Текст книги "Сезон нежных чувств"

17. Аукцион нужных вещей

Ему стало казаться, что зима в морозном Борисове никогда не кончится. Юрик верноподданно посещал занятия, усердно конспектировал лекции, по привычке ходил заниматься в читалку, с переменным успехом решал задачки, завтракал в буфете пельменями или ста пятьюдесятью граммами колбасы с глазуньей из двух яиц, в то время как общим фоном его существования была одна-единственная мысль: когда же эти сугробы начнут таять? Ну когда солнце начнёт греть по-весеннему? Сколько можно терпеть постоянный мороз? Ведь апрель! Апрель на дворе! Неужели мироздание сдвинулось с места и всё, конец? Нагрянуло очередное оледенение на десять тысяч последующих лет? В его родном городе снег бесследно исчезал к середине марта, а здесь творилось нечто поистине ужасное. Мороз по утрам жал до двадцати градусов, и застывшие в лёд огромные туши сугробов лежали повсеместно мёртвыми китами, выбросившимися из соседнего Ледовитого океана. Женский праздник 8-е Марта пришёл укутанный в белый саван. Неужто снег так и будет хрустеть под ногами до 1-го Мая?

Впрочем, оказалось, что на факультете для поднятия духа у студенчества между Восьмым марта и Днем солидарности всех трудящихся имеется свой собственный праздник – День математика, выходной день, растянутый в этом году аж на трое суток с пятницы 12-го по воскресенье 14 апреля. На данное торжество съезжаются гости из разных университетов страны, местами очень отдаленных. Как говорится: «Гости съезжались на дачу…» В этом году гвоздём сезона обещались стать грузины из Тбилисского университета.

И надо же такому случиться, что именно четырнадцатого апреля, в воскресенье с полудня по местному времени, пришла долгожданная, к сожалению, кратковременная весна. Ещё утром их всех поголовно выгоняли на спортплощадку перед общежитием долбить лед и снег, чтобы приготовить место для заключительного аттракциона, а в полдень из-за толстых туч выглянуло такое горячее солнце, что бока сугробов, синевших мертвецами, тотчас обуглились грязью и принялись сочиться талой, необъяснимо прозрачной ключевой водой. Ветер мигом расчистил небо от недельной хмари, и в два часа дня народная толпа мигом собралась на спортплощадке, подставляя летнему горячему солнцу бледные заспанные лица.

Здесь действительно собрались гости, приехавшие из других университетов. Многочисленней прочих была делегация Тбилисского университета, приглашенная лично парторгом факультета товарищем Горганадзе.

Все грузины как один – мужского пола, одеты в импортные модные кожаные куртки, какие в Борисове могли позволить себе очень немногие, держались вместе, представляя собой весьма сплочённую команду. Они кивали на раскопанные стеклярусные сугробы, громко смеялись, качали головами: куда мы попали? Куда они попали на самом деле, грузинские гости ещё не знали и даже не догадывались.

Тем временем на улицу вынесли письменный стол из читального зала, стул, ещё какие-то сумки. Комендант, стоявшая рядом, переживала: только не украдите ничего, ребята, ради бога. Стол обосновался посреди спортплощадки, асфальт которой успел растаять, и незаменимый культмассовик Валера Гапонов с самым революционным видом вскарабкался на него, провел рукой по кудрявым волосам до плеч, тряхнул головой и, будто самый настоящий левый радикал Сорбонны, схватил мегафон:

– Товарищи, сейчас мы открываем аукцион, посвящённый Дню математика в нашем отдельно взятом университете!

– И городе! – выкрикнул кто-то из бурлящей радостной толпы, оттаявшей на солнце.

– И в отдельно взятом нами городе! – возвестил Валера.

– И государстве! – крикнул тот же неуёмный голос.

– Ну, это уж вы загнули. Так что прошу не жадничать, участвовать в работе аукциона, все доходы идут в фонд Дня математика. Приготовьте кошельки, товарищи студенты и преподаватели. Здесь и сейчас будет разыгрываться бесподобный дефицит, которого вы ни на прилавках, ни под прилавками магазинов днём с огнём не сыщете. Итак, внимание, выставляется первый лот: суперсредство для похудения. Используя его в своей частной жизни, вы гарантированно потеряете любую желаемую часть веса своего тела, тем самым приобретёте удивительную стройность фигуры на зависть всем прочим. Девушки, для вас отдельно повторяю: приобретёте стройность фигуры в два счёта! Товар со знаком качества! Выпущен нашей оборонной промышленностью счётными экземплярами. Страшный дефицит! Начальная цена три рубля. Практически бесплатно. Кто даст больше? Всего за три рубля уходит бесценная вещь, катастрофически необходимая каждой семье, стимулирующая образование красивой фигуры! Рекомендовано Минздравом, срок пользования в умелых руках – не менее двадцати пяти лет!

– Три пятьдесят!

– Слышу от весёлой девушки в симпатичной голубой шапочке и голубой курточке! Очень приятно было познакомиться! Кто даст больше?

– Четыре!

– Идёт. Наш уважаемый гость в кожаной куртке продемострировал свой южный темперамент.

– Пять рублей.

– Пять рублей, это нам сказала девушка в изумительной красной курточке. Пять рублей – раз! Пять рублей – два!! Пять рублей – три!!! Продано. Итак, чудесное средство уходит из-под нашего молотка прямиком к девушке в красной курточке. Да, да, вы, радость наша, не стесняйтесь, подходите, пожалуйста, сюда.

Второкурсница весьма плотного телосложения приблизилась к столу. Гапонов достал из коробочки нечто и потряс над собой:

– Средство для похудания представляет из себя алюминиевую столовую ложку с дырочками. Приятного вам аппетита! Лот второй! Внимание, друзья, объясняю сущность, потом не обижайтесь, что не то купили. Итак, лот второй представляет собой поистине чудодейственное средство, благодаря которому можно узнать хоть кого досконально, проникнув в самые заветные уголки его души. Как бы скрытна эта самая душа ни была. Предупреждаю, вес у средства немаленький. Произведено на государственном предприятии нашей могучей страны со знаком качества, начальная цена…

Толпа заинтересованно загудела.

– Cписанный рентген-аппарат раздобыл?

– Товарищи, предупреждаю, у нас все лоты абсолютно безвредные для здоровья. Начальная цена три рубля двадцать копеек.

– Почти бутылка водки.

– Пять рублей, – выкрикнул один из грузинских математиков.

– Шесть! – мгновенно перебили его из толпы.

Однако грузины не угомонились:

– Дэсять.

– Двадцать! – вскричала толпа, наглея на глазах и давая понять, что ей всё нипочем.

– Двадцать – раз, – подхватил с воодушевлением Гапонов. – Двадцать – два.

Грузины сошлись в кружок и начали хлопать своего товарища по плечу, то ли придавая храбрости, то ли подтверждая финансовую взаимопомощь.

– Сто рублей даю, – сказал тот, которого хлопали.

Толпа онемела.

– Сто рублей – раз, – обрадовался Гапонов, шерстя передние ряды участников торга взглядом шулера, но там лишь безбоязненно хихикали робкие девочки-первокурсницы. – Сто рублей – два! И сто рублей – три! Товарищ в чёрной кожаной куртке из братской Грузии, мы объявляем вас победителем, можете забрать свое средство, помогающее лучше всего узнать человека.

– Где оно? – ринулись грузины скопом к столу.

– Вначале оплатите, за средством дело не станет.

– Хоть покажи, что такое!

– Ассигнации пжал-с-сста!

Покупатель вытащил из кармана черный кожаный кошелёк, извлек сотенную с портретом Ленина, подул на неё и скатал в трубочку.

– Э, дорогой, скажи, пожалуйста, что делаешь? – спросил его один из земляков.

– Дурака валяю, дорогой, – ответил покупатель и кинул трубочку на стол.

Первые ряды толпы, кто расслышал, покатились со смеху. Гапонов непроизвольно раскрыл рот, но хохотать передумал.

– А теперь получите! – Валерка начал выкладывать одну за другой пачки поваренной соли по семь копеек каждая. – В сумке восемь пачек, остальные в рюкзаке.

Грузины придирчиво разглядывали пакеты с крупной солью для засолки овощей. Когда Гапонов опустошил сумку и взялся за рюкзак, запротестовали:

– Э, хватит, нам и этого девать некуда, в самолет не пустят.

– Ничего не знаю, товар оплачен полностью, забирайте, вот шестнадцать пачек, итого шестнадцать килограммов ровно, без обмана – полновесный пуд. С кем пуд соли вместе съешь, того узнаешь, как самого себя. Правда ведь? Или у вас в солнечной Грузии не так?

Толпа развеселилась, грузинские студенты были заняты погрузкой, но тоже улыбались, впрочем, несколько озадаченно. Не теряя набранного темпа, ведущий продолжал аукцион:

– Лот номер три описывается как средство для усиления умственной деятельности. Сильно рекомендуется тем, у кого остались хвосты с зимней сессии, да и летняя уже не за горами. Всем ясна польза данного лота? Итак, товарищи студенты, налетай, подешевело, начальная цена всего двадцать пять рублей. Кто больше?

Студенты развернулись в сторону грузинских друзей, но те грустили над пачками соли, укладывая их в какие-то ридикюльчики, и не проявляли более ни малейшего желания принять участие в экономическом сотрудничестве.

– Это особенное спецсредство одинаково хорошо стимулирует умственную деятельность как мужчин, так и женщин, оба полушария мозга. И к тому же не химия, смею заметить. У нас никаких кремлевских таблеток! Да-с! Можно сказать, вещь рождена самой человеческой цивилизацией и составляет её необходимую и в какой-то мере достаточную суть.

– Хорош мозги парить! Размер какой?

– Стандартный, на твою голову как раз подойдет, можно не примерять. Вот коробка, смотрите! – Гапон поднял над головой и продемонстрировал. – Сделана вещь на госпредприятии десятого февраля сего года. Смею заверить, дефицит, потому что помогает всем без исключения, а в магазинах, как понимаете, днём с огнём.

– Ну, ладно, где наша не пропадала, пусть будет двадцать шесть рублей! – вдруг выкрикнул Копытов. – А что тут такого? Да, хочу простимулироваться, раз у меня два хвоста висят. Вдруг поможет?

– Двадцать шесть рублей – раз!

– Тридцать, – не выдержал, вмешался очередной грузин.

С солью они уже закончили. Деньги есть. Почему не порядиться? Да?

– Тридцать пять, – оживилась толпа, готовясь вновь наколоть гостей из Закавказья.

– Тридцать пять – раз, – зафиксировал ставку Гапонов. – Отличное средство, товарищ в шапке-ушанке, не пожалеете, тридцать пять – два!!

Товарищ в шапке оглянулся на гостей, однако те, наученные горьким опытом, заговорились что-то между собой на своём громком языке и выпали из торга.

– Все отличники, что ли, здесь собрались? – вскричал Гапонов, разжигая страсти, однако это не помогло.

– А чего штаны последние отдавать, в отличники лезть? – тихо буркнул Копытыч, устраняясь. – Небось, стипендию все равно уже не дадут…

– Тридцать пять, – три!!! – долбанул со всей силы Гапонов молотком по сковородке и, приглашая студента в шапке забирать покупку, продемонстрировал всем голубой эмалированный ночной горшок с крышкой. – Смотри, не потеряй. Говорят, очень помогает думу думати.

Шапка отказалась от доставшегося средства, деньги отдала и хотела скрыться, но потом передумала, вернулась и всё же забрала горшок под радостные крики окружающих, вскинув его вверх, промаршировала в общежитие.

– И, наконец, разыгрывается суперприз сезона этого года! – цирковым конферансье заверещал Гапонов. – Внимание!! На аукцион выставляется… представьте себе! Пиджак замдекана Мартова!!! Наипоследнейший писк моды с математическим уклоном: функциональный, эстетичный, тёплый! Просто сногсшибательная вещь! Начальная цена… – Гапон прямо уткнулся взглядом в глаза замдекана Мартова, который снял очки и протирал их маленьким дамским носовым платочком.

Мартов был в своем обычном пиджаке, сером, в чёрную крапинку, несколько лоснящемся на локтях, в котором все привыкли видеть его сидящим на своём месте за столом прямо у двери в кабинет декана. Стоявший рядом замдекана Рутман что-то ему шепнул, и оба рассмеялись вроде бы одобрительно.

– …начальная цена – десять рублей!

Толпа покатилась со смеху: дёшево оценил Валера сюртук Мартова, историческую ценность.

– Пятьдэсят рублэй!

– Пятьдесят рублей – раз, – быстренько засчитал Гапонов…

– Не, пиджак замдека – вещь стоящая, – раздухарился Мишка Копытов, – в хозяйстве двоечника пригодится. Да мало ли что? Сто рублей!

– Сто рублей – пиджак самого товарища Мартова – раз! Сто рублей – пиджак замдекана товарища Мартова – два!!

– Сто пэтдэсят!

Грузины ласково и застенчиво глядели в сторону факультетского начальства и в том числе на пригласившего их товарища Горганадзе. Как если бы находились на данный момент в тёплой Грузии, обязательно преподнесли большой букет роз и оплетенную лозой бутыль виноградной чачи. Мартов продолжал сохранять нейтралитет, будто происходящее его абсолютно не касается. Кто что продает на этом базаре, ему какое дело? Есть всё-таки в этом мудром очкарике нечто от Паганеля, черт возьми! Такой же наивный ботаник! На первый взгляд. А когда кого прижучит по итогам сессии, так и всё, пиши пропало.

Копытов вытащил замшевый кошель, пересчитал папашины кровные, была не была.

– Сто семьдесят!

– Сто семьдесят раз! Сто семьдесят за пиджак-люкс – два! Сто семьдесят…

– Двэсти даю!

– Что вы там, на Кавказе, собственные деньги печатаете? – Копытов даже обиделся и спрятал отцовский кошелёк на груди – сохранней будет.

– Двести рублей – раз, – неистово, с хрипотцой заголосил Гапонов. – Двести рублей – два!! Ну, кто есть храбрый в этом городе или Кавказ выше всех?

Нищий студенческий народ безмолвствовал.

– Двести рублей – три! Подходите, дорогие гости, милости, как говорится, просим, расплачивайтесь да забирайте товар.

Грузинские студенты, растерянные от постоянных побед в аукционе, лихо расплатились.

– А гдэ пыджак?

– Где, где, на замдекана, конечно. Не видите, что ли? Идите, забирайте ваш пиджак.

Грузины стройной толпою направились к Мартову, пытаясь заглянуть в глаза, тот косил на них из-под очков хитровато, а пиджак и не думал снимать. Более того, взял Рутмана под ручку и предложил прогуляться, пока не в меру ушлый Гапонов не запродал действительно шикарный костюм Вилли Теодоровича. Гости призадумались. Юмор до них постепенно дошёл, но денег все равно очень жаль. Снимать пиджак силой с факультетского начальства они как-то не решились.

18. Мы парни бравые, бравые, бравые!

Как известно, свято место пусто не бывает, и даже место такого богохульника, коим оказался скромняга и молчун Парилис, заполнилось в день, когда в гости нагрянул Гапонов со своим чемоданом и попросился на постой:

– Ребята, я неверующий атеист, но пустите Христа ради, – сразу пожаловался он, садясь на голую койку Парилиса, – не храплю, носки стираю вовремя, человек степенный, Бармин меня знает. А то восстановить меня восстановил деканат, а общагу дать забыли, про стипендию вообще не заикаюсь. Одно за счастье – от военкомата отбился, снова я студент.

– Как ты умудрился с Мартова пиджак на Кавказ продать? Я потрясен, – восхитился Бармин.

– Вот будет за тобой цирюльник с табельным оружием гоняться, чтобы башку забрить, ещё не такую коммерцию откроешь. Рутман здорово помог. Буду КВНы вести, вся развлекаловка факультетская на мне. Юрик, мужики, пустите на постой, тут до конца всего ничего осталось.

– Да живи, не жалко.

Накануне майских праздников Гапонов засобирался в Ленинград:

– Мужики, кому джинсы фирменные нужны? Я за джинсами рвану, пакетов красивых привезу. Пакеты вам, ребята, бесплатно. А джинсы могу по себестоимости прихватить. Там их на толкучке моряки отдают рублей за шестьдесят. В Борисове сдам барыгам по восемьдесят, они за стольник гонят. Дорогу надо оправдать в два конца, и себе чтобы хватило до конца года дотянуть, с голоду не окочуриться. Так что с вас по шестьдесят рубликов всего-навсего, если желаете иметь джинсу от фирмы, а не самодельные, – при этом он выразительно осмотрел на растянутые штаны Бармина.

– У меня и есть от фирмы, – довольно хлопнул себя Толик по упитанным ляжкам, – в обтяжечку сидят.

– Мне фирма ни к чему, – отказался Юрик. – Костюм с брюками имеется для университета, а в общаге и это сгодится.

– Ну, ладно. Пластиковые пакеты цветные с меня причитаются и бутылка коньяка однозначно.

Перед праздниками Гапонов уехал в град Петра, где ныне очень бойко расцвела торговля импортными тряпками с пребывающих из-за кордона кораблей.

В самом конце апреля, 29 числа вечером северный ветер надул суровую гряду тяжёлых туч, пошёл дождь со снегом, потом повалил крупными хлопьями снег, ненастье разыгралось не на шутку, и началась настоящая пурга. Под утро ударил лёгкий морозец в двенадцать градусов, и всё снова замёрзло, застыло, покрывшись белым саваном, будто зима и не уходила никуда из славного города Борисова. Нравится ей здесь жить, и всё тут.

– Собачья жизнь, – загрустил Марк Глузман. – Знал, что еду в Сибирь на пять лет, но не знал, что Сибирь такая… – он мучительно подбирал слово, но подходящего эпитета найти оказался не в состоянии.

Утром блистало солнце, его лучи отскакивали от вчера ещё грязных горбатых сугробов метровой высоты, ныне покрытых первозданной белизной. Белый снег лёг повсюду: на дорогах, на крышах домов, на ветках деревьев, – и вновь был создан типичный зимний городской пейзаж, сдобренный лёгким морозцем. Но то, что в январе почиталось бы за божью благодать, теперь, в преддверии майских праздников, выглядело чистой воды изуверством, надругательством сил божественной природы над человеком-атеистом.

Хотелось взлохматить макушку, пробормотать: «Покров, однако» – и завалиться дрыхнуть дальше. Самый юный член факультетского партбюро Гриша Соловейчик хмуро вытаскивал из подвала красные флаги на предмайскую ревизию. И это с его-то живейшим повседневным оптимизмом молодого коммуниста!

«Если на Первое будет такая погода, – морщилось гладкое лицо молодого функционера, – попробуй всучить кому в руки флаг, а тем более транспарант. Явку легко обеспечить страшилкой о снятии прогульщиков со стипендии, а вот тащить по морозу да по ветру красный стяг с издевательской надписью: „С праздником весны!“, таких дураков ещё надо поискать!»

Первого мая мороз резко перешёл в оттепель и даже тепло – в десять часов утра сразу ни с того ни с сего градусники по всему городу показали плюс восемнадцать. Народ уже ни во что не верил. Скачок температур в тридцать градусов за двадцать четыре часа вызвал жуткую мигрень у пожилых преподавателей и циничное отношение к родной природе в среде студенческой молодежи. Рифкат открыл форточку, высунул наружу костлявый кулак в виде фигушки. По лицу его видно, что своей руке он, конечно, доверяет, но не до конца. Остальные стояли полукругом и ждали сообщения информбюро. Форточка в комнате одна.

– Тепло… вроде.

Некоторые вырядились на демонстрацию в привычных зимних пальто, но через некоторое время пришли обратно обескураженные и начинали примерять мятые лёгкие куртки, другие отважились даже на пиджаки. Да, первомайская демонстрация – это вам, дорогие товарищи, не 7-е Ноября. Кругом тоже грязнотища, всё тает, не исключая зимних помоек вдоль деревянных домов. Ручьи с бензиновыми разводьями несут разнообразный мусор, но чувствуется, что все эти и многие другие минусы – предвестники распускающихся листиков на деревьях и прочей весенней мерихлюндии, от которой в душе начинают расцветать вечнозеленые кактусы.

Эля Грамм сорвалась в киношку только после того, как сделала круг почёта по городу с красным флагом и голыми ногами в миниатюрных ботиках и в самой что ни на есть в природе вещей короткой юбке. Она вырвалась в первый ряд факультетской колонны и маршировала, высоко вздымая флаг обеими руками, как сама полногрудая французская Революция или сама Солидарность, от которой у деканата сводило скулы, а Марсельеза громко взывала к Соловейчику: «Гриша, запевай!», но молодой партиец, идущий чуть впереди, только смущенно улыбался, боясь оглянуться, запинался своими начищенными ботиночками об асфальтовые кочки и жался поближе к председателю партбюро, в который раз заговаривая с ним о текущем международном моменте.

В лучах первого в этом году жаркого весеннего солнца красавица расцвела. Ей определенно нравилось маршировать, как на военном параде, выбрасывая вперёд длинные конечности, смущая высокий трибунный контингент. Даже диктор, орущий на площади здравицы, при прохождении факультетской колонны перед трибунами, в раз потерял голос, закашлялся, чем-то булькнул и воскликнул с новой силой: «Да здравствуют советские студенты… и студентки!» – и опять замолк, отключив микрофон, уступая место бравурному маршу, под который лихо маршировала вся колонна, воодушевленная великолепной Эльвирой Грамм:

Мы парни бравые, бравые, бравые!

Сразу после первомайских праздников секретарь партбюро Горганадзе вывесил на своей агитационной доске объявление о совместном партийно-комсомольском собрании 2-го курса. Повестка отсутствовала, но выражение «явка строго обязательна» весьма красноречиво подчёркнуто двумя красными полосами. На совместном собрании не выбирали ни председателя, ни секретаря, что полагалось и партийной, и комсомольской дисциплиной: от начала до конца собрание вел сам Горганадзе.

– Товарищи, – провозгласил он, – вы знаете, какая сложная международная ситуация сейчас сложилась.

Поднял от бумажки маленькие колючие глаза и обвел зал, ища тех, кто не знает ещё о происках американских империалистов во Вьетнаме, западногерманских реваншистов в Мюнхене и маоистов на советско-китайской границе.

Все знали, включая трёх присутствующих замдекана. Рутман в расстроенных чувствах даже крутанул удручённо головой: «Мать честная, на последних рубежах бьёмся. Холодная война в самом разгаре!»

– И в это время находятся люди, которые беспардонно предают наши стойкие идеалы, наши завоевания и нашу, понимаешь такое дело, альму-матер. Отщепенцы всегда скрываются среди нас, товарищи! И всегда предают в самый трудный момент! Когда лучшие студенты доказывают сложнейшие теоремы, худшие, понимаете ли, едут в колыбель революции, город Ленинград, буржуйскими джинсами спекулировать! Ещё Ленин говорил, что спекуляция угробит социализм! Разве мы можем позволить этим отщепенцам поганить наши стройные ряды строителей коммунизма? Нет! Ни в коем случае не позволим! Я убеждён, что так думает каждый из вас. Тут чистой воды провокация и спекуляция, то есть воссоздание капиталистического рынка в самом сердце развитого социализма! И таким спекулянтам совсем не место среди борисовского студенчества, авангарда советской молодежи в деле построения коммунизма. Поэтому предлагаю от имени всего нашего факультета поручить ректорату очистить сплочённые ряды от всяких мерзавцев и немедленно исключить студента Гапонова из Борисовского университета без права поступать в какой-либо вуз страны в течение пяти лет!

И учесть при этом, что если мы не исключим его, то против Гапонова, пребывающего ныне арестованным в городе-герое, колыбели революции, будет возбуждено уголовное дело и он получит срок от трёх до пяти лет. Ежели исключим, то уголовное преследование отменяется. Решайте сами, что лучше. Или наш студент сядет в тюрьму за спекуляцию, или, как уже наказанный за свое преступление исключением из университета студент, получит только административный штраф и будет отпущен. Так кто за, против, воздержался?

Против никого не оказалось.

Гапонов вернулся в комнату через неделю, помятый, небритый, без джинсов и денег.

– Я в долгах как в шелках, – сказал, забирая свои вещи. – Кто денег займёт на билет до родины?

Бармин с Шихманом скинулись и набрали четырнадцать рублей пятьдесят копеек.

– А хорошие джинсы моряки привозят, скажу я вам, весь Ленинград в них ходит, и милиция тоже, и следователь, – вспоминал Валерка. – Меня лихо замели, не сразу, а когда все деньги уже потратил на товар, а товар при этом реквизировали. Говорят, они его между своими милиционерами распределяют по госцене десять рублей штука, с уценкой, как товар вторичного пользования, в пользу государства, поэтому ловят очень хорошо, ещё и премиальные за это имеют. Если бы военкоматчикам за каждого пойманного призывника доплачивали, не было бы спасения никому, а так ещё побегаем.

Двадцатого мая неожиданно для всех, а особенно первокурсников, в университетской роще зацвела черемуха. Сначала день-другой носились над дорожками слабые, будто отдаленные прохладные и сладко-горьковатые лесные запахи, исходящие от сокровенной лиственной глубины, где что-то подозрительно светлело среди зелени в вышине деревьев, а двадцатого числа, зайдя утром в главные ворота университета, каждый погружался в белую кисею пьянящей черемуховой метели.

Утром их группа высыпала из общежития и тоненькой заспанной вереницей потянулась во второй корпус на занятия. Солнце припекало, но тепло сдувал холодный северный ветер. На проспекте Ленина поток увеличился за счет подъезжающих на троллейбусах с площади Южной физиков и геологов, отчего возле ворот в университетскую рощу движение толпы замедлялось, образуя воронки. А войдя, каждый вздрагивал от непривычно сильного черемухового аромата, как от нашатыря.

Юрик изо всех сил дышал холодным ароматом, дивясь, что никто ещё не ободрал эти волшебные гроздья, не наделал из них букетов и не растащил по домам. Цветущие черемухи никем не охранялись, но здесь их не ломали и не дарили своим любимым. Подчас Борисов демонстрировал просто удивительный уровень общественного самосознания.

С началом сессии в июне, когда больше не надо идти на занятия, Юрик вскакивал ни свет, ни заря, даже раньше обычного, до шести утра, когда мало сказать, что в комнате светло, она уж просто колыбель новорождённого солнца, столько здесь бликов, зайчиков, свечения. Умывшись и прихватив все необходимое для занятий: конспекты, книжки, бумагу для записей – в полотняную сумку-нищенку, давно вышедшую из моды, он выбегал на улицу. Город утром влажен – асфальт в центре чистят и поливают машинами даже в том случае, если прошёл ночной дождик, воздух, соответственно, прохладный, свежий, горьковато пахнущий новой тополиной листвой, здорово бодрит и просветляет голову. Симфония солнечного света, пронизывающего кроны деревьев, лазурного утреннего неба и зеленой кипени множества огромных, разом оживших деревьев, поднимает настроение на заоблачную высоту, на которой он и болтается всё утро.

Есть, есть радость в человеческой жизни. А главным является необыкновенное обстоятельство, что, несмотря на яркость начинающегося дня, на чистоту, на прозрачнейшую свежесть воздуха, на то, что он стоит в центре большого города, нигде нет ни души. Ни на ближних улочках, ни на главной улице – ни единого человека. Шесть утра. Сессия. Все дрыхнут! Он единственный гость на этом празднике жизни и природы, пребывает среди пресветлого дня, как паломник, добравшийся до своего заветного храма, и несказанно благодарен всему сущему за неожиданное утреннее восхищение.

Лавочки в университетской роще не очень подходят для занятий – черемуха душно отцветает, сплошь усыпая траву мелкими лепестками, пряный аромат сладковатого увядания смешивается с запахом распускающейся ранетки, от такого коктейля настоявшегося за ночь на холодном сыром запахе травы, кружится голова. Бармин приземлился в городском саду, там нет такого буйного цветения, деревья, асфальтовые дорожки с многочисленными скамейками уже прогреты солнцем. До девяти часов успел выучить три билета, и тут его окликнул шагающий мимо турист с большим рюкзаком и в очень грязном походном обмундировании цвета хаки. Салахов Николай собственной персоной!

– Откуда, родимый? – восхитился Юрик внезапному появлению человека с родственной душой. – В туристы подался, что ли?

– Копай глубже, в спелеологи.

– Из пещеры выполз? А я смотрю: кто такой чумазый… Ну, присядь, отдохни, расскажи чего-нибудь интересненькое.

– Да пока ничего особенного, вчера ходили на глубину тридцать метров, ночь переночевали и вылезли, тренировочный поход. Я же новичок пока.

– Ну, и как ощущения?

– Обалдеть.

– В смысле?

– Да всё без исключения обалденное: холод, грязь, сырость и маленькая дырочка вверху. Понимаешь, на неё вся надежда да на верёвку. Как дверца в высшие миры, дверь в рай, ей-богу, по-другому никак и не скажешь, просто обалдеть…

Бармин разглядывал Салахова, качал головой и только вздохнул совсем как пожилой человек, выслушивающий детские проказы.

– Не замёрзли?

– В двухместных спальниках ничего, тепло… только… – он посмотрел на Юрика с сомнением и отвел глаза.

– Что только? – заинтересовался Бармин, глядя в сторону на появившегося дворника с метлой.

– Ничего особенного, напарницей по спальному мешку оказалась аспирантка с кафедры геометрии. Помнишь, пару раз семинары вела вместо Ольги Борисовны?

– Ну как же, прекрасно помню, красивая девица, рослая такая. Здорово… ясно… зачем ты в спелеологи записался…

– Мы пока спустились, пока лагерь устроили, уже без рук, без ног, – Колька даже покраснел от смущения, встал со скамейки и начал натягивать рюкзак. – А вообще, конечно, тяжко пришлось…

Слегка шатаясь под рюкзаком, Салахов побрёл в сторону общежития. Обиделся, что ли? Придавленный какой-то спелеолог из него получился. А всего тридцать метров глубины. Мамочки мои, и зачем народ лезет под землю, в пещеры эти? Что там ищет? Какой такой красоты?

– Ребята, по рублику скинемся на экзамен по матанализу, – объявила староста Белочкина перед выдачей стипендии.

– Что, бабушка на старости лет затребовала коньяк? – изумился Марк, высоко вздымая дугообразные брови и делаясь похожим на Аркадия Райкина в лучшие молодые годы. – А четвёрку ваша уважаемая фирма мне гарантирует на сумму вклада?

– За рупь четвёрку тебе? Облезешь и неровно обрастёшь!

– Согласен с вами лишь частично. Действительно, рубль – не деньги на рынке подобных услуг, особенно в городской черте. У нас здесь всё же в общих чертах Афины, пусть и слегка Сибирские. Ну, хоть твёрдый трояк обеспечите, взяточники-коррупционеры? А списать-то я уж как-нибудь спишу, пусть только допвопросов не задают – раз, и задачек не подкидывают – два. На таких условиях кладу сверху ещё полтину. Идёт?

– На цветы, Марик, раскошеливайся, на цветочки, – Чалина похлопала его по плечу и пропела: – Хороши в саду у нас цветочки, еще лучше девушки весной.

Прошлась рядом этакой чертовкой.

– Меня девушки никакой стороной не касаются, – твёрдо отмел её шутки, а заодно и руку Мараня. – Прошу суд учесть: у меня в Саратове жена и трое детей.

Староста весело рассмеялась, но, приняв официальный вид, пояснила:

– Из уважения к возрасту преподнесём уважаемому… уважаемой доценту Сахалинской… букет роз.

– Из уважения к возрасту можно обойтись обыкновенной сиренью или пионами, которые также чрезвычайно дёшевы на рынке, я вчера видел у бабок: полтинник штука, а огромный букет обойдётся нашей маленькой компании дешевле пяти рублей. Это двадцать пять копеек с носа выходит, а никак не рупь. Скажите честно, девчонки, на кабак себе набираете обмывать стипон, и я, разрази меня гром на этом самом месте, не донесу на вас в деканат, естественно при одном только условии, что в кабак мы пойдём вместе, но не под ручку: жена, дети, сами понимаете…