Текст книги "Подлинные имена бесконечно малых величин"

Подлинные имена бесконечно малых величин
Роман
Сергей Дигол

© Сергей Дигол, 2014

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero.ru

1. Нику

Он выдумал себе правило и в одиночку чтил его незыблемость. Днем не закрывал внутреннюю входную дверь и не зажигал свет в прихожей. Правило казалось надежным и должно было внушать визитерам, рассматривающим наружную дверь, грязно-рыжего окраса поверх холодного металла, мысль о том, что кроме возможных домашних питомцев других обитателей в квартире в данный момент нет. Нику и сам понимал, что правило годилось лишь для светлого времени суток. Ночные нежелательные визиты грозили не столько продолжительным звонком, поначалу переворачивающим сюжет сновидения, а потом не оставляющим от него и следа, сколько выломанными дверями или влетающими в комнату вместе с осколками стекол темными фигурами на фоне лунного света, прыгающих со своих страховочных канатов прямо на ковер, не оставляющих шансы на спасение и возможности толком проснуться. Лежать! Руки за спину, лицом в пол!

Ночь пахла предательством и вероломством, но днем оставалась возможность остаться незамеченным, пусть ненадолго, но выиграть время. Или, если дела совсем плохи, продумать варианты более-менее почетной капитуляции, если дверь все же взломают крепкие ребята в камуфляже, с одинаковыми черными головами, отличающимися лишь цветом глаз, проглядывающих сквозь прорези на масках.

Профессия вора шлифовала работу органы чувств, и Нику не без основания считал свой слух и зрение если не совершенными, то гораздо более развитыми, чем у большинства людей. Вот и теперь, переждав, пока взбудораженное прерывистым звонком в дверь сердце перестанет отдавать в барабанные перепонки изнутри, он сполз с дивана и в восемь шагов – четыре ногами и четыре уподобившимися передним лапам руками, – выбрался из комнаты в прихожую. Через новые десять шагов, снова став прямоходячим, Нику застыл в промежутке между двумя входными дверьми, прижимаясь плечом к косяку. От дверного глазка его отделяли менее полуметра – достаточная дистанция, чтобы поддерживать у внешнего наблюдателя иллюзию пустой квартиры. Двадцать лет он обчищал чужие квартиры, но в своей всегда чувствовал себя гостем, временным поселенцем, которому в любой момент могут заломить руки за спину и переселить в новое жилище, более темное и сырое и где, как не крути, любой мало-мальски уважающий себя вор чувствует себя на своем месте, пронося через всю жизнь внутреннее согласие с теми, кто спит и видит его за решеткой.

– Показания газового счетчика, пожалуйста!

Услышав за дверью женский голос, Нику отвел себе мгновение, чтобы, мельком взглянув в глазок, безошибочно оценить ситуацию. Подробно девушку за дверью он не разглядел, а впрочем и увиденного было достаточно, чтобы дать ей короткую и точную характеристику. Она была неудачницей, и нахальная уверенность ее голоса не могла обмануть.

Даже не решаясь снова глянуть в глазок, Нику представлял все, что происходило на лестничной площадке. Открыв дверь квартиры напротив, близорукая тетя Нина из тридцать пятой поковыляла на кухню. Там она, взглянув на счетчик, поворчала и теперь тащится через всю квартиру в зал, за очками, без которых ей не разглядеть цифр на все еще пугающем ее устройстве, соединенным с газовыми трубами. Затем она отправляется в повторную атаку, снова через всю квартиру, на этот раз вооруженная очками, и снова терпит поражение, понимая, что восьмизначное число ей не донести до девушки в дверях, и что в ее старческом крике девушка скорее всего не разберет нужных цифр. Заканчивается все тем, что у тети Нины снова дрожат руки, и она шарит ими по столешнице, заколдовывая воздух, из которого перед ее носом должны брякнуться блокнот и ручка.

– Только первые пять цифр! – раздался голос девушки, и Нику только сейчас понял, что и сам никогда не задумывался, как высчитывается кубатура израсходованного природного газа.

С тетей Ниной у Нику были связаны два страха. Первый – что ее обворуют и значит, будут допрашивать соседей, а его и Чеботарей из тридцать шестой – в первую очередь. Второй страх был отблеском апокалиптической картины, на сюжетной периферии которой старушка-соседка, утирая слезы, с нескрываемым любопытством провожает глазами закованного в наручники Нику, спускающегося по лестнице в сопровождении мрачных людей в штатском.

Сегодня можно было не опасаться ни того, ни другого. К тете Нине заглянула хроническая неудачница, а в дверь Нику трезвонила не полиция. И все же в его голове завертелась карусель из мыслей. Так, должно быть, бывает с потерпевшими кораблекрушение – конечно, не со всеми, а лишь с теми, кому подвернулся под руку один из обломков корабля. Например, фрагмент мачты, держась за которую, хочешь не хочешь, приходиться молиться о том, чтобы появившийся на горизонте платок оказался не прощальной зрительной иллюзией, а парусом спешащего на помощь судна.

Нику слышал, как за тетей Ниной захлопнулась дверь и как девушка из, как уже стало понятно, компании «Молдова-газ», не дождавшись ответа от Чеботарей, засеменила по лестнице вниз. По другому и быть не могло: вначале она прокатилась на лифте до девятого этажа, там же и был дан старт ее инспекции. Теперь, увлеченный захватывающей, хотя и не вполне ясной идеей, Нику понял, что нужно торопиться. В запасе у него оставалось два нижних этажа.

Он осторожно потянул на себя дверь и бесшумно отодвинул защелку. В коридоре вынул ключ из кармана – воспользоваться одному ему известным секретом. Плавно затолкнув язычок замка сбоку, он вставил длиннющий ключ в узкую замочную скважину и, притворив дверь, начал медленно вытягивать ключ обратно. Защелка все равно звякнула, но Нику не стал паниковать. Внизу слышались мерные голоса: кажется, девушка из газовой конторы уже общалась с соседями с первого этажа.

Оставшись неуслышанным, Нику также бесшумно переместился на пролет ниже и присел перед лестничным окном. Голоса внизу стихли и через несколько мгновений он увидел причину наступившей тишины. Проверяющая – с высоты второго с половиной этажа она выглядела ниже и плотнее, чем через щель глазка, – вышла из подъезда во двор. Больше медлить было нельзя.

Во дворе Нику первым делом потерял девушку из виду и присел на первую же подвернувшуюся скамейку. Он совсем не расстроился. Выход из огромного двора, шириной в полторы проезжих полосы и два узких тротуара, очерченный торцами двух девятиэтажок напротив, лучше всего просматривался как раз у входа в подъезд, где жил Нику. Покинуть двор, даже бегом, девушка за четверть минуты, которые у Нику занял спуск с площадки между вторым и третьим этажом, все равно не успевала. Значит, рассудил он, она все еще здесь, во втором или четвертом подъезде.

На скамейке он распрямил спину и с удовольствием вдохнул в себя пропитанный липовым цветом воздух. Лето, напуганное июнем с его порывистыми ветрами и холодными ливнями, теперь наверстывало упущенное и уже вовсю дарило тепло резвившимися на площадке детям. Время отпусков, вспомнил Нику и погрустнел. Когда-то лето было для него горячим сезоном, что для квартирного вора равносильно отсутствию какой-либо перспективы поваляться на пляже. За три летних месяца он обеспечивал себе благополучие до конца года, а еще – целый сентябрь на побережье в Одессе, где на собственной шкуре применял метод постепенного закаливания: от бархатных двадцати двух градусов морской воды в первых числах осени до стоических плюс шестнадцати к концу месяца. Теперь даже летом не приходилось перетруждаться, а отдых на море ему не светил даже в прохладном сентябре.

Он не считал себя старым – через год разменяет пятый десяток, – но чувствовал, что все безнадежней отстает, и кроме постоянного угнетения это приносило куда более заметную финансовую неудовлетворенность. Нику понятия не имел, куда податься, при том что он, воспитанник кишиневского детского дома, стал взрослым, так и не перестав быть ребенком. Да и в тюрьму он попал совсем мальчишкой, в двадцать один год, имея за спиной три года стажа домушником и около тридцати обчищенных квартир, при том, что следствию удалось доказать его причастность лишь к двум кражам. Он вспоминал себя того, наглого и побитого жизнью ребенка и видел себя сегодняшнего, зацикленного как маленькая девочка на детской горке. Вот она карабкается по лестнице на горку, запинается о последнюю ступеньку и растягивается на верхней площадке. С ревом тянется к издерганной матери, вздрагивает в ее объятиях, успокаивается и с веселым визгом съезжает вниз, чтобы оказаться у подножия горки, на верхней площадке которой она вновь устроит плач и вой.

Нику тоже бегал по кругу, много лет подряд, и спотыкался в одних и тех же местах. Он сидел на скамейке, рассеянно смотрел на детей и пытался понять, кто она, эта девушка из глазка – спасение или очередная уловка водящей его за нос и по замкнутому кругу судьбы?

Вот, кстати и она – выходит и действительно из четвертого подъезда. Поднявшись, Нику отпустил девушку от себя шагов на двадцать и вышел за ней на улицу Доги. Дошел до перекрестка с улицей Владимиреску, трусцой пересек пешеходный переход и когда понял, что девушка вот-вот запрыгнет в троллейбус, побежал по-настоящему.

Вместе они доехали до конечной седьмого маршрута, где троллейбус, устав от бесконечного подъема в гору, с трудом поворачивает на улицу Докучаева и еле проползает последние метры до остановки. Вот и предлог поменять район работы, если, конечно, девушка действительно здесь живет. Обчищать квартиры в собственном районе было невозможно, и Нику подумал о Ботанике, идеальном спальном районе с множеством многоэтажек, куда, к тому же, девушке быстрее добираться.

Только бы все сошлось, повторял он про себя, признавая, что в слишком многое в его жизни не сходится. Мир, будь он неладен, стремительно меняется, вот только сильно ли успокаивает эта без конца повторяемая по телевизору фраза? Как бы то ни было, это было правдой: мир, к которому он привык, изменился до уродливой неузнаваемости. Его не пугала даже сигнализация почти в каждой квартире, хотя может ли не пугать квартирного вора сигнализация? Изменилось, причем не в лучшую сторону, наполнение квартир.

Во-первых, в них появились люди. Мокрушником Нику никогда не был и перед тем, как достать отмычку, молился, чтобы в доме не оказалось живой души. Теперь найти пустую квартиру – даже днем, даже летом, – было занятием не из простых. Домохозяйки, эти женщины от двадцати пяти до пенсии, домработницы любых возрастов, всегда наглые и крикливые, появлявшиеся именно тогда, когда поселяется уверенность в стерильной чистоте квартиры от живых существ. Женщины, сплошные женщины. Женщины с детьми, женщины с любовниками – они ломали намеченные планы, сокращали доходы, рушили дело всей его жизни.

Во-вторых, даже в отсутствии людей, квартиры не радовали щедростью трофеев. Прошли времена легенд и воровских мифов, в том числе об украденном еще при Брежневе телевизоре, который якобы спустили с девятого этажа при помощи пристроенного к многоэтажке строительного подъемника – обычно их устанавливают для сезонного латания крыши. Теперь телевизор мог украсть лишь сумасшедший, и лишь сумасшедший мог позариться на стационарный компьютер. Из техники крали, в основном, ноутбуки, но и здесь улов был невелик: хозяева переносных компьютеров привыкли таскать их целыми днями на себе, в сумке через плечо. Мало-мальски сохраняли позиции ювелирные украшения. Они, пусть и не так как в прежние времена, всегда были в избытке – на то они и вечные ценности. И уж совсем плохо обстояло дело с наличными деньгами.

Между прочим, Нику с самого начала не переносил новое племя, этих взломщиков банкоматов, причем еще тогда, когда первые из них стали попадаться на попытке выковырять банкноты с помощью отвертки. Он ненавидел эти серые лица с камер слежения, эти натянутые на глаза спортивные шапочки. Глядя на них в разделах полицейской хроники, Нику понимал свою безнадежную отсталость и вынужден был признать, что извлечь деньги из банкомата ему не удалось бы даже при помощи килограмма тротила. Деньги из квартир, деньги, зажатые между страницами в книжном шкафу, купюры из бабушкиных ридикюлей, обернутые в три шелковых платка – все это добро теперь превратились в маленькую прямоугольную пластинку из пластика. У него не было причин любить взломщиков банкоматов, этих шустрых парней, перехватывавших его заработки прямо из банкоматной щели.

А еще Нику видел, как погибает общак. По привычке, а скорее из чувства долга, все более похожего на гаснущую надежду, он еще ездил на Малую Малину, с деньгами для общака, который держал Влад Цыган. Дом Цыгана, еще лет десять назад напоминавший перевалочный пункт беженцев, теперь был огорожен трехметровым забором, из-за которого виднелись второй и третий этажи, а также мансарда особняка, построенного на месте когда-то одноэтажного дома. Теперь Нику не пускали даже за порог, а деньги принимал охранник: отрывал щель в калитке, снаружи не отличавшуюся от щели почтового ящика, и ждал, пока Нику протянет конверт. Когда с обратной стороны за конверт никто не тянул, он проваливался куда-то в пустоту, и Нику казалось, что его деньги каждый раз подбирают с земли.

Хозяина особняка он теперь видел лишь по телевизору. Нику помнил Влада Цыгана еще молодым, без седины, залысин и заметного живота, вечного хохмача, заливавшегося над собственными анекдотами и все никак не мог привыкнуть к тому, что депутат Парламента в зеленом галстуке, легко переходящий от борьбы с коррупцией на подробности реформы медицины и есть тот самый авторитет, с которым в годы их общей молодости было так легко и надежно. Влад, с которым Нику чувствовал себя наравне.

В последний раз с Владом он столкнулся у этого самого забора года три назад. Нику, как обычно, принес деньги, но на протянутый конверт охранник Цыгана, детина в темных очках, отреагировал с невероятной для его комплекции прыткостью. В мгновение ока выбил у Нику конверт, а во второе – скрутил ему руки за спиной и оцарапал грудь, колени и правую щеку об асфальт.

– Полегче, Рику! – отплевываясь кровью от пыли, услышал Нику голос Цыгана. – Это же друг семьи, будь с ним повежливей. И, кстати, посмотри, что там у него в конверте.

В конверте было сто евро одной купюрой. Взяв ее двумя пальцами как пинцетом, Цыган посмотрел через купюру на свет, словно проверяя ее на подлинность.

– Тяжелые времена, братишка? – спросил он лежащего с заломанными руками Нику.

– Но ты все равно заходи, – добавил авторитет. – Кто знает, где все мы будем лет через пять?

Нику так и сделал. Приходил каждый месяц с конвертом, в котором лежало когда сто, когда сто пятьдесят, но чаще всего восемьдесят евро. Эту сумму Нику считал компромиссом между позорными пятидесятью и разорительной для него сотней, причем думал, что еще уступает, округляя средние семьдесят пять в большую сторону. Как бы то ни было, но принимая деньги, ему делали одолжение. Правда, за трехметровый забор Нику больше не пускали, не было и никаких обнадеживающих вестей с той стороны. Ему ничего не обещали, но и не прогоняли и, кажется, это было вполне адекватным ответом на его больше похожий на подачку вклад в тот старый добрый общак, в существование которого верил, похоже, лишь он один.

Погибал не просто общак, само ремесло квартирного вора переживало нелегкие времена. Будущее виделось Нику сплошным черным коридором, и кто скажет, не была ли это стена в темноте на расстоянии вытянутой руки? Тот же Цыган, прежде кормившийся с квартирных денег, теперь крутился в высших кругах со своей депутатской неприкосновенностью, транзитом наркотиков и контрабандой продуктов питания. Поговаривали, впрочем, что он крышует и попрошаек, от фальшивых инвалидов до липовых мамаш с вечно спящими от уколов детьми – покровительство, которое особенно больно било по самолюбию Нику. Думал ли он, что доживет до того дня, когда квартирные кражи будут котироваться ниже, чем уличное попрошайничество?

На остановке Нику вновь чуть не потерял девушку, и на этот раз дело обстояло куда серьезней. Он даже решил, что девушка его расколола и нарочно нырнула в самую гущу непонятно откуда взявшейся толпы. Взмокнув от жары и волнения, Нику все же выцепил в море голов уже знакомый хвост и почувствовал инстинктивное движение рукой, словно пытался схватиться за него на расстоянии десяти-пятнадцати метров.

Идея, выстроившаяся в его голове за время, пока троллейбус полз из одного конца Кишинева в другой, теперь не оставляла Нику другого выхода. Он шел за девушкой как за поводырем, чувствуя, что многие годы жил слепцом и прозрел лишь сегодня, глянув в дверной глазок.

Не упуская из виду голову с хвостом и сообразив, что скоплению людей в четыре часа дня улица Докучаева обязана посетителям рынка через дорогу, Нику держался, как за невидимую нить, за мысль о том, что девушка, снимающая показания с газовых счетчиков – вариант, лучше которого и быть не может. Она точно знала, в какое время можно застать хозяев квартиры, а главное – когда приходить, чтобы, открыв дверь отмычкой, не оказаться застигнутым врасплох и с поличным. А еще у Нику заныло в животе, от волнения и от аппетита, разыгрывающего от одной мысли об открывающихся перспективах. Чего стоила только возможность газовой проверяющей безнаказанно и, главное, законно заглядывая в чужие квартиры, оценить шансы щедрого воровского улова. Нику не переживал: воровской наблюдательности он ее научит и сам. Так ведь и не придется ей воровать, ее задача – стать идеальным наводчиком. Сейчас же главное – первый шаг, на который он решился, даже не пытаясь рассмотреть ее пальцы. Впрочем, он и так, даже не увидев обручального кольца, понимал, что девушка не замужем.

– Вот черт! – пробормотал он и побежал за ускорившейся девушкой.

Он совсем забыл, как нужно знакомиться с девушками. Впрочем, волнение всегда сковывало его даже в те минуты, за которые он платил и платил немало. Минуты, которые было нелепо тратить впустую, робея перед проституткой. Пару раз в троллейбусе он ловил взгляд девушки и мог поручиться, что она голодна – до любви и просто до еды. Прекрасный повод для знакомства с последующим посещением ресторана.

– Какая хрень, – пробормотал он под нос, когда вся затея, от звонка в его дверь, до остановки на улице Докучаева, уже казалась ему одним из самых нелепых безумий в жизни.

Ему хотелось на Ботанику, туда, где можно, снисходительно усмехнувшись соблазнительно поблескивающим окнам многоэтажек, неспешно прогуляться по казавшемуся в детстве бесконечному бульвару, вдыхать липовый аромат и испытывать необъяснимую радость от вида кустов роз, этих причудливых крон без стволов, растущих прямо из земли. Он шел за девушкой и мечтал, чтобы она снова исчезла, на этот раз бесследно и не дав ему ни малейшего шанса.

Но она поступила иначе. Не дав Нику приблизиться, взяла и свернула в продовольственный магазин.

***

Нику решил: пусть это будет бутылка вина. Нужно только дождаться, когда девушка из газовой конторы пройдет мимо полок с алкоголем, где он с видом знатока, озадаченного скорее скудостью выбора, чем обилием сортов и разбросом цен, застынет в ожидании решения серьезной проблемы. Бутылкой какого из немногочисленных вин не испортить сегодняшний вечер? Ее совет как повод для знакомства – почему бы и нет?

Вариант пришлось отбросить почти сразу. Захватив булку хлеба и банку сметаны, проверяющая из «Молдова-газа» направилась прямиком к кассе. Решение Нику принимал на ходу, прямо у холодильника с прохладительными напитками. За правдоподобную легенду он готов был поблагодарить погоду: без четверти пять за окном жарили полуденные тридцать два градуса.

Нику достал из холодильника банку Кока-колы, жестяную, на тридцать три миллилитра и, подойдя к кассе и энергично встряхнув ее, вонзил алюминиевое кольцо в жестяную крышку, одновременно чуть наклонив банку вперед. Вышло не так, как он задумывал. Струя не вздыбилась гейзером, а залила ему пальцы, но цель все равно была достигнута. На футболке и джинсах девушки появились темные влажные пятна.

– Я сейчас! Сейчас, сейчас!

Уронив банку под ноги, прямо на плиточный пол, не давая развиться возмущению девушки, бросив продавщице сто леев за сметану и хлеб, за шум и за погашенный на корню скандал, за лужи кока-колы на полу магазина, Нику вытолкал девушку на улицу.

– Да отстань!

– Я все исправлю! Я сейчас!

– Сумасшедший!

– Я постираю!

– Что ты постираешь? Отстань, говорю!

– На вот.

Нику протягивал купюру в двести леев, думая о том, что дома осталось еще шестьсот, не больше.

– Что это? – отпрянула девушка, как от шатающихся по улицам миссионеров с их брошюрками о грядущем Спасении.

– Возмещение ущерба, – сказал Нику. – Не знаю, чем еще могу помочь.

– Да не надо мне, – она повернула голову и стала напоминать собаку, пытающуюся ухватить себя за хвост. – Может, и не испортится, надо быстро застирать.

– Говорю же, я постираю.

– Да мне тут, – она махнула рукой, – за этим домом.

– Мне все равно туда же. Давайте быстрее.

Он взял ее за локоть, решительно и по-деловому, и сам удивился, как неожиданно приходят убедительные жесты и почему-то всегда в безнадежных ситуациях. Нику чувствовал, что убедил ее: ничего, кроме тревоги за пятна на ее одежде, его не беспокоит, ничего, кроме вины в ее отношении, он не чувствует.

– Общежитие Академии наук? – спросил Нику, глядя на выцветшую вывеску под треснувшим стеклом.

Они стояли перед входом в пятиэтажный дом, котельцовый и без единого балкона – верный признак, отличающий общежитие от точно такого же котельцового жилого дома, которыми в Кишиневе застроены целые кварталы.

– Твои соседи академики? – и вправду случайно перешел на «ты» Нику, но девушку это не смутило.

– Академики? – удивилась она. – Кажется, тут и этих, аспирантов, человек пять. Почти все комнаты приватизированы, одну из них я снимаю.

– А-а.

Задрав голову, Нику вдруг спохватился и быстро сунул ей в ладонь двухсотлеевую купюру – у магазина она так и не позволила себе ее всучить.

– Да не надо, правда, – отпихивала она, но не купюру, оставшуюся в ладони, а руку Нику.

– Бери, бери, – сурово кивнул он. – Тебя как зовут?

Он видел, что контролирует ситуацию, и маленькая пауза, отделявшая его вопрос от ее ответа, если и участило его сердцебиение, то не без приятного чувства. Совсем как подзабытое им женское кокетство.

– Анжела.

– Меня Нику, – он пожал свою же купюру в ее протянутой ладони. – Ладно. Мне, наверное, идти надо.

– Спасибо, – она опустила глаза. – Мне сейчас очень деньги нужны.

Нику усмехнулся.

– Брось, просто я виноват, ну и все такое.

Они помолчали.

– С деньгами совсем беда, – вздохнула она. – Может надо что?

– Что? – не понял Нику.

Анжела пожала плечами.

– Я хорошая хозяйка. Готовлю – пальчики оближешь. Убрать, постирать – не проблема. С ребенком посидеть. Можем договориться, если что. Вообще, любой вариант, у меня с деньгами сейчас такая жопа.

– Анжела…

– Может, зайдешь? – кивнула она на общагу. – У нас чисто, с соседкой два раза в неделю унитаз чистим. Она, кстати, тоже симпатичная и тоже не замужем.

Нику вдруг понял, что пятится назад, при том что девушка даже не пыталась наступать.

– На полчасика, а?

Она сделала шаг вперед, и это стало сигналом. Не стесняясь позора бегства, Нику развернулся и отбежал метров на десять. Остановившись, он увидел, что Анжела и не думает его преследовать.

– Извини! – крикнул он. – Я правда тороплюсь. Номер скажи.

– Двести шестой! – закричала она на весь двор.

– Я про телефон!

Ему пришлось вернуться к исходному пункту. Они стояли на относительно безопасном расстоянии, метрах в трех друг от друга, уставившись в мобильные телефоны. Мужчина и женщина, обменивающиеся надеждами на новую встречу.

– У меня и денег-то с собой больше нет, – виновато пожал он плечами, пряча телефон.

Она вытянула руку, показывая смятую двухсотлеевую купюру. Бывшую его купюру.

Возьми и приходи, когда будут.

Но Нику уже отступал, пятился назад, мотая головой и покачивая выставленными ладонями.

– Я позвоню, – бормотал он. – Я обязательно позвоню.