Текст книги "Эрато и Эрот. Поэты о любви: опыты ментального анализа. Часть II"

Элиза де Диа (конец XII века) Поэзия трубадуров

(пер. В.А.Дынник)

 
Полна я любви молодой,
Радостна и молода я,
И счастлив мой друг дорогой,
Сердцу его дорога я —
Я, никакая другая!
Мне тоже не нужен другой,
И мне этой страсти живой
Хватит, покуда жива я.
 

Шандор Петефи 1847 (1823–1849) Венгрия (пер. Б.Л.Пастернака)

 
Что верен я тебе навеки,
В том нет заслуги никакой,
Ведь тот, кого ты полюбила,
Не может думать о другой.
 

М.И.Цветаева (1892–1941)

 
Ждут нас пыльные дороги,
Шалаши на час
И звериные берлоги
И старинные чертоги…
Милый, милый, мы как боги:
Целый мир для нас! /…/
 
 
Солнце жжет, – на север с юга,
Или на луну!
Им очаг и бремя плуга,
Нам простор и зелень луга…
Милый, милый, друг у друга
Мы навек в плену!
 

О.Ф.Берггольц (1910–1975)

 
Ты у жизни мною добыт,
словно искра из кремня,
Чтобы не расстаться, чтобы
ты всегда любил меня.
 

Интересно, что есть точка зрения, согласно которой мысли и, тем более, разговоры о вечности любви являются скорее признаком ее слабости и недостаточности. Пожалуй, это верно в том плане, что истинная, всепоглощающая и испепеляющая, страсть вряд ли совместима с каким-то «планированием»:

В.С.Высоцкий 1973 (1938–1980)

 
Приду и вброд и вплавь
                                         к тебе – хоть обезглавь! —
С цепями на ногах и с гирями по пуду, —
Ты только по ошибке не заставь,
Чтоб после «я люблю» добавил я «и буду».
 
 
Есть горечь в этом «буду», как ни странно,
Подделанная подпись, червоточина
И лаз для отступленья про запас,
Бесцветный яд на самом дне стакана
И словно, настоящему пощечина, —
Сомненье в том, что «я люблю» сейчас.
 

Это, конечно, не означает, что все, кто говорит о вечности чувства, обманывают или обманываются. Нет. Они просто бредят и вряд ли сами придают значение смыслу издаваемых ими звуков. У них вообще нет желания разговаривать, а есть желание безмолвно обладать:

Адам Мицкевич (1798–1855) Польша (пер. Л.А.Мея)

 
Красавица моя! На что нам разговоры!
Зачем, когда хотим мы чувством поделиться,
Зачем не можем мы душою прямо слиться
И не дробить ее на этот звук, который
До слуха и сердец достигнуть не успеет —
Уж гаснет на устах и в воздухе хладеет? /…/
 
 
Сызмлада утрудил я праздными речами
Свои уста: теперь хочу их слить с твоими
И говорить хочу с тобою не словами,
А сердцем, вздохами, лобзаньями живыми,
И так проговорить часы, и дни, и лета,
И до скончания, и по скончаньи света.
 

Реализация этого желания, а также последствия его реализации, будут предметом нашего следующего разговора.

4.8. Движение навстречу друг другу. Рождение «андрогина»

Итак, все выяснено, все «за», препятствия и сомнения позади. А впереди – только любовь: радостная, яркая, счастливая и бесконечная. Пора переходить от слов к делу. Тут, несмотря на принципиальное «непротивление» сторон обычно все-таки возникает дискуссия относительно темпов сближения:

Н.И.Глазков (1919–1979)

 
У меня с тобою предисловие,
Увертюра, старт, дебют, начало,
Неблагоприятные условия
Нам мешают видеться ночами. /…/
 
 
В дни, когда победу можно праздновать,
Очень глупо временить года;
Ты сказала мне: нельзя же сразу,
Я сказал: нельзя же никогда.
 

Активной стороной обычно выступает мужчина как представитель сильного пола. Необходимость ускорения он выводит из скоротечности жизни и необходимости прожить ее так, «чтобы не было мучительно больно» … за излишне длительную «увертюру»:

Мартин Опиц (1597–1639) Германия (пер. Л.В.Гинзбурга)

 
Любовь моя, не медли —
Пей жизни сок!
Повременишь – немедля
Упустишь срок.
 
 
Все то, чем мы богаты
С тобой сейчас,
В небытие когда-то
Уйдет от нас.
 
 
Поблекнет эта алость
Твоих ланит,
Глаза сомкнет усталость,
Страсть отзвенит.
 
 
И нас к земле придавит
Движенье лет,
Что возле губ оставит
Свой горький след.
 
 
Так пей, вкушай веселье!
Тревоги прочь,
Покуда нас отселе
Не вырвет ночь.
 
 
Не внемли укоризне —
И ты поймешь,
Что, отдаваясь жизни,
Ее берешь!
 

Эндрю Марвелл (1621–1678) Англия (пер. Г.М.Кружкова)

 
Сударыня, будь вечны наши жизни,
Кто бы подверг стыдливость укоризне?
Не торопясь, вперед на много лет
Продумали бы мы любви сюжет. /…/
Любовь свою, как дерево, посеяв,
Я терпеливо ждать бы был готов
Ростка, ствола, цветенья и плодов.
Столетие ушло б на воспеванье
Очей; еще одно – на созерцанье
Чела; сто лет – на общий силуэт;
На груди – каждую! – по двести лет. /…/
Но за моей спиной, я слышу, мчится
Крылатая мгновений колесница;
А впереди нас – мрак небытия,
Пустынные, печальные края. /…/
В могиле не опасен суд молвы,
Но там не обнимаются, увы!
Поэтому, пока на коже нежной
Горит румянец юности мятежной
И жажда счастья, тлея, как пожар,
Из пор сочится, как горячий пар,
Да насладимся радостями всеми,
Как хищники, проглотим наше время
Одним глотком! Уж лучше так, чем ждать,
Как будет гнить оно и протухать.
Всю силу, юность, пыл неудержимый
Скатаем в прочный шар нерасторжимый
И продеремся, в ярости борьбы
Через железные врата судьбы.
 

Л.Н. Мартынов 1977 (1905–1980)

 
Допустимо ли
Средь бела дня
Звезд пыланье?
 
 
Не за помыслы кори меня
И не за желанья… /…/
Потому что если б стал смотреть,
Стал бы ждать я,
Только думая тебя согреть,
А в объятья
Не схватил тебя бы, грубоват,
С кровью в теле, —
 
 
Вот тогда бы был я виноват
В самом деле!
 

Обосновав таким образом свою активность, мужчина в более или менее изысканных выражениях (кто во что горазд) призывает возлюбленную в «страну любви», обещая ей рай на земле:

Ян Лейкен (1649–1712) Нидерланды (пер. Е.В.Витковского)

 
В сад любви со мною ты
Хоть разок вступить попробуй;
Запах там струят особый
Благородные цветы,
 
 
Благовонием прекрасным
Там точится каждый плод
И утехам сладострастным
Вкус нежнейший придает.
 

В.И.Туманский (1800–1860)

 
О, верь мне, верь! В восторгах сладострастных
Не испытала таких ночей прекрасных,
Как будет эта ночь! Мой дух тобой объят.
Лобзаний полные уста мои дрожат,
 
 
Грудь ноет и горит, и брачные виденья
Рисуют предо мной все виды наслажденья.
Я увлеку тебя в небесную страну,
Я в море огненном с тобою потону,
 
 
И завтра скажешь ты, меня целуя в очи:
«О, нет! Не пережить другой подобной ночи!»
 

К.Д.Бальмонт 1902 (1867–1942)

 
Мы с тобой сплетемся в забытьи:
Ты – среди подушек, на диване,
Я – прижав к тебе уста мои,
На коленях, в чувственном тумане./…/
 
 
Белых ног, предавшимся мечтам,
Красоту и негу без предела,
Отданное стиснутым рукам,
Судорожно бьющееся тело.
 
 
Раковины мягкий мрак любя,
Дальних глаз твоих ища глазами,
Буду жечь, впивать, вбирать тебя
Жадными несытыми губами.
 

В.Я.Брюсов (1873–1924)

 
Страстной ласке мы сначала
Отдадимся горячо,
А потом ко мне устало
Ты поникнешь на плечо.
 

В.В.Набоков 1923 (1899–1977)

 
Я Индией невидимой владею:
          приди под синеву мою.
Я прикажу нагому чародею
          в запястье обратить змею.
 
 
Тебе, неописуемой царевне,
          отдам за поцелуй Цейлон,
А за любовь – весь мой роскошный, древний,
          тяжелозвездный небосклон.
 
 
Павлин и барс мой, бархатно-горящий,
          тоскуют; и кругом дворца
шумят как ливни, пальмовые чащи,
          все ждем мы твоего лица.
 
 
Дам серьги – два стекающих рассвета,
          дам сердце – из моей груди.
Я царь, и если ты не веришь в это,
          не верь, но все равно, приди.
 

А.В.Добрынин (р. 1957)

 
Я призываю, и зов умилен,
Он неотступен – в бреду, во сне:
Я беспредельно любвеобилен,
Я жду в роскошной моей стране.
 
 
В мой край войдите, с мечтою схожий,
Внемлите зову, забудьте страх.
Я к вам, блистая узорной кожей,
Потоком плоти теку в цветах.
 
 
Вы не видали красот пышнее,
Так созерцайте, оцепенев:
Безмерно томные, орхидеи
Порочно – алый раскрыли зев./…/
 
 
Пусть махаоны крыла касаньем
Дадут вам нежность понять мою,
И, опьяненную благоуханьем,
Я незаметно вас обовью.
 

Женщина, исходя из действующих правил игры, обозначает некоторое сопротивление: «Дескать, знаем мы вас, кобелей». Мужчина, естественно, изображает оскорбленное чувство и рвет на груди рубаху в знак чистоты помыслов:

Н.П.Огарев начало1840-х (1813–1877)

 
– Ты сладко говоришь. Но вы, друг мой,
Мужчины – вы всегда так говорите, —
Соскучились – и ищете другой
Любви, а ту и знать уж не хотите.
 
 
– Тебя ль любить мне перестать!
Да я дышу тобой,
И целый мир готов отдать
За поцелуй я твой!
 

Слова – словами. Однако пора действовать. Мужчина начинает издалека и постепенно, медленно, но верно, продвигаться к намеченной цели:

Роберт Бернс (1759–1896) Шотландия (пер. С.Я.Маршака)

 
Глядишь, рука его легла
За ней – на спинку стула,
Потом ей шею обняла,
Потом на грудь скользнула.
 

Женщина знает, что надо бы как-то продемонстрировать свою робость и застенчивость. Но сделать это не просто, т. к. и ее переполняет желание:

Джордж Гордон Байрон (1788–1824) Англия (пер. Т.Г.Гнедич)

 
Он, пылкого восторга не тая,
Коснулся дерзновенными устами
Ее щеки. Красавица моя
В крови своей почувствовала пламя,
Хотела убежать… хотела встать…
Но не могла ни слова прошептать.
 

Вот еще один характерный диалог, который отлично демонстрирует содержание игры на этом этапе развития событий:

Антал Гидаш (1899–1980) Венгрия (пер. Л.Н.Мартынова)

 
– Буду нежным.
                       – Без насилья?
Слабый нежным быть не в силе!
        – Поцелую!
                  – Но легонько:
не хочу я плакать горько.
       – Обниму!
                  – Повремени!
       – Погодить?
                 – Но не тяни!
 

Компромиссом обычно становится более или менее продолжительный этап так называемого петтинга, если воспользоваться современной сексологической терминологией:

Константэн Григорьев (1968–2008)

 
О, как ты в поцелуе трепетала!
Как нравилось тебе изнемогать!
Ты к тайне тайн меня не подпускала,
Но позволяла грудь поцеловать…
 

Впрочем, осада «крепости» длится, как правило, недолго, и сопротивление оказывается благополучно сломленным после приличествующей случаю «взаимно-нежной» борьбы:

К.Д.Бальмонт (1867–1942)

 
«Красота моя, ты любишь?
Если любишь, будь моей».
«Милый, ты меня погубишь,
Милый, милый, пожалей».
 
 
Миг борьбы взаимно-нежной,
Спешный, слышный стук сердец,
Свет незримый, свет безбрежный, —
О, блаженство! Наконец!
 
 
Мглой ночною, черноокой,
Много скрыто жгучих снов.
«Милый, милый, ты – жестокий!»
В оправданье ль нужно слов?
 

Первый опыт сексуального общения – это кульминация любого романа. Естественно, что он описан поэтами во всех подробностях. Влюбленные, наконец-то, вместе и, наконец-то, они одни:

К.Д.Бальмонт 1902 (1867–1942)

 
Ты здесь, со мною, так близко-близко.
Я полон счастья. В душе гроза.
Ты цепенеешь – как одалиска,
Полузакрывши свои глаза.
 
 
Кого ты любишь? Чего ты хочешь?
Теперь томишься? Иль с давних пор?
О чем поешь ты, о чем пророчишь,
О, затененный, но яркий взор?
 
 
Мое блаженство, побудь со мною,
Я весь желанье, я весь гроза.
Я весь исполнен тобой одною
Открой мне счастье! Закрой глаза!
 

Неонилла Самухина (р. 1962)

 
Я груди твоей нежно
коснусь и рукой и губами,
И в ресницах твоих
заплутает наш общий рассвет,
Ведь летает над нами
наш ангел-хранитель, летает,
Отгоняя крылами от нас
черных ангелов бед.
 
 
Этой ночью мерцающей
я подарю тебе негу,
В истомившемся сердце
полыхнет, все сметая, огонь.
Ничего не боюсь
и не верю ни в быль и ни в небыль,
Только губы мои
ты губами тихонечко тронь.
 

Нетерпение и решимость овладевают теперь уже в равной мере обоими участниками событий. Взаимная тяга становится непреодолимой, а сближение – неотвратимым:

Фридрих Шиллер (1759–1805) Германия

 
Преступают чувства за пределы,
Крови берега ее тесны,
Тело в тело ринуться стремится,
Общим жаром души зажжены.
 

А.С.Пушкин (1799–1837)

 
В крови горит огонь желанья,
Душа тобой уязвлена,
Лобзай меня: твои лобзанья
Мне слаще мирра и вина.
 

Георг Гейм 1910 (1887–1912) Германия (пер. А.П.Прокопьева)

 
Кромешный мрак. Горячею росою
Мгновенный поцелуй на губы лег.
И страсть, как факел, вспыхнув полосою,
Закат облизывает. Красный клок./…/
 
 
Что дальше? Всю ее озноб трясет.
Она не замечает, как сковал
Ее мороз и, голую, несет,
И молча лезет в гибельный провал.
 

Поль Валери (1871–1945) Франция (пер. М.Д.Яснова)

 
Какая смертная не канет в тех волнах?
Какая смертная?
                          Я чувствую, как страх
Уже касается опасливых коленей…
Меня опять знобит. И птица все смятенней
 
 
Мне криками сверлит встревоженную грудь…
О розы робкие, на вас дохнешь чуть-чуть —
И в кротких пальцах вы уже дрожите сами!..
Сплетенный легкостью пчелиной с волосами —
 
 
Мгновенный поцелуй, что манит и пьянит, —
Мой день двусмысленный, высок его зенит!
Так что же – свет?.. Иль смерть? Мне все одно… Скорее!
Как сердце бьется! Как все тверже, все острее,
 
 
Все напряженнее соски моих грудей,
Свидетели в плену невидимых сетей.
 

К.Д.Бальмонт 1903 (1867–1942)

 
Сверкая, ширятся зрачки,
И льнут уста к устам.
За радость сладостной тоски
Я все, о, все предам.
 

Д.И.Хармс 1933 (1905–1942)

В твоих глазах летают мухи, в ушах звенит орган любви, и нежных ласк младые духи играют в мяч в твоей крови.

М.И.Армалинский 1968 (р. 1947)

 
Руки сорвали тряпья кожуру,
Тело взошло над мраком ночи,
Глазами за обе щеки жру
Деликатесы сочные.
 

В.А.Павлова (р. 1963)

 
Из кожи лезу, чтоб твоей коснуться кожи.
Не схожи рожами, мы кожами похожи —
мы кожей чуем приближенье невозможного:
мороз по коже и жара, жара подкожная…
 

Самая первая ночь любви двух любящих друг друга людей, конечно, представляет собой сплошной восторг и с трудом поддается описанию. Тем не менее, некоторым авторам это все-таки удалось:

Людвиг Уланд 1807 (1787–1862) Германия

(пер. А.М.Казарновского)

 
У шумных толп тебя отнять я
Сумел, надежду затая.
И ты лежишь в моих объятьях.
И ты – моя, совсем моя.
 
 
И мир – пустыннее пустыни,
И нас лишь двое в тишине.
Так бог морской к своей богине
Спешит припасть на темном дне.
 

Шандор Петефи 1847 (1823–1849) Венгрия (пер. Л.Н.Мартынова)

 
Пью я сладость, пью я сладость
Поцелуя твоего —
Для меня вся сладость жизни
Превращается в него. /…/
 
 
Пьян я. Мягкими руками
Ты держать меня должна.
Я уже не отличаю
Поцелуев от вина. /…/
 
 
Что за необыкновенный,
К небесам несущий хмель!
Исчезают где-то в бездне
Очертанья всех земель.
 
 
Позади – бродячья стая
Пестрокрылых облаков.
Я лечу меж звезд, похожих
На поющих соловьев.
 
 
Как поют они! Как сладко!
Сладко! Я среди огня,
Будто сотни тысяч молний
Пляшут около меня.
 

А.А.Фет (1820–1892)

 
Свет ночной, ночные тени,
Тени без конца,
Ряд волшебных изменений
Милого лица.
 

Н.М.Минский (1855–1937)

 
Нас мягко в даль несло невидимым путем,
И поцелуй наш рос в движеньи неустанном.
Закрыв глаза, сплетясь в блаженстве несказанном,
Мы льнули, таяли, жгли жалом, как огнем.
 

К.Д.Бальмонт (1867–1942)

 
Уста к устам, безгласное лобзанье,
Закрытье глаз, мгновенье без конца,
С немой смертельной бледностью лица.
Безвестно – счастье или истязанье.
 

М.И.Цветаева 1918 (1892–1941)

 
Ваш нежный рот – сплошное целованье…
– И это все, и я совсем как нищий.
 
 
Кто я теперь? – Единая? – Нет, тыща!
Завоеватель? – Нет, завоеванье!
 
 
Любовь ли это – или любованье,
Пера причуда – иль первопричина,
Томленье ли по ангельскому чину —
Иль чуточку притворства – по призванью…
 
 
– Души печаль, очей очарованье,
Пера ли росчерк – ах! – не все равно ли,
Как назовут сие уста – доколе
Ваш нежный рот – сплошное целованье!
 

В.Д.Федоров (1918–1984)

 
Как второе пришествие,
Как сто крыльев на взлете,
О веселое сумасшествие
Торжествующей плоти!..
 
 
Нежность до первозданного
Побледнения лика,
До глухого, гортанного
Лебединого крика.
 
 
И восторг
До отчаянья,
До высокого очень,
До немого молчания.
До безмолвия ночи.
 

В.Н.Скобелкин (1924–2003)

 
Ты что-то нежное шептала,
Но не слова в ночи важны,
А то, как сердце замирало,
Как наяву я видел сны.
 

Очень характерным ощущением этого аномально продолжительного пароксизма страсти, о котором говорят многие авторы, является как бы полное исчезновение всего остального мира:

Ибн-аль-Фарид (1181–1234) Арабская классическая поэзия

(пер. З.А.Миркиной)

 
Отняв весь мир, себя мне даришь ты,
И я не знаю большей доброты.
 

Джордж Гордон Байрон 1815 (1788–1824) Англия

(пер. В.В.Левика)

 
И что им люди, что времени бег!
Им ночь – как час, а час – как век.
Ни тварей живых, ни земли, ни небес.
Они вдвоем, и мир исчез.
 
 
Весь мир – и глубь, и вышина, —
Все, кроме них, для них мертво.
Он ею дышит, им – она.
Одни – и больше никого!
 

А.М.Эфрос 1920–1922 (1888–1954)

 
Мир предстаёт бескрасочен и пуст.
Кровь катится в бессмысленной дремоте,
И видит взор, как бы сквозь пелену,
 
 
Одну тебя – в ночи – тебя одну,
Припавшую кораллом жадных уст
К моей тугой и соком бьющей плоти.
 

Б.Л.Пастернак 1957 (1890–1960)

 
Море им по колено,
И в безумье своем
Им дороже вселенной
Миг короткий вдвоем.
 

С.В.Петров (1911–1988)

 
Она круговоротом чрева,
а он напыщенным шишом
бытийствуют – и нет ни лева,
ни права в их саду глухом.
 

Половой акт – это единственная физиологическая функция взрослого организма, которая не может выполняться без непосредственного участия другого организма. Поэтому вполне естественно, что любящие друг друга люди при этом ощущают себя частями чего-то единого и неделимого. Очевидно, именно это ощущение вдохновило древних греков на создание мифа об андрогинах, который пересказал Платон в диалоге «Пир». Андрогины были существами, гармонически соединявшими в себе мужское и женское начало. Страшные своей силой и мощью, они питали великие замыслы и посягали даже на власть богов. Зевсу ничего не оставалось, кроме как разрезать каждого из них пополам. Так появились раздельнополые люди. С тех пор каждый из них обречен на вечный поиск своей второй половинки для соединения с ней. Отсюда любовь есть жажда целостности и стремление к ней. Именно это и предполагается, когда идет речь об утолении взаимной страсти на ложе любви:

Н.С.Гумилев 1908 (1886–1921)

 
Я вижу, ты медлишь, смущаешься… Что же?!
Пусть двое погибнут, чтоб ожил один,
Чтоб странный и светлый, с безумного ложа,
Как феникс из пламени, встал Андрогин.
 

И действительно, пара любящих друг друга людей ощущает себя как раз таким наконец-то душой и телом воссоединившимся андрогином:

Пауль Флеминг (1609–1640) Германия (пер. Л.В.Гинзбурга)

 
Я потерял себя. Меня объял испуг.
Но вот себя в тебе я обнаружил вдруг…
 

Григол Орбелиани 1832 (1804–1883) Грузия (пер. Н.А.Заболоцкого)

 
И две души в тот миг чудесный
Единой сделались душой
И охватил восторг небесный
Меня незримою волной.
 
 
Слились сердца, закрылись очи,
Замолкли разум и язык,
И под покровом темной ночи
Мы обо всем забыли вмиг.
 

В.И.Иванов 1901 (1866–1949)

 
Мы – два грозой зажженные ствола,
Два пламени полуночного бора;
Мы – два в ночи летящих метеора,
Одной судьбы двужалая стрела.
 
 
Мы – два коня, чьи держит удила
Одна рука, – одна язвит их шпора;
Два ока мы единственного взора,
Мечты одной два трепетных крыла.
 
 
Мы – двух теней скорбящая чета
Над мрамором божественного гроба,
Где древняя почиет Красота.
 
 
Единых тайн двугласные уста,
Самим себе мы Сфинкс единый оба.
Мы – две руки единого креста.
 

М.И.Цветаева 1924 (1892–1841)

 
Гнезжусь: тепло,
Ребро – потому и льну так.
Ни до, ни по:
Прозренья промежуток!
 
 
Ни рук, ни ног.
Всей костью и всем упором:
Жив только бок,
О смежный теснюсь которым.
 
 
Вся жизнь – в боку!
Он – ухо и он же – эхо.
Желтком к белку
Леплюсь, самоедом к меху
 
 
Теснюсь, леплюсь,
Мощусь. Близнецы Сиама,
Что – ваш союз?
Та женщина – помнишь: мамой
 
 
Звал? – все и вся
Забыв, в торжестве недвижном
Те-бя нося,
Тебя не держала ближе.
 

А.А.Вознесенский 1965 (1933–2010)

 
Наши спины – как лунные раковины,
что замкнулись за нами сейчас.
Мы заслушаемся, прислонясь.
Мы – как формула жизни двоякая.
 
 
На ветру мировых клоунад
заслоняем своими плечами
возникающее меж нами —
как ладонями пламя хранят.
 

П.Ю.Барскова (р. 1976)

 
Я вижу того, кто рядом. Только того, кто рядом.
Все остальные знаки призрачно ни при чем.
В тень головокруженья я погружаюсь взглядом,
Я вижу его ногами, я вижу его плечом.
 

Интересно, что две составные части нашего андрогина не всегда представляются участникам равновеликими, причем, возможны противоположные варианты их кажущегося соотношения. Вот тот случай, когда у Человека любящего возникает ощущение, что он не полноценная и равноценная половинка единого организма, а скорее его второстепенный компонент. Изначально «чужие» составные части кажутся ему более родными, чем свои собственные:

Ибн-аль-Фарид (1181–1234) Арабская классическая поэзия

(пер. З.А.Миркиной)

 
Мне это тело сделалось чужим,
Я сам желаю разлучиться с ним.
 
 
Ты ближе мне, чем плоть моя и кровь, —
Текущий огнь, горящая любовь!
 
 
О, как сказать мне, что такое ты,
Когда сравненья грубы и пусты!
 
 
Любовь моя, я лишь тобою пьян,
Весь мир расплылся, спрятался в туман,
 
 
Я сам исчез, и только ты одна
Моим глазам, глядящим внутрь, видна.
 

А вот альтернативный вариант, когда самая нежная нежность и глубина взаимопроникновения достигают такой немыслимой степени, что Человек любимый как бы теряется в «недрах» Человека любящего и находится потом с трудом:

В.А.Павлова (р. 1963)

 
Фокус – в уменьшительно-ласкательных
суффиксах: уменьшить – и ласкать,
ласками уменьшив окончательно,
до нуля, и в панике искать,
где же ты, не уронила ль я тебя
в щелку между телом и душой?
Между тем лежишь в моих объятиях.
И такой тяжелый и большой!
 

В эйфории райского наслаждения земные законы как бы временно прекращают свое действие. Реальность если не исчезает, то деформируется. Пространство из обычного становится неоднородным и многомерным, а время вообще исчезает:

В.А.Павлова (р. 1963)

 
Так полно
чувствую твою плоть
во мне,
что вовсе не
чувствую твою плоть
на мне.
Или ты
весь во мне, вещь-во-мне?
Или ты
весь вовне
и кажешься мне?
 

Комплекс этих и других необычных, запредельных впечатлений и переживаний создают у Человека любящего ощущение «прорыва в новое качество», приобщения к какой-то тайне бытия, к неким космическим силам. Парадоксально, но удовлетворение элементарного плотского желания вызывает неожиданный, но несомненный взлет души:

К.Д.Бальмонт 1894 (1867–1942)

 
Дышали твои ароматные плечи,
Упругие груди неровно вздымались,
Твои сладострастные тихие речи
Мне чем-то далеким и смутным казались. /…/
 
 
И грезилось мне, что, прильнув к изголовью,
Как в сказке лежу я под райскою сенью,
И призрачной был я исполнен любовью,
И ты мне казалась воздушною тенью
 
 
Забыв о борьбе, о тоске, о проклятьях,
Как нектар, тревогу я пил неземную, —
Как будто лежал я не в грешных объятьях,
Как будто лелеял я душу родную.
 

А.М.Эфрос 1920–1922 (1888–1954)

 
Не вол, влекущий плуг по целине,
Но лань, летящая нагорным склоном,
Но ты, скользящая легчайшим лоном
По тёмному и огненному мне…
 
 
Скользи, скользи! В летейской стороне,
Под вечным миртом, нежным и зелёным,
Не так ли духи телом воскрылённым
В прозрачном сопрягаются огне?
 

В.А.Павлова (р. 1963)

 
Одной рукой подать от крайней плоти
до плотной, до звенящей, до бескрайней
бесплотности. Заложена в природе
касания деепричастность тайне
развоплощений. Я лишилась тела,
а дрожь осталась, боль осталась, радость – тоже,
и дрожи, боли, радости нет дела,
что, может быть, уже не будет кожи.
 

Еще один парадокс. Влюбленным, с одной стороны, кажется, что их только двое во всей вселенной, с другой, – что весь остальной мир является как бы их продолжением, а они – его органичной частью:

Джон Донн (1572–1631) Англия (пер. А.Я.Сергеева)

 
Мы были с ней едины рук
Взаимосоприкосновеньем;
И все, что виделось вокруг,
Казалось нашим продолженьем.
 

Н.Н.Оболенский (1905–1993)

 
Нас в мире двое: ты да я…
Туманной мглой все затянуло,
В ней все исчезло, потонуло,
Исчезли небо и земля…
 
 
И даль иная нам видна,
Иные звезды здесь сияют,
И тайны очи открывают,
И жизнь прозрачна вся до дна…
 

В.А.Павлова (р. 1963)

 
Твое присутствие во мне меня —
ет все вовне и все во мне меняет,
и мнится: манит соловей меня,
и тополя меня осеменяют.
 

Увы, все на свете рано или поздно кончается. Кончилась и ночь любви, обозначив начало нового этапа в развитии нашего романа:

Н.М.Минский (1855–1937)

 
И время замерло, и не было сознанья…
Когда ж вернулась мысль и ожил взор очей,
Дневной струился свет на улицы и зданья.
 
 
И верил я, дивясь внезапности лучей,
Что этот свет возник от нашего лобзанья,
Что этот день зажжен улыбкою твоей.
 

К.Д.Бальмонт 1902 (1867–1942)

 
Я ласкал ее долго, ласкал до утра,
Целовал ее губы и плечи.
И она наконец прошептала: «Пора!
Мой желанный, прощай же – до встречи.»
 

Преобладающие ощущения здесь – удовлетворение, умиротворение и опустошенность в переносном, а для мужчин – и в прямом смысле:

В.Ю.Степанцов (р. 1960)

 
Приятно ощущать опустошенность чресел,
любимую к такси с поклоном проводив,
и после вспоминать, сжимая ручки кресел,
весь перечень ее лишь мне доступных див.
 

В прежние времена писатель обычно полагал свою миссию законченной, доведя сюжет своего повествования до счастливого соединения влюбленных. Однако в наше время, наоборот, считается, что тут как раз и начинается самое интересное. Я могу только присоединиться к этой точке зрения и продолжить.