Текст книги "Арысь-поле"

– И почем у вас фрукты? – ехидно спросил Слава – его безумно веселила вся эта ситуация.

– Двести рублей блюдо, – ответила «мамка» серьезно.

– Давай блюдо! – он по-купечески махнул рукой, – гулять, так гулять!

«Блюдо», оказавшееся обычной глубокой тарелкой, появилось незамедлительно.

– Два апельсина и три яблока за двести рублей – это хороший бизнес, – Вадим закурил, присаживаясь на диван, – интересно, презервативы здесь полагаются или свои надо носить?

– Сейчас узнаем, – Слава открыл бутылку, – паленая, блин – спиртягой воняет. Будешь?

– Не отравят?

– Анька придет, спросим.

Но первой появилась Шарлота. На вид ей было лет двадцать пять – самый цветущий возраст, только «цветок» этот вырос явно не на клумбе. Глупая улыбка никак не скрашивала грубоватые черты, а плохо промытые волосы и вовсе отбивали любые желания, но зато они, действительно, были длинными, так что придраться не к чему – заказ выполнен в точности. Аня вошла следом, опустив голову, как провинившаяся школьница.

– Ба, знакомые все лица!.. – засмеялся Слава.

– Вы?.. – Аня замерла, – ну, зачем?.. – голос ее звучал так жалобно, что Вадим удивился – вчера-то она выглядела более уверенно. Анина же напарница переводила удивленный взгляд с одного клиента на другого, не зная, как вести себя, если здесь уже существовали какие-то свои отношения.

– Садись, – Слава придвинул ей стул, – тебя как зовут?

– Шарлота.

– Ладно заливать-то! А то была у нас тут Анжела, а теперь, вот, стала Аня. Нормальное русское имя, так ведь?

– Наташа… – Шарлота покраснела.

– Во, другое дело. Пить, Наташа, будешь?

– Буду.

– Не отравлено? – Вадим кивнул в сторону бутылки.

– У нас этим не занимаются, – Аня покачала головой.

– Тогда, девчонки, – Слава разлил водку, – за вас!

После того, как все выпили, Вадим увлек Аню к окну.

– Слушай, – он обнял ее за плечи, – не знаешь, Игорь нашелся или нет? – от такого неожиданного вопроса девушка даже отпрянула, но Вадим держал ее крепко, – ты знаешь его телефон или какие-нибудь Юлины координаты?

– Без понятия. Но она с Катькой все время тусуется в «Бегемоте». Ты за этим пришел? – голос ее сделался обиженным.

– Естественно, нет… – конечно, он пришел за этим, но произнести вслух почему-то язык не поворачивался. Вадим задумчиво уставился на поникшие от жары тополя.

Аня подождала минуту, потом сама взяла его руку и положила на свою грудь, словно уча, что надо делать дальше, тем более, Слава с Наташей уже барахтались под простыней, смеясь и что-то горячо шепча друг другу.

– Ань, я час оплатил, но мне не нравится здесь. Давай не будем… кстати, за вчерашний день… – Вадим достал бумажник, но девушка поспешно закрыла его ладонь и оглянулась.

– Не сейчас. Наташка обязательно «мамке» стукнет, и та накажет меня за то, что беру мимо кассы. В другой раз.

Пряча бумажник, Вадим подумал, что другого раза, скорее всего, не будет. Говорить было не о чем, и он закурил, ожидая, пока Наташа отработает свои деньги. Освободившись от совсем не жарких объятий Аня последовала его примеру; оперлась локтями о подоконник, расставила ноги, но и эта поза не заинтересовала Вадима.

Покинули «номера» они за двадцать минут до конца оплаченного часа и оказавшись на улице, почувствовали, что дышать стало свободнее – вроде, отваливалось с них что-то грязное и липкое.

– Никогда больше не пойду к нашим проституткам!

– Почему? – Вадим наивно вскинул брови.

– Потому что никакие они не проститутки, а бабы, которым нечем кормить детей – они пропахали всю жизнь, а теперь оказались никому не нужны. Наташа эта, например, хлебопек пятого разряда – какое тут, на хрен, искусство любви?.. Она умеет только, как муж научил – лечь на спину и раздвинуть нижние конечности, а в глазах щелкает, что она сможет купить на заработанные честным трудом бабки.

– А девочки с фотографии владеют «искусством любви», как думаешь?

– Однозначно! – Слава мечтательно вздохнул, и вдруг взял Вадима за руку, – ты не расстраивайся, мы найдем их – хотя бы для того, чтоб убедиться в этом.

* * *

Домой Вадим попал к вечеру. Расставшись со Славой, он все-таки заставил себя поехать в офис, ведь на завтра планировалась поездка в Дремайловку, и чем там все закончится и, главное, когда, никому не известно.

…Зачем я во все это лезу? – подумал он, выйдя на балкон, – какой из меня продюсер?.. А никакой! И не собираюсь я им быть – я ж знаю прекрасно!.. Это так, отмастка, чтоб не выглядеть полным идиотом… Бросив недокуренную сигарету, он вернулся в комнату, решив, что не стоит издеваться над собой, оттягивая самое долгожданное мгновение, и достал фотографию. Умом казалось, что он уже изучил каждый изгиб, каждый сантиметр ее тела, поэтому и смотреть-то на нее больше незачем, но взгляд снова слился с взглядом русоволосой, будто образуя жесткую конструкцию, и это становилось необходимостью, естественной потребностью – как дыхание.

Вадим накрыл фотографию рукой, прерывая связь, и задумался. Он всегда абсолютно равнодушно, даже с некоторой иронией, взирал на обложки порножурналов, выставленные в киосках, но то были не женщины, а, именно, модели, сделанные чьей-то умелой рукой. Аналогично складывались отношения со всевозможными стриптизами, которые воспринимались просто как тяжелая женская работа – только одни в оранжевых жилетах укладывают шпалы, а другие натирают мозоли у шеста; фотография же доводила его до безумия – он забыл не только Аллу, но и перестал адекватно воспринимать работу… да весь окружающий мир! Оставалось одно желание – найти!..

…А, может, пусть все остается, как есть?.. Сколько раз ведь бывало – стоит такая хорошенькая, а откроет рот, да ляпнет что-нибудь, и все!.. Вдруг и эта из той же серии?.. Тем не менее, Вадим сам не представлял, что она должна сказать и каким корявым языком, чтоб это оттолкнуло его.

Приподнял ладонь – со снимка смотрела сама невинность, и даже обнаженность, выглядела застенчивой, вроде, одежду у девушки украли, и обнажилась она непроизвольно, без всяких порочных мыслей и желаний.

…Нет, мне абсолютно без разницы, что она из себя представляет!.. Поэтому завтра мы едем в Дремайловку, потом на хутор, вечером идем в «Бегемот» искать Юлю… Оставалось еще раскрутить, блин, этих двух Чугайновых, только, вот, как?..

Вадим убрал фотографию, что позволило ему заняться обычными вечерними делами, состоявшими из ужина и просмотра новостей. Лишь перед тем, как окончательно потушить свет, он не утерпел, и снова взглянув на фотографию, понял, что уже совсем не обращает внимания на тело. Да, оно красиво и эротично, но в нем нет ничего необычного, и смотреть на него слишком часто неинтересно – теперь он видел только глаза, живые, передающие какие-то неведомые ему чувства. В данный момент, например, они стали такими печальными, что у Вадима самого чуть не навернулись слезы, хотя когда плакал в последний раз, он и припомнить-то не мог. …Впрочем, все, что происходит, начиная с сегодняшнего утра, совершенно противоестественно и никак не укладывается в правила моей прежней жизни. Но все равно надо спать… Он потушил свет, и зеленые глаза мгновенно переползли с фотографии на стену, заметно увеличившись в размерах. Это не мог быть сон, потому что он все еще продолжал стоять, держа руку на выключателе.

…Остаточная зрительная память, – объяснил Вадим, придумав новый медицинский термин; лег, повернувшись на бок, но глаза излучали матовый свет, тускло освещавший пустоту – они уже вышли за пределы стены, теряя очертания, превращаясь в бескрайнее зеленоватое пространство, и Вадим готов был навсегда исчезнуть в этой оливковой бездне. Резко поднял веки, и видение пропало, оставив лишь темную комнату.

– Фу, черт, – Вадим перевел дыхание, перевернулся на спину и уставился в невидимый потолок. Было совсем не страшно, только возникало необъяснимое ощущение собственной малости перед чем-то огромным и непонятным.

Он встал, снова включил свет и беря сигарету, непроизвольно взглянул на фотографию. Глаза русоволосой отливали тем же оливковым цветом, который он только что наблюдал на стене – девушка улыбалась.

– Слушай, подруга, – Вадим обратился к фотографии, – не знаю, как тебя зовут, но дай мне спокойно заснуть, а то завтра вставать рано; сама знаешь, поедем на твой хутор.

Докурив, он выключил свет, и, действительно, уснул почти сразу; правда, ночью много раз просыпался от снов, которые тут же улетучивались из памяти, оставляя необъяснимое смятение, наполнявшее сознание тревогой.

Окончательно разбудил Вадима настойчивый звонок в дверь. Он потянулся, недоумевая, кого могло принести в такую рань, но потом вспомнил. Не хотелось не только никуда ехать, но даже просто вставать, однако звонок продолжал надрываться, и Вадим поплелся к двери; по ходу взглянул на фотографию, но даже не сообразил, каким взглядом ответила ему русоволосая.

– Сейчас, блин… – он зевнул, впуская веселого, бодрого Славу, – морду только протру и оденусь… чего-то не выспался…

– Сейчас выспишься – тебе ж не рулить, – Слава засмеялся.

«Протирание морды» особого результата не дало, и когда оба уселись в джип, и тот выкатился на еще пустую улицу, Вадим снова закрыл глаза.

Во второй раз разбудило его солнце, высоко висевшее над золотыми полями.

– Поднять подняли, а разбудить забыли? – Слава сочувственно посмотрел на приятеля.

– Типа, того, – Вадим сунул в рот сигарету, чтоб окончательно прийти в себя, – далеко еще? – он растерянно смотрел по сторонам, собирая раскатившиеся мысли.

– До Дремайловки километров двадцать. Давай сначала там пообщаемся с народом. Слушай, а фотограф твой не врет?

– В смысле?..

– Да я на свежую голову раскинул мозгами – на свете ведь куча не менее красивых девок, и конкуренция среди них не меньше, чем у нас в окнах. Если, конечно, он на сто процентов гарантирует крутой бизнес…

– А зачем тогда приехал, меня поднял ни свет ни заря? Мог бы позвонить и сказать – все на фиг, по причине нецелесообразности и полной глупости.

– Мог бы. Но все-таки какое-то у меня двоякое состояние – вроде, и хочется, и колется; типа, и самому смешно, и не делать не могу – сразу возникают мысли об упущенных возможностях…

– Ну да, типа, рулетка закрутилась, шарик запрыгал, и остановиться уже не можешь, хотя знаешь – все равно наеб…т.

– Есть другой вариант – чего-то хочу, а кого, не знаю. Блин, сороколетние мужики занимаются херней!.. Это, брат, называется, скука, – резюмировал Слава.

За поворотом показались дома и сбросив скорость, джип подкатил к магазину, где позавчера они покупали минералку.

– Ну и?.. – Слава заглушил двигатель.

– Пошел на разведку, – Вадим вылез из машины, а Слава закурил, наблюдая за бредшими мимо загорелыми мужиками с косами на плечах; потом из калитки появилась женщина.

– Валька! – крикнула она звонко, – ты за молоком-то идешь?

– Иду! – из противоположного дома послышался перезвон стеклянных банок.

…И никакой телефон не нужен… – Слава усмехнулся.

Минут через десять вернулся Вадим и ловко запрыгнул на сиденье, обрывая Славины идиллические мысли.

– Значит, докладываю. Продавщица Оля – лет тридцати, местная. В детстве слышала от бабки, что хутор – место нехорошее. Они даже детьми играть туда не ходили, и заброшен он столько, сколько она себя помнит.

– А на вид более-менее свежий… ну, не тридцать лет, точно.

– Да за тридцать лет жердины, которые мы жгли, должны превратиться в труху, а лес давно б забил весь участок! У друга дача, так ею всего пять лет никто не занимался – мы как-то приехали, там деревья, во!.. В руку.

– Сосны не дают поросли.

– Ну, хрен с ними. Короче, фамилия Чугайновы ей ни о чем не говорит. Нет в деревне людей с такой фамилией, и на ее памяти не было. Узнать, что и как тут было раньше, можно у Анны Никифоровны, которой девяносто лет, но она сама еще копается в огороде. Живет в шестом доме от магазина вместе с шестидесятилетним сыном, который алкаш. Когда-то он убил свою невесту, отсидел срок и вернулся. Сейчас пьет, но мухи не обидит. Вот такая информация.

– Нормальная информация, – Слава завел двигатель, – поехали к Анне Никифоровне.

Джип медленно пополз вперед, и Вадим вслух считал дома. Около шестого они остановились. От улицы его отделял когда-то синий, а теперь неопределенного цвета, штакетник; за ним виднелось несколько яблонь и домик с маленькими окнами, но чистенький и ухоженный; еще оттуда доносилось кряканье уток.

– Не так уж плохо для девяноста лет и сына-алкаша, – констатировал Слава, вылезая из машины.

Распахнув незапертую калитку, они подошли к дому. На пороге стояло две пары калош, исчезнувших с прилавков магазинов лет сорок назад, и таз, из которого воняло гнилыми овощами. Вадим осторожно постучал, но никто не ответил, и он приоткрыл дверь. Изнутри пахнуло специфическим кисловатым духом, присущим только деревенским избам (он помнил его со времен институтских «колхозов»).

– Анна Никифоровна! Вы дома?..

– Кто там? – послышался старческий голос, – проходите!

Миновав сени, гости оказались в комнате, где на диване сидела сухонькая старушка с ввалившимися щеками. Увидев незнакомых, одетых по-городскому мужчин, она быстро перекрестилась и спросила испуганно:

– Вы кто? Чего вам надо?

– Успокойтесь, – Слава, оказавшийся чуть впереди, улыбнулся, – мы хотим поговорить с вами, порасспросить…

– О чем же это? – хозяйка подозрительно прищурилась, – скотины у меня нет. Тут уже приезжали коровенок скупать. (Вадим со Славой переглянулись – значит, бизнес добрался и до этой глуши). Утей могу продать – у меня их с полсотни…

– Мы ничего не покупаем, – мягко перебил Вадим.

– Частушки, что ли собираете?.. И такие тоже приезжали. Но вы-то для студентов староваты…

– Можно мы пройдем?

– Проходите, коли зашли, – поведение гостей не внушало опасений, и хозяйка успокоилась.

– Анна Никифоровна… – Вадим выдвинул один из двух имевшихся стульев на середину комнаты, и сел. «Легенду» они не разработали, поэтому приходилось импровизировать по ходу дела, – места у вас красивые.

– Красивые, – согласилась хозяйка, – и что? Домик решили прикупить? Думаете, если мне восемьдесят восемь лет, то не соображаю ничего, и меня можно запросто выгнать? Нет, ребятушки, ступайте своей дорогой.

– Ну, что вы, Анна Никифоровна, – Вадим улыбнулся, – мы не о вашем доме.

– А о чьем? – хозяйка явно заинтересовалась, – тут Тимофевну сын к себе зовет. Она продаст.

Слава понял, что хозяйка сама подсказала прекрасную тему.

– Деревня от реки далековато, – сказал он, – а мы, вот, видели прямо на берегу сруб в весьма приличном состоянии, только крыша рухнула. Чей он?

– Чугайновский хутор, что ли?.. Вот это, ребятушки, вы удумали! Избави вас бог!.. Там никто жить не отважится.

– Почему? Место хорошее. Если подремонтировать, да облагородить, получится, типа, турбаза «Деревенская изба». Чтоб, значит, и за водой сходить, и дрова самому наколоть – знаете, городские сейчас настолько изнеженные, что их тянет к подобной экзотике, – Славе самому понравилась идея, поэтому говорил он увлеченно и убедительно.

– Бросьте вы эту затею, – хозяйка насупила брови, – дурное это место. Гиблое.

– Почему?.. Может, предание какое существует? Так вы расскажите, это ж еще интереснее – сейчас ведь фольклор в моде. В Англии, к примеру, замок с привидениями в три раза дороже стоит, чем без привидений.

– Насчет, привидений, не знаю – врать не буду… – хозяйка задумалась, – только больно много жизней попортил тот хутор.

– Расскажите – может, мы и передумаем.

– Лучше б передумали… Значит, построил тот хутор человек по фамилии Чугайнов. Давно это было. Я только родилась еще. Говорили, будто из купцов он. Только мне кажется, никакой он был не купец, а тать самый настоящий.

– Кто? – не понял Слава.

– Тать. Ну, разбойник, что ли. На дороге промышлял. Раньше-то через наше село езжий тракт проходил, потому как мост был рядом. В гражданскую белые сожгли его, а новый большевики ближе к райцентру построили, и захирело село. А в старые времена много люду здесь ездило. Так вот, у Чугайного того всегда откуда-то и товар брался, и подводы с лошадьми. Не знаю, но тать он был, и все тут. Полиция сколько раз к нему приезжала, а ему хоть бы что. По двору их поводит, сараи, да амбары пооткрывает, ничего они не найдут из того, что искали, и уезжают до другого раза.

Был у него сын, подельник евоный, и дочь. Девка статная; черноволосая, черноглазая, прям, цыганка. Хотя и было в кого – они с женой сами такие же были.

Богатства они много нажили – не знаю уж, правдами или неправдами, а однажды принес тать из лесу дитя, мало́е совсем. Девочку. Отца ее с матерью потом зарубленными нашли и обобранными до нитки. Думаю, пожалел он дитя, а, можа, кара божья ему в таком виде явилась. Только когда полиция в очередной раз наехала и хотела дитя-то забрать, начал этот «червячок» орать до посинения, как у татя с рук ее забирали. Плюнули полицейские и оставили девку ему, потому что имен тех зарубленных, никто не знал, и прав на нее никто не заявил. Дал он ей свою фамилия и назвал дочерью, хотя была она светловолосая, а глазищ таких в наших краях отродясь ни у кого не было – у наших они, вроде, круглые, а тут… прям, татарка какая, только зеленючие, как тина болотная.

Слава многозначительно глянул на Вадима, но промолчал.

– …Девку Настей назвали. Росла она, росла, и странное вокруг стало твориться. Хозяйством-то тать никогда не занимался, а тут, как все начало у него расти! К примеру, помню, засуха случилась – у всех недород, скотина падает с голоду, а у него полные амбары. Корова – как отел, так два теленка. Куры плодятся несчитано, и хоть бы один цыплок захудалый сдох. Тать не нарадуется – даже в лес стал реже ходить. А, вот, жена его… Дунька, кажется – не помню уже. Ну, пусть Дунька будет. Она, вот, невзлюбила падчерицу за то, что та в церковь не ходила. Никто даже не знал, крещеная Настька али нет, но когда принес ее тать, креста, говорят, на ней не было.

По всякому Дунька пыталась в церковь ее зазвать – и упрашивала, и подарки дарила разные, и в сарае с крысами запирала, а иной раз не выдержит, привяжет к дереву и давай вожжами полосовать; орала, конечно, Настька жутко, но в церковь так и не шла.

Однажды тать надолго уехал, и подговорила Дунька старшего сына, Ваську, чтоб тот с ней вместе силой Настьку к батюшке повел – так ей надо было душу свою успокоить. Она, вообще, женщина сильно верующая была; даром, что внешность цыганистая.

Так вот, зимой все случилось – в аккурат перед тем воскресеньем, как они с Васькой-то сговорились дело свое сделать; пошла Дунька на реку, да и провалилась под лед. И люди все видели, и течение у нас, вроде, слабое, а унесло ее к другому берегу. Так и не спасли. А Ваську по весне лошадь лягнула, и сразу насмерть. Осталась от Дуньки еще дочь, так она осенью, то ли от ангины, то ли не помню уж от чего, но тоже померла.

А по селу слухи давно уж ползли, что Настька – ведьма. И тать стал, вроде, тоже прислушиваться к молве, но вишь, как получается: и креста на ней нет, и полсемьи вымерло – все, кто не любил ее, но доподлинно-то ничего не известно – никто ж не видел, чтоб она колдовство какое творила. К тому же, как с ее приходом началось у них изобилие, так оно и продолжалось, а для татя это не маловажно было, потому как шибко любил он богатство… Настька к тому времени подросла – лет пятнадцать ей стукнуло; все девки на парней начинают заглядываться, а она больше по лесам, да по полям гоняла, и однажды сгинула вовсе…

– Как сгинула?

– А кто ж знает, как? Ушла и не вернулась. Может, пришиб кто; может, в город подалась, не спросясь; а, может, в болоте утопла. Тут километров пять вниз по реке заливчик когда-то был. Потом его заболотило, и получилось, что река сама по себе течет, а к ней болото примыкает. Чертова гать, называлось. Хотя гати-то там никакой и в помине не было. Никто не знает, куда Настька делась, только затосковал тать Чугайнов, причем, пуще по ней тосковал, чем по родным детям. Даже соорудил могилу возле дома. Только в могиле той никого нет – один камень стоит с портретиком. И много слез он на той шутовской могиле пролил, и дом тот завещал ей. Сказывал, будет стоять он невредим, пока Настька в него не вернется; пить стал крепко, а перед самой революцией и помер. Схоронили его по письменному завещанию там же, рядом, а дом остался. Хотели наши мужики поживиться там бревнами – дом-то справный был, да только никому не удалось. Все, кто ходил туда, либо померли вскоре, либо калеченными остались, либо умом тронулись.

Павлик-то мой… Небось слышали, что он невесту свою жизни лишил? Так, потому это, что они любовь свою там крутили – вроде, и крыша над головой, и глаз посторонних нету. Уж больно я ту вертихвостку не любила, вот и накликала беду. Можа, согласись я, чтоб поженились, так все б по-другому и сложилось. А так, помутился у него рассудок однажды, и зашиб он ее до смерти – за что, про что, он сам до сих пор понятия не имеет. А дом тот и стоит с тех пор ничейный…

– Как «ничейный»? В нашей стране «ничейного» не бывает.

– Значит, бес его хозяин или дух какой, или сам тать его из могилы охраняет…

– Но земля ведь принадлежит кому-то? – допытывался Слава, войдя в роль покупателя, – колхоз, там, или сельсовет…

– Сельсовет, наверное, – Анна Никифоровна пожала плечами, – только, ребятки, зряшнее дело вы затеяли.

– Спасибо за совет, Анна Никифоровна, – вступил Вадим, видя, что Слава собирается и дальше выяснять собственника земли, – может, вы и правы, если такое дело, но мы ж не знали…

– У нас-то об этом все знают. Вы лучше, вот что, – Анна Никифоровна придвинулась поближе, – вы с Тимофевной потолкуйте. У нее участок большой – там хороший дом поставить можно, если деньги есть, а до реки-то дойдут, кому надо.

– Спасибо, – Вадим вытащил Славу из комнаты, и уже распахнув двери машины, чтоб ветерок освежил раскаленный салон, спросил, – что ты по этому поводу думаешь?

– Лично мне идея понравилась. Прикинь, какую классную штуку можно там забомбить! От народа отбоя не будет!..

– Я не об этом, – перебил Вадим, – я про Настину историю.

– Ну, история как история, – Слава пренебрежительно пожал плечами, – такие сказки «бабушки Куприянихи» можно услышать в каждой деревне. Только почему-то все чудеса происходили, как минимум, лет сто назад. Никто, блин, ни разу не сказал – вот, мол, вчера у нас случилась такая-то хреновина…

– Но дом-то, действительно, стоит столько лет…

– Лес был хороший – сухой, да смоленый, небось…

– …а портрет бабка нарисовала, как с фотографии?

– Портрет, да. Но, знаешь, по законам генетики внешность как раз в третьем поколении и проявляется, так что, похоже, твоя девочка – внучка той Насти. Кстати!.. Пока бабка рассказывала свои ужастики, мне пришла идея, как беседовать с Чугайновыми.

– И как?

– Очень просто. Поехали, сейчас объясню, – Слава уселся в машину, – значит, пересказываем им сегодняшнюю байку, делая упор на то, что их, якобы, предок был очень богат, а богатство свое зарыл в гробу приемной дочери, ибо жизнь ему стала не мила. Мы, типа, знаем это доподлинно, но мы ж не «черные копатели», поэтому, чтоб разрыть могилу, хотим получить согласие родственников, и все такое. Как? Ты б клюнул?

– Лично я б не клюнул. Получив информацию, зачем мне сознаваться, что я родственник? Чтоб потом делиться кладом? Лучше самому втихаря рвануть на хутор…

– … и пусть там копаются – все равно ничего не найдут. Зато нам откроют, будут с нами разговаривать, а мы посмотрим на реакцию. Если не прорежет – мы ж ничего не теряем.

– Ну, это да…

Джип уже катился по берегу. Вокруг по-прежнему было безлюдно; оставшиеся дрова так же лежали ровной кучкой, а под дубом валялась незамеченная никем пустая бутылка. Слава закрыл машину, и даже не искупавшись, они двинулись к срубу, черневшему на фоне неба.

– Я б не сказал, что жилище в подобающем состоянии, – заметил Слава, разглядывая дом, – видать, папа уже перестал ждать блудную дочь.

Они прошли дыры в заборе (примятая трава за прошедший день поднялась, и новых следов видно не было). Раздвинув ветви, Слава остановился – среди густого подлеска, действительно, стояли два памятника.

– Оцени-ка!

Вадим прищурился, вглядываясь в портрет За долгие годы он, естественно, выцвел, и волосы девушки едва отличались от серого фона, но овал лица, и, особенно, глаза!.. Это ее глаза!.. Хотя на старой фотографии они не могли быть зелеными, но странное выражение, готовое измениться в любую секунду…

– Жаль, что и здесь нет портрета, да? – Слава подошел ко второму памятнику, – может, узнали б кого из ныне здравствующих мужиков Чугайновых.

– Его уже некому было делать, да и незачем.

– Это да. Короче, ты согласен – на фото ее родственница, – подвел итог Слава, – думаю, нигде та Настя не сгинула, а смоталась в город. Потом революция, и закружило ее – может, даже в комсомол вступила (тем более, раз в бога не верила), начала социализм строить. И зачем ей, спрашивается, связь с отцом, который, во-первых, ей и не отец вовсе, а, во-вторых, по тогдашним меркам, фактически «враг народа». На фига ж карьеру ломать? А теперь, в век свободы и демократии, ее внучка или правнучка решила вместе с подружкой посетить историческую родину. Логично?

– Логично, – согласился Вадим, – но ты забываешь, что здесь был еще и третий. Ну, тот, кто их фотографировал.

– Значит, было две подружки. Или подружка и друг. И что?

– Ничего, но странный какой-то друг тире подружка. Если б передо мной разделись такие девочки, я б всю пленку отщелкал, а тут всего один снимок.

– Ты хочешь сказать, что фотограф, случайный прохожий?

– Типа, того. Увидел, щелкнул и убегая, потерял аппарат.

– В таком случае, линию фотографа можно просто закрывать – случайного прохожего мы не найдем никогда.

– Да, но, с другой стороны, тогда непонятно, как аппарат оказался под крыльцом. Они что, нашли его и снова выбросили?..

– Они его снова потеряли – на нем же ремешок оборван.

– Ладно, черт с ним, с фотографом, – Слава махнул рукой, – пойдем в дом заглянем – по любому, все ниточки туда тянутся.

Через дыру они проникли во двор, и Слава, шедший первым, ступил на крыльцо. Ступенька предостерегающе затрещала, но не сломалась, и добравшись до дверного проема, он заглянул внутрь, – просторно. Иди сюда, не бойся.

– Да как-то и не боюсь, – Вадим тоже поднялся, держась на стену, и остановился рядом со Славой.

Сеней, как таковых, строители не предусмотрели, поэтому прямо с порога открывалась довольно большая комната, но вся она оказалась завалена гнилыми балками, досками и какой-то грязной массой, насыпавшейся при обрушении крыши; еще на полу лежал толстый слой неизвестно откуда взявшейся земли.

– Свежих следов нет. Похоже, сюда девочки не заходили.

– Поэтому, я думаю, и нам дальше идти не стоит. Доски гнилые, а если внизу подвал?.. Улетишь – ноги переломаешь. Давай лучше, повнимательней посмотрим снаружи, тем более, в окна там всю начинку тоже видно, – Слава спрыгнул на землю, чтоб еще раз не испытывать сомнительную прочность ступенек.

Участок зарос бурьяном, высоким и жестким, как маленькие деревья. Какие-то плоды с острыми, загнутыми колючками цеплялись за одежду, царапали руки.

– Как все запущено… – очень к месту вставил модную шутку Вадим. Он шел чуть сзади, внимательно глядя под ноги, но ничего ценного так и не попалось. В одно из окон, правда, удалось разглядеть ржавую кровать с черной однородной массой, в свое время, видимо, бывшей постелью, и все.

– Ну и?.. – обойдя вокруг дома, Слава остановился у крыльца. С десяток колючек болтался у него на джинсах, несколько повисли на рукаве и на груди.

Вадим достал фотографию и внимательно глядя на нее, снова пошел к дому.

– Ты чего хочешь? – не понял Слава.

– Хочу найти точное место. Вот, – он остановился, – здоровая травина и виднеется бревно с трещиной… да, они устраивали свой стриптиз, именно, здесь.

Подойдя, Слава тоже взглянул на снимок.

– Ну, да…

– А снимали оттуда, – Вадим показал в проход между остатками надворных построек и грудой жердин, возвышавшейся возле забора, – все сходится – кто-то проходил мимо дыры…

Слава наклонился и тут же победно вскинул руку.

– Бычок! «Mallboro leght»!.. Значит, кто-то из наших девочек курит!..

– Отличная работа, Ватсон, – Вадим похлопал Славу по плечу, – и что нам это дает?.. Если только обойти с фотографией все табачные киоски?..

– Слушай, – Слава запустил бычок через забор, – здесь мы больше ничего полезного не найдем. Поехали крутить Чугайновых, искать Игоря…

– Что-то мне подсказывает, что рано нам уезжать. Это место, вроде, держит меня. Как подумаю, что сейчас уеду, внутри все сжимается; хочется то ли плакать, то ли выть с тоски.

– Не дури, Вадик, поехали.

Вадим снова посмотрел на фотографию. Ему показалось, что зеленые глаза наполнились слезами, а улыбка, словно говорила: – Вот и все, а нам могло быть так хорошо…

– Я не могу тебе этого объяснить… – он вздохнул.

– …потому что это называется – любовь, да?

– Нет, – Вадим твердо знал, что это не любовь, но дать название новому чувству не мог – только дело было и не в деньгах, которые обещал Виктор.

– А Алку ты куда денешь? – развивал мысль Слава, – учти, она привыкла жить за твой счет и думает, что так будет вечно, с печатью в паспорте или без оной. А теперь ты выставишь ее на улицу? Это неблагородно.

Вадим удивленно поднял глаза. Он даже не думал никого никуда выставлять. Девушка с фотографии являлась совершенно другой субстанцией, не имеющей отношения к семейной жизни – она как прикосновение к чему-то высшему. Причем, он не знал, от чего там больше, от бога или от дьявола, но то, что все это выше человеческого естества, не вызывало сомнений.

– Пошли, – Слава подтолкнул приятеля к дыре, – баб на свете миллион – включая таких, что не только от взгляда, а от одной мысли член встает, но это ж не повод…

– Причем здесь член? – и будучи не в состоянии сформулировать свои ощущения, Вадим просто сказал, – мы тупо ищем этих девиц. Я так хочу, и ты мне поможешь.

– Тогда поехали. Говорю ж – здесь нам делать нечего. Давай начнем с Валентины Юрьевны, которая на Хользунова – все равно мимо поедем, а потом уже к Семену Марковичу.

Вздохнув, Вадим оглянулся на сруб и нехотя пошел следом за Славой.

* * *

Подъезд был похож на большинство подъездов старых девятиэтажек. На потолке торчали скрючившиеся сгоревшие спички в черных закопченных кругах, а выкрашенные темной масляной краской панели пестрели символикой, от пацифистской «куриной лапки» до стилизованной свастики РНЕ.

– Разносторонний народ тут живет, – заметил Слава.

– Но человеческая сущность всегда побеждает, – Вадим ткнул в кривую надпись, неровно выведенную детским почерком поверх всех этих политических потуг: «Ира, я тебя люблю».