Текст книги "Подлинные имена бесконечно малых величин"

4. Анна

Она обещала себе не плакать, ей хватило слез за этот месяц. Месяц без его глаз напротив и каких-то три телефонных разговора, и все ради чего? Чтобы смотреть ему в глаза через мелкую решетку?

Анна уже свыклась с тем, что вынуждена жить страхом, надеждой, отчаянием и снова страхом. Никак не могла привыкнуть лишь к этому – к его глазам за мелкой решеткой. Может, она сама накликала беду, с самого начала решив, что ничем хорошим это не может закончиться?

Она держалась и срывалась в слезы – последнее исключительно в одиночку. Забивала себя работой, только бы не прочесть в глазах сослуживцев сочувствие, лишь бы не расчесывать зуд воспоминаний о том самом дне, когда ее муж сбил насмерть человека. Держалась Анна даже при адвокате, в последнее время – особенно при адвокате.

Сергея Флеймана она нашла по Интернету, адрес его адвокатского бюро высветился первым в поисковике. Анна не искала рекомендаций, ее тревожили разговоры, перешептывания за спиной, сочувствия и, кто знает, не злорадство ли? В конце концов, это ведь был несчастный случай, ведь правда?

– Уверен, все разрешится, – сказал ей адвокат Флейман при знакомстве. Лучшего она и не ожидала услышать.

Теперь он приходил, пожалуй, слишком часто, по два раза в неделю, и недавно Анна даже поймала себя на том, что думает о нем, как о члене семьи. Он все чаще уходил от нее с деньгами, и обдавая ее ветерком от хлопнувшей за собой двери, адвокат Флейман все сильнее раздувал в ее душе уголек надежды. Оставшись одна, Анна сворачивалась в клубок на диване, куталась в плед, плакала и улыбалась сквозь слезы, вспоминая, что адвокат ушел не с пустыми руками, ручаясь, что никому не позволит загасить тлеющей внутри нее огонек.

Срок предварительного заключения Виктору продлевали трижды, а единственное, что помнила Анна после суда и семи лет приговора, были руки Флеймана, которыми он взмахивал как крыльями.

– Беспрецедентный беспредел! – чуть ли не прокричал он ей в лицо. – Четыре из семи – за неоказание помощи?

– Но Витя пытался помочь, – борясь с комком в горле, сказала Анна, но адвокат лишь снова всплеснул руками.

В последний раз Флейман попросил денег, которых у нее не оказалось. Он, правда и не предоставил обычного объяснения, а на ее вопрос, что за проблему на этот раз попытается решить за ее деньги, непривычно замялся. Сознался он лишь после того, как она проявила настойчивость – видимо, также из-за ее необычности.

– Что? – возмутилась Анна, услышав правду. – Послушайте, но это личное. Кто вам дал право лезть в мои отношения с мужем?

– Меня попросил ваш муж. И, кстати, полезли совсем другие люди и с совсем другой целью – прервать ваши отношения.

Взгляд Анны излучал тревогу и недоверие.

– Но они не имеют права, – сказала она. – Нам же положено по закону. Вы сами говорили. Садитесь, что же вы.

Присесть Анна предложила Флейману уже в третий раз. Адвокат лишь помотал головой – он стоял, прислонившись плечом к дверному косяку.

– Я сделал все, что мог, – сказал он. – Может, у другого специалиста что-нибудь получится?

– У какого еще специалиста? – с замиранием сердца спросила Анна.

– Ах, да, – наморщил лоб Флейман. – Вам, видимо, придется искать другого адвоката. Если хотите, могу порекомендовать пару коллег. Крепкие профессионалы, ничего не могу ска…

– Какие коллеги, Сергей? Вы что, нас бросаете?

Он сделал шаг навстречу ей.

– Это не я вас бросаю. Ваш муж, – веско сказал он, – это он дал отвод моей кандидатуре.

– Дал отвод?

– Попросту говоря, уволил. Что поделать, имеет полное право. Клиент всегда прав.

– Погодите, постойте! – засуетилась Анна. – Здесь какая-то ошибка. Мне надо поговорить с ним.

– Поговорить, конечно, сможете. На следующем свидании. Правда, не знаю, что это изменит. Начиная с завтрашнего дня я официально не являюсь его защитником. И не уверен, что возьмусь за этого клиента снова, даже если вы в чем-то сможете его убедить. Даже другие условия вряд ли привлекут меня.

– Мы же вам столько заплатили! – Анна была в отчаянии, Флейман же выглядел внезапно заскучавшим.

– Сегодня до вечера я предоставлю вам подробный отчет за весь период работы, – сухо заметил он. – В том числе о расходах.

С уходом адвоката в ее квартире поселилась ночь. По утрам Анна не распахивала штор, не включала телевизор, ужинала в полумраке и сразу ложилась спать. Сон не приходил, и тогда она плакала, промокала глаза подушкой, переворачивала ее, снова пыталась заснуть, плакала и снова переворачивала подушку уже подсохшей стороной вверх. Она стала бояться смерти. Его смерти и, пожалуй, впервые за девять лет брака. Даже когда стало ясно, что без помощи медицины детей им не завести и врачи сказали, что проверяться нужно им обоим – даже тогда возможный недуг Виктора не пугал ее. Хотя нет, бояться за жизнь мужа она стала раньше. В тот самый день, когда они приобрели эту чертову «Тойоту».

Автомобиль был неотразим. Серебристая «Тойота Авенсис» с ничтожным для пятилетнего автомобиля пробегом в сорок две тысячи. Пятиместный седан с огромным багажником – так, решила Анна, и должен выглядеть настоящий семейный автомобиль. Смущала лишь царапина на дверце, правда внизу, почти у днища, и то, смущала она одного лишь Виктора. Анна была счастлива. Настолько, что когда муж завел мотор, она не удержалась от восторженного вопля. Было ясно: в их доме поселилась Фортуна. Отдать девять тысяч евро за находящуюся в идеальном состоянии машину – не просто разумный выбор, но и счастливый случай.

Вопли радости Анна издавала все время, пока они совершали круг почета. Из двора спустились по улице Сахарова на Рышкану, потом, вдоль сквера Бориса Главана поднимались до верхней границы Рышкановского пруда, выехали на улицу Димо, чтобы влиться в одностороннее движение, которое их снова привело на улицеу Сахарова. Когда же Виктор высадил ее и уехал один – в супермаркет, за продуктами, – она едва не сошла с ума. С того дня она всегда засекала время, которое он был в пути. Уезжал ли из дома, или звонил, предупреждая, что выезжает с работу, и стоило ему выйти за рамки привычного расписания хотя бы на минуту, она впадала в панику и начинала ему названивать, пока он не отвечал.

Узнав, что муж сбил человека, Анна решила, что это нелепость и неуместная телефонная шутка. Звонил сам Виктор, жену назвал по имени, но на внезапные звонки в наше время не склонны полагаться даже самые доверчивые из женщин. Он решил над ней подшутить, грубо, несмешно, голосом, в котором звучала скорее усталость, чем паническая озабоченность. Положив трубку, Анна просидела еще минут пять, словно ожидая звонка с опровержением. Потом вскочила и в одном халате выбежала на улицу, где едва не попала под колеса такси, того самого, в котором добралась до места происшествия. В халате и, как оказалось, без денег.

Она плакала, она была счастлива. Она гладила бледные щеки Виктора, склонившись над ним, бессильно опустившимся на водительское кресло. Завороженно, как на чудо, смотрела на его левую ступню – он выставил ее на асфальт, – и до конца не могла поверить, что на нем не было ни одной царапины. Виктор был жив – желала ли Анна большего чуда?

Все вокруг мужа казалось картонным, даже вид крови на бордюре не испугал ее. Тела жертвы Анна не успела застать, его отвезли еще до ее приезда. Все выглядело слишком нелепым, чтобы быть правдой. И то, что парень выскочил на проезжую часть прямо из преисподней ночного клуба, и то, что попал именно под их «Тойоту». И, само собой, то, что он, видимо, был дьявольски пьян и может быть даже обкурен.

Многие были пьяны: свидетели происшествия, они толпились на тротуаре. Их опрашивали полицейские, что-то записывали, узнавали имена и телефоны. Анна видела все это и не могла понять, снимают ли полицейские показания или собираются привлечь выпившую молодежь за разгуливание в нетрезвом виде.

Она даже пару раз улыбнулась, словно говоря мужу: не переживай, все не так плохо, главное, что ты жив. Мир вокруг был картонным, все было слишком надуманным и плоским в сравнении с главным. С тем, что Виктор был рядом с ней, он дышал и даже пытался что-то объяснить.

– Тсс, – приложила она палец к его бледным губам, – Не напрягайся. Тебе надо отдохнуть.

В покое их, однако, не оставили. Настойчиво попросили не уезжать из города, не отключать телефоны и при первой необходимости явиться в полицию.

Необходимость возникла уже на следующий день, с самого утра. Виктор принимал душ, когда Анна увидела в глазке трех мужчин и корочку сотрудника полиции, которой один из них загородил головы остальных двух.

Муж был жив, и даже после ареста она не сомневалась: все это лишь иллюзия, картонные фигуры, загораживающие им горизонт настоящей жизни. Даже отец жертвы, крупный бизнесмен Кондря – финансист, как поговаривали, одной из парламентских партий, был для нее каким-то небожителем с Олимпа: могущественным, но невидимым и абсолютно нестрашным. Еще немного и туман рассеится, и все будет как прежде, уверяла она себя. Пусть и с его странными планами, которые Виктор ведь все равно строил ради нее – так имела ли она право рассуждать по поводу их сомнительности?

Она даже обрадовалась, когда поняла, что машину придется продать – так посоветовал адвокат, да и никакого другого источника денег, затребованных им за оправдательный приговор, у Анна не было. На ее счастье, покупатель на «Тойоту» нашелся уже через неделю, и снова не без помощи адвоката. Она искренне радовалась – как деньгам, которые она держала в руках не более часа, перед тем как отдать их адвокату, так и тому, что с ее сердца свалился камень, давивший каждый раз, как только Виктор поворачивал ключ в замке зажигания. Даже когда мужа посадили – с правом обжалования, но на семь лет, – у Анны все равно начинало колотиться надеждой сердце, стоило ей увидеть на экране телефона номер адвоката Флеймана. Ей и в голову не приходило винить его, она стала задумываться о своей вине.

Угасание его желания – не было ли этой расплатой за ее прежний огонь? Да и потух ли он насовсем, тот огонь, о котором Анна только и могла думать, еще до свадьбы представляя себе будущее их семейной жизни? Теперь она и не вспоминала о чувствах. Ее лоб покрывался испариной, а внутри пробегал холодок, стоило ей представить себя в его шкуре, попытаться испытать, что думает он о ней там, в камере на восьмерых, видя ее в знакомой квартире – одинокую, кипящую внутри женщину.

Даже в отсутствии детей Анна теперь была склонна винить своего дьявола, впервые заговорившего с ней в двенадцать лет. Она хорошо помнила тот день и те пахнущие нарциссами клумбы центрального парка, где ее впервые посадили не лошадь, сильного каурого жеребца с так поразившей ее своей пышностью гривой. Падать с лошади она начала в самый неподходящий момент, когда пыталась выковырять из глаза залетевшую мошку и, кто знает, не влетела ли другая мошка в глаз лошади, из-за чего та и встала на дыбы, сбрасывая с себя отпустившую вожжи двенадцатилетнюю Анечку. Ее успели подхватить – чьи-то крепкие мужские руки, чьи-то, но не отцовские, держали ее, выпавшую из седла, прижимали ее попкой к телу лошади, к ее горячему, пульсирующему боку и первое, что Аня увидела, оказавшись босоножками на земле, был он. Ярко-красный бутон между задних ног лошади, он проклевывался из мохнатого отростка, похожего на одетые в мех ручки на велосипеде дяди Коли, вечно одетого в майку соседа. Велосипед он часто оставлял у подъезда, приковывал его цепью к чистилке для обуви, и это охранительное священнодействие магически действовало на Аню: ей страшно хотелось потрогать эти мохнатые наконечники на руле, но она позволяла себе лишь садить на лавочку и не сводить с них глаз – до самого вечера, когда дядя Коля, пошатываясь и воняя прокисшим виноградом, не выходил из подъезда, чтобы загнать велосипед в сарай.

Ее рано стали притягивать бутоны, у нее кружилась голова при виде мохнатости, наползающей на шею из-под воротника. Такие мужчины могли с ней даже не заговаривать, Анна и так бы пошла за ними на край света. Виктору Дьякону было суждено стать для нее идеальным мужчиной: при их знакомстве он был в футболке с вырезом на груди, а на первом же свидании подарил розу, ярко-алую, в плотном продолговатом бутоне.

Их первые месяцы вместе были временем безумия, от которого Анна очнулась, как от паров нашатыря, выслушав приговор доктора: только новое обследование и только в хорошей клинике. Клинику доктор выбрал сам и даже поехал вместе с Анной и Виктором в Киев, куда им пришлось ездить еще дважды и где, кроме уймы дорогих анализов и не менее дорогостоящих консультаций, их ждал еще один вердикт: только искуственное оплодотворение. В противном случае им грозила бездетная старость.

На процедуру денег уже не осталось, и Виктор попросил паузу. Года в два, не больше, уточнил он, будто с годами Анна будет лишь расцветать, наливаясь природным нектаром. Тогда же она узнала подробности о планах супруга.

– Это будет собственный бизнес, – сказал он. – Шелкография. Элитный бизнес будущего.

Анна мало что понимала в полиграфии, а от работы мужа на Кишиневском полиграфкомбинате ей доставались пахнущией краской вещи и головная боль из-за его скромной зарплаты. Про шелкографию Виктор говорил и раньше: кажется, это такой ручной метод печати, который теперь легко заменяли высокие печатные технологии.

– Понимаешь, – решил он объяснить жене изменения собственного мнения, – шелкография – это как виниловые пластинки. Помнишь, как все радовались, когда вместо них стали клепать компакт-диски? – Анна пожала плечами. – Нет, правда же. Виниловый диск легко повредить. Одна царапина – и все, иголка скачет по пластинке. Виниловый диск огромен, неудобен. Я знал человека, который в магазин «Мелодия» ходил с дипломатом – идеальным, кстати, футляром для безопасной траспортировки винила. А сейчас что? Уже и компакт-диски не нужны, все есть в интернете. И что же? Винил опять в моде, да еще в какой! Фанаты чистого звука в восторге: оказывается, ни на одном носителе нет такого естественного и органичного звучания. Попробуй купить виниловый диск – знаешь, каких денег он стоят? Знаешь, зачем «звезды» снова стали выпускать альбомы на виниле? – Анна снова пожала плечами, теперь с улыбкой. – Не потому, что хотят потрафить особо фанатичным ценителям, точнее – не только потому. От пятидесяти евро – вот сколько сегодня стоит виниловая пластинка. При Союзе стоила два рубля пятьдесят копеек в обычном конверте и три рубля – в ламинированном. Ну да, и до пяти рублей – это если исполнитель – иностранец, вроде Бони Эм или Джанни Моранди. С шелкографией происходит та же история.

Обычно муж был молчалив и хотя бы поэтому сейчас его стоило слушать с интересом. И, надеялась Анна, с доверием.

– Конечно, шелкография – исчезающий жанр, – продолжал Виктор. – Но такой же исчезающий, как пластинки на виниле. Кто их покупает? Те, кто разбираются в настоящем звучании. Кому нужны будут полиграфические изделия, изготовленные методом шелкографии? Совсем скоро – никому. За редком исключением. Но это исключение готово платить за шелкографические работы столько, сколько они никогда не стоили. Десять леев за визитку вместо одного лея, триста леев за буклет вместо тридцати. Продавать надо дорого, а не много – так считают все прогрессивные бизнесмены. А шелкография после исчезновения массовой шелкографии – это уже хэнд-мейд. Ручная работа, престижные полиграфические материалы, изготовляемые вручную. Сделанное как бы специально для тебя, как костюм у первоклассного римского портного, который все равно выйдет дороже, чем даже костюм от Хьюго Босса. Просто потому, что в Хьюго Боссе ходят еще тысячи людей по всему миру, а в пошитом лично для тебя костюме – лишь ты один. Индивидуальность, за которую не жалко переплатить, понимаешь?

И Анна старалась все понимать. И когда он купил шелкографское оборудование, ручной трафаретный стол, который пришлось собирать заново – он был такой старый, что не выдержал перевозки и развалился. Понимала она и трудности, разумеется временные и то, что поиск элитных клиентов – дело небыстрое и тут нужен ручной подход. Совсем как в мастерстве шелкографии.

Даже когда Виктор объявил о том, что платить за арендованный под занятие шелкографией подвал он больше не в состоянии, что станок окончательно рассыпался, а элитные клиенты, ценящие преимущества ручной печати, для Кишинева – несбыточная мечта, Анне все еще хватало понимания. В конце концов, без работы Виктор не остался – устроился шелкографом в издательство «Маклер» и те пятьсот евро, которые ему пообещали там, даже позволили ей облегченно вздохнуть: бизнес супруга все больше напоминал черную дыру, такую же бездонную, как расходы на бензин и медицинские обследования.

Внешне Виктор не менялся. Тот же бегающий неуловимый взгляд, та же немногословность и точно такая же, несмотря годы брака, дьявольская, может, из-за вздернутых бровей, привлекательность. И все же он угасал, плавился как свеча, и по ночам Анна все чаще убеждалась в верности своих догадок.

Страстный мужчина, покоривший ее напором и нежностью, – она не решалась делиться такими признаниями даже с самыми молчаливыми женщинами, – Виктор все реже проявлял к ней интерес и ее пугало то, что она чувствовала. То, что кроме нее у него больше никого нет. Иногда она еле сдерживалась, чтобы не признаться мужу в том, как она обожает его член – его запах, его напряженную дугу, его послушание и неповиновение. Член всегда казался ей слишком нежным, она боялась, что может повредить его одним неверным движением, и все равно безнадежно теряла голову и ускорялась, и прижимала мужа к себе, чувствуя внутри себя боль и сладость, выше которых в эти минуты не было самых больших загадок Вселенной.

Теперь по ночам она все чаще дышала ему в спину, пытаясь разглядеть в темноте затылок, и за все корила себя. За бездетность, за свой страх за него и даже за их общее безденежье. Жизнь все больше походила на сон, чужой и повторяющийся из ночи в ночь. Разбудить ее теперь был способен лишь страх, ее боязнь за человека за рулем, но Виктора, похоже, не заботило даже это ее переживание. Он был слишком спокоен в зале суда, и у Анны даже мелькнула мысль, что семь лет в тюрьме для мужа – еще одна желанная пауза, во время которой он рассчитывал разложить жизнь по нужным полочкам.

Что это скорее конец надежд, чем начало новой жизни, до нее дошло не сразу. Хватило недели без адвоката Флеймана, которого и не думал возвращать Виктор, хотя и попросить об этому мужа у Анны за эту неделю не было возможности. Дела вообще обстояли хуже некуда. Им не давали свидания, и Анна чувствовала, что сдается: незаменимость Флеймана теперь была очевидна хотя бы в том, что он мог добиться для нее общения с мужем, пусть и через зарешеченное окно, больше похожее на особо охраняемую сберкассу.

Анна даже позволила себе непозволительное. Подала шефу кофе вместо чая и начисто забыла о назначенной в офисе встрече с важным клиентом.

Неудивительно, что шеф обратил на нее внимание.

***

Виталий Боршевич был мало известен в Молдавии и неплохо ценим в Европе и даже за океаном. Нет, всемирная популярность ему не грозила, но частные лица и коммерческие компании из более чем тридцати стран мира, как утверждалось в презентации компании «Унидата», предпочитали фирму Боршевича благодаря нескольким выгодным предложениям. Разумной цене, качественному программному обеспечению и способности сотрудников работать по двадцать часов в сутки, за что в странах западнее Молдавии бизнесмен Боршевич давно бы разорился в связи с гигантскими штрафами за грубейшие нарушения трудового законодательства. На родине Виталию такие неприятности не грозили, но работать он все равно предпочитал с иностранными заказчиками: местные не считали правильным платить за программы и того, что для иностранцев было почти подарком.

Так уж случилось: Виталий Боршевич стал первым человеком, который увидел, как Анна плачет из-за мужа. Он был в курсе всей истории, и если не с самого начала, то по меньшей мере не первый день, но такую секретаршу, рассеянную до странности, ему еще не приходилось видеть. Может, поэтому он и не привык обращать на нее внимания?

Он сразу же вызвался помочь и, не откладывая, достал из кошелька три тысячи леев.

– Безвозмездно и на первое время, – сказал Боршевич, протягивая Анне купюры.

Она отнекивалась, но потом, вспомнив о том, что это две трети ее зарплаты, деньги все же взяла. Сжала их в кулаке и расплакалась – впервые на людях, вызвав у шефа новый прилив сочувствия. Он повез ее на обед, в дорогой и претензиозный ресторан «Кактус», и пока в голове Анны бурлило варево из неясных, но все равно тревожных мыслей, она лишь в ресторане сообразила, что со стороны его приглашение может выглядеть жестом, далеким от сочувствия.

Так уж вышло – они впервые обедали вдвоем, за все пять лет, которые Анна выполняла поручения Боршевича, связанные с обычной секретарской долей. Все, кроме одного, служащего извечным поводом для анекдотичных историй и завистливо-презрительных взглядов. Иногда она удивлялась: неужели она настолько антипатична директору, что он обходит ее стороной, предпочитая ей женщин, которых он без раздумий назначал во главе целых департаментов?

Не будь «Унидата» столь закрытой для местного мира сплетен и пересудов компанией, ее кадровая политика наверняка вошла бы анналы молдавского корпоративного менеджмента. Делавшие для фирмы деньги программисты были сплошь мужчинами, над которыми, однако шефствовали одни лишь женщины. Директор по маркетингу, директор по клиентам, заместитель директора по клиентам, три старших менеджера, а также главный бухгалтер – все они были особами прекрасного, во всех отношениях пола. Анна, скорее, могла себя отнести к мужской части коллектива, хотя и с полным правом могла поспорить в категории привлекательности. Не было в ее арсенале других преимуществ – высокой должности, большой зарплаты и, главное, внимания шефа. С ними Боршевич часто обедал и как раз в «Кактусе» – обычно с одной, но бывало, что и сразу с двумя и всегда это означало одно. То, что окончание дня и, возможно, ночь шеф и его ресторанная собеседница (одна или больше) проведут уж точно не на рабочем месте.

– Семь лет? – переспросил Боршевич. – Многовато, конечно. Похоже, по полной дали.

Остаток обеда он косился на Анну, словно сообразил, что кормит за свой счет сообщницу особо опасного преступника. Анна и сама чувствовала себя хуже не придумаешь, спина ломилась от напряжения, а луковый суп и панакота вместо предполагаемого наслаждения отзывались лишь нервным бурчанием в животе. Она так и поняла: Боршевич всего лишь решил ее накормить – тоже из жалости и также, по-видимому, безвозмедно. Разовая благотворительность, не стоившая ее слез. Еще один урок из курса интенсивного индивидуального обучения, на которую Анну, похоже, всерьез вознамерилась перевести жизнь.

После ресторана Боршевич провел остаток дня на работе, был мрачен и избегал посетителей. Анне же пришлось избегать взглядов женского директората, члены которого сразу встретили ее поджатыми губами и сдержанными просьбами, которые как никогда походили на приказы. «Боршевич? Забудь, детка, он сделает все, чего захочем мы», читала она на этих стервозных лицах и лишь сильнее склонялась к монитору компьютера. Впрочем, она готова была потерпеть и это и вообще все за хорошую новость.

Ей наконец-то разрешили встретиться с мужем.

***

– О чем мы будем говорить? О чем говорить целые семь лет?

Это был неожиданный поворот. Анна молчала, не веря своим ушам. Хотя чего еще можно было ожидать, если за десять минут разговора с супругом она пять раз поинтересовалась, не голодает ли он. Виктор был спокоен, это было заметно даже через разделявшую их решетку, и он был прав: Анна никак не могла придумать, о чем бы еще поговорить с мужем. Все кости адвоката Флеймана были перемыты, выдуманные заверения о поддержке коллег с работы приведены, при этом она благоразумно умолчала о благотворительной акции Боршевича. Да, еще перечислила полный перечень продуктов, которые принявший пакеты надзиратель равнодушно обещал передать супругу.

– Расскажи, как ты тут, – сказала Анна и сама осеклась.

Виктор хранил молчание. Ледяное – Анна аж поежилась от такого взгляда мужа.

– Я тут хреново, – сказал он. – Разве в тюрьме может быть по-другому? Это все из-за твоей скрытности.

– Что? – не поняла она.

– Отсутствие тем для разговора, вот что. Я так о тебе ничего и не узнал.

– Витя, о чем ты?

У нее колотилось сердце, ей казалось, что она чувствует, как внутри натягиваются в напряжении нервные нити.

– Я ничего о тебе не знаю, – повторил он. – Ты никогда не рассказывала, кто у тебя есть кроме меня. Почему, Аня?

– Боже мой, дорогой!

– Вот только не надо! Жалости не надо! Я, – он ткнул себя пальцем в грудь, – имею право хоть на какое-то желание?

– Господи, ты еще спрашиваешь!

– Мне нужно одно: знать, что ты счастлива.

– Но я счастлива! То есть, с тобой я счастлива. А сейчас… конечно… то есть я…

– Аня, – веско сказал Виктор, – ни я, ни тем более ты не станем отрицать, что в последние годы у нас не очень. В смысле секса – да ты и сама поняла, о чем я. Это, конечно, катастрофа. Прежде всего – для тебя.

– Витя…

– Не перебивай! Пожалуйста, – спокойнее продолжил он, – мы же договорились. Я имею право, так что дай мне сказать. Я знаю, я виноват. Наверное, не надо было откладывать тогда, в Киеве. Может, у нас уже был бы ребенок. Может, все уже было бы по-другому. Было бы как раньше, только уже с детьми. И жили бы лучше – говорят, деньги появляются вместе с детьми. Может, и этого всего не было бы.

Он потупил взгляд, но – нет, не заплакал. Поднял голову – спокойствие никуда не исчезло, вот только в холод Анну теперь не бросало. Ее сердце разрывалось от его слов.

– Господи, солнце мое! – слезы душили ее. – Я обязательно добьюсь, чтобы нам разрешили встретиться. Я в министерство напишу, в парламент, куда угодно, черт с ними со всеми!

– Аня! Перестань, пожалуйста! Со мной все кончено, это вопрос решенный. Не перебивай, – поднял он ладонь. – Идеальный вариант для меня – это выйти через семь лет живым и не калекой. И чтобы не припаяли еще срок. Захотят – найдут за что.

– Господи, Витя!

– Не обо мне сейчас. Я виноват, и я хочу искупить свою вину. Лично.

– Витя, – она уже плакала, не стесняясь, – ты хочешь меня обидеть?

– Я хочу, – не отступал он, – чтобы ты начала новую жизнь. Как бы со мной, но на самом деле без меня. Тем более, что так оно теперь и будет.

– Витя, я напишу…

– Послушай, мы – никто, неужели ты этого не понимаешь? Я никто, а вместе со мной и ты никто. Я не прошу верности до гроба, но и на разводе не настаиваю. Но ты не должна страдать. Не должна губить себя только из-за того, что закапывают меня. Стань кем-то, я тебя очень прошу.

Анна смотрела на него сквозь слезы, закрыв нос и рот скрещенными ладонями.

– Я хочу, – сказал он, – чтобы ты жила так, как у нас было раньше. Чтобы ни в чем себе не отказывала и, главное, ни в ком. Я не буду возражать, – повысил он голос, заметив, что Анна пытается что-то сказать. – Более того, я настаиваю. Слышишь, настаиваю. Я хочу знать все. Кто твои мужчины. Нежны ли они с тобой или грубы, и что тебе больше нравиться. Какие позы и с кем ты предпочитаешь. Хороши ли они в оральных ласках и как тебе их члены на вкус. Каждый раз – новый отчет. Я настаиваю, слышишь?

Его голос звучал откуда-то со стороны. Или это она, Анна, была не здесь, не упиралась локтями в этот липнущий потертый стол, не царапала взгляд о решетку, за которой сидел он.

Безумный человек с чужим и тяжелым взглядом.