Текст книги "Кто ты, человек?"

На территории вокзала постепенно зажигались фонари. Паники и давки удалось избежать, за несколько минут площадь почти полностью опустела. Лишь несколько чемоданов и узлов темными пятнами остались лежать у последних вагонов пассажирского состава. Перед разрушенным домом стояли три милиционера, пожилой водитель грузовика и Сахаров. Молоденький лейтенант милиции лет двадцати дрожащим от волнения голосом потребовал, чтобы Сахаров срочно покинул территорию. Анатолий, не сводя глаз с бомбы, спокойно ответил:

– Это самое, нет тут территории, парень. Если эта штука взорвется – не будет ни вокзала, ни составов с нефтью, ничего в радиусе двух-трех сотен метров. Я как механик и бывший командир танка заявляю: если в ближайшие полчаса-час не предпринять срочных мер – трагедии не избежать. Я знаю, что говорю. Ты понимаешь?

– Что же делать, – лейтенант вдруг как-то сник, – мы знали о бомбе, и нач. станции, и руководство города. Саперов ждали буквально со дня на день. Они на учениях, а в области еще два похожих случая в эти же дни. Территория была огорожена, выставлен пост. При этом держали все пока в секрете, о таком решили не трубить на весь город, чтобы панику не создавать. Движение-то по всей железной дороге не закроешь на несколько дней. Сократили время остановок, убрали в депо все, что могли убрать, закрыли пару близлежащих магазинов и рынок у вокзала. Все, что могли, сделали. Наутро понедельника, как прибудут саперы, планировали эвакуацию жителей. А тут оказалось, кто-то распорядился – и милиционера убрали, а этого дурня отправили на работы у самой стены дома. И чем только думали?

– Когда завалился трактор? Сколько времени прошло? – спросил Сахаров.

Лейтенант только развел руками:

– Тридцать четвертый пассажирский был уже на подходе, когда это случилось. Ефимова – ну, начальника станции – найти не можем! Руководство города, вроде как, оповещают. Вокруг вокзала сейчас организуют оцепление силами милиции, но десять минут назад мало кто знал, что тут еще и бомба! И что она теперь…

Двое других служивых топтались в нерешительности, ожидая приказа старшего по званию. Сахаров уверенно продолжил объяснять:

– Моя фамилия Сахаров. Под мою ответственность заявляю при свидетелях, еще раз повторяю – времени нет. Решать нам!

Толя присел на корточки. Ноги не держали. Он вдруг почувствовал себя так же, как пятнадцать лет назад в бою под Ново-Буда. Тогда, под огнем вражеской пехоты, вылезая из подбитого танка, он должен был решать: выживать самому или вытаскивать из горящего танка раненого механика. Им обоим повезло. Если бы младший лейтенант Коля Кулиев не выкатил орудия своего взвода на открытую позицию и не отсек вражескую пехоту, не было бы сейчас на белом свете Анатолия Петровича Сахарова.

Он с усилием встал, взял лейтенанта под локоть:

– Составы на станции не двигать с места, население прилегающих кварталов срочно эвакуировать. Сколько, по-твоему, ждать саперов?

Лейтенант, выслушав его, вдруг пришел в себя и совершенно преобразился:

– Так, слушать мою команду.

Лейтенант повернулся к подчиненным.

– Сержант Синицын, рядовой Пятаков, бегом в здание, если нач. станции Ефимов на месте – сообщить о бомбе. Если его нет, Синицын, сам еще раз срочно звони в горсовет и в Управление¹³. Сообщи по форме, скажи, что я остался с двумя гражданскими специалистами непосредственно на месте. Да, оба поезда ни в коем случае не пытаться двигать, тяжелую технику на территорию не заводить! Объяснишь – тут здание оседает. Спроси о том, что делать, и скоро ли прибудут саперы. Пошел-пошел, давай! Да, у литерного вагона посмотрите, все ли в порядке. Пятаков, крикни там, что ЧП, пусть тихо сидят. Найдите начальника поезда. Выполнять!

Он повернулся к Анатолию:

– Товарищ Сахаров, произведите визуальный осмотр здания по периметру. Доложите о выводах. Будем принимать решение о дальнейших действиях.

С прилегающих улиц доносился шум толпы, свистки. По всей видимости, началась эвакуация населения из жилых домов. Анатолий обошел здание, внимательно осматривая все, что еще можно было увидеть в наступившей темноте и в лучах фар. Вскоре Сахаров уже знакомил лейтенанта с первыми выводами.

– Это самое, бомба немецкая, фугасная, метра два с полтиной в длину. Светло-голубого цвета с желтой полосой на стабилизаторе. Диаметром стерва эта около полуметра. Значит, как я предполагаю, фугас где-то около тонны! Такая дура вообще чуть ли не весь квартал разнесет, а от станции останутся только воспоминания.

Лейтенант заметил:

– Не долетела несколько километров до ярославского автомобильного. Тут у нас в сорок третьем бомбежка страшная была¹⁴.

Тягостное ожидание закончилось, когда вернулись Синицин с Пятаковым:

– Товарищ Лейтенант, докладываю. Ефимова нигде нет. Здание вокзала полностью эвакуировано, включая технический персонал. По внешнему периметру – двойное оцепление силами дружинников и сотрудников ближайшего отделения. Доступ на территорию полностью закрыт. Сказали обходиться наличествующим составом. Там, как про бомбу узнали от зевак, начали эвакуировать население. А вообще, наверное, половина городского руководства на рыбалке, суббота же, вечер. Пока то-се… На площади кроме пьяного инвалида и нет никого. Я его погнал. Да, у вагона четырнадцать «А» спокойно. Машинисты и какая-то часть поездной бригады покинули состав, вышли за периметр оцепления. Остались ли пассажиры в самих вагонах – вряд ли. Проводники одни. В Управлении сказали, что через час-два эвакуация закончится, ну а саперы будут только под утро. Приказали пытаться оказать первую помощь пострадавшему, медиков уже вызвали.

– Нельзя сюда никому, – повторил Сахаров.

Лейтенант распорядился:

– Так, Синицын, Пятаков, приказываю выставить охранение у литерного вагона с обеих сторон состава в пределах обоюдной видимости. Еще из оцепления одного с собой возьмете. Что бы ни происходило – до моего личного указания от вагона ни ногой. Даже ссать и срать – и то на месте. Выполнять! В смысле – в охранение.

Он нервно улыбнулся. Невольная грубоватая шутка немного сняла напряжение.

– Есть! – милиционеры спешно направились в сторону состава.

Лейтенант сосредоточенно продолжал:

– Мы с вами, товарищ Сахаров, попробуем вытащить пострадавшего.

– А мне-то что делать? Мальчонку жалко, – напомнил о себе стоявший рядом пожилой водитель ЗИС-а.

– А вы не уходите, пожалуйста, товарищ. Ждите указаний. По ситуации.

– Ну, я тут и есть. Покурю тогда, – и старик присел на подножку автомобиля. Что– то бормоча себе под нос, спокойно закурил.

Лейтенант и Сахаров осторожно полезли в котлован. И тут духоту прорвало, начался сильный дождь, вспыхнула близкая молния, раскатисто шарахнул гром. Шел оползень котлована, пришлось отказаться от немедленных действий и не спускаться на самое дно. Решили подползти к краю, ограничиться детальным осмотром.

– Это – песочные часы. Время вскоре закончится, и понять не успеем, – просипел лейтенант.

Возможно от раската грома, тракторист внизу пришел в себя и громко застонал. Из его левого бока торчал металлический штырь. Через мгновение парень повернул голову и вновь потерял сознание. Было очевидно – долго не протянет. Если срочно не доставить в больницу – умрет до приезда саперов. Дай бог, чтобы успели… Толя пытался в темноте рассмотреть лицо. Оно показалось знакомым. Он где-то его сегодня видел. Мелькнула мысль: «нет, невозможно. Показалось». Сахаров представил, как стало страшно пришедшему в себя на какое-то мгновение парнишке. Одной лишь тени сознания достаточно, чтобы почувствовать близость смерти и абсолютное собственное бессилие перед ее властью, безграничной и безразличной холодной мощью.

Сейчас Толя не думал о своих любимых книгах и механизмах. Его не мучил и всегдашний утомительный вопрос «что есть жизнь», он лишь видел беззащитного хрупкого человека, только начинающего жить.

Я чайка

Его крылья уверенно резали потоки воздуха…

Сахаров подумал: «интересно, какая я теперь чайка. Наверное, речная. Седая чайка – да. Есть же такая. И я тоже седой почти». Вдали горят на солнце купола все еще не до конца разрушенных церквей. Кружу высоко над стеклянной от солнца Волгой, а вон и Ока – сестричка ее. Уже чуть подернуло осенним цветом леса, еще не холодно, но уже закурились дымки из отдельных труб. Как свободно, как стремительно, как легко, вот она – жизнь, Господи мой Боже! Да, тут можно свободно вспомнить о нем – никто внизу не услышит. Я высоко-о-о-о!!!

Внизу мальчишки услышали пронзительный крик одинокой седой чайки, парящей над куполом Строгановского храма.

«Хочется есть. Только что рыба была в моем клюве. Упустил ее или, теперь получается, что себя же и упустил… А то бы пришлось сейчас в собственном брюхе изображать какого-нибудь глиста». Улыбнуться не получилось, все же клюв – это вам не рот.

А как это – быть чайкой, сидящей на воде? К рыбе-то поближе. И Сахаров полетел к реке.

Как хорошо качаться на воде. Вот вижу над водой странное облако черного дыма. За ним проступают контуры огромной белой птицы. Она тоже плывет по реке, и вот вдруг заревела во все свое горло, подняв стаю перепуганных уток из прибрежных камышей. Так это же мой пароход! Смотрю на селезня – какой красавец. Я вот не такой красивый, вернее, совсем уж не красивый. С моим-то ранением в брюхо. А его перышки – одно к другому, одно к другому – иссиня-зеленые, с полосой подле шейки, отливают перламутром на осеннем солнышке.

Шурх-шурх-шурх – зашелестели в такт утиные крылья. Побуду уткой.

Я утка

Нет, конечно, лучше стану селезнем; ну сами понимаете – дело какое. А у нас тут целая стайка оказывается. Поднялись над камышами, вытянулись в струнку, низко летим над водой – радостно так, против солнца. Пароход уж близко. Минута-другая – и поравняемся.

Одновременно залаяли псы и грянули два выстрела. Ту утку, что летела справа, подбросило, и тут же бедняжка ухнула камнем вниз. То охотники из ружей палят, а уже по самой кромке воды, все ближе к камышам, за добычей, упавшей в реку, бегут собаки.

– Вот тебе, бабка, и Юрьев день! Ну-ка, что там этот спаниель, а может, легавая какая – черт их разберет, куда бежит? Что глаз его видит, да зуб неймет? Что-то меня на поговорки потянуло. Кажется, и обгадился с перепугу, тоже по-утиному. А интересно побыть собакой. Уткой – чего доброго подстрелят.

Быть или не быть?

Сахаров точно знал, что чувствует раненый, знал и что надо делать для его спасения. Дожидаться саперов не имело смысла. По ощущениям, конструкция очень медленно, но неумолимо «плыла» в сторону. По крайней мере, так это виделось в свете фар под проливным дождем в уже наступившей темноте.

Они с лейтенантом осторожно отползли назад. Толя предложил:

– Это самое, нужно усилить, подпереть эту «кучу малу», не дать ей сложиться. Думаю, что стрела экскаватора и ковш как раз подойдут. Во-от в этом месте, в качестве подпорки. – Толя указал на нужную точку, – но это, конечно, если хватит длины стрелы. Похоже, должно хватить.

Лейтенант слушал предельно внимательно. Ладонью он инстинктивно то сдавливал, то отпускал собственное горло. Этот человек уже не походил на зеленого лейтенантика, заступившего два часа назад на пост и охрану прибывающего литерного. Сахаров чувствовал, что лейтенант не отойдет в сторону, не станет, ничего не предпринимая, ожидать неминуемой развязки, просто не сможет запретить саму попытку спасти чью-то жизнь. Анатолий видел, как посуровело лицо молоденького милиционера:

– Иного выхода не вижу, попытаемся. После можно будет аккуратно вытащить парня. Вдвоем справимся, он, вроде, не здоровяк. Как думаешь, а?

Анатолий кивнул. Не спуская глаз с бомбы, уверенно заявил:

– Точно фугас. Они все толстостенные. Есть усиливающее кольцо в головной части. Механический взрыватель расположен на боку, и это хорошо. Если бомба будет и дальше опускаться медленно, то при слабом соприкосновении с поверхностью земли взрыва может и не быть. Она ведь и от удара когда-то не взорвалась.¹⁵

Лейтенант молчал, вероятно, оценивая все «за» и «против». После короткой паузы Анатолий продолжал:

– Я вот что… попытаюсь насыпать горку песка на дно котлована как можно ближе к месту, где сейчас лежит тракторист. Песок вот тут, в углу здания есть. Это на случай, если бомба упадет с небольшой высоты. Тогда есть вероятность – зарывшись в песок, не взорвется. Пусть старик осторожно на пару-тройку метров подаст грузовик вперед. Во-о-н с той стороны подсветит фарами.

После секундной паузы лейтенант согласился:

– Сахаров, действуем, как оговорено!

«И кто сказал, что майский дождь теплый? Этот ливень – он такой холодный». И Толя снова вспомнил то замечательное сентябрьское утро пятьдесят седьмого года.

Я собака

Вода холодная уже… Ну что за жизнь такая моя собачья. Вся морда в тине, а хозяин свистит, надрывается, сердешный:

– Ату его, ату, Аян! Давай, ату!!!

Ага, а мне-то слышится – «Ату его, Толян». Чую все – отдельной плотной струйкой исходит от камышей утиный дух. Чую и саму утку уже, чего орать-то так, хозяи-и-ин!

– Еу-у-у, – и басовито залаял, – Гаф-ф-гаф!

Но не думаю уж ни о чем ином, только вперед, только успеть, только угодить хозяину. Вода в пасть, лягушонок еще не заснул на зиму – тьфу тебя, дурак. Вот она, уточка. Фрр-фрр-фрр, загребаю лапами к берегу. Хозяин улыбается, треплет за шею, мне приятно. Чую все. Чую. Только красного цвета теперь нет совсем в этом мире. Ну и что – пустяки какие, счастье-то какое, счастье – вот оно, в моем носу от хозяйкой руки только-то и рождается.

Вот уж мы и дома. Вьюсь у ног, заглядываю в глаза, а меня раз – и за ограду, да на замок. Никуда не пускают.

А вот котофеич на окне сидит, зараза подлая. Улыбается да посмеивается. Что видит такое особенное? Ну-ка, и я посмотрю.

Я кот

Теперь «подлая зараза» – эт я. Батюшки-светы! Какие-то непривычные у меня лапы, но как приятно делать то, что хочешь. Никто мне теперь не указ. А этот-то, этот прихвостень, раб вислоухий, так и заливается за оградой. Ну его.

От меня человеку огромная польза есть, хоть я и не раб. Человеку оно что надо? Правильно – покой ему нужен и уют, и… свобода. Это как раз по нашей – котовской –части. Вот я хожу, где хочу и когда хочу. И никто не вздумает мной командовать. Как приятно мне сейчас, спрыгну-ка я вниз, да как заору: «Главный инженер – идиот! Мяаууу! Главный бухгалтер – вор! План не выполняем много лет, и все – вранье!» Что хочу, то и буду говорить. Теперь мне все можно. Свобода!

– Что воешь, бестия усатая, – хозяин поддал коту Сахарову под хвост тапком да захлопнул дверь. Оскорблено дергая хвостом, Анатолий вышел во двор. Странно, но ему жутко захотелось курить.

Какой воздух, какая благодать. Трухлявый запах дровника, под верандой сыро и замечательно пахнет мышами, а это изысканное амбре от светло-коричневой промасленной бумаги, в которую некогда были завернуты куриные потрошки. Мое царство-государство. Только мое.

– Стоп-стоп. Толя, не увлекайся так. Я не кот, я просто исследователь «Жизни или смерти, борьбы или дружбы, жертвенности или равнодушия», – вспомнил котофеич.

Наверху слышен шум, топот. Хозяин что-то орет про свой законный выходной. Хозяйка же гнусавит про загубленную молодость. Вдруг – бум, ттрреньк, брреньк. Звук разбитого стекла. Толя стремглав из-под веранды молнией мягко вскочил на перила. Что там? Утиная голова вопросительной полуулыбкой застряла в разбитом окне хозяйской спальни. Кусок расколоченного стекла выпал из окна прямо на траву. Подошел, понюхал… Сквозь стекло увидел пару несчастных муравьев, придавленных плашмя упавшим на траву осколком. Живы, кажется, еще. Толя попробовал отодвинуть стекло лапкой…

– Ой, порезался, твою ж мяйу, – вырвалось, но муравьишки зато вылезли, потерлись усиками. Подняв головы, крикнули Толе: «Спасибо!» – да и поковыляли себе в разные стороны.

«Ну вот, а говорят, что бесполезное животное», – подумал человек-кот, облизывая лапку.

Вечерело. И он вдруг осознал, что прошел почти весь день. Пора было отправляться домой. Но как? До дома верст десять, и, как назло, вокруг не было ни единой птицы. Птицей – оно сподручнее бы сейчас…

Когда он вышел на дорогу, окончательно стемнело. Предстоял путь через весь город, но там… собаки. Толя решил пройти напрямки, через колхозные поля. Так и короче, и безопаснее.

«Зато вижу в темноте! Все замечаю: сапоги, пустые бутылки, мерзкие лужи машинного масла, колеса автомобилей, окурки, окурки, еще окурки, а вон телега со старым полуслепым владимирским тяжеловозом. Вот уж в его шкуру влезать точно не хочется. Какой-то пацан у клуба попытался меня погладить, только не до того мне, улизнул. Бабка на углу «Промторга» пробовала пнуть меня ногой! Хорошо, что не попала, ведьма старая.

Вот и добрался почти! Но тут-то и наткнулся на стаю бездомных собак. Думать некогда, побежал, что есть мочи. Задерут, не ровен час, оглянуться не успею! Беда!»

Вот это был бы гром…

В кабине экскаватора уже ни о чем не думалось. Стало почему-то холодно, но по спине потекла струйка пота. Анатолий предельно аккуратно, без рывков, подвинул экскаватор к обрушенной стене. Будто отговаривая Сахарова, дождь хлестал по лобовому стеклу, выбивая ритм. Всполох молнии разделил небо надвое. И опять в голове возникли слова:

Если бы парни всей земли

Хором бы песню одну завели,

Вот было б здорово,

Вот это был бы гром…

Тут и впрямь грянул гром. Песня перестала звучать, остался лишь ее ритм, он кровью стучал в висках. Буквально сантиметр за сантиметром Анатолий опускал ковш в нужную точку: до упора вниз, слегка левее и вперед. Так. Еще. Еще. Готово. Никто не обращал внимания на ливень. Лейтенант стоял, застыв, как изваяние. Старик-водитель все еще сидел на подножке грузовика, от ужаса обхватив голову руками, намокшая папироска давно погасла.

Через несколько минут Сахаров и Лейтенант уже вытаскивали пострадавшего. Старик принимал наверху. Парня аккуратно поместили в кабину.

– Так это же Женька Погорелов, – воскликнул старик, – пасынок Ефимова Геннадия, начальника станции. Что тут в субботу да еще в конце дня можно было ворошить-то?

Неожиданно возник другой вопрос. Никто не подумал, что, отправляя грузовик с раненым, они на время лишаются важного источника освещения. Вернется ли машина? Пропустят ли ее назад через оцепление? Но водитель уверенно пообещал сразу после больницы – назад.

Грузовик с пострадавшим уехал. Анатолий опять залез в кабину экскаватора. Минуты ожидания тянулись и тянулись. Наконец они услышали, что ЗИС возвращается. Лучи фар скользнули по привокзальной площади. И тут произошло самое плохое. Возможно, из-за движения тяжелого грузовика или из-за оползня грунта, но оставшаяся часть стены стала рушиться на глазах. Стоявший под наклоном экскаватор, принимая на себя все увеличивающийся вес обрушающихся конструкций, наклонился еще больше… Последнее, что увидел Анатолий – падающие деревянные перекрытия остатков второго этажа. Они стали сыпаться вниз крест-накрест и дальше – во все стороны со стрелы экскаватора. И вот раскачивающаяся в свете фар огромная авиабомба соскочила и медленно-медленно не покатилась, но бочком-бочком заскользила по паре деревянных балок – как по рельсам, сдерживаемая лишь стрелой крана. Эти мгновения спрессовались для Анатолия в какую-то тяжелую тягучую массу почему-то темно-бордового времени, которое все никак не кончалось. Анатолий, стараясь хотя бы уменьшить наклон упавших балок, рефлекторно повел стрелу дальше и еще дальше… Достигнув земли, фугас каким-то чудом остановился в узком коридоре между конструкциями. В этот момент экскаватор перешел допустимую точку наклона и… опрокинулся вниз.

Странная встреча

Духота и редкие крупные капли уже предвещали грозу. Человек в длинном плаще, накинув капюшон, стоял на подножке вагона. Приподнимаясь на носках, он высматривал, что же там происходит у полуразрушенного дома? Снизу потянуло табачным дымом, человек посмотрел под ноги и раздраженно спросил:

– А-а, юродивый ты наш, как доехал? Что делаешь тут, прямо у вагона?

Инвалид на каталке курил у самых вагонных ступенек. Он сплюнул сквозь зубы и ответил:

– Да доехал твоими молитвами, игрок. Ты работу сделал, пинчер¹⁶? Небось давно уже герой поц-соревнования, или как там у вас положено? И что с народом, в вагонах пусто?

– Сделал, как договаривались. Он уж знает. Пассажиры вроде как вышли, а проводники должны быть на местах. Вот дождь начинается, – тяжелая капля упала на кончик дымящейся папироски. – Так что ты тут делаешь, как тебя там?.. Хотя меня это не касается. В расчёте мы теперь, должок я отдал, так и передай. Знать ничего не знаю боле, и чтоб я тебя не видел никогда, огрызок.

– Чо ты мне тут жопку-то морщишь¹⁷. А будешь…

Прозвучало объявление об эвакуации. Полуразрушенное здание осветилось, и через несколько секунд народ, спокойно направлявшийся к выходу, вдруг побежал. В беспорядке, на грани паники, роняя поклажу, люди затолпились у входных дверей вокзального здания. Кто моложе даже перепрыгивал через низкое ограждение, сразу попадая на улицу.

– Что-то странное происходит, – пробурчал «плащ», – сейчас выясним.

– А у меня после твоих выяснений от чайка в горле не запершит? Иди в тамбур и оттуда паси поляну¹⁸, плывун¹⁹… – калека сплюнул в сторону вагона, криво усмехнулся и покатил себе вдоль состава, резво отталкиваясь утюжками.

Встревоженная происходящим поездная бригада, не понимая, что именно случилось, не решалась покинуть поезд. Такого приказа не было.

Человек в плаще еще раз оглядел тускло освещаемую десятком фонарей опустевшую площадь и перрон. Проводники из соседних вагонов ему махали, что-то кричали. Еще через несколько минут многие увидели, как два милиционера побежали к зданию вокзала. За ними, тщетно силясь догнать, уточкой семенил пожилой начальник поезда.

В поезде, во время эвакуации

Шура замешкалась с выходом из вагона из-за тяжеленного чемодана Стаса. Толчинский помог Шуре сойти на перрон, и новые знакомые несколько натянуто, но любезно попрощались. Девушка зашагала вдоль состава. Стас не пытался ее догнать, но на какое-то время остался стоять у вагона, видимо, в ожидании начальника станции. Стас наблюдал за тем, что происходило в отдалении у полуразрушенного дома.

В вагоне-ресторане, прильнув к окнам, стояли оба официанта. На перроне только-только зажигались редкие фонари. Левон, как обычно, натирал полотенцем давно уже сухой стакан. Прозвучало объявление по вокзалу о чрезвычайной ситуации. Официанты переглянулись и, не говоря ни слова, пошли к выходу. Сойдя на перрон, сразу же обратили внимание на инвалида. Он катился вдоль поезда по направлению к голове состава. Рыбальченко встал у самого литерного и закурил. Левон же, вернувшись назад и пройдя через соседний вагон, вдруг встретил Воскобойникова. Тот появился из своего купе: вроде как собирался идти в другой вагон. Они обменялись парой фраз о происходящем. Левон не спеша вышел на перрон через тамбур одиннадцатого вагона. Потом он опять вернулся, постояв несколько минут на ступенях вагона, покрутил в руках полотенце, помахал им Рыбальченко и отправился назад. Еле увернувшись от летевшей прямо в лоб двери, он нос к носу столкнулся с Шурой.

Товарищ майор

Отойдя от вагона метров на пятьдесят, Шура уверенным шагом направилась к месту происшествия. Уже на подходе увидела Сахарова. Тот стоял среди прочих зевак рядом с орущим милиционером.

«Вот какой он любопытный дурачок оказался», – и, резко развернувшись, она вернулась к поезду, поднялась в один из первых вагонов и пошла «сквозняком» к вагону-ресторану, оглядывая каждое купе. Проводники ее не останавливали, все смотрели на площадь.

«Дурацкие туфельки – только мешаются!» – подумала Шура с раздражением. Объявление о ЧП застало ее врасплох. Посмотрела в окно, увидела людей, бегущих к зданию вокзала. Она заволновалась, прибавила шагу.

В восьмом вагоне Шура застала странную сцену. Пожилой начальник поезда и еще пара проводников склонились над хорошо одетым мужчиной средних лет. Рядом, уронив голову на столик, сидела женщина в бордовом платье. Шура остановилась. Начальник поезда начал было шуметь, но, посмотрев на Шуру, сказал:

– Ах, это вы… ой, простите, но у нас вот тут видите… Тоже ЧП. Да что ж за день такой.

После быстрого осмотра Стременная коротко заключила:

– Мертвы. Оба. Им уже не поможешь. Вызывайте милицию, не теряйте времени.

Седой полноватый начальник поезда вытянулся, воскликнул:

– Слушаюсь, – суетливо выскочил из купе и направился к выходу.

Удивленные проводники, не задавая никаких вопросов, лишь переговариваясь вполголоса, отошли к тамбуру. Шура осталась у окна, наблюдая за площадью. На часах было ровно 21:05.

«Придется немного подождать», – оставить возможное место преступления майор милиции Александра Степановна Стременная никак не могла.

Начальнику станции пришлось бегать туда и обратно несколько раз. Наконец, видимо, получив какие-то указания и поговорив со Стременной, он объявил проводникам:

– Товарищи! Ситуация сложная, исключительная. Вагоны приказываю закрыть, ничего не трогать и не забирать, ключи сдать мне лично, под роспись. После всем собраться в вагоне-ресторане. В девять тридцать. Все, товарищи. Выполняйте.

В тамбуре одиннадцатого вагона майор неожиданно наткнулась на Левона. Лонгурян бойко доложил:

– Товарищ майор, я проверял соседние вагоны. Нет никого, кроме проводника. Охранение спецвагона не прибыло. Рыбальченко на посту. Мы с Рыбальченко…

– Отставить! Быстро пошли к литерному, там доложите. Скорее. Толпа проводников скоро заявится в ресторан. В восьмом вагоне два трупа нарисовались, неизвестно почему. Дамочка в бордовом платье, все ходила мимо нас, и ее спутник… Странно все это.

Проходя мимо своего купе, она механически заглянула внутрь. Конечно, никого нет. На столе стоял пустой стаканчик. Видимо, проводник уже выбросил ее любимые незабудки. Уже через минуту вся троица была вместе. Лонгурян докладывал:

– Главное, что машина с инкассаторами, товарищ майор, не прибыла. Скорее всего из-за внешнего оцепления. Вероятно и выгрузку спецгруза отложили, а?

– В том-то и дело. Начальник поезда сказал, в разрушенном здании авиабомба. Сахарова я там видела. Мутный типчик. Ведет себя, как обычный зевака. А что ему там делать?

– Литерные сидят, как мыши – ни гу-гу.

– Все верно, а что они должны. Так, ребятки, сейчас двадцать один час двадцать пять минут. Что бы ни происходило, наша задача – охрана спецвагона. Бомба или что там еще, хоть конец света. Быстренько по обе стороны литерного встали… – распорядилась майор, – Левон, с правой стороны по движению встань, с той стороны состав с нефтью. Внимательнее будь – там обзор закрыт. При приближении любого гражданского не церемониться. Останавливаешь сразу. Не понимает – «предупредительный» в воздух, если прет – сразу на поражение. Никого тут быть не должно. Знаете, что везем.

Минут через пятнадцать-двадцать к вагону подбежали три милиционера. Светя фонарями в окна литерного и уже доставая табельное оружие, они потребовали от сотрудника ресторана войти в вагон.

– Старший лейтенант Рыбальченко. МУР, – Юра показал удостоверение.

– Мы спецгруппа сопровождения литерного вагона. Вы, как я понимаю – охранение. Что-то сильно припозднились.

Короткая вспышка молнии на мгновение осветила все окрест. Через несколько секунд пришел и гром. Крупные капли забарабанили по крышам вагонов. Начинался ливень.

– Так ЧП же на станции, товарищ старший лейтенант, – сержант Синицын вытянулся по стойке смирно и доложил о происходящем у разрушенного здания.

– Приказываю усилить охранение литерного с правой стороны – по ходу движения. Выполняйте.

И в этот момент как раз с той самой стороны поезда, сквозь шум ливня, они услышали: «Так мать же вашу, что стоите, идиоты?!» – это орала Стременная…

Пятью минутами раньше

Пришедшие в вагон-ресторан проводники сидели тихо, переговаривались изредка, шепотом. Поглядывали в окно в сторону полуразрушенного здания, уже почти невидимого в наступившей ночи.

Шура любила дождь, но не сейчас. Он, как назло, забарабанил так, словно пытался пробить крышу вагона. Стременной мешал этот шум, никак не давал сосредоточиться. Она сразу заметила, что отсутствует Воскобойников – проводник из одиннадцатого вагона. Вот только недавно был на виду, а теперь нет его. Как сквозь землю провалился. Начальник поезда что-то мямлил и мямлил на этот счет про инструкции и положения. Однако Шуре стало ясно, что человек не задерживается, он пропал. С проводником был утерян и специальный «ключ проводника», дающий доступ во все помещения вагона, открывающий двери в тамбуре.

Опрашивая проводников из восьмого и девятого вагонов, Шура сквозь шум дождя услышала какой-то подозрительный хлопок. Причем ей показалось, что звук шел со стороны спецвагона. Стремглав, на ходу передергивая затвор пистолета, она пробежала через часть зала, боковым зрением заметила на перроне Юру и трех милиционеров. Дальше, пригнувшись кошкой мимо буфета, по короткому коридору и мимо кухни, через суфле²⁰, в тамбур к литерному. Дверь в литерный была приоткрыта!

Спецвагон, 21:38

Вот уже несколько минут он слышал, как за спиной кто-то уверенно курочит сейф. «Проснуться, проснуться, надо проснуться. Зовут нас, зовут…» – он сделал усилие и открыл глаза. По окнам снаружи метались лучи фонариков. В перевернутом пространстве вагона первое, что увидел сержант Вяткин – застывшие глаза Федора. Свернувшись в клубок, парень лежал на железном ящике у зашторенного окна. На удивленном лице веснушками разлетелись мелкие капли крови. Чуть повернул голову – у противоположного окна в луже рвоты лежало бездыханное тело Акимыча. Пальцы судорожно нащупали кобуру. Силясь встать, Вяткин застонал.

– Ах ты ж, падла живучая.

Последнее, что заметил охранник – молнию за окном и ее отблеск на узком лезвии. Грома Вяткин уже не услышал.

Что-то пошло не так

Стременная осторожно, держа пистолет наготове, бочком переступила через порог. В тусклом свете она увидела три тела, вскрытый сейфовый ящик и разбросанные пачки денег.

«В вагоне никого нет или все же?.. – резко отпрянула назад. – Никуда деться не могли, кроме как… может, это хлопала дверь в тамбуре?» – она дернула ручку выходной двери.

«Так и есть, правая дверь не заперта! Ушли! Сейчас открыли или заранее? Неважно! Там должен быть Левон, вперед, вниз!»

Спрыгнув на землю, Шура увидела тело Левона.

– Так мать же вашу, что стоите, идиоты!!! – это орала Стременная. – Литерный взяли, Левона убили. Сюда, сюда, скорее!

Два милиционера сразу были посланы в противоположные стороны вокзала – предупредить внешнее оцепление о преступлении. Рыбальченко оставили в тамбуре, у самого входа в литерный. Стременная побежала вдоль состава, надеясь нагнать нападавших. Плохо ориентируясь в незнакомом месте в ночи, в ливень, не имея вообще никаких примет – через двадцать минут беготни стало очевидно, что гнаться, собственно, не за кем. Оставалась малая надежда на оцепление, но ведь оно ставилось с иными целями. Пока узнают, сообразят. Бегать тут кругами не имеет смысла, просто какой-то «дохлый номер», – так горько пошутила Стременная.