Текст книги "Расскажи, как надо жить"

Игорь был уверен, что парень жив. Он чувствовал, любовные дрязги здесь ни при чем. Все гораздо сложнее, чем могло показаться на первый взгляд.

Саша

Приближается время кормления. Бесстыжая луна шарит по каменному полу в камере, заливая своим светом засохшие пятна крови и вчерашнего супа.

Я не свожу взгляда с входной двери. До моей камеры долетают отголоски громких мужских голосов, смеха и пения, несколько раз я слышу свое имя. Болит голова, я измучен бессонницей. Тело дрожит. В легких надрывно и болезненно гуляет воздух, вдыхаемый неразборчиво, вне такта.

Я сижу, обхватив колени, и пытаюсь согреться. Раны на теле покрыты корками, болезненными, грязными, они постоянно чешутся. Я стараюсь сконцентрировать все внимание на двери, но боль не дает мне ни малейшего шанса.

Это третий восход луны, который я вижу сквозь маленькое окошко. Значит, я здесь уже трое суток. И до сих пор жив. Я слаб, избит, голоден, болен, но жив.

Глазами больно шевелить, словно у меня высокая температура. Ноги, обутые в кроссовки, прилипли к полу, но мне не хватает сил их переставить. Затекшая спина требует разогнуться. Но я не шевелюсь, экономлю силы. Я слышу шаги в коридоре, сердце начинает биться чаще, трепещет как мотылек у светильника. Внутри разливается горячая кровь, словно кто-то открыл кран, и она бурлящим потоком бередит меня, заставляет подняться на ноги, занять уверенную позицию. Мне страшно. Я голоден, но каждый раз не могу заставить себя съесть хоть что-то из рук этого извращенца, который навещает меня в камере.

В комнату входит человек в тяжелых берцах и камуфляже. В руках у него поднос с тарелкой, на которой что-то навалено горой.

– Еда, – говорит мужчина. У него дикий акцент, и получается что-то вроде «ита». Этот голос мне не знаком, значит, это не тот человек, что приходил ко мне предыдущие дни. Совершенно новая личность в моей погребной яме.

Я чувствую запах жареной курицы. Желудок тут же сводит, в глазах мутнеет. Боже, как же я голоден. Рот наполняется слюной.

Мужчина делает несколько шагов ко мне навстречу, куски жареной курицы подрагивают в лунном свете, над ними поднимается ароматный пар. Я осторожно делаю несколько маленьких шагов. Приблизившись к человеку, я протягиваю руку к еде. Ничего не происходит, он не пытается ударить меня или отнять еду. Я нетерпеливо хватаю горячий кусок мяса и сую в рот. Божественно вкусно. Курица приготовлена отлично, сочная, немного смочена лимоном, идеально посоленная. Хотя сейчас мне не до гастрономических изысков, едва ли я отличу вкусного цыпленка от непроваренного супового. Жадно проглотив кусок, я протягиваю руку за следующим, но брать не осмеливаюсь.

– Еда, есть, не бойся, – миролюбиво говорит человек.

В отличие от предыдущего надсмотрщика, этот без маски. Не переставая есть, я поднимаю на него глаза, чтобы внимательно рассмотреть. Пытаюсь поглубже впечатать снимок его лица в память. Когда освобожусь, я буду должен максимально точно описать его. Хотя уже сейчас мне кажется, что я опознаю его из миллиона таких же, как и он.

Я плохо разбираюсь в национальностях и не могу точно определить, к какой относится этот охранник. Он смугловат, с большими темными глазами, острым носом и толстыми губами. Зачесанные назад волосы напоминают вареную китайскую лапшу.

Вожу носом, пытаясь учуять запах чего-либо, кроме курицы, но не могу.

Доедая второй кусок курицы, я понимаю, что сыт.

– Пить… Я хочу пить, – говорю я.

– Пять минут идти в душ, – отвечает человек. – Еда все?

Я киваю. Человек разворачивается и уходит.

– Спасибо, – говорю ему вслед.

Мужчина молча запирает за собой дверь. Я облизываю остатки жира с губ. Меня клонит в сон, но нужно сделать над собой усилие, потому что охранник сейчас вернется, чтобы сопроводить меня в душ.

Через пару минут, за которые я несколько раз чуть не рухнул на пол, не в силах побороть сонливость, он вернулся. Еда умиротворяла, и теперь мне хотелось одного – лечь на каменный пол и заснуть.

Но в душ хотелось сильнее.

Дверь открывается с громким лязгом.

– Выходить, – сказал охранник.

На ватных ногах я плетусь к двери, осторожно выхожу за порог камеры и замираю возле охранника. Наверное, он наденет на меня наручники, но ничего подобного предложено не было. По темному коридору, подталкиваемый в спину, я, спотыкаясь, бреду до комнаты, откуда несет канализацией. Света в ней нет.

Душевая комната похожа на мою камеру, с тем исключением, что в одном углу унитаз, а в другом – неуклюже торчащая палка с лейкой на конце, табурет у входной двери.

– Полчаса, – говорит охранник и запирает дверь снаружи.

* * *

Горячая вода льется тонкими струйками, стекая по дрожащему телу. Я не нахожу мыла и мочалки, поэтому просто стою под водой и наслаждаюсь каждой отведенной минутой. Я обтираюсь своим свитером, так как полотенца тоже не нахожу. Когда дверь в комнату открывается, я уже полностью одет, в руках мокрый свитер. Мне намного лучше. Чистое тело, горячая вода и еда вернули меня к жизни.

Когда мужчина выводит меня в коридор, я поворачиваюсь по направлению к камере, но охранник, неожиданным мягким прикосновением, поворачивает меня в другую сторону, туда, где вдалеке горит свет, пахнет вкусной едой, слышатся голоса и смех людей.

– Другая камера, – говорит он.

Мне тут же становится не по себе. Я помню, как отец рассказывал о смертной казни в СССР. Дату казни заранее никто не знает: ни родственники, ни сам заключенный. В день, когда все должно произойти, заключенного кормят, выводят в душ, после чего сообщают, что его переводят в другую тюрьму, и во время конвоирования казнят, пуская пулю в затылок. Ничего не подозревающий заключенный засыпает мирным сном со свинцом в мозгах.

Дрожащими ногами измеряя каждый метр длинного коридора, приближаясь к свету и голосам, я думаю, дойду ли я до вон той трещины в каменном полу или упаду на нее лицом, получив пулю в затылок? Будет ли больно? Услышу ли я звук выстрела? Почувствую ли, как горячий свинец дробит затылочную кость и впивается в мягкую ткань мозга? Увижу ли, как стремительно приближается каменный пол? Или все закончится в один миг? Отец рассказывал, как расстрельная команда извращалась над приговоренными к казни, специально выстраивая траекторию выстрела таким образом, чтобы пуля прошла по касательной, раздробила часть черепа, но оставила человека в живых мучиться до тех пор, пока он не истечет кровью.

Я напуган настолько, что хочется просто упасть замертво и все это прекратить. Чувствую, как желудок сжимается, в глазах мутнеет.

Темнота.

Глава 2

Вася

Россия, Москва

«Парализация нижних конечностей на фоне инфаркта миокарда и тяжелого течения сопутствующих заболеваний». Такой диагноз мне написали в эпикризе. Федор Петрович вручил листок с синей печатью, его закорючкой внизу и потрепал меня сочувственно по плечу.

Восемь лет Федор Петрович Михайлов является моим лечащим врачом. Никогда в жизни я не позволял себе усомниться в его профессионализме. Я чрезмерно благодарен Федору Петровичу за его работу. Как и всем врачам, во всех больницах, во всем мире. Но сегодня мне было тяжело даже смотреть на него. И дело не в моей болезни и даже не в том, что теперь я прикован к инвалидному креслу.

Мое сердце разорвала совсем другая боль. Нет, не от перенесенного сердечного приступа, не от осознания необратимой парализации ног. Я больше не чувствовал себя целым, потому что мир, где есть мама и я, перестал существовать. Я аккуратно сложил заключение врача в папку с остальными медицинскими документами и уже собирался разворачивать свои новые ноги-колеса в сторону двери, но вдруг Федор Петрович меня остановил:

– Вася, подожди.

Он обогнул мое кресло и запер дверь. Подошел ко мне и положил руку на плечо.

– Я сожалею о твоей маме, сынок, – сочувственно произнес он.

– Спасибо, Федор Петрович. – На глазах наворачивались слезы, но я сдерживал их.

– Послушай меня, сынок. Ты доверяешь мне свою жизнь вот уже восемь лет, запомни то, что я сейчас скажу. Ты не виноват в смерти мамы. Когда приехала бригада «Скорой помощи», она еще была в сознании. Ее схватил приступ прямо на остановке, возле метро. Она везла тебе яблоки и теплые носки. Помнишь, я передал их тебе? Твоя мама ехала к тебе не для того, чтобы обвинить тебя в безответственности, а чтобы заглянуть в твои глаза и сказать, что любит. Гордится твоей силой воли. Она просила непременно передать тебе ее слова.

В его речи я как будто слышал мамин голос. Я до сих пор не могу прийти в себя после ее ухода. В день смерти мамы мне приснился странный сон. Будто она умерла ровно так, как я себе это представлял. В своей постели, скушав очищенное яблоко на ночь. Мирно и безболезненно. А не на улице, брошенная и никому не нужная.

– И вот еще что, – сказал Федор Петрович, – я принес тебе его. Пальто, в котором твоя мама… оно у меня… здесь.

Доктор открыл шкаф и достал пакет, а из него извлек и положил мне на колени пальто. Оно было чистым. Я понюхал лисий воротник. Мамой пахнет. Моей мамой.

– Разве это случилось не на улице? – переспросил я, заметив, что пальто абсолютно не испачкано.

– Лариса почистила его, – сказал Федор Петрович.

Лариса – это жена Федора Петровича, добрая женщина, страдающая астмой.

– Спасибо, – сказал с благодарностью я.

– Досталось тебе, сынок. Твой инфаркт, ноги, еще и мама. Это самое малое, что мы можем для тебя сделать.

* * *

Когда я вернулся домой, мне предстояло сделать много дел. Самое главное – похоронить маму. А все, что у меня есть – это семнадцать тысяч рублей. Остатки от нашей последней пенсии плюс гонорар за вторую статью. Мама успела отвезти материал в редакцию вместо меня, предупредив Павла Витальевича, что я заболел.

Чтобы не дать себе умереть от тоски и страха, я запретил себе плакать. Сердце щемило постоянно, но так теперь будет всегда – единственная, кто могла его успокоить, ушла навсегда. Я обзвонил несколько похоронных агентств. Никогда не думал, что для того, чтобы достойно проводить человека в последний путь, необходимо так много денег. Недолго думая я решил взять кредит. Агент должен был приехать в шесть вечера. А до этого времени у меня есть два часа, чтоб обзвонить всех маминых подруг и знакомых. Дядя Яков, хоть и неформальный родственник, придет к семи, чтобы помочь всем, чем сможет.

Без пятнадцати шесть в дверь позвонили. Открывал я долго. Пока докатился до двери, пока примостился, чтобы открыть замок, пока отъехал, да пока палкой зацепился за ручку, чтобы потянуть на себя… Целая вечность.

На пороге стоял Павел Витальевич.

– Здравствуйте, Василий, – удивленно посмотрел он на меня.

– Здравствуйте, Павел Витальевич. Проходите, пожалуйста.

– Спасибо.

Павел Витальевич разулся и прошел на кухню. Я предложил чаю, но он отказался и сразу перешел к делу.

– Прошу прощения за вторжение, Василий, но обстоятельства выше нас и наших манер. Я пришел, чтобы сообщить вам неприятную новость. Вы неверно перевели статью. Дело не в тонких мелочах, а в принципиальных различиях – вы не смогли достоверно донести мысли. В то время как в оригинале статьи указано, что заключенные все еще содержатся под стражей в колонии, вы пишете, что смертные приговоры приведены в исполнение и деньги нужны для организации похорон. Разумеется, наши спонсоры жертвовали деньги людям живым, а не мертвым.

– Простите, Павел Витальевич, но я не понимаю. Это невозможно.

Сказать, что я расстроился, услышав это, не сказать ничего. Меня затошнило от накатившей головной боли. Стальной горячий обруч стянул голову, казалось, из ушей сейчас польются мозги.

– Тем не менее это так. Все переводы подписаны вами. Мы сравнили, что напечатано в журнале и что приносили вы.

– Павел Витальевич, не могли бы вы принести мне папку на моем столе в комнате? Она там одна, вы не перепутаете. Я буду делать это очень долго и задержу вас.

– Конечно. Я еще хочу сказать кое-что. Мой визит – это не стремление вас унизить или оскорбить. Единственная цель – разобраться в ситуации.

Пока Павел Витальевич отсутствовал, я вспоминал свой перевод. Я не мог перепутать время и додумать то, чего в материале не было! Больше того, я отчетливо помню тот текст. Однозначно, речь в нем шла не о похоронах!

Когда редактор вернулся и вручил мне папку, зазвонил телефон в кармашке моей коляски, которую мне выделило государство бесплатно. Громоздкий, неповоротливый сундук на колесах. Но спасибо и за это, ведь без него я бы не смог передвигаться вообще.

Звонила подруга мамы, которая получила сообщение на автоответчик.

– Клавдия Степановна, это правда. Я не стал бы вас разыгрывать, поверьте мне. Похороны мамы послезавтра, в час дня. В похоронном зале около кладбища. Да, в котором мы прощались с вашим мужем. Спасибо, мне тоже очень жаль.

Я повесил трубку и положил ее под плед, на колени. Звонков еще будет много, а тянуться несподручно.

– Василий, у вас умерла мама? – недоумевая, спросил Павел Витальевич.

– Да, вчера.

– Мои соболезнования, Василий, самые искренние!

Я поднял глаза, чтобы увидеть его реакцию. Он ведь пришел разобраться в серьезной ошибке переводчика, которому доверился из жалости, и вовсе такого не ожидал. Мне стало интересно, искренне ли он мне сочувствует или это просто из вежливости? По лицу Павла Витальивеча читалось, что он шокирован.

– Спасибо.

Он залез в карман пиджака и достал бумажник.

– Пожалуйста, не сочтите за грубость, но мне не нужны ваши деньги, – сказал я. – Более того, если вы правы и в моем переводе такая грубая ошибка, я верну вам гонорар.

– Нет, я пришел не за тем, чтобы потребовать с вас деньги.

– Тут не о чем дискутировать. Вы не против, я проверю?

– Конечно.

Я раскрыл папку и достал черновики статьи и распечатку текста, который напечатан в журнале. Нашел то место, о котором говорил редактор и прочитал.

Рукопись:

Фонд помощи призывает всех неравнодушных ознакомиться с подробным отчетом на сайте фонда о делах Г. и П. и попытаться помочь им, внеся небольшое пожертвование, которое пойдет на открытие судебного процесса по проверке приговоров в Европейском суде по правам человека.

Журнал:

Фонд помощи призывает всех неравнодушных ознакомиться с подробным отчетом на сайте фонда о делах Г. и П. и попытаться помочь им, внеся небольшое пожертвование, которое пойдет на похороны казненных и открытие судебного процесса по проверке приговоров в Европейском суде по правам человека.

– Это не мой перевод, Павел Витальевич, – сказал я.

– Как не ваш? – Он явно был удивлен таким заявление.

– Вот так, не мой.

– Но в журнале точная копия вашего перевода. Смотрите, он у меня с собой, здесь даже есть ваша подпись.

Павел Витальевич указал на правый нижний угол страницы. Там действительно стояла моя подпись. И тут я вспомнил тот день, когда оказался в больнице. Мама тогда вместо меня отвезла рукопись в редакцию, а потом заехала ко мне и сказала, что Сергей Андреевич, редактор, просит подписать чистые листы, на которых будет набран текст, потому что я пишу от руки.

– Почему у вас рукописный текст? Вы сначала переводите на бумаге, а потом перепечатываете? – прервал мои воспоминания Павел Витальевич.

– Нет, я сдаю перевод в рукописном варианте. У меня, к сожалению, нет компьютера.

– Но Сергей Андреевич сказал, что эта рукопись-оригинал, – настаивал Павел Витальевич.

– Нет, это перепечатка с оригинала. Мой текст был написан моей рукой на серых листах. Черными чернилами. Пара клякс, простите за них.

Редактор читал текст черновика и сравнивал с «оригиналом». Когда он закончил, то сказал:

– Я разберусь в этом. Очень сожалею о вашей потере и еще раз предлагаю свою искреннюю помощь.

– Спасибо, я справлюсь. Если вам не сложно, сообщите мне, когда все станет известно. Можно просто позвонить, не обязательно тратить время на визит.

* * *

Похороны прошли тихо. Было много приятных слов, греющих душу. Я в последний раз посмотрел на маму и поцеловал ее в щечку. Она выглядела умиротворенной. Я знал, что скоро мы с ней увидимся – она обязательно навестит меня в моих снах. Надеюсь, она поймет меня, и мне не придется объяснять ей свой следующий поступок.

* * *

Дядя Яков ездит чрезвычайно неаккуратно. Может быть, от того, что он слеп, как курица ночью, или от того, что страдает от расстройства желудка, из-за которого теряется пространственная ориентация, или еще черт знает от чего, но когда его старенький фургон подъехал к магазину, где я купил маме пальто, я готов был выбежать сам, без коляски.

Он помог мне выбраться из машины и вкатил в магазин. Мы подъехали к прилавку, и я сказал:

– Три недели назад я покупал у вас пальто для своей мамы. Я бы хотел его вернуть.

– Почему? Оно пришло в негодность? – поинтересовалась продавец.

– Нет, с пальто все в порядке. Но я хочу его вернуть. – Мне не хотелось объяснять истинную причину своего поступка.

Продавец сдула темный локон со смуглой щеки и посмотрела на меня со смесью раздражения и жалости. Мне надо привыкать к этому взгляду – другого уже не будет никогда.

– То есть изделие качественное? – возмущенно спросила она.

– Верно.

– Почему же вы хотите вернуть его? – непонимающе посмотрела на меня девушка.

Потому что мне нужны деньги. У меня их нет даже на хлеб. Решение вернуть мамино пальто далось мне тяжело. До пенсии ждать еще полмесяца, а, из нее еще половину выдернет похоронное агентство. А маме это пальто уже никогда не пригодится. Но я не мог сказать об этом продавцу. Поэтому молчал.

– Так нельзя, мы не можем принять пальто. Вы могли вернуть его только в течение двух недель с момента продажи. Но прошло больше. Извините.

– Правда? – Я вдруг растерялся.

– Да.

– Ну что же, простите за беспокойство. Дядя Яков, мы можем уезжать.

Дядя Яков мужчина крупных размеров. Проблемы с сердцем заставили его тело стать больше, хотя и природой ему дарован рост под метр девяносто. Весит он более ста килограммов. Лицо всегда красное, как будто бы в нем постоянно закипает ярость. Откатив меня подальше от кассы и поставив мою телегу на «тормоз», он подошел в упор к продавщице, отчего та прогнулась в страхе, и гневно зашептал ей в лицо, но я все равно все услышал:

– Послушайте, леди, у этого парня две недели назад случился инфаркт. У него отнялись ноги – и это навсегда. А неделю назад его мать умерла, когда ехала к нему в больницу с теплыми носками. Позавчера он ее похоронил, влез в кредит. Знаете, сколько стоит сейчас упокоить человека? Я скажу вам – самая скромная церемония обойдется в пятьдесят тысяч. Работать он не может, у него небольшая пенсия. Деньги за пальто ему жизненно необходимы. Попробуйте что-нибудь решить, я оставлю номер его телефона. Вы еще слишком молоды, чтобы понять это, но вы дочь. У вас есть мама. От нас двоих – здоровья ей и вам благополучия, чтобы вы не оказались в его положении. До свидания!

* * *

Я махал всеми подвижными частями своего тела, когда дядя Яков привез мне продукты. Я возражал, говорил, что не собираюсь быть нахлебником, что придумаю что-нибудь. В конце концов сяду на диету до пенсии. Но он просто разгрузил продукты в холодильник и, собираясь уходить, потрепал меня по голове. Я подъехал к холодильнику, открыл его и стал швырять в дядю яблоками, требуя, чтобы он все немедленно забрал. Дядя Яков велел мне съесть все, потому что послезавтра привезет еще. После этого он захлопнул за собой входную дверь, и я остался один на один с полным холодильником еды.

Я кинул последнее яблоко. Оно попало в дверь, после чего вернулось мне в лицо. Наверное, будет шишка. Я схватил яблоко и разгрыз его прямо в прихожей.

Неожиданно в квартире раздался телефонный звонок, выдернув меня из раздумий о том, что же мне теперь делать.

– Алло!

– Василий? Это Павел Витальевич. Я не вовремя? – поинтересовался он.

– Здравствуйте. Я слушаю вас.

– Мы выяснили, что случилось с вашим переводом.

– Расскажите скорее, – попросил я Павла Витальевича.

– Открывайте.

В этот момент раздался звонок в дверь. Я повесил трубку и подъехал к двери. Проделал все манипуляции, расчистил дорогу от яблок и потянул тростью дверь на себя.

– Вы просили позвонить, – улыбнулся Павел Витальевич, – вот я и позвонил. Но все же заехал, если вы не против.

– Проходите, – улыбнулся я в ответ. – Извините за яблоки.

– Варенье варили? – поинтересовался он.

– Нет, прогонял кое-кого. Угощайтесь, если не брезгуете. Пол чистый.

– С удовольствием.

Павел Витальевич нагнулся, выбрал самое вкусное, по его мнению, яблоко, собрал и положил на тумбочку другие. Выбранное яблоко он все же потер о джинсы, отполировал лацканом пиджака и с хрустом откусил.

– Вкусно! Чаю не предлагаете? – спросил Павел Витальевич.

– Отчего же, проходите, я сейчас.

Редактор разделся и прошел на кухню. Я залез в холодильник. Достал конфеты, которые купил дядя Яков, цикорий вместо кофе и молоко. Когда приехал в кухню, чайник уже вскипел, а редактор доедал яблоко. На столе лежали три больших конверта формата А4.

– У меня только цикорий. – Мне было неловко, но выбора не было.

– Устроит.

Павел Витальевич залез в портфель и достал бутылку коньяка.

– Мне нельзя…

Редактор выбросил огрызок в мусорное ведро под раковиной, достал кофейные чашки и за процессом разведения цикория, игнорируя мои попытки стать гостеприимным хозяином, начал рассказывать:

– Знаете, Василий, жизнь действительно полосатая. Кажется, что полоса темного цвета длится вечность, а светлая пролетает вмиг. Все хорошее мимолетно. Но если бы не было темного, как бы мы узнали, что существует белое? Банально вышло, не так это у меня в голове звучало. Мы каждый день видим смерть и стараемся сократить эти зрелища. – Тут он резко перевел тему разговора. – Василий, ваш текст перепечатывала девушка, имеющая диплом престижного лингвистического вуза, но я не взял ее на работу, потому что у нее был только диплом. Знаний не было. С вами все наоборот. Она даже не удосужилась прочитать ваш перевод до конца. Сергей Андреевич поручил ей тоже переводить текст, потому что не был уверен, что вы уложитесь в сроки. Когда вы сдали перевод, она заменила его на свой и выдала за ваш. После того как вышел номер, она пришла ко мне и показала результат в журнале, надеясь, что я вышвырну вас и повышу ее в должности. Выяснил все Сергей Андреевич. Он очень извиняется перед вами за произошедшее. Пейте цикорий, конфеты очень вкусные.

Павел Витальевич капнул в свою чашку коньяку, и уже было собирался продолжить разговор, как телефон зазвонил вновь. Я извинился и ответил:

– Алло.

– Добрый день, моя фамилия Шемантье. Я бы хотела услышать Василия Ковалева.

– Я слушаю.

– Василий, я управляющая магазином, в котором вы приобрели пальто. Наш продавец рассказала мне о вашей ситуации. Прошу принять наши искренние соболезнования по поводу скоропостижной смерти вашей мамы, а также извинения за доставленные неприятности в магазине. И еще хочу сообщить вам, что мы ждем вас в любое удобное время, чтобы вы могли вернуть пальто.

– Спасибо.

– Всего доброго, – сказала женщина.

Я положил трубку и посмотрел на Павла Витальевича, давая понять, что готов продолжить разговор.

– Хочу предложить вам работу, Василий. Ситуация с вашим переводом навела меня на мысль, что нам необходим эксперт, который бы проверял переводы наших авторов и давал бы заключения о проделанной работе. Если захотите, то сможете брать переводы сами. Что скажете? В этих конвертах статьи, которые необходимо отредактировать.

В этот момент я подумал, что жаль, мама меня не видит.

Я немного помолчал и отпил цикорий с коньяком вкуса светлой полосы.

– Все-таки оставлю его у себя, – многозначительно произнес я.

– Оставите? – переспросил Павел Витальевич. На его лице отразилось недоумение. – Что оставите, Василий?

– Мамино пальто.