Текст книги "Волчья хватка-3"

Он сделал паузу – будто бы боролся с насморком, на самом деле давал возможность собеседнику оценить и усвоить услышанное. Однако Ражный молчал, кружа над ним в полёте нетопыря: от Савватеева исходило вихристое зелёно-красное свечение – явный признак человека, склонного к непредсказуемому поведению. То есть от такого противника можно ожидать всё, что угодно…

– Есть ещё много загадок, которые следует изучить, понять, – продолжил он свои рассуждения. – Например, фигуры Пересвета и Осляби.

Откуда в христианском монастыре иноки с языческими именами? Иноки-воины, да ещё какие! Богатыри, способные потягаться с известной восточной школой. И не с Божьим словом вышел он на поле брани – с мечом и копьём… Историки и богословы всячески изворачиваются, но всё неубедительно. Возникает много вопросов, особенно когда начинаешь изучать тему. Нет, монахи принимали участие в защите монастырских стен, но не впрямую и без оружия. Камни подносили, ядра, смолу кипятили, раненых оттаскивали…

Кстати, наши заокеанские… партнёры давно уже занимаются воинским орденом. Правда, называют свою операцию «Аmbush regiment», что в переводе означает Засадный полк. Шила в мешке не утаишь. Большую часть материалов получили напрямую, думаю, от первых лиц государства. Вероятно, и обсуждают эту тему с глазу на глаз, на уровне щепетильных вопросов о ядерном разоружении. Конечно, ещё можно попарить мозги загадочностью русской души, сумбурностью истории. И президентам, и партнёрам… Однако в наше время информации и компьютерных технологий это уже не проходит.

Собаки теперь охраняли пространство, в котором происходила эта встреча, и по их поведению, как по книге, можно было прочесть всё, что происходило вокруг базы. Загонщики завершали обклад и готовились к загону…

Согревшийся возле костра генерал тем часом сморкался в платок, вытирал слёзы и излагал свои умозаключения:

– Ладно, Пересвет вышел на поединок, а что сделал Ослябя? Ему-то за какие заслуги воздали? А во всех источниках он статусом выше… Да и сам факт появления на Куликовом Засадного полка. Смерды, холопы, черносошенные крестьяне, короче, ополченцы от сохи… Пусть даже ушкуйники, разбойный люд, способный убивать из-за угла. Все они не обладают соответствующей психологией! А тут профессиональные, специально тренированные бойцы.

Представляю, что происходило, когда ударили из знаменитой дубравы! Не только ведь огнём небесным разили супостата – ножами резали, глаза в глаза.

Мечами-то было не помахать в толчее, да и молнией не ударить. В крови вражеской плавали. Никакая крестьянская психика не выдержит. Тем паче богобоязненная, иноческая. Это не смолу кипятить… А потом, полк, у которого не было воеводы, нонсенс для Средних веков. Все перечислены, а он сплошная загадка. Чей, из какой земли – княжества, воеводства? Казалось бы, гордиться надо богатырями, а про них почти ни звука. Смерть инока Пересвета геройская, а отчего он не прославлен святым? Не соответствовал каноническим требованиям? Но рисуют его монахом-черноризцем…

Он заметил самоустранённость собеседника, прервал монолог и спросил натянутым голосом:

– Ты меня слышишь, Ражный? Такое ощущение, в облаках витаешь. Или что-то замышляешь?

– Думаю, – отозвался тот. – Что мне делать с охотничьей базой. Хотел спалить, но жалко, столько труда вложено…

Вероятно, Савватеев посчитал это за аллегорию ил ижелание скрыть истинные чувства, переключитьв нимание, отвлечь.

– Во всём ещё нужно разобраться, – подытожил он. – Прорисовать детали, уточнить нюансы, но это уже ничего не меняет. Древние традиции… боевого ордена существуют, Ражный. Они прослеживаются в истории Смутного времени, войны с Наполеоном, Великой Отечественной… Видел документальные кадры. Организованная Коренная Россия, по тем временам обладающая сверхмощным оружием. И ладно оружие, область физическая.

Можно найти объяснения, Никола Тесла чем-то подобным занимался. Вдруг откуда ни возьмись, ни раньше ни позже появляются нужные Отечеству люди. Ослябя и Пересвет, гражданин Минин и князь Пожарский… Его раздумчивый пафос сбила радиостанция, точнее, обыденный голос, доложивший, что все группы на исходных. Савватеев демонстративно выключил её и ссожалением сказал:

– Извини, Ражный, я на службе.

– Понимаю, – бесцветно отозвался тот. – Да и я тоже…

Генерал вдохновился с генеральским пафосом:

– Тогда должен понимать, Отечество наше сейчас под игом! Незримым, не осязаемым, как ваш орден, но существующим реально. Пора выйти из дубравы и ударить, Ражный. Не знаю точно, какое ты место занимаешь в иерархической лестнице воинства. Полагаю, не последнее. Поэтому советую донести мою просьбу высшему руководству. С которым мы согласуем уже конкретные действия. Хотелось бы заполучить твоё доверие и согласие, в этом случае задача упрощается. Если я такового не получу, придётся исполнять это в добровольно-принудительном порядке. Разумеется, под моим контролем.

– Как ты себе это представляешь? – спросил Ражный.

– Задача непростая, – признался генерал. – Но ведь и наша служба не с голыми руками. Мы тоже кое-чему научились, освоили достижения в области химии, физики. К сожалению, наши опыты скромные, замыкаются только в способах воздействия на психику человека. Производить шаровые молнии, играть с огнём небесным не умеем.

– Пожалуй, базу я спалю, – решил Вячеслав. – Брось так, начнутся тяжбы, зло, месть. И всё равно в итоге сожгут. Лучше уж своими руками.

Савватеев на миг затаился, ровно болельщик в предвкушении гола.

– Любопытно увидеть, как это происходит на практике, – сказал просто, однако с внутренним трепетом.

Он рассчитывал увидеть явление огня небесного.

– Сейчас посмотришь…

Ражный прихватил две горящие головни и пошёл на территорию. Генерал ринулся было следом, но вспомнил, что босой, начал торопливо натягивать носки, опасался за здоровье. И пока возился, опоздал: отцовский дом охватило огнём до застрехи, с крыши начиналась капель и довольно споро разгоралось крытое крыльцо вместе с входной дверью гостиницы.

– От головёшек? – недоверчиво спросило н. – Так быстро?..

– Дизтопливом облил, – признался Вячеслав.

– Когда ты успел?!

– Дурное дело нехитрое… Генерал заметил пустое ведро между гостиницей и трактором, поднял, попробовал жидкость пальцами, понюхал.

– Нос заложило, ничего не чую…

– На анализ отправь, – хладнокровно ухмыльнулся Ражный.

– Что всё это значит?

– Пожар… Савватеев несколько растерялся.

– Не понял… Но зачем? Смысл?

– Чтоб никому нед осталось.

– Уничтожаешь следы? Улики? – насмешливо прогундосил в заложенный нос Савватеев. – Поздно, мы тут каждый сантиметр обследовали, изучили мельчайшие детали…

– Заметил… Даже могилу отца осквернили.

– Сам понимаешь, служба. Но все первичные материалы под моим личным контролем. Наверх уйдёт только дезинформация. Это при условии, если ты выведешь меня на контакт со своим руководством. В противном случае я буду вынужден применить спецсредства.

– Я тоже, – невнятно буркнул Ражный. – Отведи своих людей. Генерал услышал, насторожился.

– Ты что хочешь?..

– Даю три минуты. Действие ударной волны до двух километров. Но низкочастотной – до пяти. Тебе известно, что такое инфразвуковой вал?

– Нет! То есть да!.. Ты что имеешь в виду?

– Сейчас узнаешь.

В отцовском доме начали лопаться стёкла в окнах. Савватеев зачем-то отпрянул в сторону.

– Ражный, прекрати…

– И запомни: никакого взрыва не услышишь. Только негромкий хлопок. А потом вал, накатывает со скоростью звука.

– Не делай этого… Зачем?

– Время пошло.

– А ты?..

– Это мой долг. Кто не спрятался, я не виноват.

Не выпуская ведра, генерал выхватил радиостанцию, однако сигнала не подал, попытался переломить ситуацию – не любил проигрывать. Заговорил сбивчиво, с оглядкой, пытаясь понять, откуда ждать удара:

– Вячеслав Сергеевич!.. Это же безумие! Не усугубляй!.. Зачем это делать?!

– Людей спасай, – Ражный отнял у него ведро и метнул его в огонь. – И сам спасайся. Бегом!

Окрик и грохот жести привели в чувство.

– Внимание, «Сухой гром»! – передал он по рации. – Всем группам в укрытие! «Сухой гром»! Радиус опасного воздействия пять тысяч метров. Время три минуты!

– Две с половиной!

– Что?!

– Можешь остаться со мной, – позволил Ражный. – Если интересно. В эпицентре даже ничего не почуешь. У тебя же нет детей?

– У меня дочь! – Савватеев попятился. – Моя, родная!..

– А у меня есть сын…

– Не дури, Ражный! Ну, ты же не камикадзе!..

Видимо, люди генерала были совсем рядом с забором базы, и подобрались так незаметно, что не почуяли даже собаки, сбитые с толку свежевыпавшим снегом и гулящей сукой. По кустам и мелколесью началось незримое стремительное движение, и вся свора разом сорвалась на преследование.

Генерал выскочил за калитку и оттуда как-то нелепо, неуместно погрозил кулаком.

– Зря ты так!..

И через мгновение пропал из виду.

Ражный молча постоял у пылающего отцовского дома, после чего снял котомку с ворот, ту самую, с которой вернулся из Сирого урочища. Там лежало всё имущество бывшего вотчинника – заштопанная бойцовская рубаха, порты, рукавицы и пояс из толстой воловьей кожи. Пояс, добытый в турнирном поединке с тем, кто сейчас увёл у него избранную и названую…

Глава 7

Благосклонность великого князя и заслуги перед ним, а также покровительство Ослаба никакого действия не возымели. Игумен, следуя уставу, вздумал через правёж провести чуждого и силу испытать. Но тут вспомнил пророчество Книги Нечитаной, о коем часто думал, откровение, где говорилось, будто огонь небесный принесёт ни пеший, ни конный и в ворота не постучит. По всему выходило, по воздуху прилетит, чего быть не могло. Не ангел же небесный – человек земной. Всяко мыслил и подспудно ждал некоего посланца с огнём, и тут на заутрене словно озарило, когда глянул на ражного: ведь оборотень сей не ногами пришёл на подворье и не на коне верхом – на жерди принесли спутанного! Да и в ворота стучать ему не пришлось, как иным чуждым, привратники сами растворили…

Неужто конокрад и принесёт огонь небесный?!

Озарило, однако всё равно поблажки не сделал, велел заутреню отстоять со всей братией, а сам послал гонца в пыточный скит, за глухонемыми араксами. После службы чуждый нацелился было в трапезную с иноками и послухами, но игумен позвал его в крохотный храмовый придел, где обыкновенно иноки исповедывались и молились перед постригом. Придел этот среди послухов считался хуже пыточного скита, ибо здесь всякого приходящего в обитель без дыбы, калёного железа и плетей – одним только словом наизнанку выворачивали, всю мерзость выполаскивали и отстиранную сердцевину иным духом наполняли.

В Сергиеву пустынь всякий народ сходился, всякого принимали и не брезговали ни отъявленными душегубцами, ни ушкуйниками, ни разбойниками. И напротив, отгоняли богобоязненных, хилых и слабодушных от природы, мелких людишек, коих с охотой принимали во все другие монастыри. Потому митрополит и ворчал, сетовал и даже в ереси уличал Сергия за его устав, противоречащий учению святоотеческому. Оттого и убеждение у Алексия появилось, что собирает игумен в своих монастырях и скитах не рабов Божьих, не покорную, правоверную братию во Христе, а тайное войско. Неслыханное дело, чтоб настоятель монастыря по своей охоте рать собирал, словно князь удельный или воевода. Засланные лазутчики, коих своевольный игумен не выведал и на свою сторону не переманил, доносили, что творится в монастырях и скитах. Послушать, так хоть инквизицию вводи!

Ладно бы только ратному делу обучал, стерпеть можно, коль инок выходит на бранное поле с молитвой и именем Господним, дабы не мечом – его верховным промыслом супостата победить. Но игумен со учениками затеял в своих монастырях и скитах науку совершенно иную, непотребную и даже вредную правоверию христианскому. По наущению ослабленного старца-отшельника послухов собирали в ватагу и вначале на отхожий промысел посылали, по осени в окрестных богатых сёлах скот забивать. Прямо сказать, занятие недостойное для тех, кто вздумал жизнь свою посвятить служению монашескому. Кровь хоть и скотская, да ведь не всякий и мирской способен быку горло перехватить или ударить колычем кабана, причём в самое сердце попасть. Коль иной гоноша не обучится забойному делу или спасует перед ним, от дрожи телесной и душевной, вынуждая животину мучиться, тому и путь в обитель закрыт напрочь. А как только послух овладеет противным для пустынника ремеслом, игумен принуждал к новому уроку – ловчему, зверовому промыслу: на медведя выйти с рогатиной, на вепря с засапожным ножом, на волка с удавкой. Иные гоноши так разохотились забавой, что однажды пятилетнего косолапого живым поймали, сострунили и на потеху притащили на монастырское подворье – удаль свою показали. В одном из скитов на цепь посадили, будто силой мериться со зверем…

Это ли послушание и смирение гордыни?!

Но даже сей греховный промысел можно отмолить, искупить через покаяние. Когда же вместо псалмов и тропарей, вместо сладкозвучных песнопений всяческие вздорные словеса учат кричать, так или иначе поганых языческих богов призывать, волхвованием возбуждать дикие стихии огня, воды и ветра, тут уж и сыска можно не чинить, а за ересь подобную анафеме предавать.

По латинскому обряду и суду инквизиции пожгли бы еретиков на кострах вкупе с пустынями и скитами, дабы не множить скверну, не разносить чумную хворь.

Однако митрополит был вынужден мириться! Мало того, покрывать ересь, ибо поставлен был между двух огней: Вселенский патриарх норовит всецело завладеть душой Руси, Орда же – телом. Алексий не был жесткосердным и на костёр садить никого не собирался, но давно бы отлучил и проклял игумена вкупе с его братией и монастыри очистил бы огнём, благо, что деревянные. Да будучи при сане и мирской власти, понимал сполна, что нет более одухотворённой силы, способной противостоять этим огням. И возросший великий князь расправы над еретикам и не позволил бы, поскольку Сергий и тайное воинство его – единственная верная опора, когда среди князей удельных и в боярстве раскол и распри. Выбей её из под ног, исполни долг митрополичий, защити церковь от скверны, будет во благо и патриарху, и Орде, но всё во вред отчине своей. Не зря митрополит, по сути, правил государством при юном князе и мыслил ровно царь, совокупляя дух и плоть Руси. И потому оставалось Алексию лишь молиться, кривить душой, взваливая на неё все смертные грехи, и уповать на то, что Господу всё зримо.

Пусть и рассудит, где скверна, где правда…

Подобным отношением к Троицкой пустыни митрополит снимал с игумена канонические путы, лишал обычных уставных шор, по умолчанию позволив иметь монастырю свой, неписаный, никем не читанный закон. А согласно ему, всякого чуждого Сергий самолично подвергал духовному правежу в приделе храма и в этом преуспел. Послушников для всех монастырей, поставленных учениками по Руси, он принимал и правил сам, то есть испытывал их дух и волю, после чего рассылал по другим пустыням.

Однако ражный оборотень в ворота обители не стучал, не просился приютить – напротив, был привезён сострунённым, помимо своей воли. И неожиданно заполучил благое слово вкупе с именем от старца-отшельника и достойную похвалу от самого великого князя. В общем, как писано было в Нечитаной Книге. И проводить его испытанным путём послушничества было равнозначно, как если бы учить волка резать скот. Впору было и самому учиться, когда позрел на свою келью, порушенную чуждым.

Подобной нечеловеческой силой обладали всего лишь два глухонемых аракса: Костырь да Кандыба, что обитали в разных скитах. Оба они когда-то служили палачами при княжеских дворах: один в Москве, другой во Владимире. Ещё Иван Красный завёл правило держать катам и немтырей, дабы они с ума не сошли от криков, воплей и страданий и чтоб тайн признаний, добытых под пытками, не разболтали. А как Владимир соединился с Москвой, так и палачи оказались в одном княжестве, и стало им тесно, принялись силой мериться.

Выйдут на лобное место и давай друг друга валтузить – народу по тысяче собиралось, чтоб поглазеть. Поначалу до первой крови дрались, однако так разохотились к поединкам, что удержу никакого не стало, схватывались, где придётся, бились, аж кости трещали, и всё не могли одолеть друг друга.

Однажды при юном ещё Дмитрии сошлись, желая удаль показать, дабы князь избрал победителя главным палачом. Часа три возились, оба в крови, у обоих уж рты порваны, волосья повыдерганы, все тела в синяках да ссадинах, но никто уступить не желает. И тут Кандыба Костыре глаз напрочь высадил!

Князь посмотрел на это безрадостно и обоих в Троицкую пустынь отправил, на послушание, покуда друг друга не убили. Палачи в монастыре сразу помирились, с ведома игумена и обучения ради, стал и с иными араксами бороться, чтоб выявить самого могучего.

Была у игумена заветная мечта – воспитать исполина в Засадном полку, способного выйти на поединок с супостатом перед битвой. Немного времени и минуло, как Костырь с Кандыбой всех иноков и послухов перебороли и опять между собой сошлись, теперь за право полкового богатыря-единоборца. Так пришлось их обоих в разные скиты развести и на цепях содержать, иначе бы до битвы с супостатом покалечились. И так уже один хромой, другой одноглазый.

Однажды ослабленный старец посмотрел на одного, на другого, только головой покачал и сказал:

– Не годны они для Святого Пира. Ни тот, ни другой. Святым Пиром у араксов назывался поединок перед битвой.

– Отчего же, старче? Силы они нечеловеческой! Нет более могучих богатырей на Руси.

– Всякий исполин несёт в груди ярое сердце и дух праведный, – стал наставлять отшельник. – А у этих холодные головни вместо сердец, смрад в душах от палаческого ремесла. Ищи, игумен, исполина. Того, кто огонь небесный принесёт, как в откровении писано. И победу в битве.

Подмывало игумена сразу же спросить, принёс ли ражный огонь небесный, коим возможно разить супостата, и не с его ли помощью он келью разнёс, однако чуждый не зря волчью шкуру натягивал – непрост был и своенравен, дабы впрямую отвечать.

– Ну а теперь сказывай: как матушку отыскал? – с отеческим участием спросил настоятель.

Чуждый испытывал голод зверский и потому вздумал поскорее избавиться от докучливых расспросов.

– Да дело-то нехитрое, коль засапожник отыскался. Ехал лесом да показывал вещицу.

– Кому показывал?

– Всем встречным – поперечным. Кто признает ножик Дивий… Отче, однако к трапезе зов был! Не пора ли и нам к столу?

– Где же в лесах встречные да поперечные?

– Попадаются… Верно, поросятинка с хреном гостям досталась.

– Ты что же, засапожник показывал?!

– Показывал да глядел, как людей страх разбирает… Нам варево постное? Или в честь приезда князя скоромного перепадёт?

Игумен ровно и не слышал его, своё гнул:

– И как же матушку признал?

– Так все иные-то шарахались при виде ножика, – уже с удовольствием объяснил ражный. – И которые мужского, и которые женского полу. Верно, за разбойника принимали.

– Зачем же ты мужчинам засапожник показывал, – усмехнулся игумен, – Коль мать искал?

– Диву-то в старости не признать с виду, какого полу, – весело признался оборотень. – У иных и бороды растут, и усы! Взирать потешно. Да и голоса грубые. Это в юности они лепые и пригожие. А матушка как увидела меня на красном коне, да потом как позрела засапожник, так сразу признала, кто перед ней, за собой позвала…

– Так она у тебя омуженка?

– Белая Дива и рода древлевого, – горделиво заметил чуждый. – Старые обычаи блюдет. Потому и в Русь доживать пришла.

Настоятель знал, зачем омуженки в Русь являются и по лесам живут, однако спросил, словно несведущ был:

– Что это за обычаи – век на чужбине доживать?

Гоноша и глазом не моргнул.

– А Русь для них не чужбина вовсе. Сказывают, они с сих земель некогда вышли. Вот и тянет их обратно, как птиц перелётных.

– Что делают-то в старости? Волшебством да чародейством занимаются?

Ответ и вовсе был неожиданным:

– Бесовщиной, отче! Вот попы их и выкуривают, избушки огнём палят. А поймают, и самих на костёр сажают.

О женском племени омуженок Сергий многажды слышал от послухов, приходящих из земель полуденных, однако говорили о них, словно о былом, сказания всяческие волшебные сказывали, байки плели про то, как они чары напускают. Одни их поленицами называли, богатыршами, другие вовсе ведьмами звали, мол, на Лысой горе живут, шабаши мерзкие устраивают, в церковь не ходят, а поклоняются – грех и сказать! – уду! И эти уды каменные у них повсеместно стоят, и они своим идолищам требы воздают. Но будто в то же время мужской пол на дух не переносят, и поскольку весьма воинственны, то, встретив в поле мужчин, с ними сражаются и зачастую побеждают. Истинно поленицы!

От всех этих россказней казалось, Белых Див (так сами себя называли омуженки) давно на свете нет, хотя иные утверждали обратное, мол, в потаённых горных местах, куда лишь узкие тропы ведут, они ещё сущии уставов своих не меняют. Весь год с мужчинами воюют, но на Купалу юные их девы и молодые женщины сами прилетают в Дикополье. Одни говорят, на конях крылатых, другие – напомеле верхом: дескать, иным способом по ущельям да узким уступам ни пройти – ни проехать. Так вот, избирают себе женихов, лепых молодцев, заманивают, чарами завлекают, песнями сладкими, затем хватают, как добычу, и увозят, обыкновенно к устьям рек. Там у них уже всё для шабаша купальского готово. Еда обильная наготовлена, вино, пиво, мёди прочее питьё. Великие искусницы они трапезы устраивать, нигде подобных яств нет более. А вкусив хмельного, бесстыжие пляски устраивают нагишом, с огнями, вовлекая пленников. Те же при виде богатого угощения да красных дев всё на свете забывают, кресты снимают и грех творят. Без всякого стеснения друг у друга на глазах прелюбодействуют!

Гуляют так целый месяц, покуда все не забрюхатеют. А как забрюхатеют, так им женихи более не нужны становятся. Иные уверяли игумена, будто омуженки их ножами режут насмерть, иные утверждали, лишь уродуют, калечат и отпускают. Однако чаще, мол, развозят мужчин по своим сёлам, отпускают с миром, даже дары подносят, по обыкновению кривой острейший засапожник.

Кроме конокрадства и разбойного промысла, они ещё кузнечат славно, из болотного железа такие ножи, колычи и доспехи куют, что всякому князю за честь добыть себе их оружие и брони. Говорят, если отпустят омуженки мужей с дарами, то те чумные делаются и ещё долго бродят у рек, ищут возлюбленных, зовут и нет им более покоя. Но где же сыщешь, коли оставляют в Дикополье с мешком на голове, асами в сёдла – и к себе в горы, до следующего лета.

По прошествии срока опростаются, и если девица родилась, себе оставляют, парень, так держат, пока грудь сосет, затем ихние старухи младенцев отцам везут. А коль не сыщут родителя, то отдают в кормление первому встречному, кто возьмёт. Парням-то на Руси всегда рады, вот и берут. Мол, приёмыши ни к землепашеству, ни к прочим ремёслам и благим трудам не способны. Одни лихие конокрады, ловцы да кулачные забияки вырастают, дескать, норовом в матерей удаются, поскольку те занятиями подобными только и промышляют. В Дикополье табунов конских великое множество, впрочем, как и кочевых людишек, есть где разгуляться, есть с кем сразиться в чистом поле.

Всего такого игумен за многие годы наслушался вдосталь, однако не стал сразу ни хулить, ни хвалить Белых Див.

– Что же тебе у кормильца не пожилось? – спросил он ласково. – Зачем матушку искать отправился?

Оборотень вроде бы и про голод забыл.

– Обычай такой. Без её благословления никак нельзя дальше жить. Спросить надобно, куда свои молодецкие силы приложить. Как она скажет, такова и судьба. Коней воровать, так коней, зверей промышлять по степям и лесам, так зверей. На большие дороги и волоки купеческие караваны грабить, так и это сгодится. А моя матушка велела мне в твой монастырь подаваться. В твоё войско проситься, в Засадный полк.

– Она что же, про Троицкую обитель знает? – про себя подивился игумен. – И про полк?

– Да кто же про это не знает? – усмехнулся гоноша. – Широко слава разнеслась. Да и я ей порассказывал, как ты, отче, войско собираешь.

У Сергия от такого известия в ушах зазвенело: в пустынях изо всех сил стараются, чтоб в тайне держать правду об иноках, а некая старуха в лесной глухомани про Засадный полк ведает!

– И как же тебе у матери погостилось? – скрывая чувства свои, совсем уж по-свойски полюбопытствовал Сергий.

– Да ведь одну только ночь и переночевал, – пожаловался ражный. – У её огня погрелся да наставления послушал. Потом погнала… Но встретила добро. Хоть и скудно живёт в лесу, более грибами да ягодами питается, но меня попотчевала. Мясца не ест, ей нельзя, зато мне ярого петуха зарубила, со всякими кореньями, орехами да яйцами испекла! Сроду не едывал!..

Голодного оборотня всё на трапезу тянуло, потому Сергий вернул его к разговору о матушке:

– Чему наставляла-то у огня?

– Да всякому ремеслу, – уклонился тот. – В Божьем храме и сказывать-то грешно…

– Ты сказывай, – потрафил игумен. – В сём приделе всё позволительно.

Ражный ещё раз попытался увильнуть, и прежде вольный в суждениях, вдруг опять прикинулся богобоязненным:

– Сказывать особо нечего. Бесовщина, одно слово! Летать я учился…

– Неужто летать?! – делано изумился Сергий. – И каково?

– Не осилил науку, земля держит. Разве что мыслью только… – Он стряхнул разочарование, повеселел. – Ты, отче, определяй мне место в Засадном полку. Мне по нраву на поединок выйти с самым ярым супротивником. Ты ведь единоборца доброго искал?.. А ко князю в Москву лучше не отправляй, при нём служить не стану.

– Место я определю, – неуверенно пообещал игумен. – Но прежде хотел испытать силу твою.

– Да я могу показать. Что сотворить-то? – Он осмотрелся, выглянул в окошко. – Хочешь, вон тот дуб из земли вырву? С корнем? И за ворота выброшу?

Сергий вспомнил свою порушенную келью.

– Пускай растёт дуб. В жару под ним приятно отдыхать.

– Дурная ещё во мне сила, – пожаловался ражный. – Оттого и воспарить над землёй не могу. Так что станови меня в строй, и делу конец.

Игумен в окошко выглянул, а Костыря с Кандыбой уже из скитов привели и посадили на цепи под дубом, чтоб не достали друг друга и не сцепились.

– А способно ли тебе силой помериться с араксами, что под тем древом лежат?

Ражный прильнул к слюдяному глазку окна, и почудилось, некий сполох закружился над могучими палачами, дремлющими на мёрзлой земле.

– Великоваты араксы, – оценил. – Лихие больно и силы дикой, звериной… Потому и на цепях держат?

Оборотень ещё не возмужал телом, выглядел словно отрок и был, пожалуй, раза в два меньше супротив каждого аракса.

– Неужто устрашился, гоноша? – с усмешкой спросил Сергий. – А целишь в поединщики.

Но сам пожалел его – как бы не изувечили палачи…

– Страх-то есть, – признался тот. – Думают они как-то не по-человечески, будто картинки рисуют. Ничего не пойму… Немтыри, что ли?

– Глухие и немые от рождения.

– Пожалуй, с обоими враз не сладить. – Ражный стащил с себя новый охабень. – Это чтоб не порвали ненароком… Я ведь не исполин, чтоб с эдакими сходиться.

– А ты один на один выйди, – посоветовал игумен. – Сперва с хромым Кандыбой. Потом с одноглазым Костырем.

Оборотня словно ветром выдуло из придела, только дверь сбрякала. Глядь, он уже под дубом ходит и словно выбирает себе соперника. Араксы лежат и хоть бы кто внимания обратил на гоношу. А тот остановился над прикованным Кандыбой, погремел короткой цепью и вроде бы всего-то подёргал несильно – слюда изламывает, плоховато видно. Аракс отмахнулся от него, как от мухи назойливой, но вдруг потянулся и ражного заногу поймал.

Игумен взволновался: забава забавой, а может намять бока гоноше.

Оставил придел и бегом на улицу, но пока бежал, Кандыба уже на воле оказался! На шее лишь обрывок цепи болтается! Тут Сергий и вовсе встревожился. С ними с привязи одного палача, так он непременно с другим сцепится. А тот вперился взором звероватым в гоношу и хотел было смести с пути, чтоб до извечного своего супротивника добраться, но вдруг попятился и чуть только на ногах удержался. Игумен и заметить не успел, ударил его ражный или просто так толкнул. Глухонемой говорить не мог, но рычал знатно, ровно медведь раненый, аж эхо по лесу пошло и иноки из трапезной высовываться начали. Кандыба по-медвежьи присели прыгнул было на гоношу со сведёнными лапами – будто когтями разорвать изготовился. И опять отскочил, ровно ужаленный! Причём в суконном армяке возникла дыра, и сначала тело засветилось, потом и кровь брызнула…

Гоноша чуть отступил назад, верно хотел с разгона на калган взять соперника, дабы с ног сшибить, однако осторожность потеряли сам попал в лапы к прикованному Костырю. Палач обхватил его со спины и наудаву принял – давить стал сгибом локтя. Пыжится, пыхтит, единственный глаз кровью налился и вот-вот выкатится. Аражный тем часом не хрипит и будто ухмыляется! Будто не больноемуидышатьлегко! В этот миг раненый Кандыба сел на землю и застонал тяжело, иноки из трапезной к нему бросились. И зароптали, и закрестились:

– Оборотень! Клыками выхвачено!

– Силанечистая, братья…

– Ратуйте… Игумен отвлёкся, не узрел, что сотворилось, как вывернулся гоноша из медвежьих лап. Мало того, успел согнуть Костыря пополам и головою о дуб ударить. Может, не цепь, так палач бы сопротивлялся, а так стоит, как бык на привязи, и бугает – вроде отпустить просит. Ражный его отпустил, скомканную рубаху расправил и пошёл себе к храму. Братия глазам своим не поверила, замерла, скучившись поодаль.

– Ну, испытал мою силу? – как ни в чём не бывало спросил гоноша. – Давай, ставь в строй! Довольно уж править меня!

Сергий множество поединков позрел, в которых палачи княжеские всегда победителями выходили, и тут впервые сломались перед отроком пухобородым. Кое-как с мыслями собрался, пыльную оторопь стряхнул и в храм пошёл. Ражный за ним и, ровно отрок, канючит, однако не без бахвальства:

– Отче, ставь в строй. А коль ещё испытать вздумал, так указывай, с кем потягаться. Больно уж ясти хочется, отче…

Игумен его обратно в придел привёл и даже присесть велел, чего иным не позволял.

– Не спеши, гоноша… Лучше скажи, неужто способно человеку и летать научиться?

Ражный без стеснения уселся и на стенку отвалился – всё же притомился в поединках…

– А то как же? – разглагольствовать принялся. – Можно, да ведь непременно анафеме предадут, поносить начнут – сила бесовская. Только чуть оторвётся человек от земли, так уже говорят, с сатаною спутался. Ещё и спалить могут либо в воду бросить. Когда матушку искал, толпу народа на мосту встретил, а там девица с камнем на шее и поп. Топить привели, ведьма, кричат… Ну, показал я им ножик, разбежались, кто куда. В общем, отбил девицу, в лес уволок. Думал, она матушку мою знает или встречала где. Впрямь ведьма, подумал… Мол, за что тебя? А она плат себе соткала. Такой большой и лёгкий, что залезет на колокольню и с неё сигает, распустив по воздуху. И летит!.. Еёи кликнули ведьмой, дескать, только нечисти летать положено, на метле ли берёзовой, на крыльях ли, в ступе… Человеку же богобоязненному велено по земле ходить, крыльев не делать, летучих платов не ткать. Вот потому и попали в татарскую неволю, что летать человеку запретили.