Текст книги "Три смерти Ивана Громака"

2

В мае 1941-го Ивану Громаку исполнилось семнадцать.

Приёмные отцы – Алексей Матвеевич и Николай Фомич – по такому поводу скинулись и купили ему наручные часы, мгновенно ставшие объектом белой зависти всех учеников старейшей в Севастополе школы имени Константина Дмитриевича Ушинского, посещать которую по возвращении из Николаева опять взялся Иван.

Впрочем, на носу были каникулы и долго дразнить сверстников ему не пришлось…

Лето!

Такое долгожданное, такое желанное!

Вода, солнце – что ещё надобно для счастливой жизни?

Ах да! Немного духовной пищи.

Её Громак, как и прежде, черпал в книгах из богатой библиотеки Алексея Матвеевича Гущина, которая, кстати, пополнялась свежими экземплярами после каждого очередного схода владельца-книголюба на берег.

Тогда-то и появились у юноши новые любимые писатели.

Как ни странно, непременно имевшие самое непосредственное отношение к Черноморскому региону.

Владимир Афанасьевич Обручев, с 1918 по 1919 год профессор Таврического университета в Симферополе; одесситы Илья Ильф и Евгений Петров; родившийся в Елисаветграде, но с 1902 года живший в той же южной Пальмире Юрий Карлович Олеша.

Оружейник Просперо и воздушный гимнаст Тибул[18]18
  Главные герои самого знаменитого произведения Юрия Олеши – известной сказки «Три толстяка».


[Закрыть], правда, не могли жить долго под водой, как беляевский Ихтиандр, но были очень похожи на него своими внутренними качествами: отчаянной смелостью, честностью, человечностью, бескомпромиссностью, извечным стремлением к справедливости…

А вот образ Остапа Бендера оставил в душе Громака двоякие, можно сказать противоречивые, чувства.

С одной стороны – наш человек: не жадный (даже, пожалуй, щедрый!), справедливый, дружелюбный, остроумный, шустрый, быстро отходчивый; а с другой – как не крути – жулик, авантюрист, мошенник!

Таким псевдогероям не должно быть места в передовой советской литературе!

Как такое только в печать могли пропустить?

* * *

Принято считать, что Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 года в четыре часа утра.

Но мало кто знает о том, что первые авиабомбы враг сбросил на Севастополь уже в 3 часа 13 минут. Досталось многим гражданским объектам, в том числе и родной школе Громака! Хорошо, что короткой летней ночью там никого не было.

Однако одна из бомб разорвалась в районе улицы Подгорной, убив 20 мирных жителей города…

Тогда же в акваторию бухты, где стоял в том числе и «Красный Кавказ», легли первые немецкие мины, имевшие целью воспрепятствовать выходу советской эскадры в открытое море.

Помимо прочего, как вскоре удалось выяснить нашим военным специалистам, противник применил и новый вид оружия: неконтактные донные магнитные мины, которые взрывались под воздействием проходивших над ними судов. Таким образом германское командование рассчитывало полностью закупорить главную базу Черноморского флота, а затем уничтожить все корабли ударами бомбардировочной авиации.

Но на каждый яд есть своё противоядие…

Его быстро нашли моряки из Дивизии охраны водного района. На большой скорости их катера проходили над местами, где было отмечено падение мин, и сбрасывали глубинные бомбы, от взрыва которых вражеские боеприпасы детонировали и взрывались.

Но и этот хитрый метод, к сожалению, не был абсолютно надежным.

Потери в технике и людях быстро росли.

Вечером 22 июня погиб буксир СП-12, через два дня – 25-тонный плавучий кран, затем – эсминец «Быстрый»…

Алексей Матвеевич прекрасно осознавал, что вскоре многих его подчинённых тоже ждёт тяжелейшая схватка со смертью, и всё чаще стал задумываться о том, как бы оградить от неё своего юного помощника.

В конце июня между ними состоялся серьёзный длительный разговор.

– Воспитанник экипажа крейсера «Красный Кавказ» Громак по вашему приказанию прибыл! – одним махом выпалил морячок (юнгами таких, как он, называли пока ещё неофициально, вне строгих уставных отношений).

– Как дела, Ванюшка? – поинтересовался Гущин.

Такое обращение не сулило ничего хорошего… Обычно командир называл его братцем или сынком в зависимости от настроения…

– Полный порядок! – натужно улыбнулся юнга, явно ожидавший какой-то пакости. И его худшие опасения начали моментально подтверждаться.

– Всё. Списываю тебя на берег! – Гущин рубанул ладонью воздух, тем самым демонстрируя свою неуверенность в правильности принимаемого решения.

– Это почему же? – возмутился Иван.

– Небось страшно погибать в семнадцать лет? Когда вся жизнь впереди…

Иван насупился:

– Это моё личное дело, когда отдавать концы, товарищ командир! Да и не собираюсь я отдавать богу свою душу, по крайней мере без боя.

– Ну твоего согласия он едва ли спросит… Хочешь не хочешь. Рано – не рано. Пришла беда – отворяй ворота, – непонятно ответил Алексей Матвеевич.

– Какие ворота? О чём вы, товарищ командир? – непонимающе посмотрел на него Громак.

– Так… Отставить. И не рассусоливать… вслух! Пакуй вещички – да бегом к мамке.

– Ну что вы понимаете, товарищ капитан второго ранга? – взмолился Иван. – Нельзя мне до дому, кровь из носу – нельзя! – И слукавил: – Не ждут меня там, даже на письма не отвечают.

– Отставить, товарищ воспитанник!

– А как же «одна семья»? Товарищ командир, отец родной, поймите же наконец: они меня в детдом специально сдали, чтоб не был обузой. Ни разу за три года не проведали…

– Время такое было. Голод.

Но Громак не собирался сдаваться:

– Как же теперь без вас, без Фомича, без экипажа? Оставьте меня на корабле, пожалуйста, в любой должности, на любом положении… Я верой-правдой Отечеству, вам лично…

– Знаю, сынок, ты не подведёшь. И поэтому доверяю тебе больше, чем кому бы то ни было другому. Но поделать ничего не могу – ночью пришёл приказ наркома: всех воспитанников, возрастом до 18 лет, немедленно отправить по домам! – пояснил капитан.

И это была чистая правда!

– Батя… – пустил слезу Громак, пытаясь надавить на жалость.

И, как ни странно, у него получилось!

– Ладно, будем дожидаться разъяснений, – устало махнул рукой Гущин и, опустив её на голову Ванюшки, нежно потрепал густые волосы. – Останешься пока – на месяц; а дальше посмотрим…

– Есть, товарищ командир.

– Ну иди уже, иди, бесёнок, а то я передумаю!

– Спасибо, Алексей Матвеевич! Вам не придётся сожалеть о принятом решении. Никогда. Гарантирую!

– Кр-ругом! – улыбаясь во весь рот, «строго» рявкнул Гущин. – Шагом – марш!

3

Как мы уже знаем, в первые дни войны экипаж крейсера «Красный Кавказ» в основном был занят постановкой мин.

Часто – совместно с «Червонной Украиной», – кораблём, на котором держал флаг командир бригады крейсеров Черноморского флота капитан 1-го ранга Сергей Георгиевич Горшков.

Вскоре после того, как это задание было полностью выполнено, Военный Совет флота принял решение перебазировать часть эскадры в Новороссийск.

Вместе с уже упомянутыми кораблями на новую базу ушли эсминцы «Сообразительный», «Способный» и «Смышлёный».

Тем временем срок, отведённый Гущиным самому себе и подчинённым на ожидание разъяснений приказа народного комиссара Военно-морского флота СССР о немедленном списании на берег несовершеннолетних воспитанников экипажей кораблей, быстро подошёл к концу.

И вопрос, однажды уже поставленный ребром, встал с новой силой!

Никаких аргументов в пользу дальнейшего нахождения на флотской службе у Громака за прошедшее время так и не нашлось.

И командир в тот день был не очень сговорчив.

– Это не просьба, это приказ! – устало пробубнил он, в последний раз прижимая к себе юнгу. – Надеюсь, ещё свидимся, сынок…

4

Все составы: и пассажирские, и товарные – практически под завязку были забиты людьми, желающими отправиться куда угодно – лишь бы в восточном либо северном направлении.

Хотя ни о какой панике не могло быть и речи.

Только вонь, пот, крики, стоны, ругань…

Однако хорошо тренированного молодого человека, ранее не раз путешествовавшего зайцем по Стране Советов и прекрасно осведомлённого обо всех секретах железнодорожников, трудно завести в безвыходное положение.

В крайнем случае он и на крыше вагона уедет.

Теплынь! Лето!

Впрочем, ближе к ночи Ивану повезло: освободилась одна из верхних полок. Громак ловко подтянулся и забросил на неё свои ноги. После чего скрутился калачиком и мгновенно уснул.

А утром, проснувшись, обнаружил, что его давно опустевший вагон стоит на запасном пути станции Мелитополь и никуда дальше не идёт!

Неспешно собрав нехитрые пожитки, юноша вышел на перрон, потянулся, почесал нос и побрёл, куда глаза глядят.

Начинать жизнь с нуля для него было не впервой!

Обычное, можно сказать, дело…

* * *

У входа в военкомат толпилось несколько десятков ребят приблизительно одного с Иваном возраста. Нет, по правде сказать, девчонки среди них тоже попадались, но крайне редко, а вот мужчин старше сорока, да что там сорока – старше тридцати лет – практически не было.

Может быть, один-два.

«Хвост» этой странной очереди скрывался за ближайшим, как говорят в Украине, рогом, то есть углом, и Громак решил проверить, как далеко он протянулся.

Как выяснилось – не очень, лишь на несколько метров.

Крайним оказался прыщавый паренёк лет шестнадцати-семнадцати с полупустым «сидором»[19]19
  Так ласково в народе называли вещмешок образца 1889 года, взятый на снабжение РККА накануне ВОВ.


[Закрыть] за узкими, не слишком развитыми (хиловатыми – как отметил про себя отличник ГТО) плечами. Вчерашний юнга молча пристроился за ним и принялся жевать пироги (Николай Фомич, как всегда, не поскупился – хватило на всю неблизкую дорогу и ещё осталось!).

Юноша обернулся, смерил возможного конкурента пренебрежительным взглядом, и громко пробасил, пытаясь, видимо, таким образом, добавить себе веса и лет:

– Слышь, земеля, у тебя, часом[20]20
  Часом (дословно: временем, по смыслу) – случайно (укр.).


[Закрыть], табачку не найдётся?

– Нет, – равнодушно бросил Иван. – Ни случайно, ни намеренно… Сам не балуюсь, и тебе, братец, не советую.

– Куренье – вред, куренье – яд, а я курю и очень рад, – философски заметил новый знакомый, протягивая тонкую, явно не знавшую тяжёлого физического труда ладошку. – Давай знакомиться: Коля. Заяц[21]21
  На самом деле фамилия писалась на украинский манер – Заець; да простят меня наследники этого геройского парня, если что не так. – С.Б.


[Закрыть].

– Заяц?… – удивился Иван. – Погремуха или фамилия?

– Фамилия… – И полубопытствовал: – А погремуха – это кличка?

– Кличка у собаки, – скривился Громак. – Прозвище.

– Блатной? – прищурился новый знакомец.

– Нет, – признался Иван. – Так… Беспризорничал немного в одной полууголовной компании… Вот и поднахватался.

– А якорь на руке, тельняшка? – не отставал от него Коля.

– Это память о славной юности, прошедшей на советском военном флоте, – широко улыбнулся Громак.

– Бреши, да не завирайся! – не поверил ему парнишка.

– На вот, взгляни! – Лихой «мореман» торжественно развернул воинское предписание за подписью командира корабля.

– «Иван Громак, воспитанник экипажа», – без запинки прочитал неразборчивый текст Заяц. – Ух ты, да! Плавал, значит?

– Плавает дерьмо. А я ходил по морю, – значительно пояснил Иван.

– Списан на берег… Это что же, позавчера?

– Так точно!

– Выходит, ты и повоевать успел?

– Да. Участвовал в постановке минных полей с двадцать второго по двадцать девятое июня тысяча девятьсот сорок первого года.

– Вот это да! – Николай с нескрываемым уважением посмотрел на Ивана и попросил: – Можно, я тебя, Иван, держаться буду?

– Держись, Колян, – разрешил Громак и заверил: – Со мной не пропадёшь.

– Я это с первой секунды нашего знакомства почувствовал. Надёжный ты. Настоящий!

– А то! – задрал нос Иван.

* * *

Тяжёлая дверь военкомата распахнулась в тот момент, когда возле неё оставалось всего несколько человек во главе с нашими героями.

– Всё. На сегодня – последний! – устало обронил немолодой мужчина в красноармейской форме. – Фамилия?

– Заяц.

– Проходи. Остальные – завтра…

– Э, дяденька, мне одному никак нельзя! – неожиданно по-детски «запричитал» Николай, кивая на своего новоявленного приятеля. – Мы с Иваном – неразлейвода, два лепших друга, ещё с первого дня войны поклявшихся вместе бить фашистов…

– Ладно, – поморщился военный. – Не зареви часом… Кто там с тобой?

– Громак, товарищ сержант! – отчеканил Иван.

– Разбираешься в званиях?

– Так точно! Служил на флоте. Имею боевой опыт.

– Серьёзно? – похоже, не очень то и поверил ему военный.

– Серьёзней не бывает. Воспитанник экипажа крейсера «Красный Кавказ». Участвовал в переходе Военно-морских сил Черноморского флота из Севастополя в Новороссийск.

– Ого! Комсомолец?

– Комсорг класса.

– Похвально! Такие нам нужны. Проходи…

– А как же я, товарищ сержант?

Заяц с такой мольбой глядел в глаза работника военкомата, по всем приметам годящегося ему в отцы, что тот не выдержал и сжалился:

– Ладно. Давай… Определим тебя в резерв. Пока… Дело, как говорится, нужное. Если кто-то отпадёт по каким-либо показателям – будешь первым кандидатом в доблестные красные воины.

– Спасибо! – обрадовался Колян.

– Есть.

– Что «есть», товарищ сержант?

– Надо отвечать: «Есть!» Учись у своего кореша!

– У кого?

– Тьфу на вас, детвора!.. – махнул рукой сержант. – Давайте быстрее ко второму столу. Рабочий день заканчивается, а нам ещё бумаги до ночи писать…

5

Иван мечтал о фронте. Даже собирался исправить дату рождения в сопроводительных документах. Всего-то навсего одну – последнюю – цифру! Но и этого делать не пришлось, ибо в часть, формируемую в Мелитополе, набирали только малолетних мальчишек – по шестнадцать-семнадцать лет. Впрочем, бросать их сразу в бой никто не собирался. Пока…

38-й отдельный добровольческий инженерный комсомольский полк пытались сформировать сначала в Виннице, затем в Николаеве, где, как вы, должно быть, помните, крейсер «Красный Кавказ» проходил плановый ремонт, но враг – коварный, хорошо обученный, набравшийся опыта в Западной Европе, – слишком быстро двигался на восток, и дальнейший призыв новобранцев командование решило перенести в считавшуюся пока удалённой от фронта Запорожскую область.

А тут как раз и Громак вернулся в родные пенаты.

То ли на радость, то ли на свою беду.

* * *

Следующий этап набора добровольцев 1924–1925 годов рождения проходил на сборном пункте в городке Красноармейске Донецкой области, куда в начале сентября только из родной Новоалексеевки прибыло 38 лучших комсомольцев.

Многих из них Иван не смог даже узнать – столько лет прошло!

Но все были свои, родные люди!

Браилко, Коваленко, Панченко, Терещенко, Тараненко, Гавриленко, Лазаренко, Сидоренко и… Вот она – «русская экспансия»! – Усов. Кстати, тоже Иван!

С кем-то он ходил на рыбалку, с кем-то просто гонял по степи, играя то в салки, то в «казаков-разбойников», то в «войнушку»…

Всё, доигрались…

Теперь придётся воевать по-настоящему!

Однако парни не унывали. Ближайшее будущее виделось им не как многолетнее беспощадное кровавое месиво, а как небольшое героическое приключение, весьма прозаическое и обыденное.

Не может же наша победоносная Красная армия всё время отступать! Вот только соберётся с силами – и ка-ак даст!

* * *

Сметая всё на своём пути, страшный, наглый, жестокий враг рвался на Донбасс. Военная промышленность Третьего рейха испытывала растущую потребность в сырьевых ресурсах, которых практически не осталось в порабощённой Европе, а здесь добывалось 60 % угля и выплавлялось 50 % советской стали!

Естественно, фашисты мечтали захватить заводы и шахты в рабочем состоянии и поэтому не слишком усердствовали с авиабомбёжкой промышленных центров. Но, по сути дела, все важнейшие предприятия уже успели эвакуировать за Урал.

29 сентября войска группы армий Юг противника (17-я, 11-я, 3-я румынские армии, 4-й воздушный флот, 1-я танковая группа – чуть позже, с 6 октября, её начнут именовать 1-й танковой армией) под командованием прославившегося ещё в Первую мировую войну немолодого уже генерал-фельдмаршала Карла Рундштедта (десять месяцев назад ему исполнилось 65 лет) прорвали нашу оборону и, разбив красные войска в районе Бердянска (к тому времени уже переименованного в Осипенко – о рекордах советской лётчицы, уроженки здешних мест мы уже вспоминали), устремилась в направлении Ростова и Артёмовска.

Харцизск, в районе которого комсомольцы-добровольцы выполняли своё первое боевое задание по минированию местности, ещё держался. Падёт он только 23 октября 1941 года…

Командовал полком в ту пору Михаил Александрович Насонов, военный инженер, толковый, опытный специалист, отпраздновавший в начале 1941 года свой сорокалетний юбилей. Естественно, что мальчишки-бойцы за глаза называли старого служаку просто Батей.

Тот в ответ часто позволял себе обращаться к подчинённым не по званиям, как того требует Устав, а как к родным детям.

Фраза: «Ну-ка, поди сюда, сынок» – стала визитной карточкой подполковника. Заслышав её, каждый юный боец неизменно проникался глубокой симпатией и неподдельным уважением к своему командиру и старался в точности выполнить все его распоряжения и приказы.

А ещё…

Командование считало Насонова настоящим психологом, дипломатом. И на самом деле это был воистину мудрый, вежливый, хорошо образованный – и в техническом, и в гуманитарном плане – командир, лишённый вредных привычек. Он не пил и не курил; взвешивал каждое слово, до конца просчитывал последствия всех своих решений и в то же время оставался простым, доступным, справедливым, честным, – настоящим отцом-наставником для юных подчинённых. Батей. И одновременно старшим другом. Мужиком. Таким же, по сути, сорванцом, как и большинство парней в бригаде: сильным, отчаянным, всегда спортивным, подтянутым. А когда надо – и чутким, и романтичным, и даже немного сентиментальным.

Именно такого командира командование долго подыскивало для первой комсомольской!

И, как показали дальнейшие события, ничуть не ошиблось в своём выборе…

* * *

В начале октября новобранцев привели к присяге. После чего полк начал организованно отступать в направлении Горловка – Дебальцево – станица Кондрашовская.

И во время перехода впервые угодил под массированный авиаудар врага!

«У многих глаза слезами заливались, и мы шепотом вспоминали родных мам», – много лет спустя напишет участник тех событий, уже упомянутый Василий Иванович Панченко.

А Громак даже не станет прятаться!

Более того, опустившись на одно колено посреди голой степи, начнёт бить из винтовки по заходящему на очередной вираж самолёту с крестом на фюзеляже.

И при этом не получит ни одной царапины.

«Заговорённый, что ли?» – отметит про себя тогда ещё ротный – капитан Фёдор Наумович[22]22
  По другим данным – Михайлович.


[Закрыть] Белоконь, тоже украинец (из Харькова), который в ближайшем будущем «вырастет» до командира батальона.

А пока…

Предав земле тела погибших товарищей, уставшие, потрёпанные войной юнцы продолжили свой унылый путь по вязкой осенней грязи в юго-восточном направлении, всё дальше и дальше удаляясь от родных мест…

Но история имеет свойство повторяться.

И они снова вернутся на Донбасс – в результате слаженных действий советских войск, вошедших в анналы военной науки под названием «Ростовская наступательная операция 1941 года».

Сколько мин будет обезврежено за это короткое время, сколько наведено мостов и переправ, сколько друзей навсегда потеряно…

6

В мае 1942 года, когда бойцы 38-го отдельного добровольческого инженерного комсомольского полка ещё дислоцировались на родной земле, к ним в гости нагрянул целый десант деятелей украинской культуры. Среди них были Петро Панч, Дмитро Косарик, Микола Нагнибеда, Михаил Тардов и уроженец Хмельничины, автор российского текста гимна Коминтерна Илья Френкель, ещё не написавший главной, пожалуй, песни своей жизни «О друзьях-товарищах», которую все мы знаем по первым словам куплета: «Давай закурим…»

Петро Панч, в то время главный редактор литературного отдела работающей в Москве радиостанции «Радянська Україна», сказал тогда комсомольцам:

– Все, что сделали вы для освобождения родной советской земли, никогда не забудет народ и в песнях, в летописях, в сказаниях унесет ваши имена в глубь веков, унесет как самое священное, что только может унести человек.

Уезжая, Френкель пообещал ребятам, что посвятит их полку целую поэму, и в конце концов слово своё сдержал!

7

Контрнаступление Южного фронта имело оглушительный, но всё же временный успех. И в конце февраля 1942 года 38-й отдельный добровольческий комсомольский инженерный полк, действовавший в полосе 18-й армии, был вынужден снова отступать под сокрушительными массированными ударами «превосходящих сил противника», как говорилось в с каждым днём всё более печальных сводках Информбюро.

На этот раз далеко позади остались не только Донбасс, родная Украина, но и Краснодарский край, и российский Кавказ. Только оказавшись в Грузии, ребятам, наконец-то, удалось перевести дыхание.

Там, вдали от цивилизации, в окружённом великолепными горными лесами кахетинском то ли городке, то ли посёлке, то ли селе Хашми, знаменитом своими фруктовыми садами и целебными травами, они проведут несколько прекрасных месяцев, насыщенных боевой и политической подготовкой, чтобы уже в конце 1942 года начать обратный путь.

Нет, покамест ещё, не к родному дому. Не на Украину.

А к сердцу великой Советской Родины – Москве.

Теперь уже под другим наименованием: 64-я комсомольская инженерно-сапёрная бригада РГК. Но ещё с прежним командным составом.