Текст книги "Храм святого Атеиста"

Это очень много для меня. Но все же этого мало, нельзя менять себя, не меняя все вокруг. Я все еще хочу стать человеком. Если я снова ее встречу? Что я ей скажу? Мне стыдно открывать свой рот. За последние десять лет я прочитал не больше десяти книг. Это одна книга в год. Надо читать одну книгу в день. Я никогда не чувствовал себя лучше. Я читал, сначала то, что нравилось мне. В основном современную литературу. Затем принялся за классику, долгие годы внушавшую мне уважение, но так и не удостоившуюся моего внимания. Я брался за все, что советовало общество. Я чувствовал, как каждая книга меня меняет. Я осознал, что нет смысла перечитывать книги. Каждая оставляет на тебе свой след. Заставляет посмотреть на мир с точки зрения автора. Это помогало мне осознать, почему зверь пришел за мной и почему я один.

Все, что со мной случилось – мои ошибки, меня всегда окружали хорошие люди. Единственная причина, по которой их сейчас нет рядом со мной это я сам. Больше всего мне стыдно за мою ложь, когда-то я много врал. Есть два вида лжи – ложь и притворство. Если от первого страдают те, кто тебя окружают, от второго страдаешь ты сам. Притворство – это ложь самому себе, осознанное и добровольное самоуничтожение. Понимание своих недостатков и пороков и вместо их признания и исправления – принятие и бездействие. Поймите. Улыбаться, резать торт с колпаком на голове, когда вокруг летит конфетти – это здорово. Но если ты не способен разделить эту радость, тебе ненавистно все это и почти все, кто в этот день окружает тебя это не здорово, а улыбка – притворство. Самое странное, что принято считать, если ты в этот момент улыбаешься – ты хороший человек и умеешь веселиться. Если ты предпочитаешь не отмечать день рождения, значит ты плохой. Черное и белое, без вариантов. К черту. Будь я хоть самым плохим, я буду самым честным к себе. В конечном итоге это единственный, кто может тебя понять.

Однако, любой может с тобой согласиться, особенно когда говоришь очевидные вещи. Ты приводишь аргументы и можешь быть весьма убедителен. Твой собеседник согласиться с тобой, развернется и навсегда забудет этот диалог. Рассказываешь, что если ты любишь человека, то никогда в твоей голове и не возникнет мысли изменить ему. Когда перед тобой окажется тот самый человек, ты забудешь обо всех плотских утехах. Ты не будешь помнить цвет ее глаз, какое на ней было платье. Ты будешь помнить каждое ее слово, но только в случае обоюдной искренности. Каждую паузу после неуверенно вымолвленной буквы, когда пытаешься, не прерывая фразу подобрать подходящее слово. Только ее губы, к черту. Я даже не помню, была ли на них помада или блеск. Но я четко повторю каждое их соприкосновение. Когда, не договорив слова, они прерывались для формирования улыбки. И я помню, сколько раз я их остановил и перебил. Бесспорно, бестактно. Но я уже получил ответ, которые они хотели мне дать, у нас так мало времени, а я хочу узнать все. Я спрашиваю снова, они начинают движение. Звук еще не дошел до меня, а я уже узнал ответ. Рядом со мной может сидеть ангел, а я его только слышу. Я не думаю о ее теле, глядя на ее губы я не мечтаю их поцеловать. Я скорей всего даже не узнаю ее на фотографии, случайно встретив на улице не сразу бы узнал. Мои глаза отключены они видят, что-то другое, мои мысли невинней младенческих. А ведь это даже не любовь. Если вы никогда не испытывали такого мне вас жаль. Поверьте, лучше прожить всю жизнь, не узнав радости праздника, но быть слепым при общении. Это редкий дар. Каждый, кому ты про это скажешь, ответит, что он испытывает то же самое. И каждый соврет.

Собеседник кивает, ты ему рассказал, что дважды два равно четыре. Глупо говорить обратное, дешевле согласиться и закончить диалог. Моральные ценности – это просто, как тест по психологии. Если ты здоровый – ты знаешь правильные ответы. Целуешь утром жену, на работе киваешь, когда я тебе рассказываю все это, а вечером идешь к проституткам. Все просто, вариант ответа А: не целовать жену. B: сказать, что я не прав. С: Поцеловать жену, кивнуть головой, спать с проституткой. Не так и сложно, правда? А ведь так хочется встретить человека, который выберет вариант D: идите к черту, я не понял вопроса, какие проститутки, если я целую жену? Зачем мне тебя слушать, если ты говоришь дважды два равно четыре?

К чему все это было сказано? Следует исключить две вещи – ощущение и праздники. Чем же провинились ощущения? Моя паранойя всегда пытается меня обвести вокруг пальца. Мне кажется, все кто окружают меня, все лгут, они ненавидят меня. Их улыбки, сравнимы с моей, когда на очередном застолье в мою честь, я получаю поздравления. Но я понимаю, что это не так. Никто бы в здравом уме не стал бы терпеть меня, они могли бы солгать на денек другой, но врать годами. Такое даже я бы не смог. Это ощущение, назойливей любого влюбленного идиота. От него не избавиться, будет преследовать меня вечно. Недоверие к прекрасным людям. Ощущение – еще один способ меня обмануть. Еще один персональный суицид. Верить ему – прямой путь в могилу.

Сказано все это с одной целью. Каждая прочитанная книги, каждое услышанное мной слово, каждый неловкий момент случайного прохожего железно оседает в моей голове. И если честно, мне плевать на каждую книгу и на каждое слово, да и на того прохожего тоже. Оно врастает не в том виде, каком бы мне хотелось. Я не помню сюжета, порядок сказанных мне слов и действие незнакомца на улице я уже не восстановлю в своей памяти. Но я чувствую, как они меня изменили. Какие мысли возникли при этом. Все они давят. Ужасно давят. Невозможно впустить в себя хоть что-то новое, не поделившись тем, что гложет.

Очень тяжело быть не услышанным, еще страшней быть не понятым. Вокруг меня замечательные люди, которые никогда этого всего не узнают. Я зачастую ловлю себя на мысли, что мне некому сказать и слова. А те редкие люди в моей жизни, с которыми я хочу всем поделиться, к черту им это все знать? У них полная голова если уж не такого, то не чем не хуже мусора. Я пытаюсь так думать. Хотя получается обратное, единственный кто действительно способен это слушать я сам. Я всегда был уверен в том, что человек вправе заниматься абсолютно всем, пока его свобода не притесняет чужие границы. Единственное правило. Свое счастье не должно портить жизнь другим. Но как можно делиться с кем попало? Мысль это самое интимное, что есть в человеке. И дарить свои лучшие мысли всем подряд сравнимо с кормлением льва морковью. Возможно, он ее и съест, но идиотом в конечно итоге будешь ты.

Ненавижу, так популярные, антиутопии. Все они писались в одно и то же время. Я понимаю, очень тяжело вообразить будущие. Но так нелепо выглядят их представление, все в телевизорах или в жучках. Кто-то провел механическую реформу, а кто-то же поклоняется Генри Форду. Но из всех этих книг, только создателю культа Форда удалось показать всю ущербность главного героя. Тогда как Гай Монтэг был посвящён в тайное общество всезнающих и читающих. Пол Протеус оставил жену и высокий пост ради изначально утопической идеи свободы общества. Оруэлл же достоин вечному противопоставлению с Хаскли, только из-за того, что Уинстон Смит такая же дрянь, как и мы. Дав клятву, как и каждый из нас он ее не сдержал. Любой бы дал эту клятву. Вы знаете, что ждет вас в комнате сто один? Я нет. Я не перестаю задавать себе вопрос, если такое, что заставило бы меня нарушить клятву?

Но вернемся к Хаскли. На фоне цивилизованного общества, главный герой его романа – дикарь. Как и все я, всегда подсознательно провожу аналогию между собой и главным героем. И тут самое интересное. Читатель вынужден чувствовать себя не привычным из других антиутопических романов героем, который некий революционер, пытающийся перестроить общества. Тут читатель – откровенное посмешище. Причем он отчасти осознает свою ущербность. Старается вжиться в цивилизованное общество, следуя его канонам и правилам. Но все тщетно, можно принимать горы таблеток, смотреть через призму и верить в искривление. Но душа должна взять вверх в конечном итоге. Пытаясь вразумить общество, он выглядит еще более больным, в итоге все сводиться к сцене самобичевания. Это сцена оказала самое сильное впечатление из всего, что мне доводилось читать. В современном обществе можно долго кричать о первенстве души, нравственных ценностях и любви. Но будешь ли ты хоть кем-то понят? Вокруг тебя соберется толпа, у них будет интерес. Они даже не скажут тебе и слова против. Но все ношение этих ценностей в конечном итоге свидеться к добровольному самобичеванию. Каждое сказанное слово не тому человеку оставит шрам на твоем теле подобно бичу. «Душа стоит впереди физических потребностей» – удар. «Доброта к ближнему спасет твою душу» – еще удар. После каких-то ударов дикарь падал и каждый раз поднимался. Каждый терпел эти удары. Но не все после них смогли подняться. Это тяжело, осознавая, что конца не будет, впереди будут только новые удары. Остается только один вопрос, насколько хватит тебя?  Но я отвлекся.

Мне кажется, я впервые делал то, что хотел по-настоящему. Я чувствовал себя сильнее целого прайда. Мне уже не так было страшно открывать свой рот, я хотя бы мог рассказать об прочитанных мною книгах. Даже смог, хоть и кратко, высказывать свое мнение и понимание. Я снова смотрел на свое отражение, даже поднял голову и иногда заглядывал людям в глаза. И тут она вернулась. Все такая же яркая и теплая. И она заговорила со мной. Я не мог в это поверить. Кто-то этого захотел. И мы стали видеться чаще. Я знал, что я еще не готов и все это для меня лишь подарок. Мы сидели до ночи, и я ей все твердил, что было в очередной книге. Я думал все, что я делаю, я делал для нее. Опущенная в рот ложка или прочитанная книга, все для того, чтобы она позволила с ней поговорить. Так продолжалось до осени, и она пропала. Она встретилась мне слишком рано, я еще не был к ней готов. Но единственное сожаление, что я так и не успел ей сказать спасибо. Она так и не узнала, как много для меня сделала. Я должен заниматься. Мне нельзя останавливаться, если я ее когда-нибудь встречу, я должен быть к этому готов. Жаль, что здесь нет книг. И я даже не знаю, чем же их можно заменить. Это удивительное место, одних оно наказывает, для других же это дар. Мне дали время подготовиться, чтобы к нашей следующей встрече я был готов. Я был бы равен ей. Время теперь мне не страшно, осталось придумать, как это использовать.

Глава 4

Долгая тишина поселилась в лагере после этого откровения. Каждому было, о чем подумать, это приемлемая тишина, возможно, даже желанная. Вачега посмотрел на Сайбо новым взглядом. Одна ночь может многое изменить, вот и сейчас. Он в мгновение вырос в его глазах. Одно дело умничать, не имея ума, совсем другое позволять принимать отсутствие в себе знаний и стремление – это изменить. Ветер размышлял, что же здесь может заменить книги? Наверное, только эти истории и спасают, именно такие истории, откровения. Те, что оставляют вопросы, заставляют зарождаться в голове новым мыслям. Смотреть на мир по-другому, чужим, незнакомым взором. Борьба, постоянная борьба, как образ жизни. Отказ, непринятия себя, постоянное стремление и осознание того, что ты можешь быть лучше. Погоня за образом, иллюзорным и никогда не достижимым. Только это может помочь. Не дожидаясь рассвета, Безумец разрядил сковавшую лагерь тишину:

Мы созданы для того, чтобы рисковать.

Умирать и оживать.

Я просто подвожу итог всех песен,

Которые, позволяют течь огнем.

И мне не просто все эти годы взвесить,

Отдельно, каждым днем.

Я – собиратель глаз, стрела в крыле,

В моей груди остались зубы волка,

Глубина растет, в душе осколки

На моем живом лице

Аппарат безумный боли

И сердце погреб из настроек

А я старался как обычно, только в доску

Но и на этот раз ушел в открытый космос.

–Тебе понравился мой ответ? – поинтересовался Сайбо.

–Очень. А кто она была? Комета? – как всегда, задал новые вопросы Нерожденный.

В лагере раздались короткие смешки. Забавно, но всегда приятно наблюдать за этим. Трудно поверить, несмотря ни на что, люди всегда смеются. Как бы не было тяжело, больно или глупо, смех будет всегда. Возможно, это единственное настоящее. То, что невозможно утаить. То, что нас определяет, то что нас спасает. Мертвый царь, прижал его к себе и, взяв на себя этот вопрос, ответил:

–Это нечто больше. Эта комета, которая несет тепло. Тепло прогревающее тебя изнутри. Не каждому дано ощутить весь ее жар, но кому посчастливится может и не выдержать. И нет ничего лучше, чем сгореть в ее власти. Это не то пекло, от которого мы бежим каждый день. Это тепло сердца, эта радость принятия смерти, слабости и вседозволенности. Если тебе повезет, то и ты это испытаешь.

–А я готов к этому? Мне надо тренировать? – не переставая любопытствовать, продолжил Нерожденный.

– Я и сам не уверен, можно ли быть к этому готовым. Но каждое твое действие дает тебе неограниченную помощь в этом, остаётся только верить, что когда-нибудь этого будет достаточно, – ответил Сайбо, в этот раз не давая возможности отвечать за себя.

За спиной Рыбы появился первый лучик холода. Лагерь обернулся. Каждый день одно и то же зрелище, но каждый раз по-новому красивое. Не было еще ни одного одинакового луча. Одинакового восхода комета и того мгновения, пробирующего холода, когда она нависла над тобой. Надо идти. Немного пройдя, Нерожденный отпустил руку Мертвого царя. Устремился в самое начало колонны, где шагали Ветер и Сайбо. Не дождавшись, когда они договорят, схватил за руку Сайбо, резко отдернув его вниз. Затем, убедившись, что все внимание принадлежит ему, спросил:

– А можно мне сегодня заниматься с тобой? Я тоже хочу быть готов. Ты поможешь мне?

– С удовольствием, – крепко сжав детскую руку, ответил Сайбо.

Встал на одно колено. Пропуская весь лагерь мимо, что-то еще говорил уже, будучи наедине. Ветер оглянулся, а прав ли он был? Не игра ли все это? Сомнение закралось в сердце. Как мало он о нем знает. Как много лжи в мире. Стоит ли верить его словам? Нельзя же вот так за одну ночь поменять все. Все плохие мысли, что так долго были с ним. С другой стороны, откуда были поводы для этих мыслей? Каждый допускает о других то, что время от времени гложет их самих и расценивает по себе. Так почему надо обязательно прогонять мысли о доверии и искренности. Держась за что-то мрачное? Будет целый день, будет, о чем подумать.

Сегодня день полного круга. Такое случается, с определенной периодичностью круг замыкается. Неизбежно и каждый раз приятно. Единственный достойный ориентир – оазис. Сайбо с Нерожденным отправились на пробежку, вскоре обнаружив воду, Сайбо скомандовал сообщить всем остальным. При этом четко указав пальцем в пустоту песка. Туда, где, по его мнению, находился в данный момент лагерь. Нерожденный расстроился, что ему не разрешили продолжить, но Сайбо тут же объяснил, что, добежав до лагеря, он получит хорошую тренировку для первого дня. Пытаясь донести, что есть вещи поважнее личных целей. Сейчас главное, предупредить всех, что вода уже рядом. Странно, но это взбодрило Нерожденного, придало ему новых сил, даже не заходя в водоем, он первым делом отправился на указанный ему ориентир между двумя скалами. Бежал он быстрее обычного и когда вскоре увидел товарищей, принялся громко кричать, вещи обратные тем, что кричит смотрящий с корабля. А именно «Вода, Вода!» Лагерь нарастил темп, едва поспевая за скоростью юного организма. Веселясь и непроизвольно улыбаясь. Здесь не надо ни пить, ни есть, но эта влага. Была той небольшой радостью, что им дозволена. И каждый раз заново, как дети они постепенно наращивали темп. Перебирая по песку, пока не переходили на бег.

Оазис имел комфортную температуру, можно было находиться там часами, разогревался он лишь с наступлением тьмы, но еще было время вдоволь насладиться его прохладой и сыростью. Вокруг водоема была растительность, мелкая трава, не имеющая название и цветы. Название, которых знала только Рыба, когда-то она назвала их все. Но все уже забыли их, а узнать заново пока не имелось возможности. К счастью, у красоты нет названия. И твое невежество, недостаток образования никак не помешает тебе воспринимать цвета. Цвета, название которых ты возможно и не знаешь. Но тебе дарована способность – видеть. Осознавать их красоту и наслаждаться ей.

За скалами притаилась Рыба, не желая ловить на себе мужские взгляды. Обнажившись, погрузилась в воду. Закрыла глаза, а когда открыла, обнаружила два неустанно наблюдавших за ней алмаза. Из трещины в скале. Страх охватил ее, она издала тонкий писк, но тут же прервала его, боясь показать наблюдающему, что его заметили. Всматриваясь в эти глаза из темноты, постепенно идя навстречу. Словно околдованная, пленённая чарами этого взгляда слепо двигалась вперед. Пока не услышала крик в другой части оазиса. На секунду отвлеклась на него, она навсегда потеряла алмазы в темноте. Выйдя на берег и осмотревшись, она ничего не обнаружила. Об увиденном, она не рассказала, по-прежнему считая, что ей пока не о чем говорить.

Темнело, решено было провести ночь у водоема, подтащив к нему два средних ледяных валуна. Это позволит еще и завтра насладится, хоть и недолго, приятной влагой. История Сайбо еще блуждала в головах, но также все ждали продолжения сказа Ветра. Еще одна приятная возможность скрыться от тишины этой ночью.

Храм святого Атеиста. Часть 2

-Но нельзя же, что-то забрать

ничего, не дав взамен?

-Взамен мы получили деньги.

Капитализм наша новая религия.

Прошло пятнадцать лет, с тех пор как любая религия была под запретом, а всех набожников отправили на принудительное лечение. Истинные богомолы, в защиту своей веры, ломанулись, не отрицая своего боголюбия в больницы. Ведь не могут же они пол страны закрыть в больницу? А они ведь смогли.

К концу второго дня семьдесят процентов признали атеизм и вернулись к обычной жизни. К концу недели менее 10% населения было на лечение. Страны, исповедующие ислам, повесили занавес, отрицая бесконтрольную волну атеизма. На их границах был установлен конвой. Никакого экспорта и импорта, въезд и выезд был запрещен. Во всем мире над ними смеялись как когда-то над дикими племенами Африки. К слову племена Африки заборами не огораживали, мне кажется, их либо убили, а возможно и даже трогать не стали. У них свой мир и к нашему они не готовы. Да и не каждый из нас к нему готов. К слову, это решение было принято после того как в очередной раз проповедник католической церкви был замечен в связи с несовершеннолетним мальчиком. Это была последняя капля. Да-да.

С тех пор повсеместно начался снос церквей, а на месте первого снесенного храма стали воздвигать клиники для лечения душевнобольных церковных фанатиков. Почти в каждом городе была своя клиника. Со временем власти решили уничтожить все существования религии, жгли библии и иконы, но клиники оставались на глазах у людей. Дети не переставали спрашивать, родителям приходилось им объяснять. Было принято решение создать единую клинику. Изначально хотели на месте первой сожженной церкви. Сейчас мнение расходятся, был ли это несчастный случай или намеренный поступок. Никто на себя поначалу не брал ответственность. Какое-то время спустя, когда это началось по всему миру, каждая организация твердила, что это она сожгла первую церковь. Строится, на месте бывшей церкви, не разрешили. Во-первых, место не позволяло, во-вторых было у всех на виду. Ее разместили в пяти километрах от города. Создали полную автономию, электропитание, производство продуктов. Даже некоторые виды лекарств производили в стенах клиники.

Спустя время мне, конечно же, рассказали, что в этих стенах мог находиться любой, кто признает веру в Бога. Этим в первую очередь воспользовались осужденные. Конечно, находится в больничных стенах не очень приятно, но согласитесь, в тюрьме еще хуже. Даже преступников, приговорённых к высшей мере наказания без замедления, переводили на лечение, чем они, собственно, охотно пользовались. Треть пациентов была приговорена к смерти. Это был их последний шанс сохранить жизнь. Всего-то надо было признать себя больным.

Я уже смирился, что больных тут нет, но мне передали дело Анастасии Климовой. Первая женщина в моей практике. Честно признаться, я очень наделся, что она будет симпатичной. Женщина сорока лет. Возможно, кому-то она казалось привлекательной, но не мне. Личная карта, как мне сказали, была на реставрации из-за пролитых на нее медикаментов. Вместе с ней мне передали листок. На нем краткая биография. На задней стороне от руки расчерченная таблица для медикаментов. Очень неаккуратно, несмотря на то, что лист был в клетку. В нем было выписано лекарство «Галоперидол». Не было совершенных преступлений. Пришла добровольно два с половиной года назад. Видимо, она действительно больна.

Карпова была женщиной хрупкой, с явно выпирающими скулами, что предавало ей некий шарм. Волосы были чуть ниже плеч, каштановые. В городе такой цвет волос уже не увидишь, а тут не было красок, все были натуральны. Я задавал ей вопросы – она мечтала. Я бы не назвал себя наивным, но на секунду я подумал, что все будет просто. Думал, раз тут есть больная я смогу ей помочь. Но и как с любой женщиной тут все было сложно. Оказывается, она молчала с момента прихода. Я решил ей рассказать о себе. Как в случае с Распутиным я не стал делиться сокровенным, а начал с общих деталей. Скромно, об учебе, детстве и увлечениях. Затем армия. Знаете, редко встретишь человека, который умеет слушать.

Позже я часто ей рассказывал о своей жизни, какие девушки мне нравятся, что я иногда поглядываю на сестру Анну. Создавалось ощущение, что это я хожу к ней на прием и меня это устраивало. Я рассказал ей о своей мечте. Некоторые люди хотят прожить счастливую жизнь. Мне же вполне хватало того, что мне не плохо. Знаете, это хорошее чувство, когда тебе не плохо. Вы удивитесь, но не всем нужно быть счастливыми. Не всем нужна семья и многие не любят детей. Большая часть это делает, потому что так все делают, это положено. Богатство – это хорошо, роскошь – это хорошо, деньги – это хорошо. Жена – это хорошо, пить в выходные – тоже хорошо. Кто-то заводит детей для продолжения рода, как будто семь миллиардов недостаточно для сохранения вида. Кто-то заводит, чтобы сохранить свой брак. Самое дурацкое, что это работает. Инстинкты не дают покинуть семью. Муж будет возвращаться каждую ночь в холодную ложу жены. Но не все, конечно, некоторым посчастливится выплачивать алименты и изредка их навещать. Государству выгодны семьи. Человек очень умен и склонен к самосовершенствованию. Семья же думает друг о друге, мужу приходится работать на нелюбимой работе, жене часами стоять у плиты и поглядывать, чтобы спиногрызы ничего не натворили. Квартиру стоит взять в ипотеку по одиннадцать годовых, лет на двадцать, все…он попался. Куда он уйдет? Ему придётся работать там, где есть, стоит ему уволиться и промедлить с выбором работы и их выселят, стоит ему уйти из семьи так он не потянет ни ипотеки, ни съема жилья. А через двадцать лет мучений приходит принятие, идти уже некуда, и никто тебя уже не ждет. Ты уже не так весел и красив, довольствуйся тем, что есть. Все просто. Чем проще капкан, тем проще в него угодить.

Моя школьная учительница в седьмом классе сказала, что ваши родители не любят друг друга как раньше и большую часть сдерживает только целостность семьи и не способность содержать себя и семью как отдельные группы. Весь класс на нее обозлился, мы чуть ли не матерились, крича, доказывая свою правоту. И ведь правда, как она посмела усомниться в любви нашей семьи? Боже…она была права. Возможно, не стоило это говорить детям, это должен осознать каждый сам. Может в седьмом классе, возможно в семьдесят лет.

Беседы с Климовой становились все чаще. Я позволил себе называть ее Настя. Иногда я настаивал на том, что требуется дополнительные сеансы и тогда я выговаривался ей уже два раза в день. Мне кажется ей скучно в своей камере, тут она хотя бы слышала сопли двадцатилетнего лба. И я ждал, когда-нибудь она встанет, посмотрит мне в глаза и скажет: «Да заткнись ты уже!» Зная, что она никому не расскажет, мне было легко. Я сказал ей, что я не врач. Она даже не подняла бровь как это принято делать, как будто она это и так знала. Странно ведь то, что я ей это сказал, удивило даже меня.

Следующим мне дали пациента Ломоносова. Звали его Виктор. Двадцать шесть лет, крепкий парень, я бы даже сказал очень крепкий. Ничего серьёзного не натворил, но постоянно пил и дебоширил. Сотни приводов в полицию, его там уже узнавали. Из внешности мне запомнилась интересная форма черепа, затылок будто обстругали рубанком, от макушки к шее под сорок пять градусов был скос головы, идеально ровный. Ни намека на выпуклость. Человек он был сложным, характер тяжелый. Но с ним было весело, все время процедур он рассказывал истории своих пьянок и драк. Как-то раз в драке он использовал снятый с крыши лист шифера и подтвердил факт, что пустая бутылка «Джек Дениелса» об голову не разбивается. Даже если бить ей целый день. Я был удивлен, как же всем его жертвам удавалось выжить, он на этот вопрос лишь смеялся. По виду он представлял эдакого весельчака, понятия не имею, откуда в нем столько агрессии. Наши встречи были все чаще, а его истории не кончались. Создавалось впечатление, что этим он собирался заниматься всю жизнь. Он рассказал, как-то ночью явился домой, на голове была кровь, а сам он был мокрым и грязным. На пороге его встретила мать, когда он отмыл голову, оказалось, что кровь не его. В руке у него был кассетный магнитофон из импортного автомобиля, понятия не имею где он смог его достать, в то время даже CD плеерами никто не пользовался.

Позже он хвастался своей способностью к регенерации. Как-то вечером, естественно пьяным он брел домой. Дабы не тратить время срезал путь через детский садик. Там ему встретился незнакомец, который, как он утверждал, плохо попросил у него сигареты. Из-за чего он решил сломать ему голову. Вот только незнакомец наградил его семью ножевыми ранениями (Хотя фактически их было шесть и одна царапина, которая все же была получена ножом). Два из которых пробили легкое и еще одно в печень. Самое глубокое было тринадцать сантиметров, ширина лезвия два сантиметра. Он самостоятельно дошел до автобусной остановки, где кто-то вызвал скорую помощь. Скорая помощь приехала быстро, минут сорок всего прошло. Про скорость их езды уже давно ходят легенды. Я и сам помню, как живя в центре города, мой сосед с острым аппендицитом вызвал ее и ждал двенадцать часов. К моменту приезда Виктор еще был в сознание и даже курил. Как он говорил дым выходил из пореза под правой рукой. Утром в палате он обнаружил, что его уже заштопали и прицепили к какому-то аппарату, который что-то делал с его правым легким. Ни то вентилировал, ни то раздувал его. Врачи настояли на нем, но предложили и альтернативу. Если находится на постоянном подключении к аппарату, выписка произойдет в два раза быстрей. Если пациент хочет свободно передвигаться и самостоятельно ходить в туалет, то к аппарату его никто не подключит. Виктор попросил отключить пошел в туалет и первым делом стрельнул сигарету у какого-то деда. Поврежденное легкое его никак не смущало. После познакомился с больными в палате. Он узнал, что рядом с ним лежит человек, подключенный к аппарату. У него так же было повреждено легкое, вот только всего один прокол. Лечился он уже второй месяц и окончанием лечения тут даже и не пахло. Его это несколько напугало. Как и каждый он не любил больницы, как и чувствовать себя больным.

Через три дня его лечащий врач приготовил документы для выписки, он уже был здоров. Виктор поделился, что никогда не забудет взгляд того, второго пациента. Он не мог поверить, что кто-то за четыре дня сделал то, что он не может уже второй месяц. На четвертый день после этого он уже напился, но в этот раз поберег себя и в драках не участвовал. Единственное, что ему нравилось, когда он болен это внимание людей. Даже те, про кого и не думал, приходили к нему, никто не называл его идиотом, пьяницей или как-то еще. Все были снисходительны. Это было лживо, но не менее приятно. В нашу клинику он поступил из-за того, что устал. Работать ему не хотелось, да и от пьянок он утамился. Он был тут меньше всех, всего полтора месяца. Хотел отдохнуть и собраться с мыслями. Всем нам это иногда нужно, а здесь для этого идеальное место. При этом клиника гарантировала полную анонимность при добровольной явке к ним.

В этом же месяце к нам прибыла ежеквартальная проверка. Главной их задачей было искать симулянтов. Но их не было. Как минимум из десяти палат одновременно доносился тихий шепот молитв. Я подошел к палате Санатулова. Оттуда едва было слышно, но вполне разборчиво:

«Господи, дай мне с душевным спокойствием встретить все, что принесет мне наступивший день.

Дай мне всецело предаться воле Твоей святой.

На всякий час сего дня во всем наставь меня и поддержи меня.

Какие бы я ни получал известия в течении дня, научи меня принять их со спокойной душой и твердыми убеждениями, что на все святая воля Твоя.

Во всех словах и делах руководи моими мыслями и чувствами.

Во всех непредвиденных случаях не дай мне забыть, что все ниспослано Тобой.

Научи меня прямо и разумно действовать с каждым членом семьи моей, никого, не смущая и не огорчая.

Господи дай мне силы перенести утомление наступившего дня и все события в течение его.

Руководи моею волею и научи меня молиться, верить, надеяться, терпеть, прощать, благодарить Тебя за все и любить.

Аминь»

Эта молитву я слышал и в других камерах, она была самой популярной. Сыровенко видимо знал только «Отче Наш» поэтому повторял ее без умолку. Ломоносов, как и Карпова, стояли на коленях, сложа пальцы вместе, и шевелили губами. Причем бессвязно. Просто шевелили и все.

Так продолжалось две недели. Я перестал сверять часы по телевизору. Ровно в полдень, секунда в секунду из всех палат слышалось «Аминь». Говорят, в десять вечера перед отбоем было то же самое, но я только начинал работать и в ночное дежурство меня не ставили.

Во время приема пациента Гвоздь (Фамилия не склонялась, но тогда я этого не знал и в своих записях часто писал Гвоздя и Гвоздю) он сказал мне, что верует во Христа спасителя нашего. Более того он уверен, что он глас Божий, пророк и еще какие-то слова, по-видимому означающие их прямую близость. В кабинет вошли инспектирующие в сопровождении сестры Анны. Мне было неловко, то ли от того что она мне нравилась, то ли от того что в пол метре от моего лица находились гениталии товарища Гвоздь. Без не того большие глаза Анны увеличились в двое: «Так-с и что тут такое?»