Текст книги "Наши в городе. Сборник новелл"

Параграф 3. Детдомовка Нина

…Когда Нина выпустилась из детского дома, то искренне считала, что кошмарная, бесчеловечная жизнь позади; не будет больше обидных, жестоких, отвратительных унижений от воспитателей, мучительного беспредела со стороны сверстников, понятий, таких же, как на обычной зоне. Но, оказывается, жизнь в ДД являлась малиной в сравнении с её будущим существованием.

Злая действительность лихо перемалывала судьбы детдомовцев, как мясо в мясорубке. Большинство из них прямиком перебирались из зоны под названием «ДД», в зону, именуемую ИТК: те же подлючие отношения, те же звериные понятия, та же власть грубой силы.

…По российскому законодательству, Нине предоставили «жильё» от государства, – развалившуюся хибару на окраине райцентра Кожевниково, в которой не то, чтобы жить, в ней находиться было опасно: света нет, отопление отсутствовало, вода – в колодце, стены вот-вот рухнут. Но сильная духом детдомовка на судьбу не жаловалась, а принялась обживать то, что есть. Она собственными руками восстановила развалившуюся печь, купила машину дров, побелила внутри стены, отремонтировала уличный сортир. Выходное пособие от ДД кончилось, и ей пришлось устроиться на местную птицефабрику.

Первое время Нина задыхалась от куриного, вонючего дерьма, её тошнило от птичьей крови и протухших внутренностей. Оказывается, к этому можно привыкнуть, если на многое закрывать глаза.

Чтобы хоть как-то отвлекаться от прелестей деревенской, беспросветной, никчемной жизни, по вечерам она начала понемногу выпивать: накатывала стопарик за ужином, дальше – стакан за обедом, а через некоторое время – бутылка водки. И так чуть ли не каждый день.

…Через год такой однообразной жизни Нина превратилась в обычную злобную деревенскую бабу, а ведь ей не исполнилось ещё и двадцати пяти. Свой быт она кое-как наладила, на работе к ней не цеплялись, местные жители её приняли как неизбежность, только вот в личной жизни зияла пустота. Деревенские парни, – те, кто не смылись в город, – оказались спившимися дегенератами, недоумками и откровенной мразью. Короче, перспектив устроить свою личную жизнь – никаких.

Вспомнив отвратительные детдомовские развлечения, Нина соблазнила на интим такую же одинокую женщину, учительницу начальных классов. После ужина, обильно разбавленного спиртным, Нина со своей новой подружкой ныряли в койку и практиковались в своих сексуальных фантазиях однополой, лесбийской любви…

Единственным маленьким плюсом этих уродливых отношений являлось то, что забеременеть было невозможно, как и невозможно поймать какую-нибудь венерическую заразу. Однако такие извращённые отношения всегда тупиковые и, рано или поздно, становятся известны всем, особенно, в деревне. В общем, местные дебилы, надравшись как-то самогонки, подпалили её дом, пока она резала головы несчастным курам. Осрамлённая, униженная, избитая Нина в чём была убежала в город и через некоторое время влилась в армию местных бомжей.

…Сначала, к ней пытались пристроиться разные извращенцы, склоняли к сексу, но всегда получали достойный отпор; к тому же мужчины перестали её интересовать как партнёры. Каждый день она боролась за выживание, как одинокая бездомная кошка, и уже подумывала о том, чтобы вернуться в привычную систему жизни, о том, чтобы совершить какое-нибудь преступление и отправиться к подругам в колонию.

Через какое-то время, она случайно встретила такого же бедолагу, как и она. Теперь ей стало легче; они держались вместе: коротали ночи, воровали всё подряд, собирали бутылки по помойкам, пили горькую, отбивались, как могли, от скинхедов. Но однажды они попали в засаду к пьяным и обкуренным отморозкам: сожителя жестоко забили битами насмерть, а её многократно изнасиловали и бросили подыхать в грязном подвале. Тут-то её и обнаружили бездомные из шайки Завлаба.

…Когда Нину, полуживую, истерзанную, окровавленную принесли в развалившийся особняк, все бомжи ахнули от такого зверства, а Завлаб поклялся найти ублюдков и жестоко наказать.

Детдомовцы, – люди упорные, стойкие, живучие, поэтому через месяц Нина пошла на поправку. К этому времени люди Завлаба выследили и поймали двух из девяти скинхедов. Их не били, не унижали, не издевались, а просто продали на зону в качестве петушков. Больше о них никто не слышал.

Ещё через месяц, выловили главаря банды скинхедов, некого «Гелика», посадили на тяжёлые наркотики и определили к педрилам в мужской бордель «Стрекоза»; теперь его зовут Галкой. Эти ужасные новости молниеносно распространились по городу, обросли невероятными, жуткими подробностями и возымели своё воспитательное действие: бритоголовые начали отращивать волосы и сматываться из Томска, а Завлаб стал легендой, борцом за справедливость и защитником всех городских бродяг.

…Нина открыла глаза, смущённо огляделась и прошептала: «Где я?»

– Ты, девочка, в надёжных руках, среди друзей. Всё плохое кончилось… Ты жива, а это – главное. Я твой новый друг, зови меня Завлаб. Здесь тебя никто пальцем не тронет.

– Почему здесь так сыро и окон нет?

– Это подвал заброшенного особняка. Это наша территория.

– Почему я здесь?

– Потом, всё расскажу, а сейчас ешь, спи, выздоравливай. Вот тут есть фрукты, овощи, куриный бульон…

– Я терпеть не могу куриный бульон.

– Отчего же?

– Я куриц тысячами убивала. У меня до сих пор в носу этот мерзкий запах птицефабрики.

– Ладно, сварим тебе что-нибудь другое. Борщ любишь?

– Да, очень! У нас в детдоме повариха необыкновенно вкусные борщи варила, только старшие всегда отбирали.

– Теперь никто ничего у тебя не отберёт. Я тебе отвечаю! Всё, я ушёл, дел полно.

…Завлаб поднялся на первый этаж и присел у вечного костра. Все замолчали, и только Афганец спросил: «Как она?»

– Уже лучше. Очнулась. Вопросы начала задавать. Ещё немного – и будет, как огурчик.

– Да, натерпелась деваха; сначала злобный детдом, а потом суровая реальность.

– Скажи мне, Константин: почему люди такие жестокие? Зачем весь этот бессмысленный садизм?

– Думаю, что существуют мерзкие подонки, которым доставляет удовольствие издеваться над другими, они, наверное, так значимость свою повышают, считают, что они хозяева жизни.

– Скорее всего, ты прав, только я всё равно этого не понимаю и не приму никогда.

– Поэтому ты, Завлаб, здесь, а не в продажной полиции работаешь, и в армии не служишь, и в Думе не заседаешь, и в бандиты не подался…

– Костя, а ты когда-нибудь издевался над людьми? Пытал кого-нибудь?

– Над врагами издевался, и много раз. В Чечне одну снайпершу из Прибалтики насмерть замучил. Эта сука пятерых из нашего взвода положила, причём целилась сначала ниже пояса, а потом – в глаз.

– И как, угрызения совести не мучают?

– Ни грамма! Если бы снова она мне попалась, то сделал бы то же самое.

– Но ведь, она за свободу Ичкерии воевала.

– За деньги она корячилась; на Чечню ей глубоко насрать. Если бы мы больше бабла дали, она боевиков мочила бы с таким же наслаждением.

– Да, не просто это, – человеком на войне оставаться, не многим удаётся.

– А ты, командир, не заморачивайся, в голову не бери, а то крышу снесёт.

– Я вот что кумекаю: когда Нина окончательно оклемается, научи её стрелять, покажи приёмчики всякие, чтобы грамотно защищаться умела. Эти детдомовские дюже мстительные; теперь она за правду бороться станет; отморозков, ублюдков, хирургов чёрных, бандосов и другую сволочь истреблять начнёт.

– Сделаю!

– Ну и ладненько. Только всё равно война, – это не женское дело, а у нас тут настоящая война!

– Что делать, раз время такое…

– Надо подумать, как её в нормальную жизнь адаптировать, не сейчас, а через какое-то время.

– А захочет она в нормальную жизнь? Она ведь её совсем не знает, для неё выживание, борьба, страдание, – это и есть привычная жизнь.

– Поживём – увидим…

– У меня вопрос, командир.

– Задавай, коль не шутишь.

– Тут мужик один, Гриша с Жилмассива, к нам хочет.

– А с кем он? На кого горбатится?

– Он – волк-одиночка, причём вооружён.

– Ну, веди его сюда, потолкуем, только не забывай, сколько к нам «кукушек» пыталось прошмыгнуть, проверь его, ну, как ты умеешь.

– Я понял!

…К костру подсел прапорщик: «Разрешите обратиться, товарищ Завлаб?

– Чо хотел, Николаша?

– Парня одного надо выручать. Бандосы его за раба держат, эксплуатируют в хвост и в гриву, он с голоду опухает, вот-вот коньки отбросит.

– Давай по порядку.

– Слушаюсь, докладываю всё, как есть по порядку.

– Колян, ты свои солдафонские замашки брось, толком излагай, а то я не врубаюсь, что к чему.

– На перекрёстке Пушкина и Яковлева инвалид на коляске в военной форме, между машин катается, деньги выпрашивает. Ему, конечно, сердобольные водители отстёгивают, на лечение.

– И чо? Каждый крутится, как может…

– Я не о том. Если бы братва у него каждый час всё не отбирала, то он, ясно дело, был бы в шоколаде.

– А может, это ряженный, актёр, в доле с бандитами?

– Если бы? Я проследил за этим калекой; он, в натуре, бомжует, в подвале кантуется, голодает. Надо его у братвы отбить, а то пропадёт парень.

– Ладно. К пацанам тихо подрули, стрелку забей, завтра в десять вечера, в Университетской роще, на мостике, там где мы обычно с бандосами перетираем.

– Будет исполнено! Разрешите идти?

– Ну ты, блин, служака! Даже нормально разговаривать не умеешь, «Николаша – Нидвораша»?

– Ну, я пошёл.

– Всё, иди работай! Так, Костя, покумекай, как всё на стрелке разрулить, чтобы бандосы на наши условия согласились. Да, инвалида этого сегодня к нам перевези. Потом подберём ему место работы получше.

…Вечером, прямо на коляске доставили попрошайку. Он оглядел руины особняка: «Да у вас тут Брестская крепость…»

Завлаб пристально взглянул инвалиду в глаза, предложил поесть и затем спросил: «Значит, ты, парниша, инвалид войны?»

– Нет, я даже не служил.

– А форма откуда?

– Братки заставили напялить, и медаль вот эту нацепили. Мне счётчик включили.

– Ты ешь спокойно, не торопись. На вот спиртяги жахни.

– Не пью я. Совсем не пью…

– Давай тогда, поведай нам свою легенду.

…Инвалид уплетал печёную картошку с квашеной капустой и не верил, что может нажраться досыта. Кто-то сунул ему кусок дешёвой колбасы, зажаренной на костре. Несколько минут висело молчание, затем, он выдохнул, икнул и вымолвил: «Уже почти три года так сытно не жрал. Можно водички, запить?»

– Они что тебя, вообще, не кормили?

– Утром и вечером кусок хлеба давали, и всё.

– Вот падлы! Это гестапо натуральное, рабство полное! Ты как к бандосам в зависимость попал?

– Сейчас прожую, всё расскажу. Это длинная история.

– А мы никуда не торопимся! Тем более, что с сегодняшнего дня ты уже не раб, а свободный человек свободной стаи.

– А я уже всякую надежду потерял, думал, что до конца жизни на упырей горбатится буду.

…К костру подошла Нина, мельком взглянула на инвалида и ахнула: «Славка, ты что ли? А я слышу, знакомый говорок. Сколько же мы не виделись?

– Кажется, тринадцать лет, уже. Меня, как в третьем классе усыновили, так больше и не встречались. Ты как, Нинка?

– Сейчас хорошо… А раньше…

– Ну расскажи о себе?

– Славик, сначала ты расскажи. Видишь, люди ждут, или забыл, где ты?

– Ах, да…

Параграф 4. Коммерсант

… – После детдома я жил, как у Христа за пазухой. Приёмные родители, – интеллигентные люди, понемногу отучили меня от плохих детдомовских привычек: курения, хулиганства, воровства, перевели в другую школу, усыновили меня, дали свою фамилию. Короче говоря, к десятому классу я считался, можно сказать, отличником, нормальным домашним пацаном; детдом забыл, как кошмарный сон, – начал свой сбивчивый рассказ давнишний одноклассник Нины.

…На обиталище бомжей спустилась тёмная, холодная, томская ночь и Славику выдали тёплую куртку, всю в латках. Бродяги внимательно его слушали и недоумевали, как бомж может вообще не бухать.

Инвалид поправил выцветший военный берет и попросил ещё картошки. Его никто не торопил, поскольку все на себе испытали щемящее чувство голода, сводившее с ума; сидевшие у костра помнили, как точно так же не могли насытиться, когда впервые оказались здесь.

Славик жадно жевал неочищенную, подгорелую картошку, а все бродяги молча глазели на него и терпеливо ждали. Мёртвую тишину нарушил Завлаб:

– Ты не торопись, Слава, сейчас много не ешь, а то завороток кишок случится. Успеешь ещё нажраться.

– Я раньше и не предполагал, что обычная печёная картошка бывает такой вкусной, а с квашеной капустой – это точно объедение!

– Всё, парень, кончился твой плен, больше голодать не придётся.

– Как-то мне пока не верится…

…Инвалид дожевал подгорелую картофелину, жадно запил мутной водой и продолжил своё горестное повествование:

– Правильно говорят, что любой, даже самый лучший детдом не заменит семью. Самое главное, что я тогда понял: в жизни надо становиться самостоятельным, не ждать подарков от спонсоров, не выпрашивать подачки от государства после выпуска из ДД, надо учиться, причём, учиться хорошо. В детский дом, куда меня когда-то доставили, отобрав у алкашей-родителей, я ни разу не приезжал и не интересовался, как там дела. Я вычеркнул из жизни те пять лет. Наверное, это было неправильное решение, но я хотел навсегда забыть ДД и радоваться жизни, забыть издевательства старших над нами, малышнёй, и просто любить своих новых родителей; я старался выгнать из себя страх тёмной спальни после отбоя в ДД, вычеркнуть из памяти бесконечные, унизительные, издевательские дежурства на кухне, когда заставляли чистить тонны подгнившей картошки.

…Завлаб задумчиво почесал затылок, а Нина понимающе кивнула:

– Да, Славка, повезло тебе, я-то огреблась по полной романтики детдомовской жизни, сполна насладилась всеми гадкими прелестями казарменного режима. Меня в старших классах чуть было не сломали злобные воспитатели и подруги по спальне.

– Нина, ну я же не виноват, что забрали именно, меня, а не кого-нибудь другого.

– Конечно, ты ни при чём, но мог бы хоть раз приехать…

– Не мог, пойми меня.

– Ты не хотел… Наверное, я бы так же поступила; извини, что перебила тебя.

…Слава немного подумал, виновато взглянул на Нину, проглотил упрёк и продолжил:

– Я благополучно доучился до десятого класса, сдал экзамены и поступил в Университет, на экономический факультет. Вот с этого момента началась моя другая жизнь. Я как с цепи сорвался: постоянные пьянки в общаге, неразборчивые половые связи, пропуски занятий, фарцовка джинсами, дисками, сигаретами, – всё это обязательно должно было плохо закончиться. И закончилось…

…Инвалид замолчал, ощутив в горле горький ком, а Нина философски произнесла:

– Наверное, пребывание, даже недолгое, в ДД, накладывает на человека отвратительную, мерзкую печать, и рано или поздно дерьмо вылезает на поверхность. Уверена, что детдомовцы бывшими не бывают…

– Одним словом, на мою ещё не окрепшую психику свалилась перестройка, волчьи законы рынка, полный хаос в стране. Я бросил Университет и открыл свой первый кооператив по оказанию услуг гражданам. Мы скупали на пивзаводе пиво ящиками, а по ночам развозили его особо страждущим, поместив объявление в газете. Естественно, ночью бутылка пива стоила в три раза дороже, чем днём, но от желающих, тем не менее, не было отбоя. Деньги потекли рекой. Дальше – больше. Я покупал всё подряд по дешёвке и толкал подороже. Иногда прибыль составляла триста процентов.

…Завлаб зло улыбнулся:

– Значит ты, Слава, у нас буржуй недобитый, барыга сраный, хапуга наглый?

– Время было такое…

– Какое такое?!

– Сволочное! Хочешь жить, – умей вертеться!

– Ладно, коммерсант хренов, давай дальше… Мне интересно, как ты без ног остался и как к браткам в зависимость попал, как рабом стал? Я тут, пока про детдом слушал, чуть не обрыдался.

– Но ведь в ДД, действительно, очень тяжко.

– В курсе я, Нина рассказывала.

…Повисла минутная пауза. Бомжи, ещё минуту назад сочувствующие инвалиду, люто его возненавидели, как клопа, пьющего кровь из трудового народа. От любви, до ненависти – один шаг, это точно!

Несостоявшийся миллионер вдруг врубился, что не стоило рассказывать про свои подвиги в бизнесе, поскольку эти бродяги, – сплошь жертвы недобросовестных бизнесменов и своей мягкотелости. Большинство бомжей искренне считали, что решить любую проблему можно, утопив её в бормотухе, а лучше, – в спиртосодержащей жидкости. У каждого из них существовал свой путь на дно жизни, своя правда, свои вынужденные, объективные причины. Вместо того, чтобы нести ответственность за свою жизнь, они искали врагов вокруг, и этими врагами, как правило, оказывались успешные, богатые, но в большинстве своём алчные люди.

Среднестатистический бомж рассуждал просто: зачем чего-то добиваться, упорно работать? Лучше ничего не делать. Всегда можно что-то стырить, выпросить, найти и не подохнуть с голоду. Такая философия унизительна для нормального человека, губительна для слабохарактерных, но является оправдательной для социопатов – профессиональных бродяг, бичей, алкашей, наркоманов, проституток и других членов многочисленной группы риска.

Славик глубоко вздохнул и попросил сигарету:

– Сто лет не курил. Думал, что брошу, но не смог.

– Тебе с помадкой или как?

– Не понял?

– Ты охнарики какие любишь, – после баб или после мужиков?

– А целой сигареты нет?

– Ты вокруг оглянись и прикинь, где ты?!

…Завлаб вытащил пачку «Кэмела» и достал от туда жирный, вкусный бычок от «Мальборо».

– Хотел себе заныкать, но… Дыми на здоровье.

– Я лучше дальше продолжу бросать курить.

– Ну, как знаешь, Слава; наше дело предложить, ваше дело – отказать. Давай, дальше излагай, уж больно интересно…

– Четыре года назад это случилось. Повёз я на дачу своих приёмных родителей; дорога скользкая, после дождя. Не справился с управлением, вылетел на встречку, развернуло меня, а сзади КАМАЗ влетел по самые… Родители на месте погибли, а меня в бессознательном состоянии в реанимацию доставили, ноги отрезали, пока я в коме пребывал. В общем, собрали меня по частям, а из комы вывести не могут. Полгода я без сознания провалялся, говорят, чуть не умер.

…Опять возникла незапланированная пауза. Снова народ, собравшийся у костра, залюбил несчастного инвалида, простив ему все коммерческие грехи; со всех сторон послышались ободряющие возгласы, слова поддержки и сочувствия. Настроение бомжей переменилось на противоположное, причём в третий раз за несколько минут. Они вспомнили, что перед ними инвалид, а не алчный барыга.

Один из бродяг потрогал свои ноги, покосился на Славика и яростно прилепил полстакана мерзавчика: «Лучше без папы, без мамы, без дома, но с ногами. Крутанула тебя жизнь, однако».

– Я когда из комы выбрался ещё не знал, что ног нет, просил нянечку пятку мне почесать, а она глаза опустила и выскочила из палаты. Потом, руками начал шевелить, откинул одеяло, увидел култышки и чуть не помер от отчаяния. Ревел, как раненый зверь, рыдал навзрыд, как маленький мальчик, убить себя хотел, как псих. Безумно тяжко было! Смерть приёмных родителей перенёс легче, чем потерю ног, стал их винить, что сделался в одночасье калекой, перенёс всю вину на них.

…Нина в упор уставилась на бывшего детдомовца:

– Ну и гад же ты, Славка. Просто падла конченая, баран безмозглый. Мало, видать, тебя в ДД лупасили. За такие слова тебя надо…

Бродяги, вспомнив своих родителей, у кого они когда-то имелись, опять с ненавистью уставились на инвалида. Послышались приглушённые маты в адрес Славика и недовольное роптание возбуждённых бомжей. Опять отношение к рассказчику резко поменялось. В таких случаях народная мудрость гласит: «Не верь сказочнику, верь сказке».

Завлаб властно поднял грязную руку, прекратив недовольные высказывания: «Слышь, бродяги, вы как флюгеры на крыше. Всё, прекратили в ромашку играть и заглохли! Пусть расскажет до конца».

Все тут же примолкли, покорно расселись, двое из обитателей развалин вырубились, одурманенные, конечно, бодяжным спиртом, а не душещипательным рассказом новенького.

Слава благодарно взглянул на вожака и принялся излагать дальше свою мелодраму:

– Пока я находился в коме, фирму мою раздербанили продажные компаньоны, долги по кредитам повесили на меня, а сами разбежались по заграницам. Ушлые братки долги по дешёвке перекупили, меня в оборот взяли, на счётчик поставили… Когда я вышел, вернее, выкатился на коляске из больницы, то бандиты забрали квартиру, дачу, счёт в банке, а меня поселили в каком-то вонючем клоповнике. На следующий день на меня напялили эту дурацкую форму и приказали попрошайничать на перекрёстке. Держали впроголодь, на ночь запирали, а утром привозили на место работы. Все собранные деньги забирали себе; если я возмущался, то жестоко избивали.

…Нина, со слезами на глазах, взглянула на Славика:

– Сколько ты им должен?

– Бригадир сразу объявил, что я попал на шестнадцать лимонов рублей.

– И сколько ты уже отдолбушил?

– По моим прикидкам, я вернул всю сумму ещё в прошлом году.

– Но ведь это полный беспредел.

– А что я могу сделать? Убежать не могу. Доказать, что рассчитался, – тоже не могу. В полицию пойти не могу, ничего не могу! Даже покончить с собой не могу…

…Завлаб внимательно выслушал концовку рассказа, возмущённо покачал головой и подозвал Афганца:

– Костя, свяжись со своим, ну, с однополчанами, попроси в аренду десять «калашей», патронов ящик, снайперскую винтовку, а после, переноси стрелку на Междуреченский тракт, ближе к Киреку.

– Я понял. Всё сделаю!

…Завлаб повернулся к своим воинам и громко крикнул: " Смерть бандосам! Идут только добровольцы!»

Нина первая подняла руку: «Я пойду!»

Бродяги дружно заорали: «Мочить, бандосов! Натерпелись! Свобода или смерть!»

Помитинговав ещё несколько минут, бомжи угомонились, приняли анестезию от душевных потрясений в виде бодяжного пойла, успокоились и расползлись, как тараканы, по своим углам.

…В шесть утра прилично одетый, Костя-Афганец заявился в центральный офис ветеранов-интернационалистов. Охранник на входе его узнал и пожал руку.

– Я к Саньку. Он уже на месте?

– Понял я. Проходи, Костян. Саша со вчерашнего дня на месте, никуда и не уходил! У нас тут запарка.

Бывший гвардии майор Александр Юрьевич Баев обернулся на стук в дверь и поставил на стол чашку недопитого кофе.

Костя молча протиснулся в кабинет и встал на середине: «Здравия желаю, товарищ майор».

– Здорово, гвардеец. Давай без официоза. Чо хотел?

– Саня, нам стволы нужны: десять «калашей» и винтарь с оптикой, ну ещё маслят ящик, в аренду на три часа… Мы заплатим…

– И чо будет?

– Воевать с бандосами станем, бороться за справедливость, давить отморозков! Они уже достали!

– Ты, чо, Костя, сдурел? После вашей войнушки мусора весь город на уши поставят, ко мне первому припрутся шмон наводить, вопросы будут задавать. Ты скажи, Костя, оно мне надо?

– А помнишь, Шура, как мы вдвоём почти сутки перевал держали, как потом я тебя раненого из боя вытащил?!

– Ты меня на горло не бери! Я всё помню! Стволы не дам, а ситуацию разрулить попробую.

– Я не догоняю? Ты что, за нас, за бродяг впрягаешься?

– Да!! Потому что уверен – у вас всё по чесноку, по справедливости. Где и когда стрелка? Чо за предъява?

– Сегодня в двадцать один ноль-ноль в университетской роще, там место есть тёмное, мостик через болотце, называется «Спасайся, кто может». А тема такая: мы калеку у них отбили…

– Я знаю, где это! Завлабу передай, что мы всё решим. Сидите тихо и не рыпайтесь… Потом сочтёмся…