Текст книги "Предательство. Последние дни 2011 года"

Как всегда, подумал Сергей Георгиевич, две стороны и два мнения. Правда всплывет лет через двадцать пять, когда острота вопроса перестанет интересовать кого-нибудь. Жизненный опыт Сергея Георгиевича показывал, что люди власти через несколько лет после ухода из политики или экономики становились обладателями богатств, которое на несколько порядков превосходили все их декларации о доходе взятые вместе.

Бог с ними, решил Сергей Георгиевич, лучше обратить внимание на дорогу.

* * *

– Смотри на дорогу, – сделал замечание отец.

Вова, муж сестры Жанны, спокойно отнесся к этому. В зеркале заднего вида он видел лицо Сергея, который сидел на заднем сиденье и улыбался. Реплики «держи руль» в момент, когда Вова снимал одну руку с руля, «смотри вперед», когда разговаривал с кем-то из пассажиров, были традиционными. Они преследовали Вову во время всех поездок, когда он подвозил своего тестя.

Летним вечером Сергей был в гостях у Вовы и Жанны. Жанна собралась приготовить хинкали, а мужчины решили съездить за разливным пивом. Пиво брали в торговом киоске, расположенном в непосредственной близости от пивного завода. В жаркие летние дни огромный конвейер автомашин подъезжающих и отъезжающих любителей пива обслуживался тремя продавцами. Каждый из них распоряжался двумя-тремя кранами, подсоединенными к резервуару на территории завода. Обычно за пивом приезжали со своей стеклянной тарой – бутылью емкостью десять или двадцать литров в зависимости от компании и жажды ее участников. Появление покупателя с меньшей тарой не приветствовалось, продавцы не скрывали своего раздражения из-за того, что приходилось подолгу ждать, чтобы усела пена.

– Ну как, холодное? – спросил Вова, когда Сергей сел на переднее сиденье и зажал ногами десятилитровую бутыль с пивом, чтобы она не тряслась во время движения.

– Холодное не то слово, считай, ледяное.

По дороге они разговаривали, и Вова иногда оборачивался к Сергею. Сергей решил воспользоваться ситуацией и подколоть Вову:

– Вова, смотри на дорогу и держи руль.

Вова засмеялся.

– Не пойму, больше двадцати лет ежедневно за рулем и без аварий, а твой отец все боится, не доверяет?

– Конечно, доверяет и не боится. Я думаю, это ответственность. Он глава семьи и переживает за всех нас. Все просто. Даже очень.

Осторожно войдя в квартиру с бутылью пива, Сергей ощутил приятный запах готовых хинкали и услышал громкий смех соседей, которых Жанна пригласила. Это было обычным делом, но Вова обрадовался:

– Хорошо, что пришли. Есть кому пить пиво.

– А что ты переживаешь? Твоя норма пол-литра, основная нагрузка, как всегда, легла бы на меня. Это мне надо было переживать.

– Ладно, не изображай из себя Геракла.

Жанна, хотя и была занята соседями, с улыбкой смотрела на мужа и брата. Они добродушно подкалывали друг друга, но почти за пятнадцать лет ее супружеской жизни ни разу не только не поругались, но и не обидели друг друга.

* * *

Изредка, это почувствовал Сергей Георгиевич, Маша поглядывала на него. Когда она в очередной раз обратила свой взор на него, он спросил:

– Что-то не так?

Маша засмущалась, потом собралась с духом и спросила:

– Если спрошу, не обидитесь?

– Обещаю. Хочешь, скажу, как говорили в детстве: «Клянусь мамой».

Последняя реплика подбодрила Машу, она чуть-чуть улыбнулась, набралась смелости и решилась спросить:

– Олег Борисович немного учит меня водить машину. Он всегда твердит, что руки на руле должны соответствовать положению стрелок часов «без десяти два». А Вы…

– А у меня соответствуют положению «без двадцати пяти два», – подхватил разговор Сергей Георгиевич. – И левая рука вывернута – это бравада, осталась от молодости. Должен признать, что учат тебя правильно. Но, обрати внимание, до входа в поворот, в условиях сложного движения – я меняю положение рук, и они правильно расположены на руле. Безопасность превыше пижонства. От дурных привычек трудно отвыкать, а они у меня, как у обычного человека, есть, и их немало. Но я умело их прячу.

Сказав последнюю фразу, Сергей Георгиевич улыбнулся. Маша совсем не ожидала, что он – «интересный человек», как определил Олег Борисович – может говорить о себе просто и с большой долей иронии. Это ее поразило, она поняла, что с ним можно говорить обо всем.

– Привычки к нам цепляются, а знания приобретаются. Только понимание жизни приходит с годами. Мудрость, Маша, подобна вину и коньяку – настаивается в бочке времени, – сделал вывод Сергей Георгиевич.

– Мудрость – это жизненный опыт?

– Мудрость и опыт – разные понятия или категории, не знаю, как правильней определить, я не философ. Не всякий человек, имея жизненный опыт, может быть мудрым. Опыт – это необходимое условие для мудрости, но не достаточное.

– Молодой человек не может быть мудрым? – проявляла интерес к разговору Маша.

– Нет. Он может быть очень-очень умным, очень знающим, образованным и так далее, но мудрым не может быть. Для этого нужно время. Мудрость – прерогатива времени, можно сказать, старости.

После небольшой паузы Сергей Георгиевич признался:

– Я никогда не рассказывал о том, что я думаю о смерти отца. С годами на многие вещи я стал смотреть иначе. Он умирал в мае 1980 года. Прошло более тридцати лет, а я часто возвращаюсь к тому дню… Вечером, после работы, я пришел в больницу, мама с сестрой уже были там. Не знаю почему, но я понял, что это последний день. Сестру я смог отправить домой, а мама осталась. Очевидно, и это естественно, что она тоже почувствовала что-то неладное… Было очень тихо, тяжелые свинцовые тучи бесшумно надвигались, предвещая грозу. Ночью на город обрушился сумасшедший поток воды, гроза была необычной, такие молнии я не видел, небо светилось. Может быть, мне так показалось.

Сергей Георгиевич неожиданно замолчал. Ему надоело плестись за машиной с восклицательным знаком на заднем стекле, он с ускорением резко обошел ее. Может быть, он это сделал специально, чтобы сделать паузу. Заняв привычную для него вторую полосу, он продолжил:

– Через час или два он умер. С ним в этот момент были я и мама. Кажется, все правильно. Любимые жена и сын рядом. Прошло тридцать лет, теперь, когда я, как мне кажется, стал немного мудрее, думаю, что я допустил ошибку. Мне надо было их оставить наедине.

– Как оставить женщину наедине с умирающим мужем? – удивленно спросила Маша.

– Моя мама очень сильный человек, ей поддержка не нужна была. Я отвлекал отца. Думаю, что он прощался с ней. При всей его любви ко мне он оставлял ее одну. Им было что вспомнить, а времени было мало. И я отвлекал. Понимаешь, Маша, с годами учишься понимать жизнь, ее суть. Умирающий человек прощается с прошлым. Он не может прощаться с будущим, которого он не видел. В этом суть смерти. Поэтому, уже будучи седым, я понимаю, что тогда я должен был выйти.

Сергей Георгиевич замолчал. Маша ничего не говорила и не спрашивала. Это было для нее неожиданно, сложно. Какое-то время они ехали, погрузившись в собственные мысли.

– Ты спросила, может ли молодой быть мудрым? – неожиданно вернулся к теме Сергей Георгиевич. – Старый и молодой человек по-разному смотрят на смерть, а смерть – ключевое звено к определению жизни. Молодежь не думает о смерти, даже если ее видит. Старики думают о ней, даже если ее не видят. Поэтому я думаю, что молодой человек не может быть мудрецом. Может быть, я ошибаюсь.

Разговор неожиданно прекратился. Грустная тема, подумал Сергей Георгиевич, не стоило Машу погружать в нее. Включил музыку, посмотрел на нее и улыбнулся.

* * *

В начале четвертого утра состояние отца значительно ухудшилось. Через несколько минут Сергей Георгиевич понял, что он умер, но ничего не сказал матери, вышел в коридор и направился к дежурному врачу. Мрачное освещение коридора соответствовало ситуации, усугубляя переживания по поводу того, что необходимо сообщить матери о смерти. Дежурный врач долго не мог проснуться, потом, всем своим видом показывая свое недовольство, направился в палату.

Подойдя к кровати, врач заглянул в ящик прикроватной тумбочки, где хранились очень дорогие импортные антибиотики, которые Сергей Георгиевич приобретал на черном рынке лекарств. Такой подпольный рынок почти открыто функционировал на улице Леселидзе в старом районе Тбилиси – Майдане, только милиция ничего не знала и не могла его раскрыть.

– Он умер, – без всякой подготовки, не говоря уже о сочувствии, произнес врач, проверив пульс. – Вы можете оставить лекарства? Они пригодятся другим.

Сергей Георгиевич готов был взорваться и поставить на место хама, но присутствие мамы, отца, тело которого не остыло, удержали его, и он зло посмотрел на врача.

– Об этом поговорим после. Что надо делать?

– Придут санитары и отвезут тело в морг.

– Когда санитары увезут тело, тогда и поговорим о лекарствах, – раздраженно сказал Сергей Георгиевич.

Сергей Георгиевич обнял мать. В такую рань ждать санитаров пришлось бы очень долго. Только реальная стоимость лекарств могла ускорить их появление.

– Мама, давай выйдем в коридор.

– Нет, я посижу рядом с ним.

Через несколько минут вернулся врач и санитар с тележкой. Сергей Георгиевич, выйдя с мамой в коридор, презрительно сказал врачу:

– Можете забрать лекарства.

Когда тележку с телом провезли по коридору, они медленно направились к выходу. В пустых коридорах шаги отдавались глухим эхом, выталкивавшим их на улицу.

Прошедшая гроза оставила большие лужи, на земле повсюду валялись ветки и листья, сорванные порывами ветра. Воздух был чист и прозрачен. Огромные деревья стояли в глубокой тишине больничной территории. На деревьях листья, освобожденные от городской пыли, поражали свежестью зелени. Они шли, аккуратно обходя лужи. На улице проезжали редкие машины. Говорить не хотелось, молчали. Так и дошли до дома.

Наступил новый этап жизни, без отца, без опоры всей семьи. Теперь Сергей Георгиевич был опорой и нес ответственность за финансовое благополучие, спокойствие в семье.

* * *

– Никогда не думала, что буду говорить о мудрости и смерти одновременно, – заметила Маша.

– Какие твои годы, чтобы говорить о смерти. Тебе в самый раз радоваться жизнью и хватать знания.

– И молодые иногда думают о смерти, – решительно заметила Маша.

– Согласен, – подтвердил Сергей Георгиевич, – все мы в возрасте тинейджеров с этим сталкиваемся. Неразделенная любовь, обида, кажущееся оскорбление и многое другое наводят мысль о самоубийстве. Поверь, это случается у всех и во все века. Мысли типа «я это сделаю, пусть он или она всю жизнь мучается» – это эмоции, ими можно немного переболеть, не более, а потом отбросить и окончательно выбросить. Можно иногда вспоминать свои слабости, но только с иронией. А лучше улыбнуться и забыть. Хотя о чем мы говорим? Ведь это к нам не относится? – улыбаясь, лукаво спросил Сергей Георгиевич.

Потом он проницательно посмотрел на Машу. Она испугалась, что Сергей Георгиевич неправильно мог понять ее замечание, и поторопилась внести ясность:

– О молодых я сказала вообще, мне эти мысли не приходили в голову. Может быть, не было причин.

– Вот и замечательно. Желательно, чтобы они вообще не приходили. Могу сказать, что у человека должен быть крепкий тыл – семья, искренние и доверительные отношения с кем-то, кому можешь доверить сокровенное. Тогда можно избежать минуты слабости и не совершить роковую ошибку.

– Меня эти проблемы – мудрость, будущее, время и другое – больше интересуют в аспекте афоризмов, – сделала уточнение Маша. – У меня есть несколько вопросов, если Вы позволите.

– Давай, все равно придется немного постоять, въезжаем в пробку, – известил Сергей Георгиевич.

Маша обрадовалась, открыла сумочку, которую держала на коленях, и достала красивый блокнот. Найдя нужную страницу, она пробежала глазами по ней и спросила:

– Вы писали: «Жизнь надеется на будущее, а смерть уверена в будущем». О каком будущем Вы говорите? Ведь будущее для человека может быть разнообразным, оно неопределенно.

– Я понимаю, о чем ты спрашиваешь. Позволь сделать небольшое пояснение. Будущее всегда одно – это то, что сложится, получится. Возможности могут быть разными, но реализация всегда одна. В этой реализации нет возврата, новой попытки. И в этой единственной реализации известна последняя точка, не будем ее называть. А жизнь надеется на возможности, которые включают все: действия, удачу, случайности и многое другое.

Маша удовлетворенно кивнула, что-то еще посмотрела в блокноте, потом вновь обратилась к Сергею Георгиевичу:

– У Вас есть ряд афоризмов, я не буду их зачитывать, где Вы утверждаете, что бессмертие не доставит человеку счастья.

Сергей Георгиевич утвердительно кивнул. Движение застопорилось, машины плотно стояли, некоторые водители вышли из машин и стали протирать загрязненные стекла и зеркала. Редкие снежинки падали на лобовое стекло, быстро таяли, стеклоочистители лениво смахивали капли, создавая атмосферу некого спокойствия, неторопливости и безмолвия. Так же спокойно и неторопливо складывался разговор.

– Как ты думаешь, сколько радости потеряет жизнь, если не будет смерти? Конечность жизни – это соль, приправа. Без нее жизнь постная. Теперь представь бесконечную постную жизнь. Наверное, многие не согласятся. Продлить жизнь – пожалуйста, это цель науки, а бессмертие – избавь… У меня в жизни был один период – предстояла серьезная операция на сердце, и я могу сказать, что в то время многие обыденные ощущения, не говоря уже о радостях, на которые не обращаешь внимания, воспринимались намного глубже, ярче и интересней. Каждое действие могло быть последним, поэтому воспринималось особенно полно, с огромным наслаждением. Я думаю, что это подтверждает мое предположение.

– Но продлить до какого предела? – с интересом спросила Маша.

– Сколько получится.

– А если получится до бесконечности? Тогда как быть?

– Тогда сам человек должен иметь возможность определять момент, когда ставить точку.

– А как определить этот момент? – продолжала интересоваться Маша.

– Возможно тогда, когда человек поймет, что он не получает удовольствия от жизни и у него нет обязательств перед другими.

На дороге возникло слабое движение, больше похожее на суету, но и оно обнадеживало. Сергей Георгиевич решил завершить тему разговора и не возвращаться к ней уже в процессе поездки, поэтому спросил:

– Какой афоризм тебе больше нравится?

– Не знаю, они разные, на разные настроения, ситуации. Когда плохое настроение вспоминаю: «Грусть – это гавань уставших людей».

– Что же, будет нормально, если ты в жизни в самые тяжелые дни не будешь выходить за границы гавани.

Воодушевленная внимательным и равноправным участием в разговоре, Маша отметила еще один афоризм: «Приобретая лишнее, мы теряем что-то нужное».

Сергей Георгиевич улыбнулся, но ничего не сказал. Он понимал, что Маша хочет показаться взрослей. Они проехали место аварии, где две поврежденные машины перегородили значительную часть дороги. В стороне стоял автомобиль ДПС с включенными мигалками. Инспектора регулировали движение, поочередно пропуская машины по одной полосе в разные стороны. Впереди шоссе было свободным, водители, настоявшись в пробке, резко нажимали на педаль газа.

* * *

– Сергей Георгиевич, Вы нарушаете правила дорожного движения? – в вопросе Маши был определенный подвох.

– Бывает, – последовал мгновенный ответ. – У нас так организовано дорожное движение, что не нарушать правила просто невозможно.

– Как это так?

– Смотри, мы проезжаем один населенный пункт и плавно въезжаем в другой. Ограничение скорости в населенном пункте – 60 километров в час. Сейчас мы сделаем небольшой поворот и окажемся, по сути, в лесу. Дорога по две полосы в каждую сторону, хорошего качества. Ни людей, ни животных, которых извели или они ушли в глухие леса, где их не беспокоят. А ограничение действует, но, скажи, как ехать по такой дороге и не превысить скорость. Смотри, все разгоняются до ста километров. Когда инспектор выбирает это место для контроля, то здесь он собирает без особого напряга большую мзду.

– А Вы платили?

– Бывало. Понимаешь… в нашем обществе много законов, подзаконных актов и другой всячины, которые не работают.

– Тогда зачем их принимают? – серьезно спросила Маша.

– Зачем? – переспросил Сергей Георгиевич. – Каким-то депутатам надо принять законы, чтобы отчитаться перед избирателями, что они провели через Думу столько и столько-то законов. При этом их совсем не интересует, как эти законы исполняются и исполняются ли вообще. Лоббистам нужны беззубые законы и постановления, или законы и постановления, в которых есть прорехи и которые позволяют свести на нет их силу. Но есть люди высокого полета, которым все это надо.

– Зачем? – удивленно спросила Маша.

– Затем, что чем больше людей нарушают и не исполняют закон, тем терпимее они относятся к тому, что сама власть нарушает законы.

* * *

– Сергей Георгиевич, не ожидал Вас увидеть в моем кабинете, – удивленно сказал Андрей Николаевич. – Что-нибудь произошло?

– Нет-нет, – поспешил Сергей Георгиевич успокоить юриста, который помогал ему в возбужденном против него уголовном деле. – Зашел сказать, что дело закрыли. Получил постановление о прекращении уголовного дела.

– Присаживайтесь, – предложил Андрей Николаевич и подвинул стул Сергею Георгиевичу. – Как я и говорил, никакого дела нет. Замечу, что пустые, без содержания дела возбуждаются только в двух вариантах: кто-то стимулирует расследование или дело возбудили по просьбе высокого начальника. Начальника убрали, дело развалилось.

– Это понятно, только мне от этого не легче – я не ректор, мое место занято.

– Кстати, по телевизору я видел нового ректора, – сообщил Андрей Николаевич. – Честно говоря, я не понял, зачем ректору рассказывать, как подкрашивают рыбу, как фальсифицируют сыр. Он что, крупный специалист?

– Экономист и медик, вот его специализация. А выступает по первому каналу на уровне лаборанта, – подтвердил Сергей Георгиевич. – Тексты ему пишут.

– Зачем ему это надо? Смешно, ректор показывает то, что делает лаборант, даже не заведующий испытательной лабораторий.

– Разные слухи бродят в университете, есть мнение, что он светится на экране, чтобы примелькаться, стать узнаваемым, а потом пройти во власть. Говорят о правительстве.

– Не жирно? Чиновники держат на обещаниях таких провинциалов, желающих войти во власть! И доят их при этом, а потом – извините, не получилось, ведь стопроцентную гарантию никто не давал.

– Не нам решать, ладно, оставим его в покое. На его совести мое смещение.

– Заметим, не без активного содействия бывшего руководителя Рособразования, не помню, как его звать.

– Булаев Николай Иванович. Но вернемся к постановлению. У меня есть вопросы. – Сергей Георгиевич передал Андрею Николаевичу копию постановления. – Есть шероховатости и небольшие ошибки в тексте.

– Какие? – механически произнес юрист.

– Например, в одном месте вместо 2010 года указан 2001 год.

Андрей Николаевич внимательно прочитал постановление.

– Это в описательной части, несущественно. Главное – постановительная часть: «…прекратить уголовное дело № 378300 по части 1 статьи 293 УК РФ на основании пункта 2 части первой статьи 24 УПК РФ в связи с отсутствием состава преступления». Поздравляю, хотя мы знали, что такое решение будет, но без этого документа ощущение победы было бы неполным.

– Меня интересует следующая фраза: «Признать в соответствии со статьей 134 УПК РФ право на реабилитацию и порядок возмещения вреда, связанного с уголовным преследованием».

Андрей Николаевич сделал кислое выражение лица, посмотрел на Сергея Георгиевича и грустно спросил:

– Вам хочется иметь дело с этой структурой? Компенсация мизерная, а реабилитация – направят постановление в университет и Минобрнауки.

– А там постановление положат в ящик, – с усмешкой произнес Сергей Георгиевич, – никому и ничего не скажут.

– Так и будет. Вам решать, Сергей Георгиевич. Как скажете, так и будем действовать.

– Ладно, поставим точку, – махнув рукой, сказал Сергей Георгиевич, – и забудем.

Покинув кабинет, Сергей Георгиевич направился к метро. Был теплый июльский день. Солнце пробивалось сквозь дымку облаков, легкий ветерок перебирал листву деревьев, голуби лениво ходили по газону. Уголовное дело закрыто, хотелось радоваться, но мысль о беззащитности перед силовыми структурами и судебной системой наводила грусть. Если бы не сняли заместителя министра МВД, отца нового ректора, и руководителя Рособразования, кто знает, где оказался бы он.

Большая и красивая страна, страна с коррумпированной властью и телефонным правом. Жаль, что не дали преобразовать университет, жаль студентов, которые поверили в науку и свободу творчества. А где у нас в стране место простому человеку, желающему быть свободным и защищенным? И как долго он будет это терпеть?

* * *

В это время раздался звонок мобильного телефона. Сергей Георгиевич не стал досказывать Маше о своих отношениях с дорожными инспекторами, а решил ответить:

– Да, мы едем, уже сворачиваем на бетонку. Хорошо. Ждите. До встречи. – Завершив короткий разговор, Сергей Георгиевич поспешил ввести Машу в курс дела: – Звонила Наташа, моя дочь. Она с внуком гуляет, спросила, ждать во дворе или идти кормить маленького.

Машина свернула на бетонку, которая прорезала лесные массивы. Маша с удовольствием наблюдала за дорогой – она лениво петляла, а деревья плотными рядами огораживали дорогу. Она решила спросить Сергея Георгиевича:

– Почему эту дорогу называют бетонкой?

– Бетонкой? – переспросил Сергей Георгиевич. – Ее строили в пятидесятых годах прошлого века. Она была стратегической. По ней перевозили ракеты с одной стартовой позиции до другой, в такие моменты дорогу перекрывали. В другое время ею пользовались и гражданские машины. Дорога была с бетонным покрытием, но узкая, поэтому гражданские машины часто бились. Ее расширили и покрыли асфальтом, а название осталось.

– Интересно. Раз пятидесятые годы, наверное, дорогу строили заключенные ГУЛАГа, – предположила Маша, повернувшись к Сергею Георгиевичу.

Сергей Георгиевич посмотрел на нее, улыбнулся. В своем предположении она показала, что знает о существовании ГУЛАГа, возможно, читала Солженицына.

– Ты права, первую дорогу действительно строили заключенные.

Свернув с бетонки, Сергей Георгиевич предупредил:

– Осталось два километра до деревни и двести-триста метров до дома.

С обеих сторон глухие металлические заборы окаймляли дорогу. Маша тоскливо заметила:

– Как портят природу эти заборы. Ничего не видно. Едешь, словно в трубе.

– Согласен. Раньше здесь были чудные поля. Бывало, выезжал в половине шестого утра, а в поле уже трактористы работают. Знаешь, такие ухоженные были поля. А на полях, которые слева, выгуливали буренок. Будем проезжать, это до въезда в деревню, увидишь разрушенные фермы. Всю землю продали. Теперь коттеджные поселки, как поганки, заполонили пространство.

При въезде в деревню был небольшой магазин, около которого Сергей Георгиевич остановился.

– Маша, я быстро вернусь – возьму хлеба для прикорма птиц.

Буквально через пару минут Сергей Георгиевич вернулся с двумя буханками хлеба и пачкой пшена.

– Дома есть все, но надо подстраховаться, в нашем деле лишнего корма не бывает. Снимки должны быть гарантированы.

– Очень хочется, чтобы получилось, – призналась Маша.

* * *

Александровна Иванова, мать Сергея Георгиевича, в телефонном разговоре как-то упомянула об одноногом воробье, которого она подкармливала. Зная добрый характер матери, Сергей Георгиевич не сомневался, что этот воробей вытянул свой счастливый лотерейный билет в лице Александры Ивановны.

Так уж сложились обстоятельства, что Сергей Георгиевич через несколько месяцев оказался в Тбилиси. Ранним утром он вышел на большую лоджию и смотрел, как просыпается город. Утренняя прохлада приятно окутывала влажным и прохладным воздухом.

– Тебе не холодно? – спросила мать.

Он не слышал, как она подошла. Ее сильная рука обняла его плечи.

– Я так рада, что ты прилетел.

– Появилось свободное окно, решил воспользоваться.

– Я ждала.

Сергей Георгиевич заметил изменения, которые произошли с ней, ведь скоро ей исполнится восемьдесят три года. Она немного сдала физически – ежедневные скачки давления от ста сорока до двухсот не могли пройти бесследно. Она никогда не жаловалась, только в последнее время, достаточно замкнутая в проявлении своих чувств, перестала скрывать их.

Сергей Георгиевич давно и осторожно подготовил ее к мысли, что он уже не ректор университета. Но правду не сказал, рассказал, что готовит большой коммерческий проект, что несовместимо с государственной службой. Поэтому он оставил университет, немного отдохнет и всерьез возьмется за реализацию проекта. Восприняла это сообщение она спокойно:

– Ты всегда сам всего добивался. Если считаешь, что так надо было сделать, значит, так и должно быть.

– Да, мама, надо было уйти. Хочу пожить для удовольствия – писать книги, возможно, буду рисовать. Поверь, в последние дни работа превратилась в ад – низкие зарплаты у преподавателей, вечная проблема отсутствия денег на науку. Так и до инфаркта один шаг.

– Ты вчера передал мне деньги. Это много. Возьми их обратно, они тебе пригодятся.

– Мама, ничего не изменилось. Немного отдохну, потом начну работать.

– На примете что-то имеешь?

– Да.

Сергей Георгиевич не стал рассказывать о том, как его снимали, как возбудили уголовное дело, чтобы не дать ему возможность бороться за восстановление в должности ректора. Она ничем не могла помочь, а ее переживания на фоне давления ничего хорошего не принесли бы. Чтобы переменить тему, он вспомнил об одноногом воробье.

– Мама, где твой одноногий бандит?

– Точно бандит. Сейчас прилетит, я уже подготовила хлеб.

Только она стала сыпать крошки хлеба, как небольшая стайка птиц с шумом устремилась в лоджию. Его Сергей Георгиевич увидел сразу. Он, чувствуя поддержку хозяйки, не только растолкал всех, но и умудрился схватить большой кусок хлеба и, чтобы сородичи его не беспокоили, сел на стол.

– Иди, голубчик, – Александра Ивановна подошла к нему и протянула руку с хлебом. – Тебя не обижают?

Сергей Георгиевич смотрел на свою мать, доброты и внимания которой хватало на людей и птиц. От нее веяло теплом и уютом, и он понимал, что с ней он всегда будет в светлом детстве.

* * *

– Должна признаться, что мама и Олег Борисович отговаривали меня ехать к Вам – неудобно людей беспокоить, можно снимать и у нас. Как всегда, можно дома, только бы не ехать.

– Не волнуйся, – успокоил ее Сергей Георгиевич. – Без завидных снимков ты не покинешь деревню Духанино.

Говорил это он весело, с задором, который вселял уверенность. Маша улыбнулась. И незнакомый дом, куда она ехала впервые, казался уже знакомым. И люди, с которыми ей предстояло познакомиться, казались уже близкими.

Ворота были открыты. Около них стояла молодая женщина и крепыш в комбинезоне, в валенках и без варежек. Когда Сергей Георгиевич и Маша подъехали к воротам, малыш стал радостно махать рукой и уверенно направился к автомобилю. Сергей Георгиевич открыл дверцу, малыш по-хозяйски стал влезать деду на колени.

Наташа тоже подошла к автомобилю, поздоровалась с отцом, потом, заглянув в машину, с улыбкой поприветствовала Машу.

– Это моя дочь, Наташа, а это Маша, – представил Сергей Георгиевич.

– Очень приятно, – ответила Наташа.

– Здравствуйте, приятно познакомиться. А как звать этого красавца? – поинтересовалась Маша.

– Марик, точнее – Марк Антонович.

– Почти Марк Антоний.

– Точно, так и считаем, – подтвердила Наташа. – Как доехали?

– Нормально, без приключений. Наташа закрой ворота, а мы с Мариком порулим.

Пока машина подъезжала к дому, Марк успел лихо включить поворотники, задействовать дворники в различных режимах и успешно поучаствовать во вращении руля.

– Все, приехали, можно выходить, – очевидно, что это в большей степени было сказано Марику.

Маша вышла из машины и огляделась. Перед двухэтажным кирпичным домом был квадратный участок со сторонами метров по двадцать – двадцать пять. Почти по диагонали участок разделяла дорожка, на которой могли разъехаться две машины. С одной стороны росли сосны, с другой – декоративные деревья странной формы и небольшая аллея деревьев, которая располагалась у забора и упиралась в огромное старое дерево. В аллее были видны две кормушки для птиц.

Настроение у Маши испортилось. После огромного участка Олега Борисовича трудно было поверить, что здесь можно фотографировать птиц, возможно, воробьи и синицы залетают. С таким настроением она, в сопровождении Наташи и ее сына, вошла в дом.

В маленькой прихожей было тепло, это было приятно – у Маши немного замерзли ноги, хотя в машине было достаточно тепло. Еще больше ей понравился запах, он шел из глубины дома. Пахло чем-то вкусным, явно что-то пекли. Ее ждали, к приезду готовились, и это немного подняло настроение.

Когда Маша снимала куртку, в проходе появились женщина небольшого роста и маленькая собака – йоркширский терьер, которая разразилась громким лаем. Женщина представилась:

– Добрый день. Я супруга Сергея Георгиевича – Татьяна Александровна. А это, – сказала она, указав на собачку, которая одновременно лаяла, прыгала и извивалась, – наша Рада. Проходите в дом.

– Маша, – коротко представилась гостья. – Я вас не очень потревожила?

– Мы гостей любим, поэтому чувствуй себя как дома. Наташа, проведи Машу. У меня уже готовы хачапури, только не задерживайтесь.

Наташа повела Машу на второй этаж показать ей гостевую комнату, в которой ей предстояло переночевать. Они были в комнате, когда, предварительно постучавшись, вошел Сергей Георгиевич и принес сумку. Его сопровождала Рада, которая все время пыталась привлечь его внимание и просилась на руки.

– Маша, пока ты не начала обустраиваться, пойдем, я что-то покажу.

Они вышли в просторный холл второго этажа и зашли в соседнюю комнату. Это был кабинет Сергея Георгиевича. Он подвел ее к стеклянной двери, выходившей на балкон, и жестом показал на старую яблоню.

– Вон видишь разветвление с левой стороны, где свисает немного коры. Там столовая дятла, прилетает с шишкой и долбит. Иногда долбит и ствол самой яблони. Дерево очень старое, лет шестьдесят-семьдесят, оно медленно умирает, и в стволе, возможно, много всевозможных личинок.

Маша подошла к двери и увидела участок за домом. Он был длиной метров сто. Хвойные деревья плотно росли по всему участку, также были видны небольшие не занятые деревьями места, покрытые ровным слоем снега. Газоны, подумала Маша. Молодые сосны высотой метров десять-пятнадцать составляли большинство насаждений, реже встречались туи и ели.

Настроение у нее поднялось, теперь она была уверена, что рассказы Сергея Георгиевича о птицах соответствовали действительности, и ей может повезти уловить необычный кадр.