Текст книги "Узник «Черной Луны»"

– А как вы думаете, Котовский смог бы навести здесь порядок? – спросил я.

– О! Ему бы хватило двух недель. За три дня он дошел бы до Кишинева и разобрался со всеми нашими врагами. Это же сказочный богатырь, то, что не под силу простому человеку, для него было просто и естественно, самые фантастические поступки и дела…

Пока я вникал в историю, Корытов полностью переключился на девушку:

– Поверьте, я понимаю, что ваш край богатый и вы тут все умеете. Но я не договорил. Даю свои уши на отсечение, вы, Лена, никогда не ели настоящей кровяной колбасы. Это просто чудо! Забиваешь молодого поросенка, сцеживаешь кровь, это тоже особое искусство…

– Ой, только не надо таких подробностей, – умоляла девушка. – Я, честно говоря, маленькая обжора и люблю вкусно покушать…

«Надо же, успел уже познакомиться. А с виду и не скажешь, такой увалень», – подумал я с завистью.

– А вы, я вижу, приезжие? – вежливо поинтересовалась экскурсовод.

– Да, мы приехали помогать защищать Приднестровье.

– Что-то не очень верится, – заметила Лена.

– Ну, зачем же так, Леночка, – укоризненно произнесла женщина. – А откуда вы приехали?

– Я с Дальнего Востока. А мой товарищ – из самой Расторгуевки, слышали?

– Это, наверное, где-то в Сибири? – догадалась экскурсовод.

– Верно! – расцвел Ванечка.

На вино мы вышли в подворотне ближайшего магазина. Дядя в кепке, даже не потрудившись изучить наши лица, принес в целлофановом пакете несколько «букетов», разумеется, Молдавии и, каким-то чутьем все же угадав в нас приезжих, отрекомендовал: «Очень душистое!» И мы надушились. Потом были казаки, с которыми мы повздорили. Они схватились за шашки, чтобы пошинковать нас, но как-то мы помирились и даже хлестали с ними свеженький коньяк, вынесенный с коньячного завода. Появился патруль, нас хотели замести, но казаки уладили, налили и патрульным. Потом мы с Ванюшей потеряли друг друга и нашлись возле музея Г.И. Котовского. Тут у нас и родился план залезть в музей и вытащить шашку Григория Ивановича. Казаки раззадорили нас, нам тоже очень хотелось иметь красивое холодное оружие, болтающееся небрежно сбоку. Мы долго пьяно убеждали себя, кивали согласно головами и в конце концов, естественно, нашли себе моральное оправдание: шашку мы возьмем на время, Котовскому она сейчас все равно не нужна. Повоюем – и вернем. Ваня достал из штанов свой огромный свинобой, широким лезвием ловко подцепил щеколду замка и открыл дверь – несмотря на алкогольное опьянение. Я пробормотал, помнится, что таких выдающихся порочных способностей ранее за ним не наблюдал.

Ваня сказал:

– Я еще не то могу!

Мы вошли в дом, включили свет; здесь все было, конечно, по-прежнему, те же схемы, фотокарточки и бумаги. Только помещения показались мне сейчас маленькими, смешными и слегка накрененными. Я уселся на стол, а Ванюша принялся отдирать шашку от стены. Меня стал разбирать смех. Ваня пыхтел, какой-то умелец явно перестарался, присобачивая оружие так серьезно и надолго, как говорил Ильич. Я вообще люблю цитировать классиков, причем в любом состоянии и любой ситуации. Бывало, даже девушки обижались на меня и считали ненормальным. Представляете, после пылкого поцелуя я очень серьезно вворачиваю:

«Только социализм принесет подлинное раскрепощение женщине, даст безусловные гарантии всестороннего развития».

Тут раздался прямо-таки зубовный скрежет: скобы вместе с Ванюшей отделились от стены и рухнули на пол. Попутно мой товарищ зацепил витрину с картинами, послышался хруст стекла, стон… Но самое главное – Иван не выпустил из рук оружия. Он поднялся, безмолвно шагнул ко мне и протянул шашку, держа ее двумя руками. Я принял оружие, внутренний голос тут же мне подсказал, что надо вытащить его из ножен и поцеловать. Я так и сделал, ничего себе не порезав. Потом мы вместе долго возились, пока прицепили шашку на мой бок. Лишь после этого выключили свет, захлопнули дверь – и ночной Тирасполь принял нас в свои объятия.

В гостинице на нас никто не обратил внимания, мы виртуозно прошли по коридору, открыли ключиком наш номер и рухнули на кровати.

Утром нам было очень стыдно перед Г. И. Котовским. Я думаю, что за это он бы нас непременно расстрелял. Или изрубил на кусочки этой мерзкой шашкой. В общем, смотрели мы на нее из-под своих одеял примерно так, как два злодея смотрят на умерщвленное накануне тело.

– Владимир Иванович, – заговорил первым Корытов, – зачем нам эта шашка?

– Бить врагов мировой революции, – выхаркнул я в ответ, не в силах более глядеть на валявшееся на полу оружие.

– Нас посадят, – убежденно продолжил Ванюша.

– Угу. А учитывая военное положение, казнят без суда за мародерство.

– Куда б ее деть? – вслух начал мечтать соучастник преступления.

– Бесполезно, нас видели в гостинице. И самое печальное, Ванюша, – меня тут потянуло на черный юмор, – нам отрубят головы, причем именно этой шашкой. Здесь это практикуется за мародерство. Те же казачки, с которыми мы киряли, это и сделают с превеликим удовольствием.

– Точно? – Ванюша посуровел.

– Абсолютно.

Он встал, хмуро уставился на шашку, вытащил ее из ножен.

– Я ее сейчас на куски изломаю! – вдруг взревел Корытов и, уперев клинок в пол, согнул в три погибели.

– Стой! – заорал я. – Не ломай, я пошутил.

Ваня отбросил шашку в угол, она сердито звякнула.

– Про что пошутили?

– Про отрубание головы… Сейчас мы пойдем и отнесем ее обратно.

– Надо бы завернуть, – подал здравую мысль Ваня.

– Не надо. Мы напишем заявление. Вырви листочек из моего блокнота, возьми ручку и пиши: «В УВД г. Тирасполя. Заявление. Вчера, возвращаясь в гостиницу, вечером, около 21 часа, возле музея Котовского мы заметили что-то блестящее. Оным оказалась шашка, которую мы незамедлительно решили сдать в ваше учреждение». Все, ставь дату, фамилии и подписи.

– А может, написать, что это шашка Котовского?

– А вот этого не надо, дорогой мой человек!

Я нацепил шашку на бок, и мы вышли на улицу. На нас никто не обращал внимания, хотя, конечно, видик у меня был опереточный. Мы подошли к музею, я отцепил шашку и решительно вошел внутрь. Первое, что мы увидели, – заплаканные глаза женщины-экскурсовода. На лице ее отпечаталось безграничное горе, девушка же разговаривала с кем-то по телефону. Я молча протянул шашку, твердо глядя в заплаканные глаза. Буквально несколько мгновений, но какой вихрь чувств отразился в женском лице:

1. Трагическая отрешенность, едва заметно начинающая переходить в…

2. Краткий, подобно вспышке, испуг.

3. Взметнувшиеся в недоумении ресницы, округлившиеся глаза.

4. Порывистый вздох, дрогнувшие уголки рта, изумление.

5. Дернувшиеся ко мне руки, шквал восторга, мгновенно посветлевшие глаза.

6. Вновь испуг, вероятно, от блеснувшей полумысли-полудогадки: сейчас они расправятся со мной (видно, рожи наши похмельные не вызывали доверия).

7. Глубокий вздох, стон и, наконец, буквально обвал, выплеск радости и счастья, улыбка, озарившая сразу все помещение.

8. Мгновенно повлажневшие глаза, слова, вернее полувсхлип, застрявший в горле.

9. Судорожный глоток.

10. Всхлип.

– Как она у вас оказалась? – наконец задала вопрос Леночка.

– Мы ее нашли, – хладнокровно сказал я.

– Где? – уже пришла в себя женщина, сразу как-то сникнув и посерев лицом.

– На улице, – сказал Ваня.

– Да, тут недалеко, – добавил я.

– Мы ее сразу узнали! – радостно сообщил Корытов.

– Даже хотели отнести в милицию, – я вытащил наше заявление и помахал им как платочком, – но потом передумали. Проще ведь было сразу принести вам.

– Зачем чесать за ухом задней ногой? – поделился Ваня народной мудростью.

– Да, действительно, – согласилась женщина.

Она бережно, как будто этой штуковиной и не разваливали черепа, приняла шашку. Мне даже показалось, что она тоже сейчас поцелует ее. Впрочем, я бы и не удивился. Женщина понесла оружие в соседнюю комнату, Леночка проводила ее жалостливым взглядом и вздохнула:

– Маргарита Павловна так переживала, так переживала. Спасибо вам огромное.

Маргарита Павловна вернулась и стала так горячо и сердечно благодарить нас, что от стыда я чуть не признался, как мы «нашли» шашку. Потом она долго рассказывала, как вошла утром в музей, как обнаружила разбитую витрину, а потом – отсутствие шашки. Она позвонила в милицию, и те обещали прислать следователя.

– Вы дождетесь его?

– Нет, мы вообще-то спешим, – твердо сказал я.

– Еще раз огромное вам спасибо. – У Маргариты Павловны вновь брызнули из глаз слезы.

– Ну что вы, что вы так расстраиваетесь, – пробасил Корытов и великодушно добавил: – Честных людей на земле немало.

– Странно только то, что шашку стащили и потом потеряли… – заметила Лена.

– Наверное, они были сильно пьяными, – высказал догадку Ванечка.

– Да, все это как-то странно, – пробормотал я, чувствуя себя препаршиво.

– Бывают же негодяи! – с неподдельным возмущением продолжил Ванюша. – Этой шашкой отрубить бы им руки, а потом голову! Выкрасть национальную реликвию!

– Ну, молодой человек, – засмеялась Маргарита Павловна, – вы уж чересчур суровы. Может быть, те люди одумались и решили оставить шашку. А где вы ее нашли?

– Да тут рядом, на земле лежала, – поспешил сказать я, пока Ваня не брякнул какую-либо глупость.

– И блестела! – добавил он.

– Ну, мы пойдем, – сказал я.

– Ой, право, даже не знаю, как отблагодарить вас, – застонала Маргарита Павловна. – Может, благодарственное письмо отправить на ваше место работы?

– Я нигде не работаю, – поспешил я пресечь ее попытки, – а Ване в его свинарнике тоже, наверное, ни к чему. Он кооператор, – все же смягчил я неблагозвучное слово.

Но Ванюша даже не подумал обижаться.

– Я, в принципе, не против. Если хотите, можете написать в мою родную школу. Там и портрет мой висит под заголовком «Герои и подвиги».

– Может, от милиции будет ценный подарок… – продолжала не сдаваться Маргарита Павловна. – Я, право, не знаю… А приходите ко мне в гости, я вас такими пирогами угощу.

И она написала адрес на клочке бумаги и вручила мне.

– Приходите, – сказала Леночка, но адреса не оставила.

– Вы меня тоже приглашаете? – нагло спросил я.

– Вы хотите получить персональное приглашение? – ушла от ответа девушка.

– Да, – уже скромней ответил я.

– Вообще-то я имела в виду наш музей.

– Хорошо, благодарю. При случае непременно посещу.

– А вы, Леночка, тоже приходите, вместе будет веселее, – радостно предложила Маргарита Павловна. – Давайте сегодня вечером.

– Сегодня, наверное, не получится, – отказался я.

Ваня посмотрел на меня с укором.

Мы сидели в кафе и просто замечательно проводили время. Рядом со мной сидели боевой товарищ Иван Корытов и прекрасная девушка Лена. На ней, к сожалению, были голубые джинсики, а вернее, к счастью, иначе бы я все время невольно таращился на ее хрупкие коленки. Мы трепались о всякой всячине, не подозревая, какие неприятности ждут нас впереди. Лена все чаще улыбалась мне, и я старался вовсю, вычерпывая со дна моей памяти все запасы остроумия. Исподволь я пытался прочесть в ее искрящихся глазках, какие истинные чувства она испытывает ко мне, ибо женщина – существо настолько обманчивое (или обманывающее) и непостоянное, что верить ей, конечно, нельзя, и уж если связывать свою судьбу, то быть готовым не только к тысяче и одному наслаждению, но и к тысяче напастей и как минимум одному летальному исходу.

Итак, я уже взял ее милую ладошку в свою руку, испытывая при этом трепетный озноб. Видно, когда Всевышний создавал это чудо природы, я имею в виду всего лишь женскую ручку, он сделал все так, чтобы даже маленькая, с тонкими пальчиками штучка, с голубыми прожилками, розовыми острыми ноготочками, – всего лишь маленькая часть, фрагмент, деталь этого, гм, организма – поражала, восхищала, возбуждала, приводила в соответствующее состояние соответствующие струнки, нервные окончания, заставляя мужеполого становиться в некотором роде рабом этой изящной штучки, впрочем, и всего остального. Таинственного, гм, и непознанного.

В общем, понятно, что я немного очумел. Кстати, в этот раз мы практически ничего не пили, если не считать шести бутылок сухого вина и двух коньяков. Лена совсем не пила – и это мне нравилось. Ваня абстрагированно наблюдал за моими ухищрениями и налегал на вино в смеси с коньяком. В общем, я очумел от Ленки. Вино ни при чем. Я был такой смешной, что ничего не видел вокруг, кроме Ленкиных глаз, лучистых и удивленных. И еще мне казалось, что, чем больше я сегодня выпью, тем скорее понравлюсь девушке. В моей голове будто периодически высвечивалась алая надпись вроде тех, что в салоне самолета, например: «Пристегните ремни». Вот я и пристегивал, точнее, подстегивал. Думка у меня была такая: «Тут, в Молдавии, все мужики крепко зашибают и, значит, самые доблестные, которые не косеют». Идиотская, конечно, мысль, но вот высвечивалась, хоть ты лопни.

А потом я почувствовал, как кто-то потрогал меня за плечо. Даже скорее похлопал, потрепал небрежно, мол, «эй, ты почему?». Я повернулся и увидел мена, в кожанке, среднего роста и вдобавок смазливо-чернявенького. Сразу было понятно, что это стопроцентный нахал.

– Что надо? – спросил я нахала.

– А ну, давай вали отсюда, – сказал он очень разморенно, как будто я его утомлял три часа своими воспоминаниями. – Вали и ты тоже, – повторил чернявенький и небрежно кивнул в сторону Ванечки.

– Борис, как вы смеете! Это мои друзья! – пришла в себя Леночка.

– Спокойно, Ленок, это мужские дела, – кривовато улыбнулся нахал и крепко положил руку мне на плечо. Да еще и сжал.

И зря. Потому что я, как и положено неоднократному чемпиону, мастеру спорта по различным мордобойным и костоломным видам спорта, автоматически сделал захват с поворотом, и мой визави смел своим лицом всю посуду со стола. «Старею!» – мелькнуло у меня в голове, потому как не входило, ей-ей, не входило в мои скоротечные планы приземлять тело на столик, пугая девушку. Еще я помню расширившиеся глазки Вани, в которых застыл краткий, как молния, восторг. А потом, вслед за грохотом последней разбивающейся бутылки, меня окутал тугой, как от близкого разрыва снаряда, темный, всасывающий звук, поглощающая меня масса. Конечно, после всего этого потемнело. Помню еще какие-то хроникально-документальные обрывки: я со стулом, Ваня со столом, какие-то уродливые лица, вопли, какие-то дружные молодчики, крутившие нам с Ваней руки и веером разлетавшиеся по сторонам; «Убить их, убить!» – такой еще запечатлелся голос. Вот только не могу сказать точно, чей это был голос. Возможно, даже мой. А вот Леночку уже не помню. Она будто растворилась, исчезла голубой сигаретной дымкой, погасла одинокой звездочкой, затянутой и скрытой мокрой от слез тучей… Да и не могла она существовать в том безобразии…

Потом нас везли в зарешеченной машине какие-то пацаны с автоматами. Они были одеты в камуфляжную форму и, кажется, очень ею гордились. Привезли в какую-то комнату, ярко освещенную, там сидел милицейский майор, который сразу одарил нас хмурой улыбкой и сказал:

– Ну что, бандиты, покуражились? Сейчас вот составим приговорчик и шлепнем во дворе… Нефедов! – рыкнул он внезапно. – Ручку! Хотя зачем ручку? Формальности… Нефедов!

– Я, товарищ майор! – качнулся высокий длинноухий увалень, который с такой же ухмыляющейся рожей торчал в углу.

– Ты автомат почистил после вчерашних расстрелов?

– А я всегда чищу – хоть после вчерашних, хоть после сегодняшних! – емко ответил он.

– Давай! В расход их на хер. Только патронов много не жги!

– Да я одним их замочу. В затылок поставлю – и мозги за горизонт, – продолжали изгаляться стражи порядка.

– Где их документы? – рявкнул майор.

Один из камуфляжных пацанов шагнул вперед и протянул майору отобранные у нас книжечки, корочки, бумажники – и выложил маленькой, аккуратненькой стопочкой перед начальником.

– «Раевский Владимир Иванович», – торжественно прочел майор и поднял на меня взор. – Твой родственник герой двенадцатого года?.. – И, не дождавшись ответа, продолжил: – Да откуда у пьяни могут быть такие родственники… О, «афганское» удостоверение. Воевал, значит? А второй? Корытов. Неплохо. Иван Петрович! Тоже «афганец»… Ну, ладно. – Майор зевнул, видимо, потеряв к нам всякий интерес.

– В камеру их. До утра. А там посмотрим.

Лишь утром, как говорится, с золотым лучом солнца, мы смогли тщательно осмотреть друг друга. У меня под глазом был хороший фингал и очень болел копчик. Видно, какая-то свинья уделала меня ботинком. Скорее всего дружки того смуглеца. У Вани распухла губа и указательный палец; похоже, он его свернул.

Дверь отворилась, как пишут в романах, с отвратительным скрежетом. На пороге стоял милиционер.

– Доброе утро! – воспитанно нарушил паузу Корытов.

– Выходи! – сказал милиционер. – По одному, руки за спину.

Мы так и сделали. Повели нас в дежурную комнату.

Бессонный майор хмуро посмотрел на нас.

– Ну что, бандиты, скажете? – спросил он.

– Разрешите с товарищем попрощаться? – сказал я.

– Какого черта вы сюда приехали? – со злостью проговорил майор.

– Так… Повоевать немножко, – ответил я как можно равнодушнее.

– Повоевать… В кабаках сражения устраивать?

– Так получилось.

– Ладно… Благодарите эту девочку, которая за вас заступилась. Вот, целую петицию составила. – Он приподнял со стола листочек и помахал им в воздухе. – А то бы закрутилось. Свидетелей бы нашли – не отмылись бы. В общем, забирайте свои документы и катитесь отсюда как можно дальше. Это мой совет. Ясно, декабрист?

«О, успел подначитаться истории», – подумал я.

– И не дай бог вам попасться еще раз тем… деятелям. Все понятно? Свободны! Выход – прямо и направо.

Мы забрали документы и молча ретировались.

– Напугал, – пробормотал Корытов, когда мы вышли на улицу. – Я это чмо еще уделаю, пусть только попадется мне…

– У-у-у-у, – выродил я тяжеленное, как запорный экскремент, междометие. – Что-то не так устроено в этой жизни! Никак не могу понять, почему наш благородный порыв привел нас в кутузку… Наверное, есть такая закономерность: делаешь гадости – тебе спасибо говорят, душу нараспашку развернешь – тебе тут же поспешат в нее нахаркать…

– Куда мы пойдем сейчас, товарищ старший лейтенант? Может, в музей, скажем Леночке «спасибо» за то, что она нас защитила?

К Ленке я бы, конечно, пошел, тем более был предлог. Но что-то внутри меня удержало, не знаю почему, может, я почувствовал, что именно сейчас этого делать не стоит. Задворками своего умишка я понимал, что встреча эта непременно разведет нас и та едва заметная эмоциональная сближающая нас тропка исчезнет, будто смытая волной. А точнее – при виде наших обугленных от пьянства и позеленевших от мордобоя рож… Поэтому я сказал:

– Сейчас не стоит… – И присовокупил очень вдумчиво: – Не то время нынче, Ваня.

И мы вспомнили, зачем сюда ехали, зачем бросили все, зачем, в конце концов, стырили шашку героя Гражданской войны, – мы приехали искать пропавшего друга, мы приехали в воюющее Приднестровье.

Мы пришли, а точнее, прибыли на сборный пункт, может, назывался он и по-другому, здесь копошились различные бедовые новобранцы и посмеивающиеся деды с усами, иногда с проплешинами, иные бородатые, как первоисточники марксизма. Тут, среди родной мне солдатчины, всего этого кирзово-лихого духа, все же весело попахивало партизанщиной. Но не мне, бывалому десантнику, наводить было здесь порядки. Поэтому мы с Ваней тут же по молчаливому согласию прикинулись юными пионерами-романтиками. Правда, нас довольно быстро вычислил прапор с лицом хмурой селедки, который задавал анкетные вопросы и ковырялся дотошно в Ванином военбиле (военном билете) и моем удостоверении лиофзапа (личности офицера запаса). Конечно, он мало чего понял в четырехзначном номере пограничной в/ч, спросил, не вэвэшники ли мы. Пришлось разуверить – «Нет-нет, служили просто на границе». Кто хоть раз побывал офицером на передовой, знает, как иной раз хочется побыть просто рядовым. Вот и мне захотелось на пару с Корытовым. А прапору сказал, что служил в основном в интендантских должностях: он явно хотел меня захомутать, углядев записанную должность в удостоверении: «начальник заставы». Ведь я еще ни черта не понял, что здесь творится, – и сразу напрашиваться на какие-то командировки! Хотя, может, я и переоценивал себя, селедочный прапор уж точно не произвел бы меня в полководцы…

– О дальнейшем вам скажут, – сообщил прапорщик и вяло пожелал нам удачи.

Во дворе нас построили. Майор в выцветшем комбинезоне пытался расставить всех по росту, но у него ничего не вышло. Каждый становился с дружком или землячком, чтоб при распределении попасть вместе. И мы с Ваней тоже встали рядом.

– Равняйсь! – прокричал майор. – Ну что вы стали змеей?

– Еще не стали гвардейцами, а уже стали змеями! – прогудел кто-то из строя.

– Ребята, где тут грудь четвертого человека?

– Просто четвертая грудь!

– Сиська…

– Отставить разговоры! – сурово отреагировал майор. – Смирно!

Все умолкли. После многозначительной паузы майор сказал:

– Все вы добровольно прибыли для защиты родного всем нам Приднестровья. Цели и задачи ваши, я думаю, всем ясны. Все грамотные. Тех, кто служил в армии, будем набирать в гвардию. Остальные – в народное ополчение, территориально-спасательные отряды…

Пока он все это рассказывал, появился кряжистый подполковник в новеньком камуфляже. Он остановился перед строем, широко расставив ноги, небрежно смерил взглядом майора, который вещал уже про воинскую дисциплину, потом прошелся вдоль строя, бесцеремонно разглядывая людей. Ходил он враскоряку, и большой живот покачивался под туго обтянутой курткой.

– Орлы, все как один! – грассируя, сделал он вывод и повернулся к майору, который продолжал что-то говорить, хотя внимание стоявших в строю уже сосредоточилось на подполковнике. – Ну, ты все сказал? А то ребятам, может, писать хочется…

Майор дернул уголком рта и умолк.

– Так, братва, кто в Афгане служил, шаг вперед! – приказал он, а сам стал, уперев руки в боки. У подполковника было крупное и красное лицо, а носик – маленький и вздернутый, отчего он напоминал поросячий пятачок.

Мы с Ваней переглянулись и вышли. Шагнули вперед еще два человека.

– Я – командир батальона республиканской гвардии подполковник Хоменко, – объявил он. – В Афганистане был командиром десантно-штурмового батальона.

Он приблизился к нам, смерил взглядом меня, потом Ваню.

– Рабовладелец… – прошелестело из строя.

– Кто там вякает? – резко отреагировал подполковник.

Желающего назваться не оказалось.

– Где служил? – уткнул он мне палец в грудь.

– Мотоманевренная группа, погранвойска.

– А ты? – ткнул он Корытова.

– Там же, – ответил Ваня.

Хоменко прищурился, пристально посмотрел мне в глаза, потом глянул на других, вышедших из строя, но они ему не показались.

– Офицер? – продолжал спрашивать комбат, щупая меня белесыми глазами.

– Старший лейтенант запаса, – ответил я, чувствуя, как исходит от Хоменко подавляющая энергия.

– Почему в запасе?

– Отказался принимать украинскую присягу.

– Ну и что… В Россию чего не перевелся?

– Послал всех к черту. Да и ранение было…

– Ну и правильно, – пророкотал Хоменко. – Здесь работенка найдется поважнее… Пойдешь ко мне в батальон. И ты, здоровый, – ткнул опять Ванюшку, – тоже. Берите шмотье – и за мной!

Он повернулся и зашагал к выходу. Мы подхватили сумки и поторопились за ним. На улице его ждали четверо вооруженных парней в десантной форме, с короткоствольными автоматами. Они тут же прекратили разговор, взяли оружие на изготовку.

– Этих – в третью машину! – приказал комбат на ходу, быстро уселся в первую черную «Волгу», охрана заняла вторую и третью «Волги». На нас это произвело впечатление.

– А что, братцы, – спросил я, усевшись с Корытовым на заднее сиденье, – далеко ли путь держим?

«Братцы» – водитель и двое парней – промолчали. Потом один из них повернулся и заметил:

– Первое правило здесь – не задавай вопросов. Что надо – тебе объяснят.

– Спасибо, – сказал я, – но у меня есть и свои правила. И вообще, я не люблю, когда меня держат за идиота.

– Ух ты, крутой! – отреагировал парень.

– Смелый! – поддержал водитель.

– Это очень хорошо, в жизни пригодится, – добавил парень.

Мне стало скучно, и я отвернулся. Вслед за кавалькадой из трех машин двинулись два бронетранспортера. «Любит себя комбат Хоменко», – подумал я.

Кавалькада на высокой скорости двинулась к Днестру. Прошло буквально десять-пятнадцать минут, мы пересекли несколько постов, проехали, не останавливаясь, на ту сторону Днестра и оказались в славном городе Бендеры – городе улыбчивых людей, на улицах которого ныне спокойно можно получить пулю в живот.

Пока мы ехали, один из охранников, который сидел с нами рядом на заднем сиденье, все же разговорился. От его конопатой физиономии тянуло чем-то притягательным. Наверное, все дело было в его мясистом курносом лице. Знаете, есть такие жизнеутверждающие лица, с ними можно выпить и побалагурить без предварительного знакомства. Вот он и начал просвещать насчет местного колорита. И получалось у него так, будто мы какие-то знакомые его туристики, скажем, из его родного села, а он, везунчик, устроился в городе и теперь с охотой распространялся о своем новом жилье.

– Тут, ребя, не зевай. Места экстремальные, максимально приближенные к боевой, – радостно рассказывал он, поглядывая хозяйски по сторонам. – Вон, вишь, девки идут. С виду ничего, молоденькие, а у самих коленки ходуном ходят, как после церебрального паралича…

Тут он высунул свою усатую рожу в окно и громко издал звук:

– Ух!

Две девушки, шедшие мимо, отшатнулись.

– Во, видите, что я говорил! – Он рассмеялся. – Хорошие девахи, молодые, им бы рожать, а тут война, стреляют вокруг, мудозвоны эти… Вон, видите, – показал парень на здание, загороженное со всех сторон бетонными блоками. – Там засели молдавская полиция и опоновцы – это все равно что омоновцы, только по-ихнему. Звери, я вам скажу, хуже не сыщешь. Шкуру живьем спустят, а потом пойдут щи хлебать как ни в чем не бывало. А начальник полиции, не поверите, знаете, кто по национальности?

– Эфиоп? – спросил я.

– Русский!!! Сволочь… Полковник, в нашей милицейской форме, со всеми регалиями, значками «70 лет милиции», в кабинете – портрет Ленина. А называется комиссаром полиции и со всей шоблой-воблой готовится сдать всех нас румынам. Бляхер-мухер, ни хрена у них не выйдет… Вот ты кто по специальности? – вдруг спросил он меня.

– Шоферил, грузчиком был, – ответил я уклончиво.

– А ты? – мотнул он головой в сторону Вани.

– А я человек простой – свиновод.

– У-у, почти коллега! А я мясник, твоих хрюшек доводил до кондиции. Ну так вот, скажу вам, кореша, на хрена мне вся эта петрушка нужна. У меня все было. Работа, хата, дача… А придет румын, меня первого турнут отсюда, хотя мои предки тут похоронены до седьмого колена. И дед, и бабка. Прадед у меня в Первую мировую сотником был… Ну да это к делу не относится. Так вот, сперва хохлу, русскому, а потом и молдаванину скажут: ну ты, быдло, пошел на плантацию, героем будешь у меня работать. «Другой сорт. Ду сорте». Верно я говорю, Гриня? – спросил он у водителя.

– Отстань, Петро, надоел… – пробурчал тот.

– А что, эти полицейские так и торчат за стенами? – спросил я.

– Да, сидят там, носа не кажут. Мы их не трогаем, родственников же пускаем. Пусть пока живут…

Так за Петиным трепом мы и доехали до штаба батальона – небольшого двухэтажного здания. Первая машина уже стояла с распахнутыми настежь дверцами. Хозяин, видно, был в штабе. Минут через пять из дверей появился крепыш и коротко бросил:

– К комбату!

Мы прошли по коридору, остановились перед обитой черной шкурой дверью. Таблички не было. Рядом скучал автоматчик.

Хоменко разговаривал по телефону. Он энергично впихивал в телефонную трубку короткие, резкие фразы:

– Э-э… прошмандовка…Седлай ей третью степень… Кончай, это не то… Дурь, говорю. Твоя, конечно… его тоже кастрируем… – Он вздохнул и уже нетерпеливо начал стучать серебристой ручкой по хрустальной пепельнице, доверху набитой разноцветными бычками, папиросами. Виднелись даже окурки с губной помадой. – Значит, будет так… – Он заговорил жестко и нетерпеливо: – Пойдешь и заберешь от моего имени. Все будет только по счету. Все будут платить и никуда не денутся… Все, я сказал.

Из всей этой белиберды я, конечно, ни черта не понял. Я внимательней рассмотрел лицо моего нового командира, его маленькие заплывшие глазки, которые следили сейчас за мухой, ползавшей по периметру пепельницы. Может, эти движения насекомого помогали хозяину кабинета сосредоточиться или, более того, разработать какой-то ему одному ведомый план. Он снял свою шапку; рыжих волос осталось совсем мало: розовую проплешину прикрывали лишь чахлые остатки.

Во время разговора комбат постоянно подпрыгивал, ерзал, потряхивал трубкой, будто хотел взбодрить или взнуздать собеседника. Не много я видел людей с такой энергией и к ним отношусь с симпатией, потому что ненавижу сытых и соплевидных – с заторможенным восприятием окружающего пространства. Но было в комбате и что-то настораживающее, я никак не мог понять, что именно…

Муха, наползавшись по пепельнице, продолжала путешествие по столу и наконец свалилась на пол. Это была не совсем обычная муха – у нее оторвали крылышки. Она была антиподом Хоменко, это я понял сразу. И не только потому, что ее лишили возможности летать. Заурядное аморфное насекомое, которое держали, чтобы для каждого новичка оно представлялось символом лености, тупости, убожества и неотвратимости наказания… Вот такое, извините, дерьмо лезло мне в голову, пока я слушал про кастрации и платежи по счетам. Ваня тоже внимательно слушал и даже неожиданно для себя принял стойку «смирно», наверное, генетически привитую во время срочной службы под моим началом. Он слушал, без сомнения, с надеждой ожидая разрешительную и поощрительную команду «вольно». Однако ее не последовало.

Комбат положил трубку и уперся взглядом в наши бесцветные фигуры, видно, пытаясь понять, какого рожна эти типы приперлись в его любимую независимую республику… Но спросил о другом:

– Жрали когда в последний раз?

– Вчера, – сказал я.

Ваня посмотрел на меня с сомнением.

– Ладно, покормят вас, не тоскуйте! В общем, лясы точить некогда. Мои заместители все разъяснят. Подчиняться должны беспрекословно. За дезертирство – расстрел на месте. Не задавать лишних вопросов. О денежном вознаграждении поговорим позже… С оружием, надеюсь, знакомы, погранцы-молодцы?

– Приходилось, – ответил я.

– В Афгане когда воевали?

– С восемьдесят шестого по март восемьдесят девятого, – как бы между прочим назвал я месяц.

– По март? – переспросил Хоменко.

– Да, когда 40-я армия вышла, мы еще были в Афганистане. Последними покидали Афган пограничники.