Текст книги "Истории Дикого поля"

На третьи сутки осады Мстислав Романович Старый собрал военный совет. Кроме князей Дубровицких вокруг небольшого костерка собрались их воеводы и дружинники, за плечами которых был не один поход в степь.

– Ну что, братья, будем делать? – Киевский князь посмотрел на присутствующих тяжелым взглядом уставшего человека. – Запасы воды у нас закончились, половцы пьют кровь лошадей, а у наших молодцев от нее заворот кишок получается. Раненые опять же…

Мстислав Старый замолчал и долго смотрел на огонь, словно в его бликах можно было увидеть ответы на свои вопросы. Князь Дубровицкий поправил повязку на раненом плече и, опираясь на меч, встал:

– Вчерашний день не вернешь, а завтрашний не увидишь… – Князь опустил голову, и перед его глазами пронеслись события последних дней. Эх, кабы можно было все вернуть назад! Князь встряхнул головой, словно прогоняя тяжелые думы.

– Ежели останемся здесь – помрем от жажды и голодухи. Ну, а остальное эти волки доделают, – Александр Глебович мотнул головой в сторону монгольского стана. – Я предлагаю пробиваться к Славутичу-батюшке. Знаю, что будет это непросто. Знаю, что многие сложат свои головушки. Но лучше сложить их в открытом бою, чем помереть голодной смертью под телегой.

Наверное, князь сказал то, о чем думали многие из сидящих вокруг костра. Даже всегда осторожный воевода Петеля на этот раз промолчал и с гордостью посмотрел на своего князя. Дружинники враз загомонили, наперебой предлагая планы скрытного передвижения к Славутичу.

– Скрытно уйти не получится, – сказал один из них. – Нужно отвлечь внимание татарвы – устроить ложный прорыв небольшого отряда, потянуть их конницу за собой. А в это время основные силы двинутся к Славутичу. Пойду, кликну доброходцев на это дело.

Но не успел он отойти от костра и пару шагов, как послышались крики дозорных:

– Моголы! Моголы! К оружию!

Тревога оказалась ложной. От реки по склону холма поднимались несколько человек. Шли они не таясь и безо всякого оружия. В руках одного из них был крест. Это был Плоскиня – воевода бродников, людишек без роду и племени, промышляющих рыбной ловлей да переправами с берега на берег караванщиков, а там – и кого придется. Мстислав Романович знал, что бродники были русичам единоверцами и в недавней битве не участвовали, но приняли сторону монголов и всячески им помогали. Рядом с воеводой бродников чинно вышагивали четверо безоружных монголов.

– Никак переговорщики пожаловали? – встрепенулся Мстислав Романович и с надеждой посмотрел на князя Дубровицкого. – Неужто все обойдется?

Он тут же приказал освободить проход для парламентеров и вышел к ним навстречу. Держа перед собой крест, Плоскиня изложил условия Субэдэя:

– Хан моголов Субэдэй велел передать русичам, что он уважает храбрых воинов и дарует всем жизнь. Великий хан обещает, что если вы сложите оружие, то ни капли княжеской крови больше не прольется. Но ваша жизнь будет стоить дорого и вам за нее придется заплатить выкуп. А пока ваши сородичи будут его собирать, великий Субэдэй приглашает ханов урусов быть его гостями.

– Красиво гутаришь, воевода, – ответил ему Мстислав Романович, с недоверием поглядывая в сторону сопровождающих Плоскиню. Узкие глазки монголов так и шныряли по сторонам, будто что-то выискивали. – Только нам неведомо – правду ты говоришь, аль брешешь, как шелудивый пес.

– Истинную правду говорю, княже. Все, что велел сказать тебе Субэдэй, передал слово в слово, – при этом Плоскиня перекрестился и поцеловал крест, который так и продолжал держать перед собой.

Среди дружинников прокатился одобрительный шум: «Не брешет Плоскиня. На святом кресте клятву дал. Ей-богу, не брешет».

Древнерусские князья поверили Субэдэю и Джэбэ. Сняв с перевязей свои мечи и вынув из-за голенищ ножи засапожные, князь Киевский Мстислав Романович Старый, князья Турово-пинские Александр и Андрей Дубровицкие направились в ставку монгольских полководцев.

Их сбили с ног и скрутили за спиной руки уже перед самим шатром Субэдэя. Монгольский полководец выполнил свое обещание – ни одной капли княжеской кровушки пролито больше не было. По его приказу всех взятых в плен древнерусских князей повалили на землю, сверху постелили деревянный настил и монгольские ханы уселись на него праздновать свою победу.

Юродивого монголы не тронули. Дали для порядка пару тумаков, пустили юшку из носа и отпустили. Плошка долго бродил по стойбищу монголов, пока, наконец, не вышел к месту пира их ханов. Выхватив из-за пояса свой деревянный меч, он раз за разом бросался на стражников, пытаясь подойти поближе. Те, смеясь, отталкивали его, били по спине ножнами своих сабель или древками копий. Упав в очередной раз на землю, Плошка заплакал от бессилия, размазывая по лицу слезы и грязь, а потом прислушался. Со стороны деревянного помоста донесся тихий стон. Потом еще один. И еще… Ему показалось, что это стонет и вздыхает сама земля русская.

Святогорская пустынь

* * *

Местность под названием «Святые Горы» на берегах Северского Донца впервые встречается в 1526 г. в «Записках о Московских делах» австрийского посла при московском дворе Сигизмунда Герберштейна, где он упоминает воинов, «… которых государь по обычаю держит там на карауле с целью разведок и удержания татарских набегов … возле места Великий Перевоз, у Святых Гор». В качестве «обители» эти места впервые названы в Государевой грамоте, датируемой 1624 г., благодаря которой за монастырем закреплялись земли и устанавливалось ежегодное содержание «братии».

Монастырь неоднократно разорялся крымскими татарами. Особенно опустошительным был их набег в 1679 г. После восстановления во второй половине XVIII в. монастырь утратил свое оборонное значение и стал духовной обителью. Приказом Екатерины II от 1788 г. монастырь был закрыт, а все его земли и имущество были подарены фавориту царицы Григорию Потемкину. Только в 1844 г. указом Николая I деятельность Святогорского монастыря была восстановлена.

После провозглашения советской власти он вновь закрывается и реорганизуется в базу отдыха для трудящихся и крестьян. В пещерах бывшего монастыря открывается антирелигиозный музей. В 1992 г. Успенский мужской монастырь возобновил свою деятельность, а в 2004 г. получил статус Лавры.

* * *

Перед тем, как потерять сознание, Фрол услышал неприятный хруст. Это хрустнул его череп под ударом железного кистеня, который в руках выросшего перед его лошадью детины казался сущей дробинкой. Перед глазами мелькнула вставшая на дыбы гнедая кобыла его попутчика и верного товарища Мишки Томилова. Теплая кровушка залила ему глаза, и в следующую минуту над его головой сомкнулись холодные воды Донца.

– Ты у этого мертвяка по карманам пошуруй – вдруг где полушка завалялась.

– Побойся Бога, братец. Не видишь разве, человек смертушку мученическую принял. Да и по всему видать – из наших он, из православных.

Фрол слышал голоса где-то очень далеко. Он вспомнил глубокий колодец, в который они с сестренкой забрались, покуда нанятые отцом работники полдничали на завалинке у хаты. Голос матушки, которая стояла совсем рядом и звала их к столу, доносился как будто с противоположного края села.

– Фролушкааааа! Нюрушкаааааа! Домооооой!

Оцепенев, они с младшей сестренкой смотрели друг на друга, боясь пошевелиться. Фрол хорошо помнил, о чем он тогда подумал: «Мы, наверное, померли, а матушка про то и не ведает».

Чьи-то цепкие руки приподняли его из воды и попытались втащить в лодку. Грудью он почувствовал твердый край долбленки, а ноги так и продолжали оставаться в воде.

– Тяжелый бугай будет. Не иначе, на казенных харчах потчуется. Не то что мы, сиротинушки… Да чего мы с ним вошкаемся? Давай спихнем в воду, пущай плывет дале.

Судя по голосу, говорил совсем молодой мужчина. Фрол попытался открыть глаза, но этого сделать ему не удалось.

– Нет, Евтихей, мы не душегубы какие. Не вишь, что ль? Крест на нем. Наш, значится, не басурманин.

Фрол почувствовал, как говоривший распахнул ворот его рубахи и просунул руку к груди. Через мгновение раздался радостный возглас:

– Живой! Ей-богу живой! Надобно его к старцу Макарию свезти. Помогай, Евтихей, мне одному не под силу будет.

После этих слов незнакомцы вцепились в его пояс и перевалили обмякшее тело в лодку. Лицо Фрола уткнулось во что-то скользкое и вонючее, а в нос ударил запах рыбы и прогнившего лыка.

– Ты смотри! – опять раздался голос молодого Евтихея. – Сума на боку у нашего мертвяка. Видать, государственный человек будет.

– Ну вот видишь! – с укоризной в голосе ответил его старший товарищ. – А ты все «нехай плывет, нехай плывет». По всему видать, доброе дело мы с тобой, Евтихей, сотворили. Зачтется не токмо перед Господом нашим, но и перед Царем Государем-батюшкой.

Потом тело Фрола закачалось на мягких волнах родного Донца, а следом его подхватили и понесли над зеленой и сочной травой-муравой. Он качался на этом ковре, пока не достиг белых облаков, клубившихся далеко у горизонта. Кто-то невидимый приподнял его тело и бережно уложил на самое большое облако. Открыв на мгновение глаза, Фрол увидел над собой черного ворона. Большая птица подняла крыло, и прохладные струи дождя мягко коснулись его лица. Еще один взмах крыльев, и горячее пламя обожгло висок Фрола так, что он вскрикнул и опять провалился в небытие.

Очнулся Фрол от холода. Спина и икры ног задубели так, как будто он всю ночь пролежал на лютом морозе. Приоткрыв глаза, он в полумраке разглядел что-то белое, окружившее его со всех сторон. «Неужто снег? Вчера вроде еще лето было», – в памяти Фрола пронеслись события вчерашнего дня.

…Спозаранку они с Мишкой Томиловым наладились порыбачить. Накануне Мишка приглядел подходящую затоку, в которой по его словам «щуки кочевряжатся, аки басурмане, поднятые на пики». Но не успели они толком и снасти приготовить, как прибежал посыльный от воеводы, который велел им обоим срочно явиться в канцелярию при полной амуниции, да еще и верхами. Зная крутой норов Цареборисовского воеводы, друзья бросились седлать коней.

В городке еще не все петухи проснулись, а в канцелярии уже вовсю кипела работа. Воевода сидел за столом и самолично разбирал бумаги, которые ему услужливо подавал думный дьяк Любим. После того, как царь-батюшка Михаил Федорович открыл особые приказы для разбора жалоб своих подданных, работы воеводам и старостам на местах прибавилось.

Переступив порог канцелярии, друзья замерли, вытянувшись, как того велит устав воинской службы, во фрунт. Мишка от усердия даже щеки надул.

– Ну, вот что, орелики, – воевода встал из-за стола и сделал несколько шагов в их сторону. – Тут из высочайшего приказу царя нашего батюшки Михаила Федоровича бумагу переслали. А писана она была сродниками[54]54
  Сродники – земляки.


[Закрыть] нашими – богомольцами с Северского Донца.

Воевода глянул в сторону дьяка и тот, взяв со стола свиток, услужливо прочитал: «Бьют челом твои богомольцы Северского Донца Успения Пречистыя Богородицы Святой черный поп Ионища, да черный диакон Германища, да старец Макарища с братией».

– Просит эта братия известно что – хлебушка ржаного, квасу хмельного да рубища льняного. – Воевода, обхватив широкой ладонью густую бороду, на минуту задумался, а потом продолжил. – Только вот, окромя ентого, извещают они царя-батюшку про то, что не токмо богомолье их запустело, а и все земли промеж Осколом и Тором обезлюдели. Что нет им жития от татарвы проклятой, что кочевья басурманские скоро из палат царских можно будет узреть.

Воевода подошел к Фролу и Мишке почти вплотную и, глядя им в глаза, спросил:

– Как такое могет быть? У нас под боком какие-то Германища и Ионища пишут нашему Государю челобитные, а мы про то и не ведаем?!

Мишка опять надул щеки, Фрол почувствовал, что его лицо стало пунцовым от стыда. Воевода говорил с такой обидой, что он почувствовал себя виноватым и за наводнение по весне, когда Оскол вышел с берегов и разрушил земляные стены городка. И этих старцев он невзлюбил сразу же – ишь, моду взяли – шастать мимо ихнего городка напрямую в белокаменную.

Не дождавшись от друзей ответа на свой вопрос, воевода вернулся к столу и взял из рук дьяка письмо.

– Нет, вы токмо послушайте, что они пишут дальше, – не скрывая возмущения, воскликнул он. «По урочищам гоняют нас татары, в полоне живот свой мучаем. Есть у нас пушчонка малая, ядерок с пяток, да с десяток зарядов к ней. Токмо не обучены мы обращению с силушкой ентою. Чтобы в басурманской вере не пропасть нам, челом бьем тебе, царь батюшка, великий государь Михаил Федорович. Не откажи в милости своей, пришли нам с пяток пищалей медных, да ведерка два дроби и пулек железных к ним. А еще выдели нам человека, к военному делу сподручного, чтобы нам с ним было жить бесстрашно и надежно».

У Фрола от этих слов заныло под ложечкой. Ему уже которую ночь подряд снился местный дурачок и попрошайка татарин Слаимка. Во сне Слаимка предлагал Фролу прокатить его за денежку на своей спине, аж до Азова. «Ну вот, кажись, накаркал, басурманская морда», – выругался про себя Фрол и искоса глянул на своего друга. Мишка перестал от усердия дуть щеки и на глазах становился больным и немощным – не то что ехать куда-то, но даже и ходить.

Воевода опять сделал несколько шагов в их сторону и, взявшись одной рукой за рукоять сабли, которая висела у него на поясе, а другую положив на плечо Мишки, сурово произнес:

– А приказ мой будет таков. Вырушайте в эти Святые Горы, найдите там богомольцев и учините им расспрос по всей строгости. Прознайте, что это за людишки. И самое главное выведайте – правду ли пишут они в своей челобитной, что татарва повадилась своих коней поить у самого перелазу на Посольской дороге[55]55
  Перелаз на Посольской дороге – брод через р. Северский Донец у современного с. Богородичного Славянского района Донецкой области.


[Закрыть]? На все про все вам четыре дня сроку. А там будем поглядеть, что с ентими старцами делать. То ли пороху дать им с пульками, то ли перцу в одно место.

С тем и выступили. Достигнув левого берега Донца, друзья гнали своих лошадей, не таясь. И только ближе к вечеру пошли украдом[56]56
  Украдом – скрытно.


[Закрыть], удалившись от реки и прижимаясь к зеленым дубравам и зарослям кустарника. К перелазу через Донец они добрались, когда в небе появились первые звезды. Решив устроить привал на ночлег уже на правом берегу реки, они смело направили своих лошадей в воду. О том, что было дальше, Фрол помнил смутно. Позади них мелькнули какие-то тени. Лошадь друга, ехавшего немного позади, стала на дыбы, и Мишка, вскинув руки, свалился в воду. В это же время рядом с Фролом возник огромного роста мужик, который взмахнул рукой. Дальше была темнота и плеск воды…

Фрол попробовал перевернуть свое замерзшее тело, но ему удалось только судорожно пошевелить рукой, а в голове зашумело так, как будто он стоял под колоколом на звоннице в день святой Богородицы. Из его груди вырвался слабый стон.

Справа от него послышался какой-то шорох. С трудом повернув в ту сторону голову, Фрол увидел гроб, сделанный из грубых досок, и копошащуюся в нем фигуру, одетую во все черное. «Ворон!» – вспомнил он свои ночные видения. Фигура, кряхтя и покашливая, выбралась из домовины и стала возиться в своем закутке. Через мгновение появился слабый огонек лучины. Фрол с интересом огляделся.

У гроба на коленях стоял старик в изношенном монашеском одеянии. Он смотрел в пол и молился перед крестом, который был вырублен на одной из стен кельи. Вокруг все было белым. «Так вот оно что, – догадался Фрол. – Пещерка вырублена в меловой скале». Он лежал на таком же меловом полу. Его тело занимало все свободное пространство крохотной пещеры, служившей монаху кельей. Под его голову, перевязанную серой от времени, но чистой тряпицей, был подложен толстый дубовый сук.

Пока он осматривался, в крохотное оконце проник серый лучик света. Монах закончил свою молитву и только после этого повернулся в сторону Фрола. Какое-то время они смотрели друг на друга. Первым не выдержал Фрол. Приподнявшись, он тихо спросил:

– Я с другом был. Что с ним?

Казалось, что монах его не услышал. Покачиваясь из стороны в сторону, старик безучастно смотрел перед собой, беззвучно шевеля губами и время от времени осеняя себя широкими крестами. Неизвестно, сколько бы еще пришлось Фролу лежать на холодном полу, но в это время за окошком раздались приглушенные голоса и хлипкая деревянная дверь со скрипом отворилась. Раздался голос, который Фрол уже где-то слышал:

– Слава Всевышнему. Отец Макарий, ну что, наш утопленник не помер еще?

Старик ничего не ответил. Взяв у пришедших туесок с водой и льняное полотенце, он закрыл перед ними дверь и принялся промывать рану на голове Фрола. Делал это старик без суеты, аккуратно, продолжая бормотать молитвы. Наконец, приложив к ране прохладные листы какого-то растения, он туго перебинтовал голову Фрола куском полотенца, собрал окровавленное тряпье и вышел из кельи. Несмотря на головокружение и тошноту, Фрол с трудом приподнялся и сел, а заглянувший в келью молодой инок помог ему перешагнуть через порог.

Обитель похожего на ворона монаха находилась в скрытом от посторонних глаз урочище – пройдешь рядом и не заметишь. Только еле заметная тропинка, ведущая к реке, говорила о том, что здесь иногда бывают люди.

– Ты, мил человек, на нашего старца не серчай, – благодушно произнес монах, пришедший вместе с молодым иноком. – Много лет назад отец Макарий принял обет молчания, покинул братию и ушел в этот скит[57]57
  Скит – место в некотором отдалении от монастыря, где жили монахи-отшельники.


[Закрыть]. Если бы не он, помер бы ты, парень, еще этой ночью. Как пить дать – помер.

После слов своего второго спасителя Фролу захотелось не только пить, но и есть. Словно прочитав его мысли, монах поставил перед ним небольшое лукошко с провизией и водой.

– Чем богаты, тем и рады. Подкрепись перед дорогой. Меня Степаном кличут. А ты кто таков, мил человек?

Фрол присел на пригорок и пододвинул к себе лукошко. «Да, небогато живут здешние богомольцы», – подумал он, доставая из лукошка ржаную лепешку и плохо мытую редьку. Запивая нехитрую снедь родниковой водой, он рассказал своим спасителям, кто он, откуда и куда направляется.

– Ишь ты, – обрадовался Степан. – Значит-таки дошла наша челобитная! До самого царя нашего батюшки дошла. Услышал нас Государь, смилостивился, раз направил сюда государственного человека.

С этими словами Степан бухнулся перед Фролом на колени и запричитал:

– Да раз такое дело, я тебя, господин хороший, до наших старцев на себе понесу. Надо будет – в телегу, как последняя скотина, впрягусь, а доставлю.

– Не нужно в телегу, – поев, Фрол почувствовал себя гораздо лучше. – Показывай дорогу до вашей пустыни. Далеко ли идти?

Монахи взяли Фрола с обеих сторон под руки, и они двинулись вдоль реки к белеющему над берегом меловому утесу. Оглянувшись на свое ночное пристанище, Фрол не удержался и спросил:

– Ну, отшельником жить в пещере – это мне понятно. Токмо зачем сразу в гроб ложиться?

– Так оно так сподручней, – хмыкнул в ответ молчавший до этого Евтихей. – Ночью в ящике теплее, чем на камне, хоть он и из мела. А ежели ненароком помрешь – так вот он я, Господи, принимай душу грешную в полной готовности и в соответствии с обрядом.

Его напарник от возмущения даже поперхнулся. Бросив Фрола, он отвесил Евтихею подзатыльник и начал креститься, как будто увидел перед собой черта.

– Гореть тебе в геенне огненной, Евтихей. Язык твой черный приведет тебя в преисподнюю, и не будет тебе прощения, и не увидишь ты кущей райских, и не познаешь радостей праведника земного.

Может быть, Фрол узнал бы еще больше о будущем грешной души Евтихея, не окажись они вскоре у подножия скалы. Меловой утес возвышался над рекой так, что казался огромным белым парусом: кажись, еще один сильный порыв ветра – и оторвется эта белоснежная глыба от земли и поплывет сначала над водной гладью Донца, а потом над полями-дубравами бескрайних степных просторов.

У Фрола, глядевшего вверх, закружилась голова и начала ныть рана под повязкой.

– Саженей[58]58
  Сажень – старая русская мера длина, равная трем аршинам (2,13 м).


[Закрыть] тридцать будет? – спросил он у провожатых, прислонившись к дереву, чтобы не упасть.

– Что ты, парень! – с хвастливыми нотками в голосе ответил ему Степан. – Почитай, сажен пятьдесят, а то и поболе. Никто ж шагами не мерял, а летать не приучены.

Слушая их разговор, Евтихей повернулся к Донцу и, приложив ладони ко рту, громко крикнул:

– Эге-ге-гей!!!

Звонкое эхо, как будто оттолкнувшись от меловой скалы, понеслось над спокойными водами Донца, то поднимаясь к голубой синеве неба, то опускаясь к изумрудной глади реки. Потревоженные криком, из прибрежных зарослей камыша поднялись ввысь и закружили над рекой стаи птиц, какая-то мелкая живность зашуршала в соседних зарослях, пытаясь укрыться от беспокойных соседей.

– Ты почто, тля болотная, озоруешь? Хош беду басурманскую накликать?

Голос раздавался откуда-то сверху. Присмотревшись, Фрол разглядел на поверхности меловой скалы черные точки окошек. Они были такими маленькими, что больше напоминали бойницы в крепости, чем окна.

– А кто это тама свое зевало раскрыл? – тут же ответил невидимому обидчику Евтихей. – Ты, что ль, Пронка?

В ответ из окошка высунулась рука с глиняным горшком, и на голову Евтихея потекли вонючие помои.

К удивлению Фрола, парень не обиделся, а весело рассмеялся, стряхнул с головы что-то липкое и погрозил кулаком в сторону утеса.

– Будя озорничать, – незлобиво произнес Степан. – Поторопимся. Отец Иона поди заждался.

Он сделал несколько шагов в сторону и скрылся в неприметной узкой расщелине. Она круто поднималась вверх и терялась в сумраке деревьев, крона которых надежно прятала от посторонних глаз проход к кельям богомольцев.

Пройдя по тайному ходу саженей десять, они вышли на ровную площадку где-то уже сбоку утеса. С интересом оглянувшись, Фрол увидел перед собой что-то вроде хозяйственного двора, где лежали нетесаные бревна, стоял целый ряд кадок, несколько разбитых ульев, а чуть в стороне на колках сушилась рыбацкая сеть. По двору важно выхаживал худой петух, рядом с которым копошилось с пяток курей. «Однако приход не из богатых будет», – подумал Фрол, снимая шапку, чтобы по привычке перекреститься перед церковью, которые хоть и маленькие, но стояли везде, где селился православный люд. Но сколько он ни вертел своей израненной головой, привычной маковки с крестом так и не увидел.

– Неужто, отрок, Господа нашего, отца Всемогущего хочешь узреть? – из тени появилась фигура монаха с деревянным посохом. – Не там ищешь, парень. В душу свою загляни, может, что и разглядишь.

Из-под низко опущенного капюшона серой от меловой пыли сутаны на Фрола смотрели черные как уголья глаза.

– В прошлом годе приходила к Святым Горам татарва, много беды в округе понаделала, а государево богомолье разорило. Вот с тех пор никак и не поднимемся. Ступай за мной.

Повернувшись, старец наклонился и исчез в нише одной из пещер. Его спасители, Степан и Евтихей, остались во дворе, а Фрол, стараясь не отстать, шагнул следом за монахом. Дневная жара сразу же сменилась прохладой, и Фрола окутала темнота. Фигура старца впереди еле угадывалась. Он старался не отстать от старца, который хорошо ориентировался в подземелье. Путешествие подземными ходами было недолгим, и вскоре они оказались в просторной пещере с округлыми сводами. В одной из стен были вырублены два окошка, из которых в пещеру проникал дневной свет. Монах остановился перед вырубленным прямо на стене изображением четырехконечного креста и перекрестился. Сняв шапку, осенил себя знамением и Фрол.

– Ты кого привел, Иона? – послышался из темного угла тихий, совсем немощный голос.

Присмотревшись, Фрол увидел сидящего на деревянной лавке еще одного старца. По всему было видно, что годами он старше Ионы и Фрола, вместе взятых. Голова старика склонилась на грудь, уткнувшись подбородком в седую и длинную бороду. Ладони с худыми узловатыми пальцами вцепились в отполированную до блеска палку, которая лежала у него на коленях. Поверх рясы было наброшено рядно, которыми обычно укрывают от холода лошадей, а ноги укутаны мешковиной. На груди старика Фрол разглядел деревянный крест, висящий на промасленной веревке.

– Это, отец Александр, государев человек, которого намедни из Донца наши иноки выловили.

Монах кивнул Фролу на еще одну лавку. Присев, он рассказал старцам историю о том, как его еще вчера вместе с Мишкой Томиловым вызвал к себе Цареборисовский воевода и какое поручение он им дал. Оба старца слушали его внимательно, не перебивая, но когда Фрол стал говорить о приключении во время переправы, отец Александр встрепенулся.

– Это что ж такое получается? Слыхивал я, что лихие людишки по ночам шишиморски[59]59
  Шишиморски (старорус.) – тайком.


[Закрыть] ходют по гумнам да по пчелникам, лошадей крадут да другую живность разную. Но чтоб людей побивать?! Да еще и на самой Посольской дороге?! Такого отродясь не бывало.

Старик с трудом поднял голову, и Фрол увидел, что вместо глаз у него черные западины.

– Сам теперя видишь, паря, что не зря мы к нашему Государю обратились. Тяжелые времена наступили для святого места. Ризы камчатые да пояса шелковые не просим мы. Просим людишек заставных[60]60
  Заставные людишки – служилые на пограничных заставах.


[Закрыть] прислать, военному делу обученных, чтобы порядок на Посольской дороге блюсти да отпор басурманам учинить.

Отец Александр говорил с трудом, то и дело останавливаясь, чтобы перевести дыхание. Вместо него продолжил старец Иона:

– В прошлом годе татарва разгулялась. На сакме[61]61
  Сакма – маршруты передвижений татарских войск в степи.


[Закрыть] пыль месяцами стояла – всё в Крым полоны из православных гоняли. Добрались и до нас. Эти нехристи считают правый берег Донца своим, и наша обитель для них, как бельмо в глазу.

Монах подошел к окну и позвал Фрола. Солнце уже перевалило за полдень, и в небе не было ни одной тучки. Выглянув в окошко, Фрол ахнул. Вроде и шли они по коридорам недолго, а забрались на такую высотень! Весь левый берег Донца лежал перед ним, как на ладони.

– Татары еще далече сакму топчут, а у нас они уже как на ладони. Только успевай дымовые костры жечь, чтобы православных о беде упредить. Вот за это они нас и невзлюбили. Налетели со стороны соляных озер, все порушили, многих иноков в полон взяли. Кто успел схорониться, тот и выжил. Старца Александра пытали дюже, глаза ему каленым железом выжгли, чтобы он им про крепость вашу Цареборисовскую сказывал. Что да как там у вас устроено.

– Так а что ж вы басурман не упредили? – не удержался Фрол и перебил старца. – У вас же здесь настоящая крепость – осаду неприятеля можно долго выдюжить.

Монах с укоризной взглянул на парня и отошел от окна вглубь кельи. Помолчав какое-то время, сказал:

– Так-то оно, может, и так… Токмо без воды в пещерах мы еще какое-то время выдюжим, а вот как без военного снаряжения обойтись? Да мы и пищалей в руках отродясь не держали… Ну, разве что рогатинами помахать во славу Отчизны еще сподобимся.

– Какими рогатинами? – опять не удержался Фрол. – Вы же в грамоте писали, что и пушчонка у вас имеется, и заряды к ней?

– Так, а я об чем гутарю? Пушчонка не рогатина, – уже с обидой ответил ему монах.

И тут вновь заговорил старец Александр:

– Будет болтать, Иона. Покажи служивому, что у нас из оружия имеется. Пусть определит – годно ли оно для дела, да кого-то из братии пусть обучит обращению с ним.

Весь оставшийся день Фрол со своими помощниками Степаном и Евтихеем занимались ревизией имевшегося у богомольцев вооружения. Старики не обманули – пушчонка действительно у них имелась. Фрол сразу понял, что эта маленькая вьючная пушка предназначена для короткого боя и легко может переноситься на руках с одного места на другое. В отдельной келье хранился небольшой запас ядер и зарядов. Что особо обрадовало Фрола, так это сухость этой пещерки – значит, и порох должен быть сухим. «Надобно станину к этой пушчонке смастырить, чтобы при отдаче никому ребра не поломала», – строил в уме планы Фрол. «Да и пальнуть пару раз, для пущей надеги, не помешало бы».

На следующее утро, объяснив монаху, который умел держать в руках топор, как сделать станину для мортирки, он со своими помощниками решил осмотреть окрестности. Фрол еще вчера, глядя вниз из окошка пещерной церкви, сообразил, что наиболее уязвима обитель со стороны нижнего течения Донца. Именно оттуда, со стороны соляных озер, поднимаясь вверх по течению реки, и приходили всегда татары.

С этой стороны склоны меловых круч были не такими крутыми, а изрезавшие их урочища – не такими глубокими. И самое главное, что разглядел Фрол, – вдоль реки тянулась ровная полоса берега, не поросшая лесом.

– Да здесь шестерка лошадей легко в ряд пройдет! – объяснял открывшуюся им диспозицию Фрол. – Вот она, дырка в нашем кармане.

Степан и Евтихей, может, слова «диспозиция» и не поняли, но про шестерку лошадей смекнули сразу. Оглядевшись вокруг, Степан предложил «залатать дырку в кармане» с помощью обычной в крестьянском деле зарубы – перекрыть дорогу к обители завалом из деревьев.

– Токмо деревья валить будете не сразу, – учил своих подопечных Фрол. – Нужно их подрубить, а на дорогу валить по сигналу или знаку какому.

Все свои соображения он вечером доложил старцам – Ионе и Александру. Их беседа проходила все в той же пещерной церкви, которую отец Александр в последнее время из-за своей немощи не покидал вовсе.

– О военных надобностях ты, как человек государственный, расскажешь своему воеводе сам, – обратился к Фролу старец Иона. – Но, окромя этого, мы подготовили прошение на выделение для нужд обители вещей, без которых службу в церкви вести никак нельзя. Для живота своего ничего не просим, дайте евангелие толковое печатное, апостол служебный, кадило медное, сосуды оловянные, ризы и стихари[62]62
  Ризы и стихари – облачение священнослужителей.


[Закрыть]. Ну, а ежели кормовых денег на пропитание братии выделят – будем просить Господа Бога о здравии наших благодетелей и денно и нощно.

Старец протянул Фролу писанную ими грамоту и спросил:

– Когда выступать думаешь?

– Да хоть завтра утром, – не задумываясь, ответил Фрол. – Только вот боязно мне за вас – а ну как татары прискачут? Вы ж тут как малые дети.

– Не прискачут, – уверенно ответил Иона. – Летом в степи жарко, а вот к осени, когда жара спадет, а окрестный люд выйдет в поля урожай собирать, вот тогда они и нагрянут. Этот народец – не любитель в городах воевать, им степное раздолье больше по душе. Уж мы-то их повадки знаем.

Лошадей в обители отродясь не было, поэтому в обратную дорогу Фрол отправился пешком. Только одного его старцы не отпустили. Дали ему в друзья Степана и Евтихея. Когда проходили мимо скита старца Макария, Фрол заглянул в памятную для него пещерку. Только старца там не оказалось.

– Кто его знает, где этого отшельника искать, – пожал плечами Евтихей. – Может, где в лесу травы да коренья собирает, а может, рыбу ловит себе на пропитание. Главное, что в гробу его нет. Значит, живой, и слава Богу. Хороший дед, тихий. Если близко не подходить.