землистый цвет его лица Понизову был хорошо знаком, – немало встречал таких среди зэков в колониях.

– С перерывами – почти тридцать лет отсидки, – расшифровал его взгляд Поски.

Он повел шеей, и Валк и Вальк бесцеремонно вытащили из-за стола председательское кресло, подставили старику и осторожно придержали, пока тот садился. Полные благоговения, расселись полукругом остальные.

Понизов незаметно глянул на часы. Надо было спешить. Но время шло, а старик прокашливался. Похоже, готовился к речи. Готовился долго. Всё познается в сравнении: на его фоне Валк и Вальк стали казаться Понизову торопыгами.

Внезапно старик заговорил.

– Когда-то я говорил на пяти европейских языках, – сообщил он. – Но почти не говорил по-русски. Не говорил по-русски, хотя, как и президент Пятс, любил Россию. Да! Сейчас я подзабыл эти языки. Зато по-русски говорю без акцента. Даже изучил северные наречия и говоры. Так, да? Хотя больше не люблю Россию. Да! Трудно любить того, кто, притворяясь братом, гнет тебя через колено. Мы не хотим больше большого брата. Но мы соседи и обречены жить рядом. Как мы будем жить, определяют люди и их дела. А вот сорокового года больше не допустим. Это завет нашего президента.

Понизов вновь мазнул взглядом по ходикам, на сей раз так, чтоб это подметил Алекс.

– В 1955 году я вышел из заключения, – продолжил меж тем Поски. – Прошел слух, что в заведении для хронических душевнобольных Ямеяла, близ Вильянди, содержится президент Пятс. Я, как узнал, поехал сразу. Заплатил, добился встречи. Мы встретились после пятнадцати лет разлуки. Президент Пятс плохо выглядел. Я беспокоился о его здоровье. Но он беспокоился о другом, – хотел во всеуслышание заявить на весь мир, что произошедшее в сороковом году – это оккупация и геноцид. Я предостерегал, что с ним будет после этого. Но он боялся одного: если не получится, о нем останется дурная память. Мы обсуждали письма, что он напишет и передаст через меня эстонским дипломатам, оставшимся на Западе. Он хотел три письма: политическое завещание, обращения к эстонскому народу и к ООН. Я отдал президенту крест, что изготовили по его поручению. Договорились, что через неделю вернусь за письмами. Но власти спохватились. Сначала власти хотели унизить господина президента, представить его сумасшедшим, но вышло наоборот. Люди стали ездить в Ямеяла, будто в святилище. И когда через неделю я вернулся, президента уже вывезли в неизвестном направлении.

Поски пожевал влажными губами. Понизов откровенно постучал по часикам. Но Алекс беспомощно пожал плечом. Старик же, далеки от мирской суеты, продолжил:

– Да! Я горевал о моем президенте, об у траченных воззваниях. Но зимой 1956-го на пороге моего дома меня остановил человек, закутанный в овчинный тулуп. – Вы Урмас Поски? – уточнил он скороговоркой. Произношение выдало чистокровного русского. Когда я подтвердил, он сунул мне в руку сверток и быстро удалился. Я окликнул, пытался догнать. Но он прибавил шагу и вскоре скрылся. В свертке оказались письма президента Пятса. Он безумно боялся, этот человек. Пытался даже, как мог, загородить воротником лицо, так что я едва его разглядел. Ему было, чего бояться. И всё-таки он сделал то, на что решился бы не всякий смельчак. Я очень взволнован. Потому что только что побывал в лечебнице – в месте последнего приюта президента Пятса. Видел фотографии руководителей больницы. И узнал того, кто передал мне письма. Имя отважного этого человека – Константин Понизов.

– Господи! Костенька! – потрясенная Гусева обхватила голову, будто боясь, что та взорвется. – Как же смог-то? И ведь ни полсловом!

Прикрыл глаза Николай Понизов.

– Вся Эстония в моем лице кланяется его памяти.

Урмас Поски торжественно приподнялся и, преодолевая боль, изобразил подобие поклона.

Валк и Вальк поспешили усадить старика на место.

Понизов, хоть время и подгоняло, не мог не спросить о том, что мучило:

– Как же получилось, что на Запад письма попали аж через двадцать лет?

– Произошла утечка. О письмах этих стало известно «конторе». Трясли всю Прибалтику. Меня опять посадили. Полагаю, на всякий случай. Так что извлечь письма из тайника и передать получилось очень нескоро. Да! – закончил он рассказ.

– Это замечательно, – признал Понизов. – Но что вы теперь собираетесь делать? Останки не вывезены.

– Об этом больше не беспокойтесь, – пошли палить Валк и Вальк.

– Господин Поски привез письмо от нашего Верховного Совета.

– И если даже ваш исполком …э…

– Не поменяет позицию.

– То мы едем в Москву, в Верховный Совет, где получим разрешение…

– Уже есть договоренность, и господина Поски примут вместе с представителем республики…

– Не позже, чем через неделю!.. Как мы и говорили. По закону! Гордясь друг другом, они снисходительно улыбались председателю поссовета.

Детская наивность умиляет. Наивность во взрослых, поживших людях утомляет и раздражает.

– Не через неделю, а завтра с утра старое кладбище будет срыто, – отчеканил Понизов со злостью. – Так что полученное разрешение сможете положить сверху, на строительную кучу.

Эстонцы, включая Поски, оцепенели.

– Но как можно? Это же не по закону… – пролепетал Валк.

– Напротив. У нас на всё есть закон, – возразил Понизов. – На что надо, на то и есть. На старом кладбище обнаружились признаки инфекционных захоронений времен войны.

– Что же делать? – «экспедиторы» принялись переглядываться. Даже Урмас Поски подрастерялся. Впрочем, лишь на мгновение.

– Мы сегодня же, немедленно извлечем останки, – объявил старый «сиделец». Зыркнул на встрепенувшихся Валка и Валька. – Законно-незаконно! Плевать!

– Но репатриировать, не имея разрешения… – слабо возразил Валк. – Хотя бы, чтоб погрузить гроб в поезд! Но даже если в автобусе, на любом посту… Без разрешения невозможно.

– Затруднительно, – согласился Поски. Пристально посмотрел на Николая Понизова.

– Послушайте. Вы много сажали. Я много сидел. Может быть, мы поймем друг друга?

– Поймем, – усмехнулся Понизов. Так его еще никто никогда не просил.

Он вытащил чистый бланк поссовета, напористо, от руки заполнил. Театрально подышал на печать.

С хрустом припечатал. Протянул Алексу.

– Не теряйте времени. Лучше всего, чтоб к утру вас вообще не было на территории области.

Тоомс заколебался:

– Коля! Нам это и впрямь, похоже, позарез. Но – ты хоть понимаешь, что тебя после этого разотрут?

– Авось подавятся! – Понизов, представив себе физиономию Сипагина, хищно осклабился.

Поски поднялся. Протянул Понизову руку для прощания.

– Вы умеете принимать резкие решения, – прочувственно сообщил он. – Из вас получится крупный руководитель.

– Уже не получится, – Понизов скосился на открытый ящик стола, куда перед этим сложил в стопочку партбилет и депутатское удостоверение. Вновь напоминающе постучал по циферблату часов.

Но расчувствовавшийся Урмас Поски всё не хотел расстаться.

– То, что сделали для нас вы и госпожа Гусева. Да! Это дорогого стоит. Мы ценим таких друзей. Чем их больше, тем крепче доверие. Я буду ходатайствовать перед Верховным Советом Эстонии о присвоении вам званий почетных граждан нашей республики.

– И – Константин Александрович! – забеспокоилась Гусева.

– Не обольщайтесь, Ксения Сергеевна, сто раз забудут, – огорчил ее Николай.

4.

На другой день во время планерки в набитый сотрудниками кабинет председателя поссовета решительным шагом вошел оперуполномоченный КГБ Острецов в шляпе, причудливо сбившейся на курчавый затылок. Из-под длиннополого плаща торчал нескладный предмет, завернутый в кусок простыни. Понизов с интересом скосился на густо заляпанную глиной обувь.

– Да, с кладбища! – сквозь зубы подтвердил Острецов. Скинул плащ.

Огляделся раздраженно:

– Значит, так. Сходняк приостанавливаю. У меня разговор к вашему председателю.

Приглашенные недоуменно посмотрели на Понизова.

– Прерываем совещание, – сдержанно подтвердил тот. – Тем более, время обеда.

Через минуту-другую поссовет опустел.

– Ну, и?.. – Понизов предложил продолжить.

Острецов развернул то, что притащил, швырнул на председательский стол.

– Как прикажешь это понимать?

Перед Понизовым лежал выдернутый из земли крест с надписью «Здесь покоилось тело…»

– Похоже, всё-таки эксгумировали, – предположил он.

– Будет фуфло толкать!.. Вчера, вчера вырыли! – неистовый Острецов потыкал толстым пальцем в дату на дощечке. – Пока ты нам дуру гнал по телефону!

Понизов нахмурился.

– Ты, парень, весь район, мало – область подставил, – процедил Острецов. – Себе карьеру обломал, другим. Сколько ж они тебе за это отстегнули?

Руки Понизова под столом соединились в замок так, что пальцы побелели. Но внешне не изменился. Разве что взгляд сделался предостерегающе-колючим.

Острецов его разглядел.

– Неужто просто от души? – поразился он. – Вот чего не думал! За деньги – хоть понять можно. Но нет страшней прекраснодушного дурака. Сначала весь соцлагерь влегкую, под аплодисменты, раздали. Ныне и Союз затрещал. Того и гляди, на осколки посыплется. Чего нам, от широкой души? Или надеешься, – отблагодарят эстонцы? Так зря губы раскатал, – что бы ты ни делал, для них все русские одним миром мазаны.

– Ты с чем приехал-то? – скупо уточнил Понизов. – О геополитике порассуждать? Так это не нашего, сельского уровня дело! Если же об эксгумации… Да! Выдал разрешение! Это их президент и их право!

Жестом осадил негодующего комитетчика.

– А уж если хочешь напрямую, – это их земля!

– Добрались-таки до главного! – уличающе пробасил Острецов. – А русские, стало быть, оккупанты. Решительно вся беда от дураков. Прибалтов пожалел? А русских тамошних, о которых, едва отделившись, ноги начнут вытирать, тебе не жалко?! А то они плохо пятьдесят лет на нашем хребте жировали? Хороши оккупанты, которые от себя отрывали, чтоб им там получше жилось? Любая империя окраины доила. А мы, наоборот: на российских прилавках кукиш с маслом, а в Прибалтике да Закавказье – живи, не хочу! Вот с жиру и взбесились!

Неистовость Острецова, громогласная его убежденность вывела и Понизова из состояния равновесия, в котором пытался себя удержать.

– Ты чего поссовет сотрясаешь?! Ты не здесь, ты там убеждай. Езжай в Прибалтику! И всё это им доказывай. Через тех же русских! Через прорусских эстонцев. Через финансы! Через экономику, что все республики переплела накрепко. Тысяча рычагов в руках! Убеди, что в Союзе им будет лучше, чем в одиночку!

– Кого это я убеждать должен?! – возмутился Острецов. – Да если каждого начнем уговаривать, глоток не хватит! Там же каша в головах. Свободы возжелали! Мы – западники! Быть первыми в Союзе, им, видишь ли, западло! А под немцев на карачках ползти готовы. А те с ними через губу. Потому что это для нас они – ах! прибалты! А для них – чухня! Омоном придушить, и все дела! Понадобится – войска!.. Ништяк! Поверещат с годик-другой ребята-демократы, да и притихнут. Кто захочет из-за карликов с ядерной державой ссориться?

Не жалея, с силой застучал кулаком по собственному колену:

– Как угодно! Пусть даже через колено! Если не хотим, чтоб от Союза одни славяне остались! Э! Что с тобой?.. Ты свою судьбу выбрал.

Подхватив плащ, двинулся к выходу.

– Если всё время через колено, так и славяне перегрызутся, – возразил с усмешкой Понизов.

Острецов, не останавливаясь и не оборачиваясь, лишь рукой безнадежно отмахнулся.

– Эх, вы! Прожектеры, – донесся его страдающий голос – уже из пустого коридора.

Понизов сидел за своим столом с распахнутыми ящиками, из которых он извлекал и откладывал в сторонку личные вещи.

При очередном телефонном звонке поднял трубку.

– Безработный Понизов у аппарата.

Услышал взволнованный девичий голосок. Улыбнулся собственному отражению.

– А скажи-ка, друг мой Светланка, слабо замуж за бомжа?