Текст книги "Выползина. Портал 55. Дневники 90-х. Роман"

Личная секретарша Щюра – Верунчик, эдакая неприступная, для рядового состава, худышка, пряная селёдочка с алыми губками, сделала перед уходом Федора в конце рабочего дня выразительные и удивленные глазки голубыми пуговичками и вытянула губки привлекательным колечком:

– Оу, Ипатий, ты влез в криминаль?! Расскажи! Девушке интересно!

– Вляпался.

– Серьезно?

– Дальше некуда.

– Как интересно! Расскажи. Слышала, ограбление в поезде? – не унималась любопытная Верунчик. Она была очень ответственным секретарем и докладывала начальству о любой провинности подчиненных, о любой невинной шалости сотрудников компании, направленной, по ее мнению, на подрыв авторитета «босса».

– Убийство, – не сдержался и ляпнул Федор, красуясь своей значительностью, и тут же пожалел. Такие скользкие дамочки, как Верунчик, могли выдуть из скрепки – тромбон, из презерватива – дирижабль. С этими сплетницами и стукачками надо быть втройне осторожным.

– Дааа? Оу, как интересно! Босс в курсе?

– А вы доложите начальству письменно, со своими традиционными мерзкими подробностями, со своей грязной отсебятиной, – зловеще прошептал Федор ей на розовое ушко, на ходу придумывая мрачные шутки. – Но помните, Верунчик, на этот раз можете пойти по статье 70, УК РСФСР2222
  УК РСФСР, статья 70. Антисоветская агитация и пропаганда.


[Закрыть]. До десяти лет. Строгого режима.

Верунчик оставила в глазницах наивные, изумленные голубые пуговки застывшими от ужаса. Губки обиженно поджала.

Понимая, что нельзя наживать дополнительных врагов, Федор смягчился.

– Обязуюсь: буду лично вас информировать о ходе расследования. Но уговор: до вынесения бандитам смертного приговора – полный молчок! Киа кумитсу! Совершенно секретно! Иначе – смерть!

– Оу, конечно – конечно! – воскликнула Верунчик с намеренным акцентом на букве «чэ» и покраснела. – Клоузд. Стафф оунли2323
  – авт. вольный перевод с англ. – Закрыто. Только для служебного персонала.


[Закрыть].

«Женщина промолчит» – это из области невероятного. Например, наводнения в узбекском Самарканде или пустыне Гоби. Произойти, теоретически, может. Но вряд ли.

По возвращению домой Федора ждал большой, просто огромный, неожиданный сюрприз.

Он позвонил домой с работы, извинился перед матушкой за утренний английский уход, похожий на бегство, соврал, что срочно вызвали, телеграммой, и едва не уволили с работы. Мама отчитала сына и настоятельно попросила быть к ужину. Это значило по старой и доброй традиции их семьи, что отец будет при галстуке, мама – в белой кофточке, и они должны будут отмечать новые капиталовложения сына в общий семейный бюджет, те самые, украденные его попутчицей четыреста долларов, о получении которых мама уже знала заранее, еще до окончания командировки сына.

Но сюрприз был иного характера.

Заявка

По трубе длинного, замысловатого коридора старой трехкомнатной квартиры доносился оживленный женский говор, скорее всего, с кухни. Федор заранее расстроился, предполагая, что мама пригласила на смотрины очередную перезрелую невесту, проверенную – перепроверенную родственницу своей «самой лучшей», очередной подруги. При подобных маминых заботах Федор ощущал себя пятидесятилетним вдовцом с подагрой, астмой и радикулитом. Он легкомысленно поплевался через левое плечо, чтоб его бывшей, здравствующей женушке за «вдовца» не сильно икалось.

На этот раз сюрприз был всем сюрпризам сюрприз. В кухне восседала на венском стуле сбежавшая попутчица – Вероника – безумная Надежда, собственной персоной! Причем, в блондинистом парике. Сидела к вошедшему Федору боком, но эти обворожительные, фигуристые обводы бедер, талии и стройные ножки в расписных колготках, будто приспущенный край ажурных чулков, – впечатлительному холостяку Федору, похоже, из памяти можно стереть только ударом тока в оба виска.

– Феденька! – воскликнула мама. – У нас гости!

Федор глупо надеялся, что повернется какая-нибудь другая девушка, скажем, Наташа – сухопарая медичка из зимнего Дома Отдыха в Репино, или Инна – пухлая хохотушка из прошлогоднего санатория «Маяк», что в Алуште. Надежные, хорошие девушки, по рекомендации маминых подруг, с подстроенной встречей семей на отдыхе. Но повернулась-таки черноглазая стерва Вероника (или Надежда по паспорту?) с гадкой улыбочкой великой провокаторши.

Мало сказать, Федор оторопел. Он стоял дуб дубом, поражаясь женской наглости, расторопности и коварству. Подобные гадюки могут приспосабливаться к любым земным условиям.

– Здравствуй, дорогой, – сказала Веронадя усталым тоном гражданской жены, которая пришла ставить условия железного бракосочетания. И поцеловала Федора в щечку, для чего пригнула ближе к себе недавнего попутчика за галстук.

– Не хорошо, сын, – прогудел отец, – скрывать такую очаровательную, обаятельную девушку от родителей.

– Пусть мы – несовременны, – поддержала мама, – пусть мы – консервативны, но, извини… находиться долгое время в близких отношениях и ничего не сообщать родителям? Это, Федор, несправедливый акт недоверия. Не ожидала от тебя, мой мальчик.

Если бы дорогая и любимая мама знала, какую аферистку впустила в дом, она бы, наверное, слегла с инфарктом. Будь благословенно неведение.

– Он такой у вас скрытный, Мария Васильевна, – вяло отмахнулась Вераснадей, – только в этой поездке, я и узнала, что у моего Феденьки, оказывается, такие замечательные родители. До этого я считала, что он круглая сирота и живет в рабочем общежитие на Петроградской стороне.

– Как же так, Федор?! Оказывается, ты у нас – сирота петроградская?! – возмущенно прогудел за спиной отец, покачал осуждающе головой и отправился дочитывать вечернюю газету, отгадывать очередной кроссворд.

– Не ругайте его, – вступилась Вероника (это имя Федору пока больше нравилось), – он такой у вас стеснительный, скромный, неприспособленный к жизни. Но это, простите, Мария Васильевна, полностью ваша вина.

– Моя? Вина? – удивилась мама.

– Нельзя с таким усердием и любящим рвением опекать мужчин в зрелом возрасте, от этого они останутся на всю жизнь беспомощными подростками.

Учительница с сорокалетним стажем не нашлась, что и ответить нахалке.

За то Федор вдруг стряхнул оцепенение. Он отдохнул, выспался за эти дни, и на работе, казалось, все нормализовалось. Он принял игру коварной обольстительницы и выдал:

– Надя, которая Вера, которая Победа, когда ж ты успела перекраситься, любовь моя?

Вероника на мгновение опешила, услышав громкий и решительный голос Федора, но достойно отыграла мужскую тупость и сняла ленивым жестом парик, рассыпая по плечам свои великолепные, блестящие черные пряди волос.

– Милочка моя! – вскрикнула мама. – Разве можно прятать под париком такие замечательные локоны?!

– Женщина должна менять свой имидж. Иногда. Чтобы не наскучить любимому мужчине, – заявила Вероника и пригасила ресницами коварный взгляд.

Мама незаметно и одобрительно кивнула сыну, видишь, мол, какая умница и красавица пожаловала. И продолжила приготовление торжественного ужина для знакомства с возможной невесткой. Ей было приятно, что ее сына, наконец, назвали мужчиной.

Нарезать морковь и лук Вероника напросилась сама, чем вызвала новое восхищение доверчивой мамы.

Федора раздирали дикие предположения о причине наглого визита этой великолепной стервы.

– Куртка моя тебе пригодилась, Вера, Надежда и Любовь – в одном флаконе?! – пошутил он.

Вероника скромно потупилась и пояснила для мамы.

– Знаете ли, сегодня днем Федя сбежал на часик с работы, и мы посетили сауну, что на улице Марата. Вдвоем. Когда вышли, – моросило, и я стала зябнуть…

Такой наглой, мгновенной, лживой импровизации Федор давно не слыхивал, от женщины тем более. Если учесть, что он пришел с работы в старом плаще, что снял в прихожей, в кухне стоял в пиджаке, – выходило, что до сауны, он шатался по Питеру одной куртке. Осенью прохладно, но не до такой же степени.

– Плащевку я почистила, дорогой. Джинсовку постирала. Всё выгладила, принесла, оставила в гостиной в пакете. В карманах, кстати, ты забыл документы и деньги. Такой ты у меня еще безолаберный. Целую. Подпись: твоя В. П. Вера в Победу, – вздохнула скромница Вероника и потупила взор.

– Совершенно верно, – поддержала мама, – Феденька именно безолаберный. Каждый раз я расстраиваюсь, когда…

Федору надоело упражняться с Вероникой в лживых любезностях.

– Дорогая, если Вероника, можно тебя на минутку. Извини, мам, мы уединимся.

– На минутку? Может, не стоит так сразу, при родителях, – будто бы смущаясь, пролепетала Вероника. – Такой он у вас страстный!..

Добрая и доверчивая мама Федора замерла от изумления с открытым ртом, хотя настроилась на очередное ласковое пропесочивание сына и его мужских недостатков, тем более, при поддержке союзника одноименного полу. Старушка мать смиренно вздохнула неизбежному. В любой дом, когда-нибудь вваливается подобная нахалка и уводит любимое дитя от материнских забот в неизвестность, а это всегда обидно и горько, сколько бы ребенку не было лет – восемнадцать или сорок восемь.

Федор вытащил Веронику за руку в свою комнату и прошипел:

– Короче, интриганка, что тебе нужно?

– Ты бы никогда не отважился представить меня своим родителям! – вместо оправданий громко заявила Вероника и попыталась выдрать из захвата свое запястье. – Больно, дубина, отпусти, – прошипела она тихо.

– Убирайся! – потребовал Федор.

Вероника преспокойно оглядела его холостяцкую комнатенку с книжными развалами по шкафам и полкам, с компьютером на письменном столе, с кроваткой, заправленной голубеньким, детским покрывальцем, на которой никогда не лежало ни одно женское тело… и завалилась на постель, открывая голые коленки. Глянула, запрокинув голову, на карту звездного неба с созвездием Южного креста, прикрепленного на стене над изголовьем кровати.

– А я и не скрываю, что была замужем… два года! Это мой печальный, но необходимый жизненный опыт! – громко заявила она для матери Федора, что, как бы ненароком, подслушивала у дверей комнаты, и много тише добавила:

– Верни, козел, мою сумку! Твою взяла по ошибке, в спешке… Ее пришлось оставить у мусорки на площади той станции… ну, как ее? Балаганово!

– Как оставить?! – взвился Федор. – А вещи?!

– Вещи почти все вынула…

– Что значит «почти»?! – прошипел Федор.

– А то и значит, – докладывала Вероника. – До станции я смылась, прошла три или четыре вагона. Сошла с поезда. Показалось, что меня пасут…

– Показалось?!

– Два мужика в черном шарашились по пятам. Вот я и оставила твою сумку под урной на площади… Куртку и плащ вынула… Там оставалась какая-то дребедень!..

– Дребедень?! На сто баксов?! Это были подарки родителям! – возмутился Федор.

– Ложки – плошки?! Салфетки – полотенчики?! – возмутилась Вероника. – Вместе сходим в Гостиный, накупим приличных подарков.

– Шубу, гражданка Фролова Надежда Александровна, ты тоже в купе в суматохе оставила и свалила в моих куртках, с моими документами,? – прошипел в ответ Федор. Ему захотелось задушить эту наглую и соблазнительную стерву, что валялась на его постели как… как вшивая, грязная болонка на чистом белье в комоде бабушки.

– Убирайся отсюда! – прохрипел Федор, не получив ответа.

– Это любовь, Феденька! Любовь! – вдруг истерично выкрикнула Вероника. – Не бросай меня! Хочу от тебя ребенка!.. Девочку! Такую же красивую, как я, и такую же умную, как ты!.. – и много тише добавила. – Нет, Федя, свою шубу я оставила специально, чтобы незаметно убраться из вагона в твоей куртке. Неужели интеллигентный мальчик не допер, что хотели грохнуть меня? – договорила она зловещим шепотом.

Раздался вежливый стук в дверь.

– Дети, не ссорьтесь, пожалуйста, будьте выдержаны и взаимовежливы, – сказала мама, но Федор даже ступить за порог комнаты ей не позволил. В нем просыпался дремлющий зверь, явно мужской породы, пусть и небольших размеров.

– Извини, ма. У нас серьезный разговор! – заявил он. Мама сама, как истинно воспитанный и интеллигентный человек, прикрыла дверь, с другой стороны.

– Марии Васильевне я объяснила, по какой причине мы разошлись с бывшим моим гражданским мужем Эдуардом!.. – весело куражилась Вероника и смешно морщила носик. – Решение только за тобой, мой милый!.. Отдай сумку, идиот, – тут же сходила она на зловещий шепот.

– Наверное, ты сильно приукрасила причину развода, моя дорогая?! – заорал Федор и тоже понижал голос, буквально, прохрипев последние фразы:

– Если сейчас же не закончишь, подруга, придуриваться, я выкину тебя из окна! Сумку, со всем твоим барахлом изъяла милиция станции Бологое!.. Вот так!

– Врешь! – подбросило с постели Веронику.

– Протоколы подписывал в семь утра. Сержант Егоров, дежурный по станции составлял бумажки и опись содержимого твоей сумки. Можешь проверить! Вот телефоны!

Федор выхватил из кармана пиджака органайзер, куда аккуратно переписал все телефоны и фамилии сотрудников дежурной части станции Бологое, собираясь оправдываться на работе и предъявлять свое железное алиби.

– Что ты везла в этой сумке? Зачем так дергаться? – спросил Федор вполне сдержанно.

– Что передали, то и везла. Откуда я знаю? Сувениры!

Вероника отвернулась к окну, помолчала и вдруг продолжила с грустью и печалью:

– Тебя, дорогой мой, уже пасут, двое. На лестничной площадке этажом выше. И еще один хмырь торчит со стороны черного хода. Похоже, ментовка.

Федор без сил опустился на тумбочку у кровати, и укол карандаша в задницу вернул помутившееся сознание в голову.

– Меня? Пасут?

– Тебя! Тебя, мой милый, – куражилась Вероника.

– А вот тебя, дорогая, тут же скрутят и посадят, стоит мне только настучать…

– Перестань! – тихо возмутилась Вероника. – Пойми! Всё настолько серьезно, что плакать хочется. Верни сумку, дурак! Меня же грохнут!

– Нет у меня твоей сумки, – уперся Федор из вредности, не понимая, в какую серьезную историю вляпался. – Отобрали, в качестве вещдока! Неужели не понятно?! Они не поверили, то это моя сумка!

– Идиот, – всхлипнула Вероника, разрыдалась и выбежала из комнаты.

Но не ушла. Утешаемая мамой Федора через прикрытую дверь, авантюристка рыдала, проливала слезы в ванной комнате. Отец Федора принципиально не вмешивался, прибавил в гостиной громкость телевизора. Транслировали, как назло, передачу «Моя семья». Федор намеревался разрубить гордиев узел одним ударом, уличив Веронику во лжи, но, увидев его, решительно настроенного, Вероника, после омовения, опередила тактическим ударом:

– Не волнуйтесь, Мария Васильевна, всего лишь неделя беременности. При нынешней платной медицине – это пустяк.

Удалилась в прихожую, гордая и независимая. Мамин укоряющий взгляд послал Федора в нокдаун. Он поплелся следом. Вероника не сдавалась.

– Проводи, – приказала она громко и… нарядилась в его старый плащ, в котором он только что вернулся с работы, на голову напялила старомодную фетровую шляпу его отца. – Теперь надо быть осторожными втройне, глупый, – в полутемном коридоре шепотом пояснила она маскировку. – Нам сели на хвост. Бандиты, менты и всякая шушера!.. Одевай джинсовую курточку, что я тебе выстирала, и выходи через черный ход. Постарайся оторваться от хвоста. Возьми ящик патронов. И один «стингер», в случае, если погоня будет на бронемашинах. Встречаемся в кафе «Тет-а-тет» в 22—00. Целую. Твоя Верная Ника. Чао – какао!

Грациозная стервозина добила впечатлительного Федора шуточками про хвосты и ящик патронов, знанием таких военных терминов, как «стингер»2424
  Переносной зенитно-ракетный комплекс американского производства (ПЗРК). Stinger – с англ. – жало, жалящее насекомое.


[Закрыть], сделала ошеломленному Федору изящный жест ручкой и скользнула за дверь парадного входа, оставив его в полной растерянности. Надо сказать, квартира у родителей Федора, коренных петербуржцев, была замечательная, трехкомнатная, просторная, с дополнительным выходом на лестничную площадку через кухню.

Федор без сил опустился между пальто на полочку для обуви. Но заставила его оставаться мужчиной, конечно же, мама. Она вышла в полутемный коридор, не стала зажигать освещения, сохраняя мрачную, но торжественную ситуацию, и заявила:

– Сын, пора стать мужчиной и нести ответственность за собственные поступки.

– Прохвостка, – прошептал Федор уничтоженный.

– Что?! – изумилась мама.

– Твой сын, мама, – червяк, мозгляк и амеба!

– Своевременное признание, – пробасил из комнаты отец.

– Догони. В этой девушке чувствуется сильная личность, – посоветовала мама, – пусть ей пришлось многое пережить, но она энергична, умна и красива. Если такая женщина будет с тобою рядом, она сделает из тебя человека.

– И мужика, – пробасил отец.

У Федора в сознании перекрутились все параллельные миры, и раскололись звонком в парадную дверь.

– Меня нет дома! – хрипнул Федор, выпрыгнул из тапочек, в буквальном смысле, и рванулся к черному ходу.

– Не задерживайся допоздна. Мы ждем тебя к одиннадцати! Не позже! – крикнула вдогонку мама.

И это почти в сорок-то лет! Отбой в одиннадцать вечера! Вечный, неисправимый ребенок.

– Я когда-нибудь вас подводил? – остановился Федор в дверях кухни, ни к месту вспомнив о своем чувстве… юмора.

– Никогда! – с гордостью ответила мама.

– А теперь, извини, ма, началось.

Это был последний безмятежный вечер семьи с дворянским прошлым Ипатьевых – Потоцких, особенно, для самого Федора.

Тет-а-тет

На широком, деревянном подоконнике промежуточной лестничной площадки развалился худенький паренёк в сером плащике и модном кепи, как у сельского пижона. Эдакий скромняга из сельпо. Актер Евгений Стеблов в молодости мог бы сыграть этого юнца. С первого взгляда было понятно, что паренёк-новичок в милиции. Сначала Федор подумал, что это «хвост» с вокзала, но у того парня был хулиганский кепарь и выглядел он приблатненным карманником. У этого парнишки было простовато-глуповатое выражение лица, смущенный и даже растерянный взгляд. На просьбу наглеца Федора закурить, простецкий парень ответил, что не курит, хотя в консервной баночке перед ним дымилась сигарета. Федор медленно сходил вниз по ступеням лестницы и уже придумывал, как хитроумно он будет отрываться от эдакого простака: сначала в трамвае, подергается у дверей, потом, если не удастся, в метро пробежится с «Площади восстания» до «Маяковской» и затеряется среди толпы.

Взглянув на наручные часы «Полет», Федор убедился, что до рандеву с Вероникой в кафе «Тет-а-тет» оставалось три часа с лишним, можно прогуляться по городу. Он принял простейшее, но, на его взгляд, изумительное решение – отправился в гостиницу «Октябрьская», в гости к подполковнику Тарасову, к уважаемому Подполу.

На трамвайной остановке Федор решил поиздеваться, понервировать неопытный «хвост» – парня в кепи. Тот следовал за подопечным и сильно смущался, как девственник на первом свидании, когда Федор со строгим видом наставника оглядывался в его сторону. Тогда парнишка смотрел себе под ноги, будто что-то обронил или припадал на одно колено и перешнуровывал туфель. Шнуровался он раза три. Хотя туфли были без шнурков. Когда подошел трамвай, Федор занес было ногу на ступеньки, но потом передумал. Парень сделал тоже самое. Было забавно и нелепо заниматься глупостями взрослым людям. Федор развлекался и не воспринимал всерьез все, что происходило. И начало происходить еще в поезде.

Ему казалось, что ночное недоразумение в «шестом» купе скоро разрешится и уляжется самом собой. События той страшной ночи забудутся. Федор, конечно же, намеревался отдать клетчатую сумку с сувенирами Веронике – Наде, собирался извиниться за малую потерю: крем и духи пришлось подарить подполковнику Тарасову. На том предполагал расстаться с бурной авантюристкой. Друзьями.

В компании парня в кепи на следующем трамвае Федор проехал две остановки, беспечно и без оглядки сошел и зашагал ко входу гостиницы «Октябрьская». Кепи не отставало. Пока Федор выяснял в отделе размещения, в каком номере остановился клиент по фамилии Тарасов, и дежурная звонила в номер, Кепи делало вид, что рассматривает рекламные стенды. Тарасова на месте не оказалось. Но Федор намеревался дождаться подполковника и спросить его напрямик: зачем установили слежку? Если его в чем-то подозревают, пусть выдвигают обвинения. А там посмотрим на их серьезность и, возможно, стоит будет признаться во всем, что утаил от следствия.

Охрана долго не пропускала Федора даже в холл, на кожаные диваны. Тогда он отважно сунул мятую купюру небольшого достоинства через оградку на тумбочку. Охранник в серой униформе отвернулся, игнорируя гостя, словно стыдясь взятки на посту. Кепи последовало за подопечным, но ему пришлось предъявлять служебное удостоверение. Федор злорадно усмехнулся на тупое поведение молодого и неопытного оперативника. Когда они оба перелистывали журналы у витрины киоска, Федор показал юноше язык в отражение в зеркале, что было, конечно, полным ребячеством.

Следующая шутка, едва не стала для Федора роковой.

Прождав часа полтора, он обрадовался, как родному, увидев сквозь стеклянные двери входящего в гостиницу подполковника Тарасова в форме. Искоса глянув в зеркало, Федор отметил удивленную реакцию парня в кепи, намеренно сунул руку подмышку, шагнул навстречу Тарасову и выхватил… авторучку, с таким лихим фертом, будто ковбой выдергивал кольт сорок пятого размера. Мгновением раньше парень в кепи заорал: «Стоять!» и бабахнул в потолок из табельного оружия.

На головы постояльцев гостиницы и служащих посыпались куски штукатурки.

В холле не бросились на мраморный пол и не присели на корточки только трое: парень в кепи так и остался стоять с табельным оружием, напряженно целясь в Федора, сам Федор – от испуга просто уселся на подлокотник кресла, подполковник Тарасов пригнулся, но быстро оценил ситуацию и гаркнул:

– Отставить! Доложить по форме!

Парень в кепи, чеканя шаг, подошел и отдал честь. Подполковник укоризненно покачал головой на служебный «макаров», что парень бережно прижимал к груди обеими руками, пожурил молодого оперативника за невыдержанность, распорядился уладить недоразумение с администрацией гостиницы и заплатить за испорченный потолок. Казалось, конфликт был исчерпан.

Минут через десять подполковник Тарасов и взволнованный Федор мирно беседовали в полулюксе, где спальное помещение было перегорожено ширмой – гармошкой от стены до окна.

– Что за ребячество?! Не шути так больше, Федя, не надо, – упрекнул подполковник и нервно задымил «беломориной». – Он все правильно сделал. Этот юный опер. Вдруг у тебя в руках была бы стреляющая авторучка?

– Извините, Борис Борисыч, но я же просто достал ручку, чтобы попросить ваш домашний, если можно, телефон или любой другой московский, чтоб позвонить в случае чего, когда вы вернетесь в столицу, – мямлил Федор. Руки его тряслись, чай из горячего стакана расплескивался на колени. Вишневый джем, что предложил Тарасов, сорвался комочком с чайной ложечки и прилип к лацкану пиджака.

– Коля – парнишка молодой, та сазать, не обстрелянный, только со школы. С перепугу засадил бы тебе в башку грамм девять, а то и больше, и – кранты, Федя. Пишите некрологи.

– Кранты, – обреченно согласился Федор, расстроенный из-за многого: из-за перепачканного любимого пиджака в черную пупырышку, из-за нелепой и жуткой случайности, что свела с аферисткой Вероникой, за все последующие недоразумения его разрушенной, прежде размеренной и спокойной жизни. Федор пришел к подполковнику сознаваться и закладывать Веронику – Надю, и теперь лишь набирался смелости, чтобы выложить все начистоту. Но Тарасов его опередил:

– Домашние телефоны, Федя, никому не оставляем, только служебные. Сходи, застирай китель в ванной, а то останется пятно.

Федор поднялся и отправился в ванную комнату.

Это предложение было большой глупостью искреннего подполковника, о которой он сам тут же пожалел. На раковине умывальника лежал распоротый перочинным ножом вдоль, узнаваемый тюбик крема «Ланком», с остатками желтоватой массы питательного состава.

В зеркале за спиной Федора возникло хмурое лицо Тарасова. Он открутил водопроводный кран и прошипел в ухо Федору сквозь шум льющейся воды:

– Твоя попутчица, Ипатьев, та сазать, оказалась контрабандисткой. За что ее, по всей вероятности, хотели убрать. Надо бы и тебя, Федя, арестовать, конфисковать сумку, что принадлежит, несомненно, не тебе. Но нынче я прохожу по другому ведомству. В основном, наблюдаю со стороны за развитием, та сазать, событий. Коллеги под пенсию за глаза прозвали меня «Подполом». Вот оказавшим Подполом я такой умный и стал, а еще – рассудительный и осторожный. Это приносит в жизни гораздо большие дивиденды, та сазать.

– Подполом и я вас за глаза сразу прозвал. Извините.

– За что извинять? Не за что…

– Почему вы забрали только крем? – шепотом удивился Федор.

– По разным соображениям. Наощупь этот тюбик мне больше понравился. Да и лежал он отдельно от основного пакета с погремушками, – добродушно усмехнулся подполковник.

– Какими погремушками?! – продолжал удивляться Федор.

– Разными. Сувенирными… Возможно, Федя, скоро попрошу и всё остальное. Возможно, и не попрошу. По обстоятельствам. Скорое будущее покажет, – прогудел уже с недовольством Подпол и закрыл кран. – А пока, пройдемте-ка, гражданин Ипатьев. Разговор имеется.

У Федора отяжелел низ живота, будто разом забеременел всеми своими проблемами.

Поднялись они этажом выше, в полутемный ресторан гостиницы с мрачными бордовыми стенами и светильниками-бра в виде белёсых огурцов на вилках. Тарасов заказал по киевской котлете и салаты.

– Будем, Федя, колоться? – мягко, по-отечески спросил подполковник. – Та сазать, в неофициальной обстановке. Или сдать тебя, к едрёной матрёне, в питерскую уголовку?!

– Не в чем мне сознаваться, – упирался Федор и осмелел:

– Что вы там нащупали, Борис Борисыч, в тюбике? Наркотики? – прохрипел он, когда справился с волнением.

Звезды на погонах милиционера расплывались созвездиями, и влажные ресницы, когда Федор смаргивал невольную слезу, перекрывались отсветами ресторанных светильников, словно прутьями тюремной решетки.

– С чего ты решил, что я что-то нащупал? – усмехнулся подполковник.

– Вы разрезали тюбик с кремом.

– Разрезал, – согласился Тарасов.

– Нашли?

– Что?

– Что-нибудь.

Идиотская и непонятная словесная чехарда подполковника вдруг разозлила Федора. Его сложно заводили за нос как мальчика на какую-то сложную игру. Для начала упертый Федор решил блефовать.

– А вот я нашел, – заявил он.

– Что же? – изумился Тарасов.

– Мы – в доверительных отношениях? – решил уточнить Федор.

– Разумеется. В Бологом ты должен был это понять сразу.

– Тогда вы – первый.

– Сынок, – разочарованно вздохнул Тарасов, оглянулся по сторонам, кивнул будто бы знакомым двум мужчинам, что притаились за соседним столиком справа, и жарко подышал Федору в лицо устойчивым перегаром заядлого курильщика:

– Мне не до шуток. Нахожусь в Питере по важным служебным делам, расследуем одно сложное заказное убийство. Тебя с подружкой зацепили случайно. Так что, если хочешь колоться добровольно, – колись, если нет, – уходи и дожидайся своей участи или повестки.

– Борис Борисыч, – позвал Федор, когда Тарасов демонстративно отвернулся, разглядывая посетителей.

– Что, брат?

– Как следователь, – вы странно себя ведете.

– Следователи бывают разные, у каждого своя метода, – добродушно пояснил Тарасов.

– Мы с вами будто в карты играем. В подкидного дурака, например, – возмутился Федор. Когда он чего-нибудь не понимал, это его злило и нервировало.

– А кто у нас за дурака? – держался полного спокойствия Тарасов.

– Разумеется, – я!

– Логично. Тогда – ход из-под дурака, – продолжал куражиться старый следователь.

– Вы меня отпускаете? – удивился Федор.

– Конечно. Сумку сам принесешь в управление или ордер на обыск оформлять?

– Сумку отобрали у вокзала два придурка в день приезда! – смело заявил Федор.

– Те, два хвоста? Заменитель женщин и Кепарь? – подсказал подполковник.

– Нет, другие. До дома не успел добраться.

– Вот как? – спокойно отреагировал подполковник. – Вполне разумно. А что нашел?

– Где?

– В той сумке, которую отобрали.

– Сумку отобрали. Мелочи остались. Типа дезодоранта. В баллончике было двойное дно, а там – белый порошок, – врал на ходу Федор.

Подполковник стал совершенно серьезным.

– Не шути так, сынок. Иначе, тебя возьмут, та сазать, за яйца с двух сторон, и наши, и ненаши. И подвесят на крюк. Если играешь, – играй разумно, продумывай заранее все ходы. Явные и ложные. Сечёшь?

– Нет, – честно признался Федор.

– Жаль. Тогда сознавайся, как было на самом деле.

– Поскользнулся, упал, очнулся – гипс, – неловко пошутил Федор, знаток и любитель кинематографа советского периода.

– Так и продолжай, глупец. Но когда отстрелят башку, вспомни, что опытные товарищи советовали.

– Продумывать заранее ходы, – повторил Федор скрипучим голосом старого попугая.

– Имя дали в честь писателя Достоевского? – спросил подполковник.

– Родители – педагоги.

– Педагог, чтоб ты знал, Федя, – пояснил образованный Подпол, – в Древней Греции – это был раб, ведущий ребенка в школу.

– Даже так? – удивился Федор эрудированности пожилого следователя. – Тогда понятно. Мои дорогие родители так и остаются рабами того соцстроя, который переломал судьбы им и их родственникам…

– А ты, Федя, – наследник того самого Идиота! – фыркнул Тарасов.

– Ничего такого!.. там не было! – прохрипел Федор в истерике. – Я проверил сумку еще в купе.

– Громкость сбавь! – попросил подполковник.

В ресторанчике оставались двое посетителей: кавказец в золотых цепях и крашеная шлюха в облегающем вечернем платье, искрящимся блестками. Мужчины, что были справа за столиком, минут десять назад ушли. За стойкой бара громоздилась пышногрудая крашеная блондинка в белом фартуке школьного покроя. Она и скривила в недоумении губы на отчаянный хрип Федора.

– Не ори! – добродушно прогудел подполковник. – Не нервничай. Ходи домой и живи пока спокойно. Будем, та сазать, дожидаться развития… Знаешь ли, сынок, последние… лет пять-семь стараюсь не опережать естественный накат событий. Оказалось, гораздо пользительней для здоровья. Это очень важно для моего пенсионного возраста. Чего и вам желаю. Здоровья.

– Ага, живи спокойно, дорогой товарищ, а на всех лестницах чужаки пасутся! Бычки они там собирают, что ли?

– Ну, брат, вляпался, – жди, пока запах уляжется, – приподнял крылья погон подполковник, тяжело поднялся со стула, усмехнулся нервозности Федора, прихлопнул дружески по плечу. – Или пользуйся чужим дезодорантом, – шутливо добавил он. – С двойным дном.

– Разрешите идти, товарищ подполковник? – вытянулся Федор по стойке смирно.

– Идите. Жду сообщений. Завтра, в 19—00. Номер 207. Не торопись, сынок, дергаться ни в ту, ни в другую сторону. Думай, прежде чем совершить очередную глупость.

– Слушаюсь. Но я не вляпался, – решил Федор все-таки реабилитировать свою растерянность и трусость, – мне просто чуть-чуть прижгли задницу. Неприятно, знаете ли, но терпимо.