Текст книги "Времена Амирана. Книга 6: Путь зерна"

Он подошел к своей добыче, вставшей, как обычно, при его появлении, и зажавшейся в угол, кутаясь в простыню. Он уже знал, как надо вести себя с ней. Сразу – резко, грубо, превозмогая возбуждающее сопротивление, прямо в этом вот углу, куда она жмется. И тогда она – против воли, но, куда ж денешься? – начинает постепенно тоже заводиться и в конце ей нисколько не хуже, чем ему самому. И от всего этого она словно мягчеет, растекается. И делай тогда с ней что хочешь.

Дауд молча подошел к пленнице и рывком развернул к себе спиной, одновременно задирая кверху нижний край простыни.

***

Начало смеркаться и Бонифациусу все ближе и ближе приходилось подносить книги к глазам. И, видимо, это его утомило. Он поднял очередную из кучи на полу и раздраженно швырнул ее на стол.

– Темно.

– Да уж, – отозвался Халеб, – вечер, что поделаешь. Уже вечер, а нас так и не покормили. И до утра совсем немного осталось.

– Ну, и что?

– Да так, ничего. А, слушай, – вдруг вспомнил он, – там, внизу, я свечи вроде видел.

– Да? Спустишься?

– Ну, давай, только факел мне сделай.

От одной из табуреток оторвали ножку. Получился факел. Внизу и правда нашлись свечи. Целая связка больших свечей.

Можно было продолжать.

– Так, это что у нас? – Бонифациус взял ту книжку, что недавно была брошена им. – О! Майя, это прямо для тебя. Лебель, «Магия для начинающих». Хочешь?

Впрочем, вместо того, чтобы отдать книгу жене, он раскрыл ее в конце и стал изучать оглавление.

– А!.. ты смотри! Хали, ты говорил, помнишь, про птицу? Что, мол, стал бы я птицей, да и полетел бы… это, на разведку. Вот: «Формулы материальных отражений Гаяна – Вон Пруда». Это то, что, как раз…

– Стоп! – Воскликнул Халеб, в голове которого разом сложилась та самая идея, которую он безуспешно пытался родить почти весь день. – Так ты сможешь?

– Ну, формулы – вот они. А все остальное всегда при мне.

– Так… ага! Птицей сможешь?

– Да хоть кроликом.

– Кроликом не надо. Надо именно птицей. Большой. Чтобы только в окошко могла вылететь.

– Это какой же?

– Орел, скажем. Орлы же – они же могут добычу таскать? Есть орлы, что могут целого барана схватить и унести. А тебе нужно будет поднять не больше десяти фунтов. Сможешь?

– По-моему, да.

– Тогда слушай. Вот что мы завтра сделаем.

Он встал и торжественно, глядя то на своего старого учителя, то на Майю, начал говорить с видом то ли поэта, то ли пророка, то ли просто шарлатана, пытающегося раскрутить на деньги толпу деревенских увальней на ярмарке.

– Завтра меня поведут на съедение этому дракону. Ну, как сегодняшнюю свинью.

– Почему тебя? – Удивилась Майя.

– Потому что! Ты-то точно будешь на десерт. Итак, завтра днем, когда меня поведут…

***

Тень от шеста приближалась к той отметке, за которой начиналось время Крылатого Змея. Время, когда он прилетал сюда и устраивался на площади в ожидании очередной порции жратвы. Он не привередничал, жрал, что дают – корова ли, свинья, козы, ну, или там, человек – все едино этой твари. Случись ему, Дауду, оказаться привязанным к кольцу, и его сожрет, и плевать ему, что между ними вроде как какой-то контакт наладился, какое-то взаимопонимание. А может, это только так ему кажется, а на самом деле Крылатый Змей и разницы-то никакой между ними, между людьми, не видит. И не важно ему, кто перед ним, он, Дауд, или, скажем, какой-нибудь хромой Сипис.

Дауд подошел к той хижине, где раньше проживал дедушка Сам – маг, приносивший некогда удачу и хорошую погоду, а потом так позорно облажавшийся и ставший первой жертвой, принесенной Змею. Там сейчас дожидались своей участи трое пришлых. И любого из них жалко куда меньше, чем вчерашнюю свинью.

– Сима, Яфет! – Крикнул Дауд, подзывая к себе парней, стоявших на страже возле окон хижины.

Они подошли, неся в руках пики. Хама, стороживший дверь, посторонился и Дауд вошел, имея за спиной троих вооруженных и готовых пустить это оружие в ход человек.

Все трое пленников сидели у стенки, дремали, наверное, сейчас-то, конечно, встрепенулись. Вон как уставились. Понимают.

– Ты!.. – Палец Дауда смотрел в лицо бородатого. – Вставай, пошли.

И тем же пальцем Дауд поманил к себе эту, намеченную им, жертву. Ну, вот, останутся старик и девка. За них можно особо не волноваться. Завтра – старика. Послезавтра – ту, прежнюю, из Элима. Хватит, надоела. Попробуем эту, новенькую. А сколько дней – это будет только от нее самой зависеть. Да, и пора, пора уже в Хас наведаться.

***

Вот так оно и бывает – готовишься, готовишься, а как до дела, так вовсе и не готов.

Дверь распахнулась и в проеме образовалась фигура. Кажется, тот самый, который тут у них главный. Который допрашивал. Он же, значит, и приговор выносит, он же и казнью распоряжается. На все руки…

Фигура издала зычный рев, смысл которого не понять было трудно. А если все же не понял, то вот, пожалуйста, палец указывает на него. А потом еще и манить к себе стал. Интересно, что этот жест у всех одинаков. Можно и не переводить: «иди сюда».

– Ну, учитель, – шепнул Халеб, поднимаясь, – не подведи. Все помнишь?

– Иди, не бойся.

Да я и не боюсь, – хотелось сказать Халебу, – ноги вот только, что-то…

***

Дверь захлопнулась. Они остались вдвоем. Теперь – дело за ними. Главное, чтобы у окон никого не было. Ночью там все время кто-то топтался. Стерегли. Сейчас-то зачем? Халеба нет, день, а они – что они? Старик и испуганная девушка? Чего опасаться? Да наверняка убрали. Жаль, конечно, что в окно не выглянешь, сквозь эту пленку все равно ни черта не видно. Ладно…

– Поможешь? – Шепнул Бонифациус.

Майя серьезно кивнула. Что-что, а это-то она могла. Просто направить силу на него. Сколько ни есть, а лишней не будет. Силы лишней не бывает, а ему все легче будет.

Бонифациус подошел к окну, потрогал, пошатал створки – нет, открыть не получится. Все гвоздями заколочено. Он ударом кулака пробил пленку, натянутую на раму. Прислушался – тихо. Хорошо, значит, точно рядом никого нет, и он схватился обеими руками, потянул, выламывая и стараясь при этом не шуметь.

Ну, а потом он взлетел на подоконник и выглянул наружу. Напротив, буквально в двух-трех шагах была плетеная ограда, за ней какая-то зелень – то ли кусты, то ли низкорослые деревья. Людей не было видно. Бонифациус оттолкнулся и взмахнул крыльями. Сейчас он был птицей, и летать учиться ему было не надо.

Вверх, вверх, вверх – туда, где не заметят, а если и заметят, то пускай. Что там, внизу? Хаос крыш и листвы – все вперемешку, а посреди пустое пространство. Вон Халеб, уже привели, посадили, привязали. Хорошо, что они это все делают загодя, до прилета дракона, чтобы не заставлять ждать свое новоявленное божество. А где он, кстати? Не видно пока. Ну, тогда полетели.

Бонифациус слегка взмахнул своими широкими крыльями, поймал ток воздуха и, развернувшись, понесся туда, где осталось все их имущество, включая и то, что ему сейчас нужно будет схватить. Да, вот этими самыми сильными лапами с крепкими изогнутыми когтями. Схватить, поднять, отнести.

Получится ли? Он не знал.

***

Получится ли? Сколько уж раз получалось, и каждый раз одно и то же – кажется, на этот-то раз точно – каюк! И, все-таки… Помнится, в детстве бабушка любила рассказывать сказку про какую-то булочку – бабушка ее называла «колобок». Он спросил, что это такое, вот она и сказала, подумав, что это такая булочка, круглая. И этот колобок, который, собственно говоря, и предназначен был для того, чтобы его съели – а для чего еще нужна булочка? – этот колобок категорически этого не хотел. Вот вроде, как и он сам сейчас. И все время ото всех сбегал. Как там бабушка говорила? – Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел… А от тебя, дракон? Уйду ли?

Халеб сидел на корточках возле самого крюка. Ноги были связаны, и от них шла веревка к этому самому крюку, вернее кольцу. Веревка сажени две. Вот в пределах этого радиуса он может перемещаться. Зачем? Он понял так, что это сделано для того, чтобы доставить дракону больше удовольствия. Внести, так сказать, элемент игры в процесс принятия пищи. Для аппетита.

Собственно говоря, и веревка-то была – так, на всякий случай. Ну, куда он денется? Хотя, правда, можно забежать под крышу. Ну, тут-то это бесполезно, выгонят, тут же выгонят наружу. А так, вообще… Дракон может схватить только когда жертва на открытом пространстве, так что спастись, в принципе, можно. Другое дело, если все время прятаться, то когда делами заниматься? А если ты не занимаешься тем, что тебя кормит, то все равно сдохнешь, от голода. Вот эти тут и устроились. Дракон им дает жить обычной жизнью – ходить в море, пасти скот, обихаживать свои огороды с садиками, не глядя постоянно в небо – не летят ли?

Кстати, Халеб поднял голову, не летит ли? Нет еще. Еще чуть-чуть пожить можно. Впрочем, можно и не смотреть. Вот тут этот стоит, с копьем. Охраняет, чтобы не вздумал ненароком отвязаться. Он-то, наверное, как дракона увидит, так сразу убежит. Хороший индикатор.

И, как сглазил. Стоило подумать, что еще есть время, как выяснилось, что его нет. Сгинул охранник, только босые пятки сверкнули. Халеб обернулся и увидел совсем уже близко жуткое чудовище, своими громадными крыльями загородившее, казалось, полнеба. Сзади зашел, откуда Халеб почему-то не ждал. Ну, что ж!.. Вот и началось.

Халеб вскочил на ноги. Ноги связаны, шагать он не может, но может прыгать, может наклоняться, падать на землю, руками может… что? Что тут можно сделать этими слабыми ручонками?

А вот – посмотрим! Где там орел наш, Бонифациус?

Дракон тем временем приземлился. Сел напротив на таком расстоянии, чтобы голова доставала до него. Сел и, подняв эту самую голову, уставился на свою жертву. Халеб напрягся, готовый двигаться, уклоняться, но пока стоял неподвижно, глядя в глаза чудовища. Эти глаза, похоже, могли и заворожить – они словно светились изнутри. Словно там, за прозрачной оболочкой глазного яблока тлел раскаленный уголек. Глаза были неподвижны. Пока неподвижны. Сейчас они дернутся, обозначив намерения этой твари. Халеб был начеку.

Глаза дернулись, но, почему-то вверх. Там, вверху, что-то привлекло их внимание. Какое-то движение. Дернулись глаза, за ними дернулась голова, и Халеб не утерпел, посмотрел туда же, вверх.

Огромная птица – сущая мошка, конечно, по сравнению с драконом, стремительно пикировала к нему. В когтях у нее было нечто продолговатое, похожее на палку. Халеб знал, что это такое. Этого он и ждал. Это должно было придать сил его слабым рукам, достаточно сил, чтобы победить в этой неравной схватке, в которую начиналась превращаться игра кошки с пойманной мышью.

Голова дракона резко дернулась, но промахнулась, или птица сумела уклониться в последний момент. Она резко взмахнула крыльями и ушла от атаки страшной пасти. И в этот момент то, что она несла, выпало из ее когтей. Выпало, ударилось со стуком о твердую землю, чуть-чуть откатилось и осталось лежать. И рядом лежало еще что-то, отделившееся во время удара.

Бонифациус – старый маг, друг и учитель – исполнил обещанное. Он принес сюда самострел, тот самый, что в последнюю минуту Халеб оставил там, на куче вещей на берегу. Он сумел. Вот только…

То, что самострел упал не рядом, это еще полбеды. Кажется, если лечь на землю, до него можно будет дотянуться. А вот то, что патронный короб отлетел – это уже…

И Халеб пытался вспомнить, передернул ли он ручку зарядки, когда присоединил этот самый короб, теперь лежащий отдельно и слишком далеко, или же нет. Если передернул – один патрон в приемник пошел, и теперь ждет там, готовый к выстрелу. Если же нет – ну, тогда, все!.. Конец колобку – хитрой булочке. Съест его лиса.

***

То, что получилось – а что там уж получилось, это со стороны видно, а не Бонифациусу – то, что получилось в результате всех его усилий, подкрепленных усилиями Майи, было тяжело и громоздко. То ли крылья были малы, то ли просто сил у старика не хватало, но лететь оказалось труднее, чем он рассчитывал. Но оно все же летело.

Самострел получилось ухватить когтями за ремень. По другому – никак. И какая же она тяжелая, сволочь, эта штука. И как же далеко ее тащить!

Бонифациус взлетел, напрягаясь. Дура эта на ремне болталась в воздухе как хотела, сбивая с ритма. Он чувствовал, что устает, сердце билось слишком часто, дышать было тяжело. Старость…

Это был трудный полет, да, но все же Бонифациус летел. Хорошо, что не было пота, заливающего глаза, а то ему нечем было бы его вытереть. Об этом он, мысленно усмехнувшись, подумал, взлетев уже достаточно высоко. Это было что-то сродни подъему по лестнице, да еще и с грузом. С тяжелым, неудобным грузом. Он осмотрелся. Дракона пока не было. И Бонифациус пошел вниз.

Он сел на крышу большого – самого большого в поселке, здания. Оно стояло рядом с тем самым местом, куда приводили обреченных. И где сейчас был Халеб. Его хорошо было видно отсюда. Халеб сидел на корточках. Сидел неподвижно. Переводя дух, Бонифациус подумал, что как бы ни тяжело было ему, Халебу сейчас в сто раз хуже. Там, привязанному, стреноженному, и теряющему последние силы на то, чтобы не отчаяться. На то, чтобы верить в него, своего старого друга, и ждать. Ждать смерти или спасения. Что поспеет раньше.

Ну, что же, он уже тут. А смерти все нет. Значит, спасение придет вовремя.

В отличие от Халеба Бонифациус заметил дракона издалека, еще в виде маленькой точки на горизонте. То, что это именно он, не вызывало никаких сомнений. А кто же еще?

Пока еще было время, Бонифациус сосредоточился на самом себе – на сердце, которое следовало успокоить, привести к нужному ритму, на дыхании, на ощущении силы, проходящей через все его естество. Силы, дарующей силу – силу мышц, силу воли, силу веры в себя.

Зачем он забрался так высоко? Ну, не иначе, как от страха. Теперь надо было идти вертикально вниз. И дракон, и Халеб были прямо под ним, и Бонифациус смотрел туда, и видел, как они застыли – один в нервном напряжении, другой в предвкушении. Вот сейчас голова дракона метнется в сторону жертвы, успеет ли Халеб уклониться, отскочить? Или все будет кончено в одну секунду? Да он сам-то? Чего застыл? Что, он зритель, что ли?

И Бонифациус ринулся вниз, как это и положено той птице, чье тело сейчас выполняло все эти движения, послушное как его воле, так и тому, что заложено в это тело природой. Так эти птицы ныряют вниз за добычей – камнем, кем-то оброненным там, вверху.

И оно само, само, не дожидаясь никаких команд, дернулось в воздухе, уходя от стремительной вспышки раскрывшейся навстречу пасти. На какие-то доли мгновенья то, в чем был сейчас заключен Бонифациус, опередило метнувшуюся голову чудовища. Опередило, извернулось в своем полете-падении, сманеврировало – то ли крыльями, распушив перья, то ли одним лишь желанием жить, сколь сильным, столь же слепым и бессмысленным.

Он увернулся, сам не понимая и не помня как. Тело действовало в своих интересах, и в своих же шкурных интересах оно выпустило из лап то, что мешало ему осуществить этот спасительный маневр. Самострел грохнулся на землю, а Бонифациус только секунду спустя заметил, что ему стало легче. Заметил, обрадовался, и только потом понял, что случилось.

Бонифациус увидел, как Халеб дернулся в сторону упавшего самострела, но голова чудовища была явно быстрее. И Бонифациус даже увидел ту точку, в которой они встретятся – голое тело Халеба и жадная, полная зубов пасть. И он бросился вниз, туда, где головы еще не было, но где она неизбежно должна была оказаться ровно через то же самое мгновенье, что и нужно было сложившей крылья птице, чтобы достичь этого самого места. Они поменялись местами. Теперь дракон – вернее его голова, была добычей. Его добычей, добычей огромной хищной птицы по имени Бонифациус.

И теперь уворачиваться пришлось этой твари. И дракон увернулся, резко прервав свое движение туда, где неизбежно оказывался Халеб, бросившийся за упавшим самострелом. А промахнувшийся Бонифациус, чуть отлетев, словно для разгона, бросился на ускользнувшую добычу вновь. Теперь старый маг действовал уже вполне сознательно, он дарил своему молодому другу время – пусть и мгновенья, но ему должно было этого хватить.

И снова дракон мотнул головой, пропуская назойливую муху мимо себя. Она начинала надоедать, раздражать, и в раздражении дракон махнул лапой, отгоняя это создание.

И Халеб, успевший не только подтянуть за ремень самострел, но и, взяв его в руку, начать подниматься, увидел, как громадная лапа ударила по серому комку перьев, отправив его куда-то прочь. Так теннисист ударом ракетки отправляет мяч в аут. В мире Халеба не играли в теннис, как, впрочем, не играли и в бадминтон – а то, что случилось, напоминало его, пожалуй, больше. Летящее прочь тело птицы с распушенными перьями больше напоминало волан, чем теннисный мяч. Так или иначе, все было кончено, и птица исчезла, растаяла в воздухе. Ее не стало.

Халеб остался один на один со стремительно летящей на него пастью. Ну, еще оставалась надежда, что он машинально передернул-таки рычаг.

Он поднял самострел. Упирать его в плечо смысла не было, выстрел, если, конечно, таковой вообще состоится, будет один. Но промахнуться он не должен. Как тут промахнешься, когда ствол глядит прямо в летящую на тебя пасть, уже обдающую зловонным горячим дыханьем, от которого хочется зажмуриться.

Халеб сумел не зажмуриться, он нажал на курок когда ствол был уже там, внутри. Он зажмурился, когда в лицо полетели брызги и какие-то ошметки. Спутанные ноги подвели его, он упал. Но рядом упала и туша дракона. Булочка по имени Колобок не далась в зубы и на сей раз.

Халеб, задыхаясь, вскочил на ноги. Падая, он ухитрился не выронить самострел. Рука мертво держала его. Он мельком увидел лежащую тушу, но смотреть на нее не было времени, он знал, что дракон мертв, этого знания было достаточно. Он обернулся назад, туда, откуда на него смотрели расширенные от ужаса и непонимания глаза тех, кто привел его сюда и оставил тут на съедение. Он улыбался, и его оскал был страшен.

Вот он, тот, главный. Халеб помнил, что тот говорит, понимает по эрогенски. И он крикнул ему:

– Ты!.. Иди сюда, гад. Разрежь веревки.

Ствол самострела смотрел на приближающегося врага, смотрел ему в лицо. И наплевать, что в стволе не было патрона, тому-то откуда это знать?

***

Бонифациус исчез. На том месте, где он только что был, сидела, нахохлившись и распушив перья, большая птица с крупным, страшным на вид клювом. Это было, конечно, чудо, но к такого рода чудесам Майя привыкла. То ли еще проделывали ее более чем она одаренные однокашники. Хотя, по правде говоря, почему-то маги всегда старались проделать это без посторонних глаз. Было в этом что-то, что заставляет людей уединяться в момент отправления некоторых естественных надобностей. Почему? Этого никто толком объяснить не мог. Так уж повелось.

Но тут уединиться было некуда, и Майя наблюдала этот процесс, ну, и ничего такого. Может быть, если смотреть в этот момент магу в глаза…

Но Бонифациус отвернулся лицом в угол, а она послушно и старательно направляла поток энергии ему в спину. Куда-то в область лопаток, поближе к сердцу.

Птица подпрыгнула, махнула крыльями и взлетела на подоконник. Пару секунд спустя Майя осталась одна. Строго говоря, Бонифациус по-прежнему был тут. Хотя его тут и не было. Можно было зайти в тот же угол, откуда он исчез. Зайти и ничего не почувствовать. Но лучше было этого не делать. Страшно даже представить, что случится, если кто-то окажется в том месте, откуда маг отправил фантома, в тот момент, когда он вернется обратно. О таких случаях рассказывали жуткие истории, хотя Майя и не знала никого, кто лично наблюдал бы подобное. Может быть, поэтому еще маги и предпочитали проделывать это, находясь в строгом уединении?

Она осталась одна и присела в противоположный угол. Села ждать и волноваться. Собственно, ничего такого уж сложного Бонифациусу и не предстояло. Во всяком случае, когда говорили об этом, это все выглядело достаточно просто. Ну, полетит – не так уж далеко, всего-навсего туда, откуда они поднялись, бросив внизу вещи. Вот к этим-то вещам и надо было прилететь, забрать там лежащий сверху оставленный в последний момент самострел, и отнести его Халебу. Ну, конечно, тут надо было выбрать подходящий момент, в чем и была главная сложность. Самострел следовало передать не раньше, чем прилетит дракон, иначе его могут отобрать, но и не дожидаясь того момента, когда Халеба начнут есть.

Вот, собственно, и все. Выстрела в упор никакой дракон не переживет, тут можно было не опасаться.

Она сидела, глядя перед собой, и стараясь ни о чем не думать. Конечно, было бы куда легче, если бы она могла выйти и пойти туда, на площадь, но охранник торчал за дверью, дисциплинированно похрустывая крупным песком под подошвами – туда-сюда, туда-сюда…

Вряд ли, – думала она, – Боня вернется раньше, чем все закончится. Чем бы оно ни закончилось. Впрочем, после прилета дракона все должно закончиться очень быстро. Так что, уж скорее бы прилетал, тварь.

Она смотрела на дверь, сквозь щели в которой пробивались лучики яркого света, когда в том углу, откуда исчез и где должен был появиться Бонифациус, раздался глухой, болезненный стон. Она быстро оглянулась. В углу лежала скрюченная фигура. И это не мог быть никто другой, кроме…

Майя вскочила на ноги. Несколько быстрых шагов и она склонилась над мужем.

– Что? Что случилось?

– Больно… – шепотом простонал Бонифациус, – ох, как же больно.

***

Как и все, кто собрался посмотреть на ставшую уже привычной, но пока еще не надоевшую картину, Дауд сперва ничего не понял. Раздался громкий звук, заставивший вздрогнуть от неожиданности, и голова Крылатого Змея словно взорвалась. Лапы чудовища подогнулись, и оно рухнуло на бок.

В отличие от остальных, ровным счетом ничего не понявших, Дауд слышал о так называемом «огнестрельном оружии». Это было то, что в принципе могло бы быть, но чего, слава Единому, не было. Оно было не просто запрещено, хотя и формальный запрет существовал, конечно. Сама идея использования такого, с позволения сказать, «оружия», вызывало в душе любого солдата чувство сродни отвращению. Как, скажем, идея пожирать себе подобных. А это ведь тоже возможно. В принципе. Но кто же это будет делать? Так же как и людоедство требовало потери человеческого облика, так и применение такого вот оружия было возможно только теми, кто не имеет ни малейшего представления о том, что такое честь, храбрость, простое человеческое достоинство, наконец. Это было хуже, чем преступление. Взяв в руки такое, ты просто переставал быть человеком и подлежал уже не наказанию, а уничтожению, как любая опасная тварь.

И вот теперь перед Даудом стояло такое существо, пренебрегшее священным правом любого человека на честную борьбу, пусть даже и с сильнейшим противником, а использовавшее подлый и запрещенный прием. Мало того, еще и лишившее жителей его поселка, только-только поверивших в то, что жизнь продолжается, их крылатого защитника и опекуна, и, тем самым, лишившего их всех надежды на выживание.

Оно стояло, это существо, стояло, глядя и направляя свое позорное оружие на него, на Дауда. Оно считало себя победителем, и думало, что вправе распоряжаться и командовать. И оно скомандовало:

– Ты!.. Иди сюда, гад. Разрежь веревки.

И, презирая и ненавидя, Дауд вынужден был подчиниться. Взяв на себя ответственность за жизнь земляков, он был не в праве идти на поводу своих чувств и желаний. Эти уйдут, а они, они-то останутся. И надо будет снова искать способы выжить в этом, внезапно ставшем чужим и враждебным, мире.

И он пошел. Пошел гордо и спокойно, всем видом показывая, что не боится этого нелюдя и его позорного «оружия». А нож – ну, нож-то у него всегда был при себе. И посмотрим, а не получится ли?.. А вдруг он – этот, отвлечется?

Но он не отвлекался. Он стоял и смотрел как Дауд, присев на корточки, режет веревку, опутавшую его ноги. Стоял и смотрел, а конец его «оружия» тоже смотрел – смотрел прямо в висок Дауду.

Дауд закончил и встал. Спокойно встал, не торопясь, без суеты и боязливости, встал, глядя в глаза пришельца. Тот, конечно, получив, что хотел, мог прикончить сейчас и его, как прикончил Крылатого Змея. Вот только что ему это даст? Ну, кроме того, что он проявит себя еще более подлым и трусливым. Но тот не стал убивать его, и Дауд, распрямившись во весь свой рост, сказал:

– Что же ты наделал, сволочь?

Он не знал, как эта сволочь отреагирует на его слова, но был готов к любому. Однако тот не стал ничего говорить в ответ, не стал стрелять и даже не ударил Дауда. Он сделал шаг назад, не поворачиваясь к Дауду спиной – понимает, гад! – потом еще шаг, и еще. Остановился, наклонился и подобрал с земли какую-то черную коробку, разогнулся и, все так же глядя на Дауда, с тихим щелчком присоединил эту коробку к своему «оружию».

И улыбнулся, как будто в этот момент ему полегчало.

***

– Как же ты, учитель?.. – Халеб стоял в горестном недоумении над скорчившимся в углу Бонифациусом. – Как же ты так?

Бонифациус не отвечал. Он был без сознания, и в данный момент это было лучше всего. И для него, и для остальных.

Заплаканная Майя стояла в дверях, сжимая в руках самострел, являвшийся сейчас скорее психологическим оружием. Пользоваться этой штуковиной Майя так и не научилась.

Что случилось с Бонифациусом, Халеб догадывался. Он успел увидеть тот удар – чудовищный удар чудовищной лапы чудовища. Хорошо, если только удар, а если еще и когтями задел? Но крови не было. Может, еще ничего? Выкарабкается? Он же маг, в конце-то концов…

Только что у него состоялся разговор с этим парнем, с тем, что обрек их на съедение и который, похоже, был тут за главного, в этом несчастном поселке.

– И что же я такого наделал? – Спросил он после того, как патронная коробка, наконец, была присоединена и рычаг, подающий патрон, передернут. Самострел был вновь готов, и можно было расслабиться, и даже поговорить.

– Я не дал себя сожрать, только и всего.

– Ну, что ты тычешь в меня этим, своим… – голос парня был спокоен, глаза чуть прищурены. Всем своим видом он выказывал ненависть и презрение. – Что, убьешь сейчас? Да убивай! Ты уже и так всех нас убил. Всех, понимаешь?

– Нет, не понимаю. Я убил чудовище, дракона.

– Идиот. Это чудовище хранило нас от других. Если бы не он, нас бы сожрали уже другие, или мы загибались бы от голода. Он давал нам жить.

– Ага, а вы, значит, так с ним расплачивались.

– Да! Кормишь же ты своего пса.

– Человеческим мясом?

– А каким еще? Если бы мы не кормили его так, нам пришлось бы отдавать ему свой скот. А это значит, сами остались бы без еды. Тут уж выбирать не приходится. Тем более, если это чужаки, да еще такие.

Парень кивнул на самострел, по-прежнему смотревший ему в лицо.

– Вы же преступники. Ты хоть знаешь, что за это вот полагается?

– Хм… Ну, положим, догадываюсь.

– А я вот нет. Я не знаю, какой казнью полагается казнить тех, кто пользуется этим вот. Может, на кол сажать? А может, шкуру с живого снимать? Так что мы правильно с вами поступили. По закону.

Да, – понял Халеб, – с этим каши не сваришь. Он опасен. И он прав. И этим опасен тем более. Все население поселка думает сейчас так же, и что делать?

Ясно было, что отсюда надо убираться. Но не прямо же сию минуту? Надо же как-то подготовиться. Дорога предстоит дальняя. Дальняя и опасная. А с этим что делать? Науськает односельчан, так и самострел не поможет. Вон их сколько! С пиками… Запереть бы куда, да куда? Освободят же, не можем же мы одновременно и в дорогу собираться и его караулить.

Впрочем… – и Халеб улыбнулся, почему не можем? И сказал парню:

– Пошли.

Там, возле большого дома, выходящего своими дверями на эту площадь, продолжал стоять народ. Молча стояли, смотрели на то, что происходит. Стояли и думали, наверное, о том же, о чем этот сейчас толковал Халебу. О том, что пришла беда, и принесли ее вот эти.

– Стой, – велел Халеб.

Они остановились в нескольких шагах от входа.

– Вели кому-нибудь, чтобы принес веревку. Ту, которой я был связан.

– Зачем?

– Затем, что не хочу никого убивать. В том числе и тебя. Мы уйдем, но нам надо собраться. А чтобы ты не мешал, я сейчас свяжу тебе руки и подержу какое-то время взаперти. Так всем будет лучше. Или убить тебя? – На всякий случай поинтересовался Халеб.

– Ну, вяжи, – согласился парень.

Очевидно, умирать ему все-таки не хотелось. Хотелось еще немного помучиться. Ну, и пусть.

Вот Халеб и привел его туда, откуда этот совсем недавно его вывел. Там есть погреб. Без всякого, как выяснили, подземного хода оттуда. Вот в этом погребе он и посидит. Долго они собираться не будут, так что посидит, не подохнет. Их же держали? Кстати, без еды и воды. А и правда, зачем было на них ценное продовольствие тратить? Ну, вот, и на этого не будем.

Теперь он стоял в углу, слева от входа. Бежать не рисковал. Он же не знал, что Майя вряд ли смогла бы выстрелить в него. А Халеб, как увидел скорчившуюся в дальнем углу фигуру, так и, забыв про все, бросился туда.

То, что он увидел, спутало все планы.

***

Уже вечерело, а еду все не несли. И вообще, в соседнем помещении, куда выходила дверь ее каморки, и где жили хозяева хижины, было подозрительно тихо.

Агайе надоело смирно и терпеливо сидеть и ждать, и она стукнула в дверь. До сих пор она боялась так делать, предпочитая дожидаться, когда про нее вспомнят. Но обычно про нее так надолго не забывали. Особенно этот.

Агайя не знала, как его зовут. Не знала, и не хотела знать. Он для нее человеком не был. Он был сродни стихийному бедствию, чему-то крайне неприятному, опасному, но бороться с чем бесполезно. Как ты будешь бороться с наводнением или оползнем? Никак. Это можно только пережить, стиснув зубы. Ну, или – не пережить. Она, скорее всего, не переживет.

Что же там? Она постояла возле двери, прислушиваясь, ничего не услышала и тихонько толкнула ее. Дверь со скрипом, испугавшим Агайю, поехала, отворяясь. На скрип, однако, никто не отреагировал. Странно. Агайя просунула голову, озираясь. Как она помнила с тех пор, как ее провели через эту комнату, чтобы запереть в смежной, тут была куча народу. Наверное, прежде кто-то обитал и там, где держат ее сейчас. Пришлось, видимо, потесниться. Потому и не любили ее, что она заняла их место, да еще приходится за ней ухаживать – кормить, выносить за ней. На двор-то ее не пускают.

Пусто. Что-то случилось? До сих пор новостями ее снабжала хозяйка, принося еду. Правда, новости заключались в том, кого из жителей поселка Элим, отвели сегодня на обед этому их Крылатому Змею. И вот – ни еды, ни новостей.

***

– Ничего, – сказал ей отец при расставании, – не плачь. Ты еще вернешься сюда.