Текст книги "Представления о человеческом достоинстве в политико-юридических доктринах и праве. Монография"

С точки зрения Б. Констана, этим ценностям должны быть подчинены цели и устройство государства. Поэтому естественным ему кажется такой порядок организации политической жизни, при котором институты государства образуют пирамиду, вырастающую на фундаменте индивидуальной свободы, неотчуждаемых прав личности.

Подобно Б. Констану, высоко ценил человеческое достоинство французский ученый XIX в. Алексис де Токвиль. Причем он сформулировал закономерности организации государства, способствующие упрочению человеческого достоинства граждан этого политического сообщества. Сюда относятся разделение властей, местное самоуправление, свобода печати, религиозная свобода, суд присяжных, независимость суда, реальные возможности для граждан по собственной инициативе организовываться, чтобы действовать сообща^[174].

Представитель немецкого либерализма Вильгельм фон Гумбольдт в своем научном творчестве также уделял внимание вопросам обеспечения достоинства людей. При этом он обосновал модель наиболее благоприятного для человека положения в государстве. Таковым, по мнению ученого, может быть включенность всесторонне развитой индивидуальности, самобытнейшего «я» человека в разнообразные и притом тесные связи между людьми. Лишь в таком положении, считал В. Гумбольдт, человеческое достоинство проявляется наиболее полно. Он полагал, что достоинство принижается при государственном попечении о положительном благе граждан, то есть об их хозяйственном преуспевании и общественной карьере, об их нравственности, физическом здоровье, образе жизни, личном счастье. Однако В. Гумбольдт понимал полезность и нужность при известных обстоятельствах некоторых социально-охранительных функций, выполняемых политико-юридическими институтами, для обеспечения человеческого достоинства составляющих государство людей^[175].

Очерченные либеральные представления о человеческом достоинстве отнюдь не сразу воплотились в праве западноевропейских стран, где жили их авторы. И в гораздо меньшей мере эти представления отразились в законодательстве остальных государств мира^[176].

Примером может служить, в частности, первая Конституция Японии, принятая в 1889 г. В ней у подданных императора признаются только те права, которые пожаловал властелин: за ними не признаны права и свободы природные или врожденные. Xотя в Конституции перечислены свобода выбора и перемены местожительства (ст. 22), свобода вероисповедания (ст. 28), свобода слова, печати, публичных собраний и образования союзов (ст. 29), в формулировках всех этих статей наличествуют ограничения, например, предусматривающие осуществление права «в границах закона». Интересно, что в этой Конституции в первую очередь указаны обязанности подданных, как то: военная служба (ст. 20), уплата налогов (ст. 21), а лишь затем перечислены их права^[177].

В России в первой половине XIX в. господствующие представления о человеческом достоинстве базировались отнюдь не на либерализме с его идеей о формально-юридическом равенстве всех людей. Xотя здесь в указанную эпоху в немалой степени сформировались предпосылки для либеральных реформ, многое препятствовало реализации последних, в том числе существовавшее крепостное право.

Государственный аппарат, поддерживавший несвободу крестьянства, отчасти подобным образом действовал и по отношению к национальным меньшинствам. Так, торговцам еврейского происхождения запрещалось содержать в деревнях кабаки и постоялые дворы, вести торговлю и заключать договоры аренды^[178].

В это время в России пользовались немалым влиянием идеи о человеческом достоинстве М. М. Сперанского, который констатировал, что лицо составляют жизнь, честь и способности как силы душевные и телесные^[179]. Выступая апологетом деления общества на сословия, он вместе с тем писал, что достоинство лица предполагает уважение к власти, навык повиновения, доброе имя, отличное воспитание, силу доброго племени и т. д. Государство должно уважать достоинство составляющих его сословий ради памяти заслуг, чувства благодарности, пользы и нужды опытности и добрых советов, а также в силу трудности новых избраний, сопровождающихся страстями и заблуждениями. М. М. Сперанский считал, что достоинство звания должно соединить с достоинством лица и утвердить его в потомстве. Таким образом, звание обращается в достояние рода. В результате образуются привилегии, то есть изъятия из общего личного права. М. М. Сперанский подчеркивал, что каждый разряд государственных сословий имеет свою честь^[180].

Она иногда понимается как нравственный закон – чувство, заставляющее человека защищать добрую волю и истинное достоинство, не щадя жизни^[181]. Но о чести М. М. Сперанский писал и иначе. «Непрестанные связи нужд и польз заставляют нас искать доверия других и доброго их мнения. Сие мнение есть честь. Побудительная сила, отсюда возникающая, суть двояка: награда и наказание. Награда состоит в одобрении и доверии и во всех выгодах, от сего проистекающих; наказание – в бесчестии и подозрении, со всеми вредными для нас их последствиями»^[182].

По М. М. Сперанскому, теснейшим образом с действием чести связано влияние совести. «Внутреннее наше сознание о достоинстве наших деяний, о вреде или пользе их для нас и для других – сознание, независимое от мнения других, – есть совесть»^[183].

Он поднял проблему уважения человеческого достоинства людей, сосланных в Сибирь. В 1822 г., разрабатывая идею сибирской реформы, М. М. Сперанский отмечал, что к этому времени отсутствовали какие-либо гражданские и политические права ссыльных. В списки ссыльных, составлявшиеся на границе сибирского края, включались без различия в правовом и имущественном положении каторжане и поселенцы, мужчины и женщины, взрослые и дети. Судьба сосланных полностью находилась в руках смотрителей. Каждый ссыльный оставался там, куда попадал по случайному стечению обстоятельств^[184].

Представления М. М. Сперанского и других отечественных мыслителей о градации человеческого достоинства в зависимости от сословной принадлежности людей претворялись в жизнь в российском праве. Так, законодательный акт, принятый в период правления Николая I и называвшийся «Наказ губернаторам», в разделе «Охранение прав» обращал особое внимание губернатора на обеспечение сословных прав граждан^[185]. Правда, им защищались и иные права людей.

Так обстояли дела и в отечественном уголовно-исправительном праве. В частности, инструкция смотрителю губернского тюремного замка 1831 г. прямо предписывала уважать достоинство человека. Предусматривалось, что смотритель обходится с находящимися под его надзором арестантами кротко и человеколюбиво: «…он старается приобрести их к себе доверенность расспрашиванием о нуждах их, доставлением иногда некоторых пособий, ласковыми при трудах разговорами, но в исполнении своих обязанностей поступает со всей точностью и твердостью… При назначении наказаний смотритель должен соблюдать спокойствие духа и отнюдь не предаваться досаде и вспыльчивости, дабы тем самым удостоверить виновного, что делаемое ему наказание основано на справедливости» (ст. 205)^[186]. Согласно ст. 32–35 Инструкции смотрителю губернского тюремного замка предписывалось не только раздельное содержание преступников «по роду и важности их преступлений», женщин и мужчин, взрослых и несовершеннолетних, осужденных и следственных, но не разрешалось «смешивать» чиновников и разночинцев с «чернью». К тому же в ст. 203–204 этого документа предписывалось давать арестантам пищу разного качества в зависимости от того, являются ли они чиновными лицами или людьми простого состояния^[187].

Начиная со второй половины XIX в., в западноевропейских странах идет мощное развитие сложной инфраструктуры рыночной экономики и демократизация, в политическое властвование включаются все более широкие слои населения. Это выразилось в обогащении теоретических представлений о человеческом достоинстве, которые постепенно получали закрепление в виде юридических прав граждан.

Либеральная политическая идеология в отмеченную эпоху зачастую почти ставит знак равенства между человеческим достоинством и личной инициативой, а также умением извлекать прибыль. Скажем, с точки зрения ряда либералов, наибольшим достоинством обладает тот индивидуум, который не довольствуется положением наемного рабочего – очень тяжелым и унизительным, – кто не мечтает вечно «ехать» на увядающем аристократическом авторитете, а проявляет смекалку, сообразительность, храбрость, чтобы утвердить себя как буржуа-предпринимателя. Громадное достоинство приобретает человек, способный не просто получить по наследству богатство, которое будет таять с каждым днем, но умеющий многократно приумножить имеющееся. Стяжание богатства, «делание денег», преобразование мира, дающее славу и прибыль – вот добродетели капиталистического сознания, его расшифровка слова «достоинство».

Лень, вялость, самоуспокоенность и даже стоическое хладнокровие, столь ценимое в античности, не составляют достоинств человека буржуазного общества. Он должен быть стремительным при проявлении инициативы, активным, страстным, и не сердце его, а голова должна быть холодной, чтобы быстро и четко скалькулировать вероятные выгоды и убытки от возможного предприятия.

Формально равное право на человеческое достоинство в рыночном обществе имеют, конечно, все люди. Этим капитализм в корне отличается от предшествовавших ему социальных структур. Но наибольшим фактическим достоинством при капитализме обладают экономически преуспевшие. Предпринимательский и финансовый успех – та «волшебная сила», которая делает человека достойным в глазах других и позволяет ему ценить себя и гордиться собой.

Не случайно буржуазная эпоха устраняет сословной характер человеческого достоинства, свойственный феодализму, и утверждает совсем другой. Честь человека становится не наследственной, родовой, а индивидуальной и профессиональной: честью мастера своего дела, специалиста, преуспевающего предпринимателя. Xороший специалист или «профи» в условиях капитализма всегда пользуется спросом. Ученый же и организатор-финансист – важнейшие и уважаемые фигуры. Индивидуальная инициатива, богатство, успех – вот составные части «достоинства» человека в буржуазную эпоху^[188].

Идея человеческого достоинства при капитализме признана приоритетной ценностью, смыслообразующим ядром идеологии либерализма. И это достоинство в процессе развития рыночной экономики увеличивалось в связи с усилением господства людей над природой.

Столь высокая оценка идеи человеческого достоинства в рассматриваемую эпоху обусловила признание защиты интересов личности, содействия росту индивидуального благосостояния и увеличения положительных социальных качеств в индивиде целями государственной политики в ряде буржуазных стран. Притом в общественном сознании этих государств усиливалось понимание следующего обстоятельства. Достоинство человека предполагает, что он должен быть приобщен к достижениям цивилизации и достичь определенного уровня нравственного и правового развития. Отсюда среди народных масс необходимо распространение образованности, преодоление невежества. Иными словами, в государстве требуется организованное органами публичной власти всестороннее воспитание и обучение человеческого индивида, привитие ему потребности стремиться к добру, истине, красоте, вырабатывать активную гражданскую позицию.

Во второй половине XIX в. было установлено, что в некоторых социальных условиях достоинство людей подрывается. Так обстоят дела, во-первых, когда под влиянием политической идеологии человеческие индивиды оказываются изолированными друг от друга и разобщенными; во-вторых, при наличии в социальной структуре деспотизма общественного мнения, ведущего к нивелированию личности; в-третьих, при чрезмерной опеке государства над индивидом, которая ведет к пассивности, иждивенчеству, лишает человека честолюбия и потребности быть деятельным.

В этот исторический период стало ясно и другое. Человеческое достоинство все больше уважается при обеспечении выравнивания экономических, социальных и политических возможностей индивидов в государстве, их юридической защищенности, права влиять на управление государством, неприкосновенности частной жизнедеятельности. Вот почему развитие идеи человеческого достоинства в рассматриваемую эпоху привело к формированию современного каталога прав человека.

Однако он вырабатывался в ходе тяжелой борьбы сторонников капитализма с многообразными социальными силами, противившимися капиталистическим отношениям. В ходе этой борьбы возникают и разрешаются многочисленные проблемы, связанные с признанием человеческого достоинства за иностранцами, женщинами, детьми, людьми с небелым цветом кожи, индивидуумами, подвергшимися бесчестью вследствие преступления или позорного образа жизни, и т. д.

Содержание категории человеческого достоинства и каталога прав человека при капитализме формировалось и под влиянием социалистической политической идеологии. Она, особенно учение марксизма, проповедовала идею о необходимости обеспечить каждому человеческому индивидууму достойное существование более высокого качества в смысле материальных условий жизнеобеспечения, чем предоставляемое капитализмом самым униженным людям^[189]. При этом классики марксизма утверждали, что при капитализме «чем больше рабочий производит, тем меньше он может потреблять; чем больше ценностей он создает, тем больше сам он обесценивается и лишается достоинства»^[190].

Они не сомневались в том, что с обобществлением средств производства станет непреложным возвышение человеческого достоинства. «Раз общество возьмет во владение средства производства, то будет устранено товарное производство, а вместе с тем и господство продукта над производителями. Анархия внутри общественного производства заменяется планомерной, сознательной организацией. Прекращается борьба за отдельное существование. Тем самым человек теперь – в известном смысле окончательно – выделяется из царства животных и из звериных условий существования переходит в условия действительно человеческие»^[191].

Во второй половине XIX – начале XX в. в России разные идейные течения общественной мысли выдвигали собственные представления о человеческом достоинстве. При этом их выразителями предпринимались усилия по закреплению выдвинутых идей о человеческом достоинстве в праве.

Еще в 1847 г. П. Я. Чаадаев в письме П. Вяземскому отмечал ряд положительных качеств всех русских людей: бескорыстие сердца и скромность, совестливость и самоотречение, светлый ум^[192]. При этом он подчеркивал, что настоящая история русского народа «начнется лишь с того дня, когда он проникнется идеей, которая ему доверена и которую он призван осуществить, и когда начнет выполнять её с тем настойчивым, хотя и скрытым, инстинктом, который ведет народы к их предназначению»^[193].

Представления П. Я. Чаадаева о высоких личных качествах русского народа разделяли представители славянофилов и западников как направлений российской общественной мысли рассматриваемого периода. Другое дело, что славянофилы и западники предлагали развивать указанные высокие личные качества русских людей разными путями.

Идея славянофилов, определявшая их взгляды на возвышение человеческого достоинства россиян, заключалась в необходимости следования русского народа по самобытной дороге социального прогресса. Причем этот путь должен вытекать из всей предыдущей российской истории, позволившей создать великие материальные и духовные ценности.

Так, славянофил А. С. Xомяков в своих трудах отдавал должное достойной жизни в Древней Руси, когда, по его мнению, еще не было корыстолюбия судей, честолюбия бояр и властолюбия духовенства. Возврат к достойной жизни, по его взглядам, возможен через характерную для русского общества общину, где присутствуют моральная связь между людьми и их нравственное воспитание^[194].

При этом славянофилы противопоставляли путь возвышения человеческого достоинства россиян и подобную дорогу, по которой развивались западноевропейские общества. Так обстояли дела именно в силу господства в жизни россиян общинных начал, чего, по мнению славянофилов, не наблюдалось в Западной Европе. Например, И. В. Киреевский отмечал среди достоинств русского народа стремление к цельности бытия внешнего и внутреннего, общественного и частного, умозрительного и житейского и утверждал, что европейская жизнь сложилась на почве индивидуализма, исторической основой которого было независимое существование каждого отдельного рыцаря^[195].

Сильное влияние общины на жизнь русских людей подчеркивали и западники. В частности, виднейший их представитель А. И. Герцен писал, что русский мужик даже в крепостном состоянии более личность, чем западный буржуа, поскольку соединяет в себе личное начало с общинным^[196].

Другое дело, что в России рассматриваемого периода весьма часто звучала и критика в адрес характерной для русской жизни общины. Так, М. А. Бакунин писал о недостатках общинного быта. Во-первых, это «безобразное принижение женщины, абсолютное отрицание и непонимание женского права и женской чести». Во-вторых, в общине присутствует «совершенное бесправие… лица перед миром и всеподавляющая тягость этого мира, убивающая всякую возможность индивидуальной инициативы, отсутствие права не только юридического, но простой справедливости в решениях того же мира…»^[197].

Западники полагали, что свое человеческое достоинство российский народ возвысит, восприняв лучшие достижения западной цивилизации, в частности, высокоразвитую промышленность, а также либеральную идеологию. Правда, последняя нередко подвергалась критике видными представителями российской общественной мысли. Так, Н. Г. Чернышевский, критикуя западно-европейские либеральные теории, писал: «Все конституционные приятности имеют очень мало цены для человека, не имеющего ни физических средств, ни умственного развития для этих десертов политического рода»^[198].

В западной политической культуре, о заимствовании которой Россией шла речь, отечественных общественных деятелей особенно привлекала достигнутая степень политической свободы личности. Например, рассуждая о свободе как об одном из выражений достоинства человека, А. И. Желябов писал: «Личная свобода человека, то есть свобода мнений, исследований и всей деятельности, снимет с человеческого ума оковы и даст ему полный простор». Вдобавок «свобода… не допустит того, чтобы безнравственные люди забрали в свои руки страну, разоряли ее…»^[199].

Причем российские теоретики, даже не относящиеся к западникам, считали русский народ способным применить ценности западной свободы для возвышения собственного достоинства. Скажем, Н. Я. Данилевский писал: «Едва ли существовал и существует народ, способный вынести и большую долю свободы, чем народ русский». Основу для такой уверенности он находил в привычках русского человека к повиновению, в его доверчивости к власти, в отсутствии властолюбия, в его «непритязательности, умеренности в пользовании свободой»^[200].

Западниками являлись русские либералы. Они особенно сильно выступали за утверждение в России характерной для западноевропейского общества свободы и других его ценностей. Притом отечественные либералы второй половины XIX – начала XX в. в основной своей массе были патриотами. Посредством утверждения в России либерализма они стремились сделать ее процветающей страной и тем самым возвысить достоинство русского народа. В частности, исходя из этой теоретической позиции, П. Б. Струве утверждал, что «либерализм, в чистой его форме, то есть как признание неотъемлемых прав личности… и есть единственный вид истинного национализма, подлинного уважения и самоуважения национального духа, то есть признания прав его живых носителей и творцов на свободное творчество и искание…»^[201].

Борьба охарактеризованных течений общественной мысли постепенно сказывалась на российском законодательстве. Правящие в стране круги понимали: отсталость России по сравнению с западными державами дальше не может быть терпима. Ведь она не только принижала достоинство всех россиян вместе и каждого из них в отдельности перед лицом процветающих государств, но и в отдаленной перспективе грозила России полным проигрышем в геополитическом соревновании с мощными странами на ее западных и восточных границах.

В этих условиях в России были предприняты реформы, которые модернизировали основные сферы жизни русского общества. В частности, крестьяне получили освобождение от крепостной зависимости, право заниматься торговлей, открывать предприятия, вступать в гильдии, обращаться в суд на равных основаниях с представителями других сословий, поступать на службу, отлучаться с места жительства^[202]. В законодательстве наблюдается тенденция к уравниванию в статусе удельных, государственных и помещичьих крестьян и объединению их в сословие крестьян с единой юрисдикцией^[203].

Для облегчения крестьянского малоземелья был учрежден Крестьянский банк. По закону о переселенцах 1889 г. им предоставлялись значительные льготы: на три года они освобождались от податей и воинской повинности, следующие три года подати взимались с них в половинном размере^[204].

Проведение крестьянской реформы требовало неотложной перестройки системы местного управления. Нужно было создавать всесословное самоуправление. Реформы в этой сфере сопровождались политической борьбой. И если наиболее консервативные представители дворянства настаивали на создании открытых и существенных привилегий для своего класса в проектируемых земских органах, то группы либералов, ориентирующиеся на капиталистический путь развития России, требовали всесословных земских организаций. Так, радикально настроенное тверское дворянство в своем постановлении заявляло о необходимости независимо от правительства создать «собрания выборных от всего народа без различия сословий», в адресе к императору они требовали снятия с дворянства сословных привилегий^[205].

Устроители Земской реформы не решились открыто провести сословный принцип формирования новых местных органов^[206]. Однако для российских правящих кругов было неприемлемым и всеобщее избирательное право. Поэтому для выборов земских учреждений предполагалось разделить все уездное население на три части – курии, в каждой из которых «преобладает одно из главных исторически сложившихся сословий». Вдобавок избирательная система должна была комбинировать сословное начало с началом имущественного ценза.

Получившаяся куриальная система позволяла правительству заранее планировать число выборщиков от сословий и регулировать их соотношение в земских учреждениях. Таким способом оно всегда могло обеспечить в них преимущество представителей правящего класса^[207].

19 ноября 1864 г. был принят Устав гимназий и прогимназий ведомства народного просвещения. Этот документ предоставлял возможность получить среднее образование детям из всех сословий. Он «пустил» в гимназии так называемых «кухаркиных детей», что, безусловно, отвечало интересам развития капитализма в России^[208].

Этому же процессу способствовали и принятые нормативно-правовые акты, улучшавшие положение формирующегося в России рабочего класса. Так, в 1882 г. был принят закон, впервые ограничивший продолжительность рабочего дня для малолетних и женщин. Для контроля за условиями труда этих категорий рабочих учреждались фабричные инспекции^[209].

Предпринятые в 60–70-х гг. XIX в. реформы, безусловно, возвышали достоинство всех россиян вместе и каждого в отдельности, ибо означали социальный прогресс. Однако эти мероприятия были неполными и непоследовательными. Более того, после них были осуществлены контрреформы 1880–1890 гг., которые частично свели на нет осуществленные преобразования.

Так, С. А. Муромцев расценил закон 1889 г. о земских участковых начальниках, который «отдает крестьянское население под опеку дворянского сословия», как откровенное возвращение к старым дореформенным порядкам в обществе и государстве. Нужна же была медленная, постепенная трансформация правового и политического строя России в русле, намеченном реформами 1860–1870-х гг.^[210].

Логику государственной политики в это время прекрасно характеризуют слова члена фракции конституционных демократов в Государственной Думе третьего созыва А. С. Изгоева, правда, произнесенные позднее: «Развертываются широкие и заманчивые программы будущих реформ, затем происходит какой-то маневр, поражение без боя, отступление без сражения, и из программы исчезает значительная часть того, что недавно в ней красовалось»^[211].

В конце XIX в. в России на арене борьбы политических идеологий появляется новая сила – западническая по происхождению. Речь идет о социалистах-марксистах, которые подобно либералам стремились модернизировать российское государство, но по иному пути.

Либералы и марксисты имели одно общее убеждение. Все они считали, что достоинство россиян безусловно возвысится, если Россия покончит с организацией социальной жизни, характерной для феодализма. Но в то время как либералы выступали за частную собственность на средства производства, за свободу предпринимательства, а также за демократические изменения в политической сфере, марксисты боролись за обобществление экономических ресурсов в государственных масштабах и за хотя бы отчасти диктаторское правление в целях осуществления своей программы. Причем оба эти движения рассчитывали обеспечить подъем достоинства российского народа посредством реализации отмеченных проектов.

С течением времени целенаправленные усилия либералов и социалистов по ликвидации основ феодальной организации России становились все более результативными^[212]. Скажем, в июне 1902 г. состоялся нелегальный съезд представителей земских учреждений, который выработал широкую программу либеральных реформ. На земском съезде в 1904 г. была определена необходимость следующих нововведений: обеспечения неприкосновенности личности, свободы вероисповедания и печати, политического равноправия граждан, предоставления крестьянам равных с другими сословиям личных прав и т. д. В ответ на это давление правительство в декабре 1904 г. издало манифест, в котором провозглашалось, что крестьянство уравнивается в правах с другими сословиями, вводится государственное страхование рабочих, расширяется компетенция земских и городских учреждений, предполагается пересмотр законодательства о раскольниках и евреях, устранение ограничений печати^[213].

В августе 1904 г. были отменены телесные наказания крестьян, применявшиеся по приговорам волостных судов. В феврале 1905 г. опубликован указ, разрешавший населению подавать проекты об усовершенствовании государственного устройства. При этом Совету министров предписывалось принимать и рассматривать любые проекты реформ. Министру внутренних дел рекомендовалось привлекать избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждению законодательных предложений^[214].

6 августа 1905 г. царь утвердил акт об учреждении Государственной Думы и положение о выборах в нее^[215]. Для выборов устанавливалась куриальная система, сочетавшая в себе имущественные и сословные критерии. Правительство для каждой курии устанавливало особые нормы представительства (по куриям земледельцев, городской и крестьянской).

Правда, от выборов отстранялись многие категории населения. К ним относятся лица моложе 25 лет, женщины, военнослужащие, находящиеся на действительной службе, учащиеся, бродячие инородцы, неоседлые народы.

События осени 1905 г. сорвали выборы в Думу. Более того, 17 октября 1905 г. был принят Манифест об усовершенствовании государственного порядка, провозгласивший свободу совести, слова, собраний и союзов. По нему законы не могли вступать в силу без одобрения Государственной думы^[216].

Первым опытом законодательного осуществления свободы союзов стали изданные 4 марта 1906 г. Временные правила об обществах и союзах. В них воплощалось логическое завершение происходившего на протяжении XIX – начала XX в. процесса децентрализации государственного контроля над обществами и союзами, переданного из ведения центральной власти в местные учреждения. В написанном по прошествии ряда лет после издания Временных правил учебном пособии теоретик административного права А. И. Елистратов указывал, что «Временные правила 4 марта 1906 г., в противоположность старому законодательству, с его безусловно отрицательным отношением к “сходбищам”, “скопищам” и “сообществам”, так или иначе признают в России начало свободы… обществ. Но это совершенно новое для нашей административной практики начало еще с великим трудом укладывается в русскую жизнь»^[217]. Не случайно общества рабочих в крупных промышленных центрах зачастую создавались под эгидой полиции.

По Манифесту 17 октября 1905 г. было обещано допустить к выборам в законодательную Думу ранее отстраненные от них слои населения. Правительственный проект создания законосовещательного «народного представительства» предполагал положить в основу избирательного порядка не сословный, а либеральный имущественный ценз^[218].

Весной 1906 г. I Дума начала работу. По словам В. И. Ленина, она имела «самый революционный в Европе состав народного представительства…»^[219]. В ней, к примеру, было крестьян и землевладельцев – 121 человек, 17 фабричных рабочих, 16 священников, 39 адвокатов, 16 врачей, 16 профессоров и доцентов, 11 журналистов и т. д.^[220]. В своем адресе царю депутаты, в частности, потребовали полной амнистии политзаключенных и отмены смертной казни^[221].

В октябре 1906 г. был подписан Указ «Об отмене некоторых ограничений в правах сельских обывателей и лиц других бывших податных сословий». Этим Указом декларировалось предоставление всем российским подданным (кроме «инородцев») одинаковых прав относительно государственной службы; крестьяне могли свободно избирать местожительство; отменялся порядок обязательного исключения крестьян из сельского общества при поступлении их на государственную службу, получении ордена, ученой степени, при окончании курса учебного заведения, производстве в чин, приобретении ими высших прав состояния. Крестьяне при поступлении на государственную службу, в учебные заведения не должны были предоставлять «увольнительные приговоры», выдававшиеся сельскими обществами^[222].

В феврале 1907 г. начала работу II Государственная дума. Премьер-министр П. А. Столыпин здесь изложил широкую программу либерального законодательства: установление равноправия крестьян, бессословного самоуправления, легализацию профсоюзов и экономических стачек, сокращение рабочего времени, принятие законопроектов, обеспечивающих свободу совести и веротерпимость, гарантирующих неприкосновенность личности (арест, обыски и цензура должны были осуществляться только на основе судебного решения)^[223].