Текст книги "За степным фронтиром. История российско-китайской границы"

Цицикарский протокол установил границу примерно на век. Новые, в том числе и кровопролитные конфликты возникали и в последующие десятилетия, но Советский Союз и Маньчжоу-Го признавали статус-кво даже в конце 1930-х годов, что будет показано дальше. Китайцы вновь подняли те же территориальные вопросы во время советско-китайского раскола в 1960-х годов, однако пересмотр границы произойдет только после распада Советского Союза[240]240
  Погранзнак 1886 года остается на месте // Комсомолец Забайкалья. 1993. 18 сен. С. 1; Iwashita A. A 4,000 Kilometer Journey. P. 157–161.


[Закрыть]. Пограничные соглашения между государствами, как показывает пример Цицикарского протокола, не обязательно принимаются раз и навсегда. Разногласия по поводу определения границы между русскими и китайцами углубили осознание границы не только среди представителей государства, но и среди жителей фронтира. Борьба за землю способствовала процессам, в результате которых обострилось осознание этнической принадлежности. Это стало стимулом для формирования национальных идентичностей.

ЭПИДЕМИИ И ГОСУДАРСТВЕННЫЕ ГРАНИЦЫ: ИЛЛЮЗОРНОСТЬ РОССИЙСКОГО ПОГРАНИЧНОГО КАРАНТИНА

Истории эпидемий проливают свет на многое, так как рассказывают о запутанных биологических реалиях и социальных конструкциях прошлого. Очевидно, что микробы не знают границ, но государственные институты иногда считают иначе. Один, скорее, проигнорированный историографией аспект Маньчжурской эпидемии чумы 1910–1911 годов – это развитие российской политики пограничного карантина. Как мы увидим на следующих страницах, именно эта эпидемия вынудила Россию и Китай объединить усилия и совместно вести карантинную политику на смежной границе. В то же время болезнь наделила некоторых сторонников этнической сегрегации возможностью стигматизировать определенные этнические группы как неизбежно «инфицированные», участвуя, таким образом, в создании понятий «мы» и «они»[241]241
  Наиболее актуальный обзор происхождения и развития чумы, а также реакцию на нее Китая, Японии и России см.: Summers W. C. The Great Manchurian Plague of 1910–1911: The Geopolitics of an Epidemic Disease. New Haven, CT: Yale University Press, 2012. О российской версии того, кто был ответственен за инфекцию, см.: Lynteris Ch. Ethnographic Plague: Configuring Disease on the Chinese-Russian Frontier. London: Palgrave Macmillan, 2016. Эпидемию с точки зрения российской колониальной политики, а также сопротивление Китая этой политике в рамках более общего проекта строительства нации см.: Hsu Ch. Y. The Chinese Eastern Railroad and the Making of Russian Imperial Orders in the Far East. PhD dissertation, New York University, 2006. P. 231–400 passim. Несколько отличается подход Марка Гамсы, который, вслед за ранними работами Розмари Квестед, подчеркивает тесное сотрудничество китайских и российских властей, благодаря которому и удалось сдержать эпидемию: Gamsa M. The Epidemic of Pneumonic Plague in Manchuria 1910–1911 // Past & Present. 2006. № 190. P. 147–183.


[Закрыть].

Чума 1910–1911 годов не застала российские власти врасплох. В 1890-х годах бубонная чума охватила земной шар. Между 1892 и 1901 годами она убила более пятнадцати миллионов людей по всему миру[242]242
  Например: Echenberg M. Plague Ports: The Global Urban Impact of Bubonic Plague, 1894–1901. New York: New York University Press, 2007; Osterhammel J. Die Verwandlung der Welt: Eine Geschichte des 19. Jahrhunderts. Munich: C. H. Beck, 2009. S. 279–283.


[Закрыть]. Власти в Санкт-Петербурге быстро отреагировали на распространение чумы по территории Китая на север в сторону российской границы. Уже 28 июля 1894 года строжайшие превентивные, как считалось тогда, карантинные меры были введены на сухопутной границе с Китаем и в российских тихоокеанских портах. Во время вспышки чумы в Маньчжурии вся сухопутная граница была закрыта для людей и грузов из Китая. Это распоряжение было отменено только через сорок пять дней после того, как было объявлено о последнем случае заболевания. Вряд ли можно сомневаться в том, что такие строгие карантинные меры в реальности невозможно было обеспечить. Российские территории вдоль азиатских границ в конце века не были оснащены надлежащими механизмами контроля, поэтому оставались проницаемыми.

Однако времена в Восточной Азии менялись, и меньше чем через десять лет после того, как были введены карантинные меры 1894 года, ситуация стала существенно иной. Даже в теории было невозможно неделями держать границу закрытой. Колониальная экспансия Российской империи в Маньчжурию и строительство российской трансконтинентальной железной дороги увеличили скорость и объемы перевозок и меняли модели торговли. В 1901 году Министерство финансов России признало, что карантинные меры и их применение на восточных границах вредны для железнодорожного предприятия, судоходства и торговли. Старые правила необходимо было заменить на новые, которые соответствовали бы местным условиям и учитывали бы вероятный рост перевозок, а это делало полное закрытие границы абсолютно немыслимой мерой[243]243
  РГИА. Ф. 323. Оп. 1. Д. 1212. Л. 80–81.


[Закрыть].

Комитет Министерства финансов подготовил в 1900 году план по стандартизации карантинных правил на российских восточных границах. Вдоль границы с Китаем предлагалось открыть двадцать один пункт наблюдения с целью выявления возможного возникновения очагов болезней среди местного населения. Боксерское восстание отложило реализацию плана. Проект также столкнулся с сопротивлением самого Министерства финансов, глава которого Сергей Юльевич Витте выступал за сокращение расходов. Более того, граф Витте считал, что пункты наблюдения будут расположены не там, где в них есть необходимость: «…такие пункты намечены к учреждению также и в Цурухайтуе, и Абагайтуе, не имеющих никакого значения в отношении передвижения через китайскую границу людей и товаров». Вместо этого министр предложил открыть медицинские пункты наблюдения только в четырех местах, объемы передвижения людей и грузов через которые будут наиболее высокими – на ст. Маньчжурия, в Суйфэньхэ, на южной конечной станции КВЖД и в устье реки Сунгари. Витте настаивал, что такие пункты наблюдения должны функционировать только временно, когда появляются сообщения об эпидемии. В конце концов к 1903 году было открыто только четыре пункта медицинского наблюдения. Они были введены во временную эксплуатацию в том же году после сообщений о случаях чумы[244]244
  Там же. Л. 148–157 в разных местах (цитата на л. 153 – 153 об.), 302–304.


[Закрыть]. Таким образом, к началу ХX века санитарный кордон был установлен – не вдоль государственной границы, но вдоль линий коммуникации и перевозок.

ЧУМА 1910 ГОДА: СУРКИ, ПРИБЫЛЬ, БОЛЕЗНИ

Чума в ее бубонной и легочной формах не была для аргунского фронтира новым явлением. Время от времени в Забайкалье и Хулун-Буире появлялись сообщения о спорадических вспышках болезни. Первый официальный случай бубонной чумы в ХX веке зафиксирован в 1905 году в российском поселении у чжалайнорских угольных шахт. Болезнь не распространилась существенно, и число погибших составило тринадцать человек в Чжалайноре и два в близлежащем поселке Маньчжурия. В 1906 году от чумы в Абагайтуе умер казак, вскоре за этим погибли еще пять жителей деревни, а затем двое жителей ст. Маньчжурии. Мужчина за несколько дней до смерти освежевал сурков во время охоты в степных равнинах[245]245
  В течение последующих трех лет в пос. Маньчжурии и на территории железной дороги не было зарегистрировано ни одного нового случая чумы, однако случаи выявлялись в Забайкалье и Монголии в 1907 и 1908 годах. См.: Report of the International Plague Conference Held at Mukden, April 1911. Manila: Bureau of Printing, 1912. P. 218–220; Тарбаганья болезнь // Харбинский вестник. 1910. 19 окт. С. 2–3; Хмара-Больщевский Э. В. В степях Монголии: путевые записки. Харбин: Тип. КВЖД, 1915. С. 4–5.


[Закрыть].

Отлов тарбаганов (сибирских сурков), родственных белкам, считался основной причиной чумы в Забайкалье, Монголии и Хулун-Буире[246]246
  Report of the International Plague Conference. P. 35–36. О разных мнениях по вопросу происхождения эпидемии см. также: Hsu Ch. Y. The Chinese Eastern Railroad. P. 364–392 passim.


[Закрыть]. Пока охота на сурков оставалась местным промыслом, властей не сильно беспокоил тот факт, что болезнь постоянно возникала среди охотников. Ситуация изменилось, когда мех сурка стал пользоваться спросом за границей. Под влиянием растущих экспортных рынков в Европе, ставших доступными посредством Транссибирской железной дороги, в приграничном регионе увеличилась численность охотников-мигрантов[247]247
  Солдатов В. В. Железнодорожные поселки. C. 42–43, 311–312 и Тарбаганья болезнь // Харбинский вестник. 1910. 19 окт. С. 2–3.


[Закрыть]. Увеличение продаж за границу привело к тому, что цены на сурочий мех подскочили от 10 копеек в 1901 году до 1,15 рубля в 1910 году. Более того, китайские власти постоянно увеличивали количество выдаваемых на охоту на сурков лицензий – от тысячи в 1909 году до пятнадцати тысяч на следующий год[248]248
  РГИА. Ф. 1298. Оп. 1. Д. 2290. Л. 9–18, здесь л. 9 об.


[Закрыть]. Таким образом, в течение нескольких лет охота на сурков в русско-китайской фронтире создала несколько тысяч рабочих мест для китайских охотников во время сезона, длящегося с августа по октябрь, в то время как все попытки привлечь в регион китайских фермеров не принесли результата. Спрос на сурочий мех привел к переплетению местной и глобальной экономик, а также к росту контактов между охотниками из коренных жителей, охотниками-мигрантами и торговцами фронтира. Стекаясь к маньчжурскому меховому рынку, китайские охотники жили, ели и спали, ютясь в бедных лачугах или на дешевых постоялых дворах, создавая, таким образом, идеальные условия для эпидемии. Летом и осенью во время сезона охоты на сурков примерно десять тысяч китайских сезонных мигрантов прибывали в пограничный поселок, удваивая, таким образом, численность его населения[249]249
  Report of the International Plague Conference. P. 20–21; Солдатов В. В. Железнодорожные поселки. C. 42, 311–312.


[Закрыть].

Эпидемией, принесшей наибольшие потери, стала легочная чума 1910–1911 годов. На китайском северо-востоке болезнь появилась на ст. Маньчжурия. Оттуда она на полной скорости распространилась по железнодорожной сети. Начало эпидемии датируется 25 октября 1910 года, однако существуют факты, свидетельствующие, что возникла чума уже в середине сентября. Местные китайские жители сообщали, что эпидемия пошла из Даурии – железнодорожной станции на российской стороне. Согласно этим сведениям, два китайских плотника, занятые на российской военной стройке, заразились во время работы в Даурии и завезли инфекцию на ст. Маньчжурия, где 23 октября 1910 года они скончались, харкая кровью[250]250
  Report of the International Plague Conference. P. 28. См. также: РГИА. Ф. 1298. Оп. 1. Д. 2290. Л. 9–18, здесь л. 10.


[Закрыть].

Российская общественность была не сильно обеспокоена тем фактом, что эпидемия возникла в России, но она была в ярости от того, что переносчиками ее оказалась «масса желтолицых», работавших в Забайкалье[251]251
  Чума // Новая жизнь. 1910. 19 окт. Страницы не указаны.


[Закрыть]. Действительно, в годы, предшествовавшие эпидемии, был отмечен стремительный рост рабочих-мигрантов из провинции Шаньдун и южных районов Маньчжурии в некоторые районы востока России. Однако, несмотря на ксенофобные статьи в прессе, полные драматизма, число сезонных рабочих в Забайкалье оставалось относительно невысоким[252]252
  4822 китайца поселились в Забайкалье в 1908 году, в основном они работали на золотых приисках: РГИА. Ф. 560. Оп. 28. Д. 1083. Л. 59. Большинство китайцев отправлялись на поиски работы в Амурскую и Приморскую области. По сравнению с другими маршрутами мигрантов поездки на поезде через ст. Маньчжурия в Забайкалье стоили дорого и были наименее распространенными: ГАРФ. Ф. 102. Оп. 1908 г. Дп. «Особый отдел». 1908 г. Д. 457. Л. 9–12, здесь л. 10 об.


[Закрыть].

Кто здоров, а кто нет, было основным вопросом. Болезнь вскоре создала новые метафорические границы между колонизаторами и колонизуемыми. Рабочие мигранты из Китая в научных кругах и в российском общественном дискурсе изображались как главные переносчики болезни. Это представление спровоцировало сначала ряд дискриминационных ограничений, а затем и массовое изгнание китайских подданных из управляемой Россией железнодорожной зоны. Социальные объяснения болезни усилили метафорические границы – как между классами, так и между этническими группами – и, таким образом, привели к неизбежности создания физических границ[253]253
  См.: Lynteris Ch. Ethnographic Plague. P. 89–141 passim. Взаимосвязь между эпидемиями и этнической или классовой дискриминацией во время чумы, конечно, возникала не только среди российских властей и обывателей. Например, районы плотной концентрации китайцев в США также часто виделись возможными очагами заболеваний. См.: McClain Ch. J. In Search of Equality: The Chinese Struggle against Discrimination in Nineteenth-Century America. Berkeley: University of California Press, 1994. P. 234–276.


[Закрыть].

Однако концентрация тысяч китайских охотников в приграничных поселениях, часто проживавших в плохих условиях, была только одной из причин эпидемии. Низкие стандарты гигиены играли как минимум такую же роль. Только спустя неделю с момента официального объявления эпидемии на станции Маньчжурия поселковый совет был раскритикован в популярной харбинской газете «Новая жизнь»: «На ст. Маньчжурия санитарный надзор совершенно отсутствует. <Д>воры ‹…› остаются нечищеными, и даже на общественном базаре – клоака. А уполномоченные только и занимаются сведением личных счетов. Благодаря вмешательству уполномоченных во врачебные дела, у нас за два с половиной года существования самоуправления уволились четыре врача. В настоящее время общественная амбулатория и больница находятся под наблюдением фельдшера и фельдшерицы-акушерки. Только и есть медицинского персонала на семь-восемь тысяч населения»[254]254
  Чума // Новая жизнь. 1910. 19 окт. Страницы не указаны.


[Закрыть]. Несмотря на критику российских властей, газета возложила ответственность за эпидемию на китайцев, потому что чума чаще всего встречалась среди них. С российской точки зрения быстрое распространение чумы в железнодорожной зоне было связано с неудовлетворительными стандартами гигиены, распространенными на территориях, населенных преимущественно китайцами[255]255
  NARA. RG 84. U. S. Consulate, Harbin, China. Vol. 6. Р. 56–60; К борьбе с чумой // Новая жизнь. 1910. 23 окт. Страницы не указаны. Китайские эпидемиологи также считали китайских рабочих мигрантов переносчиками болезни: Lynteris Ch. Skilled Natives, Inept Coolies: Marmot Hunting and the Great Manchurian Pneumonic Plague (1910–1911) // History and Anthropology. 2013. Vol. 24. № 3. P. 303–321.


[Закрыть].

Когда же о вспышке стало известно, российские власти отреагировали довольно оперативно, что объяснялось и тем, что меры противодействия были уже испробованы в прошлом[256]256
  Report of the International Plague Conference. P. 218–219.


[Закрыть]. В октябре 1910 года, через два дня после объявления эпидемии, первые пациенты были приняты в железнодорожную больницу. Стремясь пресечь переход подозреваемых в переносе инфекции китайцев из России в приграничный город на китайской территории, российский гарнизонный командир в Маньчжурии расставил войска вдоль государственной границы. Забайкальский военный губернатор потребовал проверки всех пассажиров поездов на станции. 2 ноября 1910 года Противочумной комитет объявил ст. Маньчжурия зоной риска. Для пресечения распространения эпидемии вдоль железной дороги медицинское обследование пассажиров стало обязательным условием посадки в поезд. И наконец, 20 ноября комитет объявил регионы Забайкалья и Маньчжурии очагами болезни.

Несмотря на быструю реакцию, ситуация на ст. Маньчжурия ухудшалась драматически. Возможности железнодорожной больницы оказались исчерпанными всего за один день. Конечная железнодорожная станция превратилась в особую чумную станцию. Вскоре число задержанных китайцев исчислялось сотнями. Они содержались на карантине в обычных товарных вагонах, каждый из которых вмещал до двадцати пяти человек. Была введена жесткая расовая сегрегация. Европейцы с подозрением на заражение чумой содержались в тринадцати доходных домах. Чем сильнее распространялась эпидемия, тем жестче становились российские санитарные меры в отношении китайцев. В китайской части города проводились постоянные проверки, больные и умершие вывозились. Установка военных кордонов вокруг китайского квартала с целью пресечь побеги инфицированных людей ограничила свободу передвижения и де-факто создала китайское гетто. 11 ноября китайскому населению пос. Маньчжурия было запрещено садиться в поезда, если они не содержались до этого под пятидневным наблюдением. Многие китайцы физически обходили запрет, пешком перебираясь через границу в Мациевскую, а оттуда уже на поезде отправлялись в Харбин.

Власти Китая сотрудничали с русскими, несмотря на репрессивные меры, принятые ими в отношении китайцев. Хулун-буирский окружной интендант подготовил список жителей китайского квартала в пос. Маньчжурии и назначил старейшин, которые должны были сообщать о случаях возможного инфицирования. 25 ноября 1910 года около трех тысяч шестисот китайцев были интернированы в специальные чумные лагеря, но «еще до эвакуации половина, а может быть и больше населения китайского поселка разбежались»[257]257
  РГИА. Ф. 1298. Оп. 1. Д. 2290. Л. 9–18, здесь л. 11 об. – 12, 15 – 15 об., цитата на л. 15 об. См. также: NARA. RG 84. U. S. Consulate, Harbin, China. Vol. 5. Р. 657–660, здесь р. 658–659.


[Закрыть]. После окружения китайского квартала в Маньчжурии и выселения всего оставшегося населения в пункты наблюдения российские власти приступили к выселению всех китайцев, находящихся под наблюдением, если те не имели постоянной работы в пограничном поселении. Пять спецпоездов в течение двух недель перевезли 1354 китайца вглубь страны – подальше от границы с Россией[258]258
  Высылка сезонного китайского населения из железнодорожной зоны стала обычным делом во время эпидемии: Hsu Ch. Y. The Chinese Eastern Railroad. P. 348–350.


[Закрыть].

ПОСЛЕ АПОКАЛИПСИСА: К НОВОМУ ПОГРАНИЧНОМУ КАРАНТИНУ

Эпидемия быстро отступила: 14 декабря 1910 года не было зарегистрировано ни одного нового случая заражения. Западная конечная станция КВЖД была официально объявлена свободной от чумы 7 января 1911 года. На станции Маньчжурия болезнь унесла примерно четыреста жизней, включая пятнадцать россиян, некоторые из них были санитарами и фельдшерами, погибшими из-за недостаточных мер профилактики[259]259
  Manchurian Plague Prevention Service Memorial Volume, 1912–1932 / Ed. L. Wu. Shanghai: National Quarantine Service, 1934. P. 15; NARA. RG 84. U. S. Consulate, Harbin, China. Vol. 5. Р. 717–722, здесь р. 717. В других местах уровень смертности был значительно выше. К концу марта 1911 года в других частях Маньчжурии и в Северном Китае погибли от 42 000 до 60 000 человек: Fisher C. T. Bubonic Plague in Modern China: An Overview // Journal of the Oriental Society of Australia. 1995–1996. № 27–28. P. 98.


[Закрыть].

Вряд ли карантин мог остановить распространение пришедшей из России в Китай болезни в обратном направлении, как надеялись некоторые осторожные чиновники российского Министерства финансов в 1901 году. И тем не менее иронично, что после чумы 1910–1911 годов власти предложили план действий очень похожий на тот, который был отвергнут десятилетием ранее: «Если мы не можем вести противочумные мероприятия на пространствах Маньчжурии и Монголии, то мы должны оградить железную дорогу и Забайкальскую область от заноса чумы. ‹…› По границе с Монголией могло бы быть устроено 3–4 врачебно-наблюдательных пункта. ‹…› Подобные же пункты с обязательным амбулаторным приемом могут быть устроены и вдоль линии Восточно-Китайской железной дороги, в тех же целях постоянного знакомства с болезнями окрестного населения»[260]260
  РГИА. Ф. 1298. Оп. 1. Д. 2290. Л. 9–18, цитата на л. 17 – 17 об.


[Закрыть]. Вместо введения санитарного кордона исключительно вдоль коммуникационных линий государство решило защитить собственные границы от микробов и бактерий способом, очень похожим на первоначальные предложения 1901 года. Однако решение установить карантинный контроль вдоль действительной государственной границы было довольно проблематичным и подразумевало признание того факта, что границы в действительности открыты.

Карантинная проверка вдоль железнодорожной ветки продолжилась в разных направлениях и после эпидемии чумы. В марте 1911 года особая противочумная комиссия внутри управления КВЖД определила стратегии борьбы с будущими вспышками. Она призвала к закупке средств дезинфекции грузов, направляемых в Россию, а также к обязательной дезинфекции одежды и багажа, принадлежащих китайским путешественникам, находящимся на карантине на одной из четырех ключевых станций: Харбине, Маньчжурии, Суйфэньхэ и Куаньчэнцзы. Более того, комиссия рекомендовала создание двух постоянных пунктов наблюдения за чумой дальше, вглубь страны – на западе в Хайларе и на востоке в Мулине вместимостью до полутора тысяч человек каждая. Основными задачами этой системы наблюдения было помещение всех китайских рабочих-мигрантов под наблюдение на безопасном расстоянии от государственной границы и осуществление контроля направления их передвижения[261]261
  РГИА. Ф. 1298. Оп. 1. Д. 2290. Л. 204 – 213 об., здесь л. 204–207.


[Закрыть].

Несмотря на то что китайские власти попросту проигнорировали болезнь на станции Маньчжурия в конце 1910 года, вскоре они продвинулись в области гигиены, приблизившись к современным стандартам. Борьбу с эпидемиями они начали, развивая медицинскую и санитарную инфраструктуру. В 1911 году была создана Северо-Маньчжурская противочумная служба, которая, помимо использования западных методов контроля заболеваний населения, привлекала врачей, прошедших обучение за рубежом. Китайская больница с лабораторией и помещениями для сорока больных чумой пациентов, двадцати возможных ее переносчиков и восьмидесяти человек, содержащихся на карантине, открылась в пос. Маньчжурия в тот же год[262]262
  Manchurian Plague Prevention Service. P. 1–5; Nathan C. F. Plague Prevention and Politics in Manchuria 1910–1931. Cambridge, MA: East Asian Research Center, Harvard University, 1967. P. 42–62. Китайские власти назначили главным врачом больницы и карантина родившегося в Америке китайца и выпускника Калифорнийского университета в Беркли доктора Джи: NARA. RG 84. U. S. Consulate, Harbin, China. Vol. 6. Р. 394–398.


[Закрыть].

Маньчжурская легочная чума 1910–1911 годов стала последней разрушительной эпидемией чумы в Восточной Азии, хотя и не последней эпидемией в регионе. В последующие годы сообщалось об отдельных случаях бубонной и легочной чумы в Абагайтуе, Даурие и других поселениях российско-китайского фронтира, унесших жизни нескольких человек. После катастрофического опыта 1910 года российские и китайские власти начали сотрудничать в борьбе с этими вспышками. Когда в сентябре 1911 года чума ударила примерно в шестидесяти километрах к западу от ст. Маньчжурия в Забайкалье, российские власти начали проверку всех пассажиров идущих в Харбин поездов[263]263
  NARA. RG 84. U. S. Consulate, Harbin, China. Vol. 7. № 27; Заседание главной санитарно-исполнительной комиссии // Харбинский вестник. 1911. 11 окт. Страницы не указаны. О легочной чуме 1920–1921 годов и особенно высоких показателях смертности на станции Маньчжурия см.: Plague, 51–78 passim; Доклад Городского Совета. С. 39–42.


[Закрыть]. На ст. Маньчжурия русские караульные на лошадях патрулировали все дороги, ведущие в деревни, а для людей, передвигавшихся пешком или в повозках, были открыты две станции наблюдения. Китайские военные следили за дорогами за пределами железнодорожной зоны. Китайцы передавали всех путешественников русским конным патрулям, которые, в свою очередь, доставляли их на станции обследования[264]264
  NARA. RG 84. U. S. Consulate, Harbin, China. Vol. 7. № 30.


[Закрыть].

Эпидемия чумы изменила жизнь во фронтире даже на уровне межличностных отношений. Политика сегрегации по этническому признаку во время эпидемии создала отстраненность среди местных жителей. Российская пресса, призывая к более жесткому контролю, также поучаствовала в этом процессе, изобразив мигрантов из Китая переносчиками болезней. Интересно, что российское отношение к монголам, бурятам и другим укорененным в регионе мужчинам и женщинам не изменилось в негативную сторону в связи с эпидемией. В этом смысле для многих местных русских «русскость» заключалась в осуждении китайцев. Таким образом, граница стала возникать как заслон против потенциальных переносчиков как в смысле здоровья и гигиены, так и с точки зрения культуры и этнической или национальной принадлежности.

Несмотря на очевидную пористость и неопределенность российско-китайской границы, границы возникли в умах и на земле. Маньчжурский двор с целью обеспечения национальной безопасности к началу ХX века решил внедрить в своих провинциях «новую политику», которая заключалась в реализации западного представления о территории с зафиксированными границами, создании новых механизмов контроля и поощрении ханьской – китайской колонизации. Последний сохранившийся оплот фронтира – монгольские знаменные земли, служившие промежуточной зоной между Китайской и Российской империями в течение веков, должны были превратиться в обычные китайские провинции.

Борьба с чумой и разногласия по поводу спорных речных островов ускорили возникновение осознанной национальной границы. Оба события продемонстрировали, что формирование нации – это более сложный, чем формальное внедрение институтов и политик, процесс с далеко идущими последствиями. Произошло формулирование местных интересов в национальных понятиях. Эти события изменили восприятие «других» и, таким образом, поставили под вопрос традиционные отношения между коренным населением, китайцами и русскими жителями фронтира.

Оба государства сошлись в понимании необходимости разграничения своих владений, однако территориальные выгоды и потери на Аргуни носили номинальный характер. Нужда казаков в выпасе скота на пышных лугах малых аргунских островов превратилась в вопрос национальной безопасности, породивший тем самым осознание пограничных проблем на удаленной азиатской периферии. Последствиями чумы стали новые способы разделения по этническому и национальному признаку. В дискурсах о российско-китайском фронтире, возникших в результате эпидемии, усилилось метафорическое разделение «европейцов» и «азиатов», что способствовало созданию физических границ. Таким образом, понятие национальной идентичности в определенном смысле было основано на чувстве места.

Благодаря тому что местная экономика часто вступала в противоречия с национальными интересами, эти новые национальные принадлежности не полностью заменили локальные. Местные жители в течение нескольких поколений покупали повседневные товары за рекой без ограничений, поэтому считали эту деятельность вполне законной. Метрополии, противостоя этому, создали таможенные службы, военные статьи расходов, законы, экономическую политику и другие «инструменты империи» для усиления контроля над обширным фронтиром. Именно на ст. Маньчжурия, тесно связанной с обеими империями посредством современной инфраструктуры, фронтирные качества Аргунского бассейна начали исчезать. Эта граница нового вида, однако, не всегда была принята местными жителями. Фактическое присутствие государственной администрации на землях вдоль Аргуни оставалось редкостью, и новые ограничения подстегивали межграничную торговлю, в которой участвовало почти все местное население.