Текст книги "Волчья хватка-3"

Дело в том, что иноки хоть много лет и жили по обету безбрачия, не видели женщин и так от этого настрадались, что вполне управились бы стремя, не оставили без внимания и ласк, однако искренние чувства всё же испытывали только к одной – такова уж была славянская природа.

Как уживались три жены, три русские женщины в скиту у одного аракса, предание умалчивало, впрочем, как и сам факт существования такого брака.

Однако отец обмолвился, дескать, поэтому не принято в Засадном полку справлять свадьбы с размахом; всё происходило тайно, и свадебный обряд совершался самим иноком. И дабы араксы никогда не вспоминали былое многожёнство, ещё при Сергии утвердился уставной обряд, когда молодых отроков обручали с девами, иногда младенческого возраста, для того чтобы по достижении ими совершенных лету строить праздник Манорамы. Но жизнь всегда шла поперёк всякого устава: то девиц рождалось больше, то араксов много погибало в битвах или между обручёнными происходил раздор. Скорее всего, потому и возник обычай смотра невест, когда отроку предъявляли трёх дев на обоюдный выбор, однако высмотреть он мог всего одну.

За столом Ражный никакого выбора не собирался делать, и, судя по поведению девиц, они тоже не спешили как-то проявлять внимание к жениху. Так что все ухищрения вдовы с застольем, вином из серебряных кубков и разговорами ни к чему не привели. К тому же Вячеслав не стал дожидаться окончания пиршества, молча поднялся и ступил на скрипучую лестницу.

– Завтра с утра виноград давить! – предупредила старуха. – Помогать будешь, мужские руки потребуются.

Он только согласно показал руки.

Застолье внизу продолжалось ещё около часа, но доносилось лишь бренчание посуды и приглушённый, неразборчивый шёпот: невесты что-то обсуждали с вдовой. Потом началась раздача рабочих нарядов, которые почему-то вызвали смех у девиц, уборка со стола и, наконец, каблучки застучали по лестнице на второй ярус.

Ещё прошлой ночью Ражный всё-таки отыскал потайную дверь в светлицу и оценил оригинальность вотчинника Булыги. Попробовал сдвинуть музейный сундук, и оказалось, он намертво прикручен к стене и полу, вроде бы от грабителей, если ворвутся в отсутствие хозяев. Две замочные скважины были, и после долгих розысков он даже ключ нашёл: сундук отпирался стволом старинного дорожного пистолета с невероятно большой и причудливой мушкой, которая и служила отмыкающим бородком. Однако замки оказались открытыми оба, а сундук был заперт изнутри! Тогда и пришла мысль лечь спать на него, что Вячеслав и сделал, перетащив постель на плоскую, решетчатую от оковки крышку, благо, что длина позволяла даже вытянуть ноги.

Во втором часу ночи он услышал в сундуке эдакий мышиный шорох, после чего внутри возникло некое движение и звук отпираемой задвижки. Он не стал ждать, когда отворят крышку, – откинул её сам, нырнул руками внутрь и пожалел, что выключил электростанцию, а фонарика в доме не нашёл. Схватить незваную гостью удалось, но только правой рукой и за какую-то тягучую одежду. Левая скользила, хотя он успел дважды сделать хватку, и потому вытащить добычу из сундука не успел. Встречный рывок был настолько мощным и стремительным, что в руке остался клок. Отбросив его в сторону, он сунулся внутрь и перехватил только крышку люка, которую с силой пытались закрыть. Однако Ражный оказался в выгодном положении, поскольку был сверху, упирался ногами и тянул на себя двумя руками. И всё равно пришлось напрячься, чтобы не дать затворить вход. Супротивник сдался, отпустил крышку, после чего послышался шорох, что-то глухо стукнуло, и наступила тишина.

Ражный выждал несколько минут, сбегал вниз и запустил электростанцию. Сундук был пустой и служил прикрытием потайного хода из светлицы. Люк оказался размером в половину дна, причём крышка толстая и обитая с обеих сторон войлоком. За ней был достаточно широкий лаз, уходящий под стену дома и дальше – в скалу. Оттуда дышало холодом подземелья.

Света не хватало, чтобы заглянуть вглубь, поэтому Вячеслав спустился головой вперёд и пополз наощупь по дощатой трубе. Через три метра руки наткнулись сначала на шероховатый камень, затем на массивную железную дверцу, запертую снаружи. Но и с этой стороны был засов! Могучий, кованый и открытый, смазанный маслом, затвор ходил по направляющим почти бесшумно. Возникло желание затворить его. Однако Ражный не стал запирать, оставляя возможность прийти ещё раз.

Он выбрался из подземелья, сел на край сундука и только сейчас увидел клок вырванной одежды. Гостья была обряжена в змеиную шкуру! По крайней мере, так показалось вначале: сверху мелко чешуйчатая, серо-синяя, со стальным отливом, как кольчуга, а изнутри почти белая и плотная. Однако при этом кожа была настолько эластичной, что тянулась во все стороны, словно резина. И только под лампочкой рассмотрели догадался – рыбья! Натуральная, с мягчайшей мездровой стороной, от какой-то очень крупной и редкостной рыбы. Возможно, белуги, но особой выделки, придающей мягкость и прочность одновременно.

И самое главное, клок этот выразительно пах лавандой. В руках Ражного оказалось свидетельство вполне плотского существования призрака. Вчера ночью по светлице ступала на цыпочках русалка в рыбьей чешуе! Она же парилась в бане, плескалась в речке, и она же летала совой! Причём эта ласковая на ощупь птица в самом деле оказалась невероятно мощной, как её хищные лапы, ибо не он сделал хватку и вырвал клок крепчайшей кожи; она сама вырывалась так, что оставила в руке часть своей одежды!

И хоть бы напряглась или обозначила рывок голосом, дыханием…

Вячеслав свернул добычу, спрятал в нагрудный карман, потом закрыл сундук на замки и выключил электростанцию. Он испытывал некое замешательство и одновременно торжество исполненной мести – за полёты совы у себя над головой, за запертого, связанного незримой нитью нетопыря под теменем. За спущенный банный жар и сожжённую в печи цивильную одежду! Мести, конечно, не равнозначной, мелкой, больше символической: вот если бы удалось выволочь эту русалку на свет, взглянуть на неё в живую и спросить, что нужно, чем не угодил, вот тогда была бы чистая победа.

Он снова лёг на сундук, некоторое время прислушивался, будучи уверенным, что русалка после такой встречи не захочет ещё раз клюнуть, пробраться в светлицу, и так незаметно уснул.

А она всё же вынырнула из своих подземелий, только уже с другой стороны, и отомстила с неожиданным коварством. Когда утром Ражный спустился вниз, чтобы сходить в туалет – всё благоустройство у вдовы состояло из деревянного сортира на улице, – входная дверь оказалась запертой снаружи. Причём так, будто её подпёрли чем-то тяжелым и незыблемым. Выбраться сквозь окно-бойницу нечего было и думать, тем паче ни одна рама никогда не вынималась. Выход на волю оставался один – через дверь на гульбище в светлице. Однако и её открыть удалось не сразу, самодельные затворы приржавели и поддались, когда он снял со стены боевой топор с клевцом на обушке. Этим клевцом и подцепил неуловимый пальцами шпингалет.

До земли было метров шесть, однако прыгать на камни с переполненным мочевым пузырем он не рискнул и, по-воровски озираясь, стал справлять нужду. И в тот же миг услышал смех, заливистый, ехидный, чем-то напоминающий смех вдовы, только юный. Русалка пряталась где-то у края виноградника, скорее всего, за пирамидой кольев, заготовленных для шпалер. Спрыгнув с гульбища, Ражный бросился к этому месту и никого не обнаружил, но когда оглянулся на дом, в первый момент слегка оторопел.

Входная дверь оказалась подпёртой угловатым, замшелым камнем весом эдак тонны в полторы, недавно вывернутым из земли и ещё не обсохшим.

Подобные глыбы лежали в основании уступов на винограднике, устроенных по южному склону, в фундаменте самого дома и за останцем. Ночью, когда русалка вырвалась в сундуке, оставив в руках клок своей рыбьей кожи, он хоть и отметил её силу, но как-то по достоинству не оценил. А сейчас узрел её явную демонстрацию, при чём Ражный был уверен, что за ним сейчас наблюдают и ждут действий. Медлить было нельзя, ибо он ощутил состояние некоего завязавшегося поединка, и следовало отвечать, особенно не раздумывая.

Он взбежал на крыльцо и тут ещё раз мысленно восхитился соперником: к таким камням приковывали в Сиром урочище буйных араксов, чтобы не сбежали. Конечно, впечатлить эту рыбину можно было единственным – поднять глыбу и пустить по воздуху куда подальше или, на худой случай, взвалить на плечи, отнести и положить там, где она век лежала. Судя последам, камень сюда прикатили из-за останца, на земле остались глубокие вмятины от его острых граней. Однако Ражный к таким подвигам не был готов, сходу войти в состояние Правила, да ещё в малознакомом месте, не получилось бы, поэтому он на миг затаил дыхание и доказал, что не зря носит своё прозвище, давно превратившееся в фамилию. Одним коротким рывком, будто походя, чуть приподнял глыбу и пустил её вниз по пологому склону гребня, на котором стоял дом. Краем глаза успел проследить, что камень протаранил хлипкий дувал и покатился к речке. Рывком открыл дверь, вошёл в дом и только здесь начал дышать.

Ждать ответного действия можно было в любую минуту, причём самого неожиданного – незримый соперник отличался изобретательностью и, похоже, только входил во вкус. Около часа Ражный на улице не появлялся, стараясь предугадать его следующий шаг, и когда вышел, увидел, что русалка приступила к своим прямым обязанностям: из железной трубы над сараем шёл дым.

За весь последующий день никак себя больше не проявила, и теперь, по приезде бригады невест и попутно мяльщиц винограда, стало понятно, зачем она уже несколько дней топит печь в сарае.

С приездом девиц первую ночь он проспал спокойно и проснулся от того, что на рассвете внизу началось активное шевеление. В сарае и бане уже топили, переодетые в длиннополые платья и армейский камуфляж невесты катали винные бочки из погреба в сарай, а вдова, похоже, готовила завтрак, поминутно выскакивая на улицу и отдавая распоряжения.

Ражный не стал мешать утренним хлопотам женщин и принялся рассматривать огнестрельное оружие, снимая его со стены. Мысль вотчинницы отпустить его на охоту показалась своевременной: сидеть в урочище и ждать, когда таинственный соперник в очередной раз проявит себя, значит всё время состязаться по его условиям. Пора было от обороны переходить к наступлению, объявить на него охоту. Заодно и посмотреть, может, в местных горах и впрямь водятся козлы.

Несмотря на хвастовство вдовы, выбор оружия был невелик, годилась разве что патронная длинноствольная винтовка, с которой воевали, пожалуй, ещё с французами. Да и то если есть к ней боеприпасы.

От мыслей об охоте отвлекла сначала ругань вотчинницы: невесты баловали и упустили одну бочку под откос, к тому же старую, дубовую и очень ценную. Двор вотчинной усадьбы не имел ни одной ровной площадки, и всё круглое каталось само собой. Бочка улетела куда-то к реке, и теперь неизвестно, разбилась о камни или уплыла. Ражный сходил вниз и принёс её, совершенно целую, заодно и глянул, куда сверглась глыба с крыльца: оказывается, почти перелетела речку и врезалась в галечный откос. От завтрака он отказался, поднялся в светлицу и снова взял винтовку, но скоро услышал, что баня вытопилась и пора идти. Вячеслав принял это на свой счёт, прихватил полотенце и стал спускаться по лестнице, однако был остановлен язвительным голосом вдовы:

– А ты-то куда?.. Впрочем, пойди, коли девки пустят! И по пути станцию заведи. А то у них темновато, не разглядишь прелестей…

Ражный запустил электростанцию и пошёл в сарай исполнять чисто мужскую бондарную обязанность – готовить бочки под вино, подбивать обручи, если иные рассохлись, или вовсе менять на другие.

Оказалось, баню истопили опять не для него. Когда невесты помылись и уже в белых холстяных сарафанах, скромных платочках явились в сарай, стало ясно, для чего требовалась стерильная чистота. По приставной лестнице девицы поднимались в чан, на его краю скидывали резиновые галоши, снимали матерчатые чуни и босыми ступали на закисающий виноград. В сарае без всякой экономии пылали электрические лампочки, и было натоплено не хуже, чем в бане, особенно под потолком, поэтому невесты скидывали бушлаты, оставаясь в одних сарафанчиках на голое тело, едва висящих на тонких бретельках. Однако бродили по чану с замиранием сердца и непроизвольным трепетом голосов, словно вступали в ледяную воду. Сёстры лишь слегка постанывали, сдерживая чувства, но смуглая Лела откровенно и даже с удовольствием повизгивала, молотя ногами переспелый, изливающийся соком виноград. Сразу видно, давильщица была с опытом.

– Смелей! – жизнерадостно и торжественно бодрила вотчинница. – И проворней! А то шкандыбаете, как хроменькие. Да подолы-то берегите! Замочишь подол – честь девичью потеряешь! Невесты о чём-то пошептались и зажали рты, сдерживая смех.

– Чего это вы развеселились? – насторожилась вдова. – Примета такая!

– Тётка Николая! – озаряя голубым пространство, заговорила самая смелая смуглянка. – А расскажи нам, как ты подол замочила?

Вячеслав наконец-то узнал, как зовут вотчинницу, и подивился переиначенному на монастырский лад мужскому имени.

– Если б только подол, – мечтательно и сдержанно проговорила та. – Меня Булыга по горло искупал… В другой разрасскажу. Топчите! Да волос не роняйте.

– А мы в платочках! – с серьёзным видом отпарировала Лела.

– У вас что, волосы только на головах растут? – спросила с намёком вдова, чем вызвала новый приступ веселья.

– А с меня пот капнул! – придуривалась смуглянка. – Вино испортится?

– От пота крепче будет, так что проливайте. Девичий пот, он что мирра, священный… И хватит языками чесать!

Ражный тем временем в другом углу возился с бочками. Дело оказалось нехитрым, за полчаса он подбил все обручи, один, ставший великоватым, заменил и уже поглядывал на дверь в предвкушении охоты, но вдова обнаружила брак. Её самая драгоценная бочка, что летала под откос, всё-таки ударилась где-то о камень, получила вмятину, и одна клёпка треснула поперёк.

Трещина была едва видима и вряд ли бы дала течь, но вотчинница велела аккуратно снять обручи, вынуть повреждённую и заменить, подобрав по размеру и изгибу точно такую же. Штабель старых, разобранных бочек лежал в углу, заботливо укрытый плёнкой.

Бондарничать ему ещё не приходилось, овладевал этим ремеслом по ходу дела и допустил ошибку: сняв верхние обручи, попробовал выбить лопнувшую клёпку, но та была заклинена нижними. Сбил один – не вытаскивается, немного ослабил второй и уже вытянул было злосчастную клёпку, как бочка внезапно рассыпалась и превратилась в кучу кривых досок.

– Ты что натворил, а? – как-то обрадованно возмутилась старуха. – У тебя откуда руки растут? Кто же так делает? Тоже мне, вотчинник… Вот теперь собирай. Да гляди клёпки не перепутай!

Спросить, как это делается, было нельзя! Это всё равно что выйти на ристалище и сразу сдаться сопернику, потому что не знаешь, как биться в кулачном зачине. Вячеслав разложил клёпки по одной вряд – хорошо, крышки не перепутались! – и принялся набирать их, фиксируя нижними верхним обручами. Вроде бы собрал на живую нитку, однако не заменил треснувшую, и когда пошёл подбирать подходящую из штабеля, бочка вновь сложилась в поленья для костра.

Тётка Николая это увидела и прихромала к нему в угол. Посмотрела, подняла одну тяжёлую клёпку, словно намереваясь стукнуть поголове.

– Ты что делаешь, отрок? – спросила с вызовом.

– Собираю бочку, – пробурчал Ражный.

– Ты мне вино портишь! – взвилась старуха. – Ты душу бочки в пыли возишь! Грязь заносишь. А нутро у бочки – это как матка, соображаешь? Там вино зачинается и вынашивается. И оттуда потом рождается. Ладно французы не понимают. Ты же не француз! Знаешь, что вино делает вином? Смотри сюда! Это называется винное семя, – и указала на широкую, пропитанную за многие годы вином тёмную полосу на ребре клёпки. – Сок забраживает от солнца. Это папино семя. А это – родовые материнские дрожжи. Им двести лет! Отсюда и сорт, и вкус, и букет. Что такое яйцеклетка, ты понимаешь? Поэтому моё вино не дурит голову! Моё вино веселит душу и проясняет разум!

После такой научной выволочки Ражный переложил все клёпки с каменного булыжного пола на верстак и даже внутренне развеселился от блестящей старухиной лекции по виноделию. Прочитанной, кстати, не только для него – девицы в чане восхищённо прислушивались.

Между тем они промесили верхний слой винограда и утопали уже до середины икр, приподнимая подолы до колена. Как-то незаметно первое смущение слетело, и они уже веселились, разгуливая по чану и изображая цапель или журавлей. Правда, ноги были розовыми от сока, как у гусынь. Ражный перебрал целую кучу клёпок от старых бочек, прежде чем нашёл подходящую, и вновь принялся за сборку. На сей раз он вставил вовнутрь железный обруч, чтоб удерживать клёпки, и почти собрал. И вдова отлично видела, как он исхитрился, но молчала, пока он не начал вставлять верхнюю крышку.

– Ты что, совсем бестолковый? – злорадно спросила она, косясь на невест, чтоб оценили её старания по унижению жениха. – Как обруч станешь доставать? Внутри оставишь? А что с вином будет, коль железо попадёт? Вынуть обруч из пузатой бочки, не разобрав её, оказалось не возможно, впрочем, как и согнуть его. Вячеслав встал возле, как витязь на распутье.

– Меньше надо на голые ножки таращиться, – заметила вотчинница и поковыляла к невестам. – А вы подолы-то выше задирайте, нечего в соке возить! Только сейчас до Ражного дошло, что всё это устроенный старухой спектакль, продуманный до мелочей и, скорее всего, много раз отыгранный. Весёлые невесты давят виноград, утопая уже по колено и показывая бёдра, так сказать, товар лицом, а жених возится с бочкой, которую наверняка просто так собрать невозможно, и значит, уйти из сарая. Вероятно, по обычаю отрока надо всячески унижать, выставлять глупцом, чтоб не возгордился, давать невыполнимые задания – в общем, поступать, как в сказке поступают с Иванушкой-дураком.

Но это было лишь первое действие, второе началось, когда вотчинница принесла из бани два ведра горячей воды и расстелила возле чана белую холстину.

– Ну-ка, отрок, помоги девицам с небес спуститься, – певуче попросила она и добавила после паузы: – Они, лебёдушки непорочные, парами надышались, головы кружатся. Кружатся у вас головы, красавицы?

– Ой, и правда кружатся! – весело и почти хором ответили сёстры.

Голубоглазая смуглянка Лела молчала и стояла у самого края, удерживая подол сарафана и одновременно вместе с ним протягивая руки. Девицы и в самом деле были под хмельком, но каким-то лёгким, летучим, который не пьянит, а лишь раскрепощает разум.

Ражный невольно узрел сакральный треугольник и, подавляя в себе природный толчок крови, взял деву и плавно поставил на подстилку. Ладони её оказались нежными, трепетными, даже излишне мягкими для мускулистого тела. За ней снял Арину, которая вдруг бросила подол и с выдохом обняла его за шею, на мгновение прильнув всем телом. И шепнуть успела одними губами:

– Голова кружится…

Последней была самая младшая, Ульяна, более сдержанная, напряжённая, однако с прерывистым дыханием, словно опять вступала в холодный, топкий виноград.

– Мойте ноги и отдыхайте пока, – распорядилась вотчинница, накрывая скамейку белой холстиной.

– Если не мыть, – зачарованно проговорила Лела, делясь опытом, – у вас ногти слезут и кожа шелушится начнёт. И ещё смотрите, чтоб царапин не было. О гроздья очень легко поцарапаться.

– А ты, отрок, разливай сок по бочкам! – прикрикнула вдова. – Нечего пялиться. Голых ножек не видел, что ли?

Подала Вячеславу деревянное ведро и широкогорлую, деревянную же воронку с ситом.

У каждого чана в стенке было простейшее устройство с желобами и отверстиями, чтобы сок сливался сам по мере накопления. Из-под верхней затычки он даже капал и стекал, словно показывая короткий и естественный путь в бочку, однако по сценарию спектакля всё делать следовало вручную. Поэтому Ражный подкатил бочку, вставил воронку в отверстие и зачерпнул кроваво-красный и оттого показавшийся горячим сок. Уже забродивший, пенистый и рдеющий как угли под пузыристым пеплом.

Вдова последила за его движениями и добавила вожделенно, с ностальгией:

– А то девицам скоро по пояс будет!

Невесты непринуждённо рассмеялись, поливая водой ноги друг друга, всё превращая в забаву. Ражный черпал ведро за ведром, но с каждым разом сливать было труднее, шло много жмыха, который приходилось забрасывать обратно в чан. Девушки уже сушили ноги на широкой скамейке, опахивая себя подолами – старуха умышленно не дала им полотенец, а он наполнил лишь первую бочку.

– Почему у меня вино такое? – между делом разглагольствовала вдова, пристально наблюдая за Вячеславом. – Да я секрет знаю! Старый, древний: вино любит девичьи ножки и мужские руки. Только и всего. Французы интересовались технологией, ну я и выдала тайну. Чтоб их винную промышленность подтянуть. Не бесплатно, конечно. Они попробовали внедрить… Через месяц скисло в уксус! А от чего? Француженки давили, французы разливали… – Она склонилась к уху Ражного, но шёпот её слышен был, пожалуй, и на улице. – Давить виноград положено только невинным девам. Тогда и получается вино! А у них все оказались порочными! Точнее, порчеными. Чего же не скиснуть?.. У нас, конечно, тоже риск есть, потому ровно месяц лебедицы белые в моей вотчине будут жить.

От её заявления Вячеслав вновь ощутил, будто над головой кто-то парит, даже в висках заломило. И уже не от винных паров – от одной мысли, что весь месяц придётся жить в постоянном искушении.

– И чёрные лебёдушки тоже! – заметила смуглая Лела, подслушав старуху.

– И чёрные, – с удовольствием согласилась та. – Водоплавающие! Ражный, ты когда-нибудь держал в руках чёрную лебёдушку?

Сейчас, в первый день, уже трудно было бороться с собой, особенно после того, как спустил этих лебедиц с неба на землю. И вот уже тянет, манит к себе голубой взор Лелы. Да и она почуяла это, повыше приподнимает веки, да и сарафаном всё машет, словно крыльями, хотя ноги давно обсохли…

Он налил вторую бочку, после чего старуха измерила деревянной палкой глубину сока в чане и приставила лестницу.

– На взлёт, девушки!

Первой ринулась самая строгая и отстранённая из них, Ульяна, однако от напряжения или волнения оступилась, не попала ногой на ступеньку и чуть не сверзлась вместе с лестницей. Вдова успела подстраховать и окликнула Ражного:

– Помогай сажать! Ступеньки качаются!

Сама подсадила девицу и откинула лестницу в сторону: начиналось третье действие спектакля. Вячеслав хладнокровно взял на руки Арину и по сути забросил в чан, через мгновение туда же с визгом полетела и чёрная лебёдушка.

И ей это не понравилось, свет её взора в сарае погас. Ражный ушёл в свой угол и сел перед бочкой на верстаке, словно скульптор перед камнем.

– Трудись, отрок, и воздастся, – многозначительно заметила вдова. – Не надо бороться с собой. Тогда и с завязанными глазами соберёшь.

– Натопили – дышать нечем, – буркнул он. – Пойду на речку, искупаюсь.

И вышел на улицу. Ему и в самом деле было жарко, но больше от смотрин, организованных вотчинницей, которые всё более становились навязчивыми. Это был не хмель от паров бродящего винограда, скорее чародейство, заложенное в обряде, которому одинаково и непроизвольно повиновались невесты и жених. Наверное, в нём таился великий смысл: не оставить без супружеской пары ни одного отрока и отроковицу, дабы пополнялся числом Засадный полк. Иначе бы роды Сергиевых иноков-поединщиков давно выродились, растворившись в миру. А духовный предводитель воинства, как вечный строитель, обязан был наращивать всё новые и новые этажи, ибо прежние безвозвратно уходили в землю, оставляя о себе только предание и родовую нить памяти.

В битве араксам было выживать легче, поскольку они владели многими тайнами борьбы и дрались в любом состоянии. Даже мёртвый поединщик становился опасным для противника, если принимал смерть на бранном поле в состоянии Правила. Существовало убеждение, что душа инока не отлетала, как у простых смертных, устав мучиться в бренном теле; она ещё долго витала над павшим, высматривая противника или мародёра. Последний выхлоп её энергии становился для них смертельным, откуда ещё с древних времён появилось поверье – не приближаться к павшим воинам – скифам и не снимать с них доспехов, оружия, какими бы дорогими они ни были. Говорили, дескать, они и мёртвые вскакиваюти, увидев врага, режут или душат его до смерти. Обобрать сражённого скифа можно было лишь после того, как чёрные вороны выпьют глаза, либо, приблизившись, самому их выколоть.

В битве араксы выживали, в миру не выдерживали его натиска, и начиналось игристое, пенное брожение, как у перезревшего винограда.

Смысл в обрядах существовал, но сами они давно устарели, если он, обручённый, не воссоединился с Оксаной, хотя даже отпраздновал Манораму, если, выведенный из Сирого кукушкой, по уставу будто бы самой судьбой наделённый невестой, он остался отроком, которому нельзя выйти на боярское ристалище. Несмотря на поражение, Сыч нашёл способ, отбил избранную и названую, причём честно: пробудился от её любви, незваным явился в вотчину и выкрал Дарью. И она пошла с ним, ибо ощутила себя не чьим-то подарком судьбы, не кукующей птицей без своего гнезда – завоёванной в поединке.

Можно завоевать, проиграв схватку.

С этими мыслями он спустился к Араксу возле бани, по деревянным ступеням, разделся на ходу и прыгнул в омут. Ледяная вода ожгла тело и показалась горячей, как забраживающий виноградный сок. Речка была мелкой, всего по грудь, даже в подпруженном камнями омуте, однако казалась глубокой, ибо, нырнув, он погружался в непроглядный мрак, хотя солнце было в зимнем зените.

Холод снял колдовские чары обряда, вытряхнул всё лишнее, порождённое теплом, негой и хмелем. Только ощущение стягивающей шёлковой нити на голове исчезло, и всё равно когда он вышел на каменистый берег, не чувствовал своего тела, словно в состоянии Правила. Однако в тот же час приземлился, испытав тяжесть: его одежды на лестнице не было, в том числе и ботинок!

Мало того, что русалка спалила цивильную одежду, теперь утащила и казённую, армейский камуфляж, всё, вплоть до кальсон, поскольку купался он голым. Ражный расценил это как мстительную шутку, примерно такуюже, как с камнем, только на сей раз оказался в более глупом, непотребном состоянии. Он вовсе не опасался предстать перед ней в чём мать родила, но вот невесты в сарае приняли бы его за маньяка, о которых наслышались, живя в миру. В любом случае перед целомудренными девами он бы оказался смешными беззащитным, как перед рассыпавшейся бочкой.

– Выйди, покажись, – негромко позвал он. – Ты же сейчас видишь меня, русалка?

И осёкся, вспомнив, что вместе с одеждой пропало и материальное свидетельство существования призрака – клок рыбьей кожи. Получалось, говорил сам с собой…

– Ладно, сочтёмся, – пообещал Ражный и побежал по ступеням вверх.

В предбаннике он увидел три полотенца, развешанные на верёвке, наугад сорвал одно, обвязался и в обход, по склону гребня направился к дому. Хорошо, что в сарае не было окон, незамеченным проскользнул на крыльцо и только распахнул дверь, как нос к носу столкнулся с вотчинницей. Та отпрянула и будто бы с удивлённым возмущением спросила:

– Это что за явление Христа народу? Более всего не хотелось объясняться со старухой, но тут уже участи такой было не миновать.

– Дай какой-нибудь одежды, – сдержанно попросил он.

– А куда свою дел?

Она прекрасно знала о шутках своего «истопника», возможно, даже руководила его действиями и сейчас талантливо изображала недоумение. Наверняка ей уже было известно, что вольный аракс бродит голым по урочищу, потому и прибежала из сарая, оставив девиц в чане, чего не делала полдня.

– Не дашь, так пойду, – пригрозил он. – И устрою смотрины.

– Духу не хватит! Ражный повернулся, вышел на крыльцо и сбежал по ступеням. До сарая было шагов двадцать.

– Стой! – запоздало и приглушённо выкрикнула вдова. – С ума сошёл!.. Они же невинные… Иди сюда! На вас не напасёшься…

И отомкнула дверь кладовой. Сразу стало понятно, почему тут висел замок: в тесном и узком помещении, будто в армейской каптёрке, висел солдатский камуфляж – можно было одеть и экипировать взвод. А отдельно, на полках, хранился запас продуктов, тоже явно из армейских складов.

– Сам ищи, что подойдёт. – Вдова осталась за дверью, но продолжала считывать его мысли. – Всё у пограничников купила, за вино. Прапорщик один приносит. А что мне делать, если боярин денег не шлёт на содержание? Вас же кормить надо… Нет, в самом деле, ты куда одежду дел?

– Украли! – отозвался он с вызовом.

– Кто?..

– Это я у тебя хотел спросить!

Старуха помолчала, верно придумывая отговорку.

– Военную форму могли и бандиты стащить, – предположила. – Незаконные вооружённые формирования. Бывает, забредают зимой…

– В рыбьей коже? – ехидно спросил Ражный. – Или змеиной?

– Нет, они сухопутные, – серьёзно заметила вдова. – И больше головы бритые, но с бородами… Чего бродят? Чего добиваются?

Ражный стал выбирать всё, начиная с кальсон, и сразу же на себя натягивать. И оделся уже наполовину, когда вотчинница подала голос, только уже совсем другой, разочарованный, как у неудачливой свахи:

– Неужели никто не приглянулся? Не царапнул сердце?.. Лела вон как на тебя смотрит. Да и Арина… Ульяну и ту зацепил. Между прочим, сёстры мне родные племянницы!

Вячеслав вспомнил, как она перепутала их имена, усомнился про себя и вслух сказал:

– Что-то я не заметил…

– Как смотрят, не заметил?

– Ну да… Они и глаз не поднимают, скромные такие, стыдливые…

– Потому что слепой! Один знак, и любая твоя. Кстати, ты вон даже полотенце Лелы взял в бане! Судьба!..

– Она какого рода?

– Что тебе род? – голос старухи стал насторожённым. – Роды старики выбирают, когда малых отроковиц обручают. А любовь рода не ищет.

Она подождала ответа, однако Ражный молчал, перебирая куртки-то рукава коротки, то пуговицы не застёгиваются.

– Из рода Матеры Лела, – после паузы продолжала вдова. – Потому смугленькая, на персиянку похожа… Знаешь, откуда род произошёл?

– Знаю, – буркнул он и через некоторое время добавил: – Только не похожа. У девиц ловчего рода руки жёсткие, как у кузнецов.

– Гляжу, ты уже специалист по девичьим ручкам, – язвительно вымолвила вдова. – Ох, приглядись, Ражный! Жалеть станешь потом, в глазах стоять будет… Ты мне только знак подай, я племянниц быстро спроважу. Они ещё совсем юные, а Лелу пора выдавать. Третий раз приезжает виноград давить. Нет, что я говорю? Четвёртый! И вино не портится, а всё никак не выберет…