Текст книги "Учебное пособие по строительству замков из песка (сборник)"

Музыканты знают, что такое цыганская свадьба… Там тебя могут заставить играть без передышки всю ночь, украсть инструменты, обмануть при расчёте. Но могут накормить и напоить на убой, нагрузить спиртным и продуктами «на вынос» и заплатить даже больше того, что обещали, – это в том счастливом случае, если ты сильно понравишься хозяевам.

Обычно Виля опасался иметь дело с цыганами. Но пригласивший его немолодой, круглолицый, чернявый мужичок вид имел скорее хохлацкий, чем цыганский. Он подошел к Виле сразу по окончании платного концерта «Локомотивов», замечательно прошедшего субботним вечером в летнем концертном зале парка имени Шевченко. Сияя широкой золотозубой улыбкой, мужичок восторженно отозвался о выступлении группы и сообщил, что свадьба его любимого сына Василя скоро состоится в посёлке Мирный, совсем недалеко от города.

– Для нас это великая честь бачиты на нашей свадьбе таких прекрасных артыстив, як вы, хлопци! – на суржике уговаривал он Вилю, возбуждённого успехом концерта и ещё не совсем ясно воспринимавшего действительность.

Круглолицый любитель «локомотивного» творчества предложил за свадьбу довольно крупную сумму, и Виля согласился. Хлопнули по рукам. Мужичок подозвал жениха и невесту, стоявших, как оказалось, невдалеке, у противоположного края сцены:

– Деточки, йдите-ко сюда, знайомиться с артыстами!

– Так они ж цыгане… – шепнул Рыжий, упаковывая басовый усилитель и при этом, как бы ненароком, приблизившись к Виле. Действительно, внешность Василя и особенно его будущей супруги не оставляла в таком выводе никаких сомнений.

– Да вижу я! – с досадой сказал Виля, но отказываться было уже неловко.

Так жарким августовским днём они оказались на цыганской свадьбе, да ещё и Ирку вынужденно прихватили с собой.

Хозяева были, конечно, не кочевыми цыганами, и дом их выглядел как обычный поселковый дом – не сильно большой и не шибко богатый, – но во дворе раскинулся белый, внушительных размеров шатёр, чем-то напоминавший о далёкой кочевой жизни. Пёстрая, шумная толпа гостей – родственников и соседей – плотно заполняла длинные деревянные лавки, разливалась по двору, выплёскивалась на улицу.

«Локомотивы» установили аппаратуру за домом, на тесном заасфальтированном пятачке. Ножки барабанов и стоек с тарелками пришлось заблаговременно подпереть найденными тут же кирпичами, чтобы части ударной установки не разъезжались в стороны во время неистовой Иркиной игры. Несколько голосовых колонок примостили на веранде, а сеть подключили через открытое кухонное окно. (Музыкальный жаргон определяет тип подобного выступления как «хасню на огородах»).

Долгие витиеватые тосты, обильная еда и беспрерывные возлияния продолжались не один час. Целовались молодые, их целовали и обнимали гости, гости целовали и обнимали друг друга и тащили подарки. Стоял жуткий галдёж.

Пора было играть. В начале празднества музыкантов посадили за стол, расположенный в углу шатра, очень близко к забору. Чтобы выбраться со своих мест, они должны были теперь по очереди протиснуться между столом и коленями толстенной соседки-украинки, усевшейся на краю лавки и закупорившей собой весь проход. Очумевшая от водки, красномордая бабища развлекалась тем, что, заливаясь глупым смехом, бесстыдно хватала между ног каждого пытавшегося пролезть мимо неё музыканта. Завидев Ирку, баба удивлённо пробасила: «О-о! Так цэ ж дивка!» – и, подобрав гигантское пузо, беспрепятственно позволила Ирке выбраться из-за стола.

Во время короткой настройки ансамбля публика чуток притихла. Ирка трижды цокнула палочками – и по всему посёлку с шальным захлёбом разлетелась нехитрая заводная мелодийка:

 
А запрягай, папаня, лошадь,
Рыжую, мохнатую,
А я поеду в дальний табор,
Цыганочку сосватаю.
 
 
Я парамела, я чебурела,
Я сам самели тулия,
Гоп, я парамела, гоп, я чебурела,
Гоп, барон цыганский я!
 

Толпа исступлённо прыгала, выкрикивая в такт: «Гоп! Парамела! Гоп! Чебурела!». Цыганский «папаня» сидел рядом с молодыми и растроганно плакал.

– Ну что? – спросил Виля, повернувшись от клавиш к Ирке во время короткой паузы, пока Миха искал в тетрадке со словами следующий «хасневый» шедевр. – Как тебе такой «рок-н-ролл»? Не тошно?

– Тошно… – не глядя на него, проговорила Ирка и, скривившись, со всего маху вмазала по тарелкам так, что гости, сидевшие за ближайшими столами, от неожиданности пролили самогон из поднятых стопок.

– А сейчас для наших гостей из солнечной Молдавии звучит эта песня… – забубнили динамики сладким, слегка шутовским Михиным говорком – и веселье продолжилось.

Поздней ночью, после вялого исполнения на бис очередной «Парамелы», к Виле наконец-то подошёл, пошатываясь, хозяин и расплатился сполна.

– Вы все чудови, хлопци, чудови! – повторял цыган, пожимая руки окончательно упарившимся музыкантам. – Но мала дивчинка – от шустра, от спритна… Оце тильки тоби! – и сунул в Иркину руку несколько влажных скомканных бумажек.

На цыганские деньги Ирка приобрела у фарцовщиков подержанный рабочий барабан от английской установки «Премьер» (оранжево-перламутровый, звонкий – настоящий!) и к нему – несколько американских пластиковых мембран «Пинстрайп». Позднее, продолжая играть с ребятами на «халтурах», она заработала на хорошие тарелки, поменяла «пластик» на всех остальных барабанах и стала понемногу собирать деньги на собственную ударную установку. Ей страшно хотелось заполучить серебристый «Людвиг», виденный как-то на цветном плакате «Битлов».

Теперь на сборных концертах к ней нередко подходили взрослые длинноволосые парни-барабанщики из других групп и уважительно просили разрешения посмотреть и потрогать «фирму». И вообще, Ирка постепенно стала местной музыкальной знаменитостью. Виля ревниво приглядывался ко всем, кто к ней приближался, и напряжённо прислушивался, о чём с ней говорят. Он уже знал, что ей неоднократно предлагали перейти в другие группы – и у них в городе, и во время поездок на фестивали, и даже в столице. Но Ирка отвечала всегда одинаково – серьёзно и непонятно: «Я никогда не буду есть суп из моего друга». И всё. Что это значило, не было известно никому, но после таких странных слов говорить с ней повторно на подобную тему уже никто не решался.

И ещё душа у Вили была неспокойна по другому поводу: Ирка начала взрослеть и отчаянно хорошеть. Несмотря на то, что она по-прежнему одевалась как пацан, никогда, даже на сцене, не пользовалась косметикой и совсем немного прибавила в росте и в весе, принять её за мальчишку теперь было уже трудно. У неё как-то совершенно неожиданно, чуть ли не в один день, началось явственное округление форм и появилась своеобразная грация.

– Коты, вот коты… – бурчал про себя Виля, подмечая, какие взгляды стали бросать на Ирку представители мужского пола (как зрители, так и коллеги-музыканты), восхищённые не только взрывным талантом юной барабанщицы, но и её женской привлекательностью, особенно удивительной и загадочной в таком «безбашенном», как казалось, существе.

Сам Виля был не очень юн и женат на Леночке Сутеевой, сухонькой руководительнице танцевального ансамбля того же ДК железнодорожников. Имелись у него двое детишек: маленький мальчик от Леночки и девочка постарше от первой жены, соученицы Вили по музучилищу. Брак с Леночкой тоже давно стал ему в тягость. Во время гастролей он вполне активно включался в различные любовные интрижки с директрисами клубов, методистками и культ-организаторшами и месяцами жил не дома, но до полного развода дело пока ещё не доходило. Можно сказать, что на окончательное решение этого вопроса у них с Леночкой просто не хватало времени.

С девчонками из «Локомотивов» Виля никогда не связывался, хотя в группе периодически появлялись то миленькие вокалистки, то симпатичные клавишницы, а одно лето с ними ездила чудная скрипачка Зойка («Локомотивы» в тот момент не на шутку увлеклись фолк-роком). «Не е…и, где живёшь, – не живи, где е…ёшь», – повторял Виля. Но, соблюдая эту затасканную «мудрость», он одновременно предоставлял широкое поле деятельности Михе, Рыжему и другим своим парням, которые напропалую гуляли с девчонками группы и даже без всякого стеснения передавали подружек от одного к другому. Малейшие же попытки кого-то из парней ухлестнуть за быстро взрослеющей Иркой пресекались Вилей самым строгим образом – и самыми разнообразными способами: от язвительных насмешек над нарушителем в присутствии всей команды до грубых разговоров наедине («Я тебе за малолетку яйцы оторву, донжуан недоделанный! Завтра же из группы выкину на хер!»). За спиной Вилена Давидовича, конечно же, болтали, что он не только блюдёт мораль молоденькой девчонки, но и симпатизирует ей, но, что ни говори, а никаких близких отношений между ним и Иркой замечено не было.

Виля всё своё основное время занимался группой, музыкой, аранжировками и репетициями. Между тем в окружающем, активно изменяющемся в последние годы, мире уже оголтело вертелись предприимчивые люди, которые в данный исторический момент удачно оказались недалеко от значительно более материальных, чем музыка, природных и неприродных благ. Кто-то был вхож в правление подыхающего завода с тоннами металла, станков или труб на затоваренных складах и как-то незаметно прибрал этот завод к рукам. Кто-то очень удачно перебежал из махонького профсоюзного начальника в учредители возникшего из небытия крупного частного предприятия. А молодые люди с ясными глазами и комсомольскими значками стали бодро создавать при горкомах и обкомах концертные организации, печатать и продавать собственные билеты, приглашать известных и сбивать бригады из малоизвестных артистов: раскручивался дикий, но уже красиво называвший самоё себя, «шоу-бизнес».

Скоро Вилю начали звать уже не только для того, чтобы выступить с хорошими, но всё-таки непрофессиональными «Локомотивами», а для того, чтобы с помощью их приличной аппаратуры озвучить в небольших залах концерты заезжих новоиспечённых «звёздочек» (но, конечно, не настоящих, суперпопулярных «звёзд» – те прибывали со своим оборудованием, рассчитанным на стадионы).

Мало-помалу это стало для Вили интересным и, главное, весьма прибыльным занятием (надо было только не забывать что-то отстёгивать директору и худруку родного Дворца культуры, которому, в общем-то, принадлежала львиная доля аппаратуры «Локомотивов»). Появлялись и укреплялись связи со столичными музыкантами, а главное, с их менеджментом. И однажды Вилю позвали в столицу: один из его новых приятелей создавал студию звукозаписи и предложил там работу звукоинженера (а в близкой перспективе – и музыкального «продюсера», присовокупил столичный кореш заманчивое новое словцо).

Времени на раздумье у Вили не было: позвонили из столицы и сказали, что ждут ответа на следующий день. Вечером Виля отчаянно напился с лучшим другом детства, заместителем директора по воспитательной работе того самого училища, где числилась Ирка. Затем, не сомкнув глаз, проблевал всю ночь, а утром, с жуткого бодуна, решительно объявил Леночке, что подаёт, наконец, на развод и уезжает. Руководителем «Локомотивов» был оставлен Миха, прощание с командой прошло без сантиментов, коротко и по-деловому: вот я там пристроюсь и всех вас вытащу, хватит вам тут, в провинции, прозябать…

На вокзале музыканты мялись, курили, по несколько раз жали ему руку: «Счастливого, Вилен Давидович!» Ирка пришла, когда поезд уже вот-вот должен был тронуться, и Виля, стоя на площадке вагона, едва выглядывал из-за плеча крупнокалиберной проводницы. Он увидел Ирку, закричал: «Ира! Чупринина! Успехов тебе! До скорого!» Ирка подошла очень близко к вагону, подняла голову и сказала, серьёзно и непонятно:

– А я никогда не буду есть суп из моего друга.

Через два года, зимой, Миха по какому-то делу приехал в столицу. Они встретились с Вилей в крошечном пивном баре. В студию, объяснил Виля, он пригласить Миху не может: там, мол, идёт запись некой крутой группы (сказать какой – нельзя, секрет!), и посторонних не пускают.

Миха поведал Виле о том, что «Локомотивы» продолжают «лабать на халтурах», то есть, по-современному, на корпоративах. Состав команды уже несколько раз поменялся, играют они, в основном, попсу и – редко – традиционные рок-н-роллы, а на барабаны вернулся Герка…

– Герка? – переспросил Виля. – А где же Чупринина?

– Чупа… а она это… похоже, померла, – бесцветным голосом произнес Миха и шумно отхлебнул пива.

– Ты что, Михаил, несёшь?! – охнул Виля. – Что значит: «похоже, что померла»?

– Да вот так, Вилен Давидович, полгода уже… Странная история получается. Был у неё, если помните, прикол: она всё бабки собирала на «Людвиг». Ховала их где-то в доме. Паханы ж у неё, сами знаете, бухали не по-детски. Ну, а кооператив колбасный, где паханы работали, вроде накрылся… этим самым местом. Бухать, значит, стало не на что. Вот Чупа приехала из двухнедельной поездки по сёлам (был у нас один такой удачный вояж), а оба родителя, упитые в дупель и, простите, обоссаные, обрыганные, храпят на полу… Ещё и чужих людей полон дом, тоже бухих: погуляли, видимо, на славу. Где деньги взяли? Кинулась Чупа, наверно, в свой тайник, уж не знаю, где он был, – ни фига нет. Короче, как-то они её выследили, денежки все упёрли и пропили. Ну, и она… бешеная ж всегда была, чумовая… Выходит, что схватила на кухне бутылку с дихлофосом или с чем-то там ещё, чем тараканов травят, и выпила. Мы с Рыжим узнали только дней через десять – после того, как Чупа два раза подряд на репетиции не явилась. В хату к ним сунулись – закрыто. Поговорили с соседкой, тётей Полей, – говорит, это она Чупу нашла, я не понял как, и скорую вызвала. В какую больницу забрали, мы так и не дознались. Обзвонили вроде все. Нигде нет, только в одной больничке сказали, что была, как бы, похожая девчонка, типа «суицид», но документов никаких, фамилию не знают, померла… Мы опять домой сунулись – закрыто-забито. Тётя Поля сказала, паханов менты замели за эти самые кооперативно-колбасные дела, что-то там серьёзное, а где Чупа – так никому и неизвестно…

– В милицию ходили? – выдавил из себя Виля, прислоняя к щеке холодный бокал с остатками пива.

– Ходили, один раз. Разговаривать с нами они не захотели. Кто вы такие, волосатые, обкурились, наверно, никакой Чуприниной мы не знаем, у нас работы невпроворот, будете доставать, сейчас вас самих…

– Эх, чёрт, если бы я там был, я бы, конечно… – начал Виля и осёкся.

Они долго сидели за столиком и молчали. Миха изучал панно из медной чеканки, занимающее полстены за спиной Вили. Панно изображало романтические, но слегка квадратные фигуры юношей и девушек, свершающих что-то героическое в лучах квадратного солнца. Виля уставился в окно, где мокрый снег прилипал к грязному стеклу и бесформенными ошмётками медленно, бесконечно сползал вниз.

Мёрзли ноги. Виля заказал ещё пива.

– А вы тут как, Вилен Давидович?

– Ты знаешь, тут тоже на самом деле ничего особо интересного… – вздохнул Виля. – Обещали одно, получилось другое… Я ж им не мальчик, чтобы подай-принеси и инструменты настраивать! Я из студии ушёл. В Израиль вот собрался, а оттуда, думаю, махнуть в Америку. Есть там знакомые, обещали пристроить сессионным музыкантом в одну из чикагских студий. Хорошие музыканты, говорят, всегда нужны.

– Вот это да… – покрутил головой Миха. – В Америку?

В середине дня в музыкальный магазин «Гитарный центр» на Арлингтон Хайтс Роуд вошла невысокая крепкая женщина в байковой рубашке с закатанными рукавами, тёмно-синих джинсах и ботинках на толстой подошве. Она вела за руку дочку семи-восьми лет. Не останавливаясь и почти не глядя по сторонам, они прошли мимо тихого, закрытого стеклянными дверями помещения с классическими гитарами, миновали залы с тесно развешанными на стенах разноцветными электрогитарами и сквозь плотные ряды колонок и усилителей направились в отдел ударных инструментов. Это был большой демонстрационный зал, забитый десятками барабанов различной акустической и электронной конструкции. Здесь скромно стояли обычные ударные установки и громоздились установки-монстры с дополнительными барабанами всевозможных размеров, тарелками, бонгами, гонгами, стойками и креплениями, а также лежали на стеллажах тамбурины, маракасы, бубны, каубеллы и другие стучащие, звенящие, шуршащие и гудящие штучки, названия которых, в основном, неизвестны широкой публике.

Женщина купила две пары недорогих барабанных палочек, а затем они с дочкой стали медленно пробираться по залу между барабанами, внимательно их рассматривая. Иногда они останавливались, и было похоже, что мать подробно объясняет дочери устройство и назначение частей какой-нибудь установки или просто рассказывает о чём-то интересном. Так они дошли до серебристых барабанов фирмы «Людвиг» – копии легендарной установки, на которой играл Ринго и которая запечатлена на фотографиях и плакатах «Битлов».

Девочка что-то сказала матери, а та, слегка улыбнувшись, устроилась на трёхногом стуле за «Людвигом», взяла приготовленные на барабанах палочки и…

Техника игры у неё была уверенная, стремительная, филигранная. Гулкий большой барабан-«бочка» под ударами маленькой ноги безукоризненно точно держал ритм. Вкусно, с лёгким треском – т-ч! т-ч! – отзывался рабочий барабан. Услужливо хлопотал весёлый хай-хэт. Убедительно – тув-в! тув-в! – высказывались солидные том-томы. И рассыпались в полнейшем восхищении тарелки: ах! ах-х! ах-х-х!..

Зал погрузился в такой потрясающий, многослойный шквал звуков и взбалмошного темпа, что стало невозможным отвлечься или уйти. Замерли за кассами опытные продавцы, слышавшие игру не одной сотни музыкантов и наверняка знающие толк в искусстве барабанщика. Замолкли на полуслове, повернувшись к источнику неукротимого звука, немногочисленные посетители, потянулись люди из других залов.

Но женщина вдруг резко оборвала игру яростным ударом по двум тарелкам и «бочке», и пока затухали последние отголоски этой неожиданной «коды», аккуратно сложила палочки на рабочий барабан и выскользнула из-за установки.

– Ну, Пашка, пойдём, пора, – негромко, хрипло сказала она по-русски, протянув дочке руку. – Мне сегодня работать в госпитале в ночную смену, нам надо ещё многое дома успеть.

Немолодой, обрюзгший продавец с бейджем «VILEN», одетый, как и другие продавцы, в чёрную футболку с красной надписью «Гитарный центр, Чикаго», хотел броситься к этой женщине, остановить её, заорать: «Ирка! Чупринина! Чупа! Чу…»

Но… не шевельнулся.

Он остался стоять посередине отдела ударных инструментов, окружённый сверкающим великолепием «Премьеров», «Людвигов», «Там», «Роландов», «Ямах», и смотрел вслед двум, разным по росту, но очень похожим фигуркам, неспешно топающим одинаковой, немного тяжеловатой походкой к выходу из магазина.

…Маленькая упрямая барабанщица поднимает голову, смотрит на него и говорит, серьёзно и непонятно:

– Я никогда не буду есть суп из моего друга.

Исход

Выстояли очереди, продали квартиры и дали взятки – даже не упомнишь, кому и сколько. Всплакнули, когда покупатели увозили югославскую стенку, чешский раскладной диван и пианино «Красный Октябрь». Собрали друзей и восторженно выпили отходную, а потом – на посошок. Надвинули на глаза старую фетровую шляпу (изображая то ли Элвиса Пресли, то ли Юла Бриннера в роли самого великолепного ковбоя из семёрки) и заплетающимся языком повторяли перед зеркалом в своей, теперь уже бывшей, прихожей какую-то ерунду: «Вот видишь, детка, я же говорил… Мы – победители, детка. Да здравствует рок-н-ролл! Рок-н-ролл, детка, рок-н-ролл!»…

Впихнули свои материальные благосостояния в строго ограниченные по размерам и по количеству брезентовые баулы, специально сшитые у знакомого портного из Дома быта. Крепко взяли детей за руки, а бабушек – под руки, уложив горшки для тех и других в авоськи и неотлучно держа всё вышеперечисленное при себе. В аэропорту с чувством предъявили самые важные бумажки с орлами и с честным видом распахнули перед подозревающими таможенными носами косметички с копеечной бижутерией, доказав таким образом, что незадекларированных драгоценностей не вывозят. Нет, не вы-во-зят!

Серьёзно нализались малознакомым виски в самолёте во время самого долгого в их жизни перелёта.

Рок-н-ролл, детка, рок-н-ролл!

Прилетели. Ужаснулись почти полному отсутствию ожидаемых небоскребов и почти повсеместному деревенскому пейзажу.

Отходили по два года на курсы местного языка в бесплатные еврейские или христианские школы и общественные колледжи.

Купили первые, «опытные», образцы автомашин – абсолютные развалюхи, – почти полностью потратив те самые деньги, которые получили дома при продаже квартир (и которые смогли привезти с собой).

Выучились на программистов и помощниц медсестёр и после сотни попыток и безумных испугов всё-таки получили работу. После этого начали работать и регулярно пить лоразепам, чтобы уснуть, а потом прозак, чтобы вообще как-то жить дальше.

Рок-н-ролл, детка, рок-н-ролл!

Отдали те, первые, «опытные», машины за копейки – в счёт стоимости новых – и в кредит, под дикий процент, купили новые машины. Правда, неожиданно оказалось, что приобретение «Мерседеса» здесь не считается достижением, поэтому купили «Лексусы» (не все – некоторые купили «Инфинити»). И сразу сфотографировались на фоне блестящего капота и ещё раз – за рулём, как бы непринуждённо выглядывая из открытого окна машины. И послали снимки по электронке друзьям и родственникам, оставшимся где-то там. А ну-ка посмотрите: вот мы какие!

Рок-н-ролл, детка, рок-н-ролл!

Хотя высокие ондатровые шапки-ушанки и шубы из песца необразованные местные почему-то тоже считали странной модой и любили по этому поводу задавать глупые вопросы (типа: а это что такое?), ещё долго ездили в этих шикарных нарядах на работу и только через несколько лет переоделись в короткие курточки и вязаные шапочки из универмага «Волмарт».

Потом начали создавать себе хорошую кредитную историю – и покупать.

Покупать.

Покупать.

Покупать.

И обязательно – в кредит. Бросьте эту моду покупать за наличные! Вся страна в долгу, как в шелку, даже правительство – и всё у всех хорошо (ну, собственно, как оказалось, оно потому и хорошо, что все в долгу). Особенно хорошая кредитная история началась тогда, когда в кредит купили дом (квартиру, «таунхаус») и поняли, что никогда не смогут за него расплатиться.

Рок-н-ролл, детка, рок-н-ролл…

Почтовый ящик начало просто распирать от проспектов и предложений что-нибудь купить.

Завести новые, самые-самые выгодные кредитные карточки.

Поставить самые замечательные, самые невидимые «брейсы-брекеты» на зубы, чтобы наконец-то избавиться от неправильного прикуса (потому что раньше, оказывается, даже кусали не так, как правильно).

Заказать самое эффективное средство от прыщей (тех, что бывают в разных местах, но в основном на лице).

На празднование Дня независимости, 4 июля, собрали у себя во дворе новых друзей и под шашлычок, называемый корявым именем «барбекю», выпили немало текилы, водки и пива. Надвинули на глаза кепку с надписью «Чикаго Булз» и заплетающимся языком всё повторяли и повторяли перед зеркалом в прихожей какую-то ерунду: «Вот видишь, детка, я же говорил… Мы – победители, детка. Да здравствует рок-н-ролл! Рок-н-ролл, детка, рок-н-ролл!»…