Текст книги "Эрато и Эрот. Поэты о любви: опыты ментального анализа. Часть III"

6.2. Объект позволяет себя любить

Как вы уже догадались, этот вариант отличается от предыдущего вот чем: когда один человек сказал другому «я тебя люблю», этот другой к словам «а я тебя нет» добавил еще одну фразу: «но ты можешь любить меня, если хочешь». Вернувшись к аллегории, с которой начинается глава 6, мы увидим, что это как раз та ситуация, когда стрела Амура пролетела мимо цели, но привлекла ее внимание. Человек любимый оглянулся, внимательно осмотрел со всех сторон Человека любящего, оценил его по комплексу признаков, сравнил с другими претендентами или констатировал их отсутствие, принял во внимание свои собственные душевное состояние и жизненную ситуацию и, наконец, положил на это дело резолюцию: «Дозволяю». Как сравнительно благополучный в нравственном отношении человек, он не стал обманывать влюбленного относительно своих чувств и тем самым водить его за нос. Поставим себя на место Человека любящего и попробуем представить его реакцию. Если бы каждый в этой ситуации обиделся, развернулся на 180 градусов и пошел по свету искать обоюдную и безоговорочно счастливую любовь, то нам не о чем было бы писать в этом разделе. Действительно, так поступают многие сильные, гордые и уважающие себя люди, которые, вдобавок ко всем этим свойствам, считают счастливую обоюдную любовь реально существующей ценностью:

Юлиуш Словацкий (1809–1849) Польша

(пер. А.А.Ахматовой)

 
Нет, лучше ад, чем в трепетных порывах
Прильнуть к груди, где вместо сердца камень!
За поцелуи уст умноречивых
Я не отдам мой вдохновенный пламень,
Чтоб статуя его оледенила.
Нет, лучше смерть, отраднее могила.
 

Однако не меньше оказывается и таких, которые согласны на все, в том числе и на это. Рассматривая возможные варианты развития событий, мы будем исходить из того, что оба их участника имеют примерно одинаковый (средний) нравственный уровень и не питают никаких злодейских замыслов в отношении партнера. Если кто-то из них объективно становится хищником, а кто-то – жертвой, то это происходит исключительно по вине самой природы человека, которая столь специфически проявляется в данной ситуации (безответной любви).

Итак, начинаются тесные взаимоотношения людей, принципиально различающихся тем, что один из них хочет любить, другой – быть любимым. Казалось бы, налицо полное совпадение желаний: живите да радуйтесь. Возможна ли здесь гармония? Возможна, однако, увы, лишь чисто теоретически: в том совершенно невероятном случае, когда оба (!) участника окажутся абсолютными (!) альтруистами, озабоченными исключительно интересами друг друга. В реальной жизни чудес, к сожалению, не бывает. Поэтому нас ждет борьба, борьба и еще раз борьба: борьба двух людей за свои интересы. Восточная мудрость гласит: сколько ни говори «халва», от этого слаще во рту не станет. Так и тут: сколько ни говори «любовь», от этого не появится единство взглядов на то, какой она должна быть. Альтернатива, по сути, очень проста и сводится в конечном итоге к решению элементарного вопроса: кто в доме хозяин – Человек любящий или Человек любимый? Дамы и господа, делайте ваши ставки! Сделали? Ну вот: так я и знал! 10: 1 в пользу Человека любимого! Так я не играю: вы разбираетесь во всем не хуже меня! Впрочем, это вполне естественно. Ведь вы не зрители, а живые участники событий. Поэтому знаете, что исход борьбы обычно предрешен по самой простейшей причине. Вот два примерно равных по силе борца выходят на ковер. Только один из них абсолютно здоров, а другой – тяжело болен, болен любовью:

Увайси (80-е годы 18-го века – около 1850) Узбекистан

(пер. С.Н.Иванова)

 
Всем, кто любовью одержим, – гореть в огне горючем,
И каждый теми, кто любим, стократ гоним и мучим.
 

А.Н.Вертинский (1889–1957)

 
Вы не знали любви? Но любовь это просто бессилье.
Вы сдаетесь на милость того, кто заведомый враг.
И, конечно, любовь опалила у ангелов крылья,
И, конечно, любовь их низвергла из Света во Мрак.
 

Как говорится, комментарии излишни-с! В подавляющем большинстве случаев Человека любимого ждет легкая победа. Впрочем, обо всем по порядку.

Что такое любовь и с чем ее едят, мы с вами уже хорошо знаем. «Правильный» влюбленный в начале любовного цикла боготворит объект своего чувства. Быть рядом с ним в любом качестве – вот предел его желаний на этом этапе. Поэтому вердикт «дозволяю», о котором мы говорили выше, делает несказанно счастливым Человека любящего. В этом блаженном состоянии он добровольно отказывается от своей свободы, отдается в руки Человеку любимому и торжественно клянется служить ему верой и правдой. Вот стихотворение, которое изображает этот знаменательный момент. Оно так и называется – «Присяга»:

Н.М.Языков 1825 (1803–1846)

 
Потупя очи, к небесам
Мою десницу поднимаю,
Стою как вкопанный – и вам
Благоговейно присягаю. /…/
Что я хочу и должен я
На всей дороге бытия
Лишь вам одной повиноваться,
Что будет кровь моя для вас
Во всякий день, во всякий час,
Как повелите, волноваться;
Что ваши милые права,
Самодержавные проказы,
Желанья, прихоти, указы
Мне будут пуще божества,
Святее всякого закона,
И вам живая оборона —
Моя рука и голова.
 

Как видите, Человека любящего совсем не пугает реальная перспектива потери своей свободы, самостоятельности. Наоборот, он страстно желает именно этого:

Хафиз Ширази (около 1325–1389 или 1390) Ирано-таджикская

классическая поэзия (пер. С.Н.Иванова)

 
Сурьма очам души моей – прах с твоего порога,
Он мне – лекарство от скорбей, от болестей защита. /…/
 
 
Лег я во прах перед тобой поникшей головою, —
То – просто камень под стопой скитальца-следопыта.
 

Баба Тахир Урьян (? – около 1055) Ирано-таджикская классическая

поэзия (пер. Н.Стрижкова и А.Шамухамедова)

 
Счастлив быть я пылинкой под милой ногой,
Рад я муки терпеть – твой подарок благой.
Я уверен, что нет на земле человека,
Что увидел тебя и пошел бы к другой.
 

Увайси (80-е годы 18-го века – около 1850) Узбекистан

(пер. С.Н.Иванова)

 
Мне твои стрелы злей огня все тело болью жгут.
О лекарь, излечи меня, я вся – сплошной ожог.
 
 
Одна мечта во мне и страсть быть попранной во прах,
Я жизнь отдам за то, чтоб пасть во прах у твоих ног.
 

Ю.Н.Верховский (1878–1956)

 
Хотел бы быть твоим я двойником,
Чтоб каждое случайное движенье —
Сверканье глаз, улыбки выраженье —
Я повторял, вослед тебе влеком.
 
 
И было б вечно ясное сближенье,
Где б каждый миг мне был, как я, знаком,
И было б тихо в забытьи таком,
И было б сладко это напряженье.
 
 
Но слаще всех неведомых наград
Мне был бы дар неволи благодатной:
Я в ней владел бы тайной невозвратной,
 
 
Ей победил бы целый мир преград, —
С ней каждый миг – в игре тысячекратной
Твоих страстей, порывов и отрад.
 

М.И.Цветаева 1922 (1892–1941)

 
В ночные клекоты
Вступала – ровнею.
– Я буду крохотной
Твоей жаровнею;
 
 
Домашней утварью:
Тоску раскуривать,
Ночную скуку гнать,
Земные руки греть!
 
 
С груди безжалостной
Богов – пусть сброшена!
Любовь досталась мне
Любая: большая!
 
 
С такими путами!
С такими льготами!
Пол – жизни? – Всю тебе!
По – локоть? – Вот она!
 

Это и есть любовь-служение. Еще одно «культовое» стихотворение об этой форме любви также имеет очень символичное название – «Servus – reginae». Человек любящий – покорный слуга, его возлюбленная – самодержавная царица:

А.А.Блок (1880–1921)

 
Не призывай – и без призыва
         Приду во храм,
Склонюсь главою молчаливо
         К твоим ногам,
И буду слушать приказанья
         И вечно ждать,
Ловить мгновенные свиданья
         И вновь желать,
Твоих страстей повержен силой,
         Под игом слаб,
Порой слуга, порою милый
         И вечно – раб.
 

Все любящие – рабы любви. Свобода в любви противоестественна, а совместима она только с одиночеством:

Д.С.Мережковский (1865–1941)

 
Не виноват никто ни в чем:
Кто гордость победить не мог,
Тот будет вечно одинок,
Кто любит, – должен быть рабом.
 

Однако в данном случае степень самоуничижения может поразить даже видавших виды мазохистов. Ведь выполняя функцию коврика для вытирания ног, Человек любящий озабочен исключительно тем, насколько приятен он для Человека любимого в этом качестве:

Баба Тахир Урьян (? – около 1055) Ирано-таджикская классическая

поэзия (пер. Н.Стрижкова и А.Шамухамедова)

 
Ты можешь по моим глазам ходить, как по дороге,
О веки ноги вытирать – то коврик на пороге.
Лишь беспокоюсь об одном, что ты неосторожна:
Ресницы грубые мои тебе исколют ноги.
 

Микеланджело Буонарроти (1475–1564) Италия

(пер. А.Е.Махова)

 
Молю, чтоб дольше длилось наважденье,
Раз грусть моя вам, словно эликсир.
Без вас совсем не мил мне этот мир,
И я готов на новые мученья.
 

Изнашиваясь в процессе употребления, сгорая в огне своей любви, Человек любящий опять-таки беспокоится только о том, как бы не огорчить свою повелительницу. Нет, не фактом своей смерти (какое ей дело до смерти жалкого раба), а лишь тем, чтобы умереть каким-нибудь не неприятным для нее способом:

Баба Тахир Урьян (? – около 1055) Ирано-таджикская классическая

поэзия (пер. Н.Стрижкова и А.Шамухамедова)

 
Тебе я слов упрека не скажу,
Скорей умру, чем слезы покажу.
В огне любви сгорю я без остатка,
Чтоб пепел не тревожил госпожу.
 

Конечно, это все очевидные крайности и поэтические преувеличения. Далеко не все влюбленные, оказавшись в такой ситуации, испытывают восторг и гибнут, задыхаясь от счастья. Некоторые тяготятся своей новой ролью, ибо понимают, что это не может довести до добра:

Иоганн Вольфганг Гете 1775 (1749–1832) Германия

(пер. В.В.Левика)

 
Сердце, сердце, что случилось,
Что смутило жизнь твою?
Жизнью новой ты забилось,
Я тебя не узнаю.
Все прошло, чем ты пылало,
Что любило и желало,
Весь покой, любовь к труду.
Как попало ты в беду?
 
 
Беспредельной мощной силой
Этой юной красоты,
Этой женственностью милой
Пленено до гроба ты.
И возможна ли измена?
Как бежать, уйти из плена,
Волю;
крылья обрести?
К ней приводят все пути.
 
 
Ах, смотрите, ах, спасите,
Вкруг плутовки сам не свой,
На чудесной тонкой нити
Я пляшу, едва живой.
Жить в плену, в волшебной клетке,
Быть под башмачком кокетки,
Как такой позор снести?
Ах, пусти, любовь, пусти!
 

Однако это не меняет сути дела. Роли сторон уже определились. Человек любимый выступает как бы в качестве начальника, а Человек любящий находится у него в прямом подчинении. Естественно, что начальство не подотчетно персоналу. Оно само себе хозяин. Оно не опаздывает, а задерживается; оно не прогуливает, а занимается где-то своими важными делами или отдыхает после этих самых дел одному ему известными способами. Что же остается подчиненному? В лучшем случае – ожидание в приемной:

Вильям Шекспир (1564–1616) Англия (пер. С.Я.Маршака)

 
Избави бог, меня лишивший воли,
Чтоб я посмел твой проверять досуг,
Считать часы и спрашивать: доколе?
В дела господ не посвящают слуг.
 
 
Зови меня, когда тебе угодно,
А до того я буду терпелив.
Удел мой – ждать, пока ты не свободна,
И сдерживать упрек или порыв.
 
 
Ты предаешься делу иль забаве, —
Сама ты госпожа своей судьбе.
И, провинившись пред собой, ты вправе
Свою вину прощать самой себе.
 
 
В часы твоих забот иль наслажденья
Я жду тебя в тоске, без осужденья…
 

Какое уж тут осуждение. Не только осуждать, но и просто обсуждать действия начальства есть это вопиющее нарушение субординации и последнее дело в иерархически устроенных системах. «Слушаю и повинуюсь» – вот альфа и омега в кодексе поведения нижестоящих по отношению к вышестоящим:

Вильям Шекспир (1564–1616) Англия (пер. С.Я.Маршака)

 
Для верных слуг нет ничего другого,
Как ожидать у двери госпожу.
Так, прихотям твоим служить готовый,
Я в ожиданье время провожу.
 
 
Я про себя бранить не смею скуку,
За стрелками часов твоих следя.
Не проклинаю горькую разлуку,
За дверь твою по знаку выходя.
 
 
Не позволяю помыслам ревнивым
Переступать заветный твой порог,
И, бедный раб, считаю я счастливым
Того, кто час пробыть с тобою мог.
 
 
Что хочешь делай. Я лишился зренья,
И нет во мне ни тени подозренья.
 

Естественно! О каких подозрениях может идти речь. «Жена Цезаря вне подозрений» – говорили древние римляне, а они знали толк в таких делах. Что сам Цезарь вне подозрений, им даже не приходило в голову обсуждать. Тем не менее, поинтересуемся из чистого любопытства: что же это за подозрения? Ясно, что это подозрения в «измене». Даже раньше, при обсуждении обоюдной любви, я заключал это слово в кавычки. В данном же случае я бы использовал двойные кавычки, если бы это было возможно. У самых ортодоксальных сторонников концепции полигамии как предательства вряд ли достанет твердолобости утверждать, что возможно «изменить», не любя. Ведь даже военнослужащий, совершивший предосудительный поступок до принятия присяги, не считается за изменника. Наш Человек любимый, милостиво позволивший себя любить, в этом смысле вообще свободен, как птица в полете. Это, скрепя сердце, вынужден признать и наш Человек любящий, а признав, «молчать в тряпочку»:

Р.Ф.Казакова (1932–2008)

 
Эта правда, всех прочих прямее,
входит, недругов увеселяя.
Я готова платить, я умею.
Пусть судьба не трясет векселями! /…/
Я плачу. Я готова – рабою,
если сердце твое повелело.
И пускай мне всю жизнь будет больно —
у тебя б ничего не болело!
Пленный город, обложенный данью, —
твой близнец, сиротинка, подкидыш,
я плачу одиночеством, далью, —
все оплачиваю, что покинешь.
И прощающе, и жалеюще,
даже если тяжкого тяжче, —
я плачу уступкою женщине,
на груди тебя приютящей.
 

Александр Скиба

 
Она – произведение искусства,
Хоть убеждался собственной рукой,
Что в мякоти кормы ее и бюста
Искусственности нету никакой.
 
 
Она – произведение искусства,
И раритетом этой красоты
Стремлюсь владеть я с редкостным занудством,
К ее ногам бросаясь с высоты.
 
 
Она – произведение искусства,
Легка, как сон, как поступь, как вранье
Про все ко мне питаемые чувства,
Как нрав, как поведение ее.
 
 
Она – произведение искусства
И, следуя завету Ильича,
Принадлежит народу – вот паскудство!
И пью я джин, рога свои влача.
 

Насколько жизнеспособна такая любовь и насколько стабильна пара, возникшая на ее основе? Как всегда, возможны варианты, варианты и варианты. Рассмотрим некоторые из них с обеих сторон. Вот сравнительно «мирный» случай. Человек любимый доволен. Он за Человеком любящим – как за каменной стеной: всегда обеспечены поддержка, помощь, понимание:

А.Н.Апухтин начало 1860-х (1840–1893)

 
Моя душа уж свыклася с твоею,
Я не люблю, но мысль отрадна мне,
Что сердце есть, которым я владею,
В котором я господствую вполне.
Коснется ли меня тупая злоба,
Подкрадется ль нежданная тоска,
Я буду знать, что, верная до гроба,
Меня поддержит крепкая рука!
 

Естественно, Человек любимый дорожит всем этим и старается поддерживать ststus quo. Если Человек любящий тоже доволен, то вполне возможна стабилизация ситуации. Насколько часто это встречается? По-видимому, все-таки сравнительно редко, даже если судить по нашим собственным наблюдениям за окружающей действительностью. В стихах отыскать нечто подобное еще сложнее, чем в жизни. Оно и понятно. Ведь идиллия – не самый выигрышный жанр. Слишком уж бедна она энергией: ни кипения, ни бурления, ни извержений, ни землетрясений. Несколько чаще встречаются различные варианты, включающие взаимную или одностороннюю неудовлетворенность. Кто-то огорчен простой неэквивалентностью обмена. Ведь самый обычный вариант использования Человека любящего человеком любимым – это скрытая проституция. Женщина пользуется деньгами мужчины только на том основании, что она – любимая женщина:

А.В.Добрынин (р. 1957)

 
Тебя я зову «дорогая» —
И впрямь ты весьма дорога.
Мошна моя, прежде тугая,
Сегодня совсем не туга.
 

Кого-то беспокоит двусмысленность ситуации, дефицит открытости, искренности, доверия и понимания:

Вильям Шекспир (1564–1616) Англия (пер. С.Я.Маршака)

 
Когда клянешься мне, что вся ты сплошь
Служить достойна правды образцом,
Я верю, хоть и вижу, как ты лжешь,
Вообразив меня слепым юнцом.
 
 
Польщенный тем, что я еще могу
Казаться юным, правде вопреки,
Я сам себе в своем тщеславье лгу,
И оба мы от правды далеки. /…/
 
 
Я лгу тебе, ты лжешь невольно мне,
И, кажется, довольны мы вполне.
 

Еще более острые варианты развития событий описаны поэтами в подробностях, рассмотрены глубоко и всесторонне. Среди них явным «рекордсменом» по количеству стихов является тот, в котором объект не просто позволяет себя любить, но и активно использует любовь субъекта в своих корыстных целях. До сих пор мы говорили только о мирном сосуществовании Человека любящего и Человека любимого в рамках безответной любви. Первый предложил, второй согласился. Каждый дает то, что хочет. Никто ничего не требует от противной стороны. Совместимо ли это с беспокойной и ненасытной природой человека? Конечно, нет! Может ли сильный удержаться от соблазна подавить и подчинить себе слабого? Вряд ли! Есть ли на свете такой рабовладелец, который согласится использовать своего раба лишь настолько, насколько тот сам захочет быть использованным? Таким рабовладельцем может быть только Господь Бог! Если Человек любимый не глуп, то он понимает все это. Если он не подлец, то честно предупреждает Человека любящего о возможных последствиях:

Александр Скиба

 
Не отдавайтесь мне по пламенной любви,
Окажется, что я совсем ее не стою,
Вы сердце лишь свое потопите в крови,
Расставшись со святой своею простотою.
 

Впрочем, после этого предупреждения Человек любимый обычно считает этические формальности выполненными и «умывает руки». В чем сила человека. Конечно, в его разуме. Человек разумный, а в данном случае разумным является только объект любви, видит, что ее субъект лишен разума. А раз так, то его можно смело брать голыми руками и вить из него веревки. И оправдание налицо: я не делаю ничего предосудительного, он сам этого хотел. Все очень просто:

В.В.Маяковский (1893–1930)

 
Пришла —
деловито,
за рыком,
за ростом,
взглянув,
разглядела просто мальчика.
Взяла, отобрала сердце
и просто
пошла играть – как девочка с мячиком.
 

Тема игры достаточно часто встречается в интерпретации сложившейся ситуации. Человеку не любящему, а особенно вообще никогда не любившему, кажется невероятным, что можно страдать и мучиться от какой-то там любви (сытый голодного не разумеет). Поэтому он, действительно, относится к происходящему как к веселой игре, в которой у каждого своя роль, не более. Кому же не хочется восхищать и пленять, казнить и миловать, быть предметом поклонения и соперничества?

Иоганн Вольфганг Гете (1749–1832) Германия

(пер. Л.В.Гинзбурга)

 
О, что за визг, и писк, и клекот,
Когда, питомцам на беду,
В корзиночке она приносит им еду!
Что за рычанье, что за рокот! /…/
 
 
И тут начинается бой!
Они грызутся между собой,
Разевают жадные пасти,
Кусаются, рвут друг друга на части.
И все из-за хлеба! Из-за куска!
Из-за черствой корки на дне лоханей,
Которую сделала эта рука
Небесных амврозий благоуханней!
 
 
А взгляд то каков! Каков стон! /…/
Зевсов орел покинул бы трон,
Оба Венериных голубка
В путь бы ринулись наверняка,
Даже павлин надутый и злющий,
Примчался б на голос этот зовущий.
 
 
Ведь именно так из чащи ночной
Прибрел к ней медведь – мохнатый верзила.
В какой же капкан его залучила
Хозяйка компании сей честной!
Отныне он, можно сказать, – ручной, /…/
 
 
Ну как от ярости не взреветь?
Кто я ей: заяц или медведь?!
Белка, грызущая орешек?!
Простите, мамзель, не гожусь для насмешек. /…/
Бегу отсюда во весь опор!
 
 
Хочу перепрыгнуть через забор —
Да не могу. Заколдован я, что ли?
Сила ушла из медвежьих лап.
Тьфу ты! Совсем одряхлел, ослаб!
Видать, суждено помереть в неволе. /…/
 
 
Право же! Нет ничего нелепей:
Снятый с цепи, я прикован цепью
К той, от которой с ума схожу.
Плетусь за ней следом, от страха дрожу,
По доброй воле живу в неволе,
Но что ей до муки моей, до боли?!
Знает, преданней нет слуги.
А иногда веселясь от сердца,
В клетке моей приоткроет дверцу:
«Что ж ты, дружок, не бежишь? Беги!»
 

Приведенные фрагменты характеризуют видение ситуации Человеком любящим уже по прошествии некоторого времени после начала отношений, когда первоначальная эйфория от любви-служения уже прошла. Из главы 4 мы знаем, что на всем протяжении восходящей ветви любви «аппетит» Человека любящего в норме непрерывно растет: если в начале он приходит в экстаз от одного благосклонного взгляда, то впоследствии его удовлетворяет уже только полное и безраздельное обладание Человеком любимым. Конечно, в случае обоюдной любви важнейшим фактором роста этого «аппетита» является сама обоюдность чувства. В рассматриваемом сейчас варианте этот фактор отсутствует. Поэтому желания Человека любящего растут не так быстро, но они все-таки растут. Роль рядового раба все меньше устраивает его. Хочется чего-то большего. На этой почве появляются первые серьезные претензии к Человеку любимому:

Баба Тахир Урьян (? – около 1055) Ирано-таджикская классическая

поэзия (пер. Н.Стрижкова и А.Шамухамедова)

 
Благ не даешь, так не дари и боль,
Не любишь, так кокетством не неволь.
Лекарством быть для сердца ты не можешь,
Зачем же мне на раны сыплешь соль.
 

Если Человек любимый удовлетворяет эти претензии хотя бы отчасти или имитирует их удовлетворение, то они начинают расти, как на дрожжах, и могут дорастать до требования адекватной встречной любви. Чаще Человек любимый продолжает колебаться и сомневаться. Он то уходит, то возвращается. Человек любящий, естественно, смотрит на все это со своей колокольни. Он не понимает причины колебаний и рассматривает их как осознанное издевательство:

Ибн Кузман (1080–1160) Арабская классическая поэзия

(пер. А.П.Межирова)

 
Любимая покинула меня —
И вот вернулась, чтобы мучить снова,
Вновь отвергая и опять маня
Из одного лишь любопытства злого. /…/
 
 
Сиянием затмившая луну,
Подобно ей уходишь с небосвода.
Открой мне наконец мою вину!
Ведь я твой раб, мне не нужна свобода!
 

Отчаявшись, Человек любящий прибегает к последнему средству. Он более или менее искренне заявляет, что умирает от безответной любви и что спасти его может один только ответ:

Ибрахим ибн Сахль (1208–1260) Арабская классическая поэзия

(пер. Б.Я.Шидфар)

 
О пощаде я взываю, побежден,
Не покинь меня и сжалься поскорей;
Уж иссяк источник жизни, будто он —
След на камне, что оставил муравей,
Но не жалуюсь я, страстью опален,
Благодарен и жестокости твоей.
 

Видя, что Человек любимый колеблется и сомневается, Человек любящий «дожимает» его, например, при помощи банального шантажа:

Вильям Шекспир (1564–1616) Англия (пер. С.Я.Маршака)

 
Будь так умна, как зла. Не размыкай
Зажатых уст моей душевной боли.
Не то страданья, хлынув через край,
Заговорят внезапно поневоле.
 
 
Хоть ты меня не любишь, обмани
Меня поддельной, мнимою любовью.
Кто доживает считанные дни,
Ждет от врачей надежды на здоровье.
 
 
Презреньем ты с ума меня сведешь
И вынудишь молчание нарушить.
А злоречивый свет любую ложь,
Любой безумный бред готов подслушать.
 
 
Чтоб избежать позорного клейма,
Криви душой, а с виду будь пряма.
 

Человек любимый постепенно начинает понимать, что дело принимает серьезный оборот. Его отношение к ситуации усложняется. Отношение к Человеку любящему становится неоднозначным и противоречивым. В «букете» есть и привязанность к ставшему уже более или менее близким партнеру, и признательность за его верную «службу», и раздражение от навязчивости этой «службы», и некоторая душевная тревога от сомнений относительно того, хорошо или не очень – использовать Человека любящего в качестве раба. И многое, многое, многое другое. Отсюда сложное, непоследовательное поведение Человека любимого. Он то приближает Человека любящего к себе, то отталкивает его:

Франческо Петрарка (1304–1374) Италия

(пер. Е.М.Солоновича)

 
Мне шпоры даст – и тут же повод тянет
Любовь, неся и отнимая свет,
Зовет и, прочь гоня, смеется вслед,
То обнадежит, то опять обманет.
 

В периоды сближения, естественно, случаются минуты, часы или даже дни, когда Человек любимый ощущает в своем «сердце» шевеление каких-то смутных положительных эмоций по отношению к Человеку любящему, которые он может даже принять за слабую нарождающуюся любовь. Бывает, что под более или менее нежным давлением своего партнера он в «добровольно-принудительном» порядке объявляет ему об этом. А что ему остается делать? Ведь Человек любящий просто умирает от тоски. Для спасения умирающего хороши все средства. Чаще всего это происходит во время интима, когда половое влечение отчасти напоминает любовь, а возбуждение – даже и страсть. Естественно, придя в обычное состояние, Человек любимый сожалеет своей невоздержанности:

К.М.Симонов 1941 (1915–1979)

 
Ты говорила мне «люблю»,
Но это по ночам, сквозь зубы.
А утром горькое «терплю»
Едва удерживали губы.
 
 
Я верил по ночам губам,
Рукам лукавым и горячим,
Но я не верил по ночам
Твоим ночным словам незрячим.
 
 
Я знал тебя, ты не лгала,
Ты полюбить меня хотела,
Ты только ночью лгать могла,
Когда душою правит тело.
 
 
Но утром, в трезвый час, когда
Душа опять сильна, как прежде,
Ты хоть бы раз сказала «да»
Мне, ожидавшему в надежде.
 

В некоторых случаях Человек любящий, действительно, знает истинную цену этих опрометчивых заявлений и не дает себя обмануть:

В.В.Казин (1898–1981)

 
И такой тревожною любовью,
Милая, я жажду уловить,
Не порхнет ли у тебя над бровью
Хоть дыминка, хоть намек любви.
 
 
Ты в любви подчас и уверяешь —
Это лишь растроганная ложь:
Слишком ты любезно повторяешь,
Что тебе я дорог, мил, хорош.
 
 
Ничего от строгих глаз не скроешь:
Он сквозит, холодный черный ров.
Ты меня, мой друг, не успокоишь
Золотистой оттепелью слов.
 

Это редкость. В большинстве случаев Человек любящий хватается за желанные слова Человека любимого, как утопающий за соломинку. Естественно, это не только не спасает, наоборот, затягивает обоих участников в водоворот страстей:

М.А.Кузмин 1907 (1875–1936)

 
«Люблю», сказал я не любя —
Вдруг прилетел Амур крылатый
И, руку взявши, как вожатый,
Меня повлек вослед тебя.
 

Почему это происходит? Да потому что с этого момента Человек любящий получает наконец-то давно желанный повод упрекать Человека любимого за его невнимание к себе, обвинять его в «измене» и т. п. А между тем, сказать «люблю» – не значит полюбить. Человек любимый по-прежнему сомневается. Он никак не может окончательно определиться с тем, что же все-таки делать и как быть. Он не может ни по-настоящему полюбить, ни окончательно отвергнуть Человека любящего. Он изнывает от угрызений совести, ибо ощущает себя садистом с парализованной волевой сферой, негодяем, который хочет, но не может принять решение, надеясь, как водится, на чудо:

В.Л.Леви (р. 1938)

 
Я долго убивал твою любовь. Оставим рифмы
фирменным эстетам – не «кровь», не «вновь» и даже
не «свекровь»; не ядом, не кинжалом, не кастетом.
Нет, я повел себя как дилетант, хотя и знал, что смысла
нет ни малости вязать петлю как карнавальный
бант, что лучше сразу придушить из жалости. Какой
резон ребенка закалять, когда он изначально болен
смертью? Гуманней было сразу расстрелять, но я тянул,
я вдохновенно медлил и как-то по частям спускал
курок, в позорном малодушии надеясь, что скучный
господин по кличке Рок еще подбросит свежую идею.
 

Но старый скряга под шумок заснул; любовь меж тем росла, как человечек, опустошала верности казну, и казнь сложилась из сплошных осечек. Звенел курок, и уходила цель; и было неудобно догадаться, что я веду с самим собой дуэль, что мой противник не желает драться. «Противник», действительно, подавлен и деморализован. Ему не до борьбы. Да это, собственно говоря, уже и не борьба, а скорее «избиение младенцев»:

А.Н.Вертинский (1889–1957)

 
И как смешна нелепая игра,
Где проигрыш велик, а выигрыш ничтожен,
Когда партнеры ваши – шулера,
А выход из игры уж невозможен.
 

Человек любящий озабочен лишь тем, чтобы сохранить хотя бы видимость человеческого достоинства. Как это сделать? Испытанное средство – свалить все с больной головы на здоровую, т. е. обвинить Человека любимого в том, что он сознательно и целенаправленно вызвал любовь к себе, чтобы потом всячески измываться над Человеком любящим:

Франческо Петрарка (1304–1374) Италия

(пер. Е.М.Солоновича)

 
Отправив только что стрелу в полет,
Стрелок искусный предсказать берется,
Придется в цель она иль не придется,
Настолько точен был его расчет.
 
 
Так вы, Мадонна, знали наперед,
Что ваших глаз стрела в меня вопьется,
И всю мне жизнь мою страдать придется,
И что слезами сердце изойдет.
 
 
Уверен, вы меня не пожалели,
Обрадовались: «Получай сполна!
Удар смертельный не минует цели».
 
 
И горькие настали времена:
Нет, вы не гибели моей хотели —
Живая жертва недругу нужна.
 

Это знаменательный момент в развитии нашей безответной любви. Человек любящий провозглашает себя жертвой, а Человека любимого – злодеем, узурпатором власти:

Шарль Пьер Бодлер (1821–1867) Франция (пер. Эллиса)

 
В мою больную грудь она
Вошла, как острый нож, блистая.
Пуста, прекрасна и сильна,
Как демонов безумных стая. /…/
 
 
И как к игре игрок упорный,
Иль горький пьяница к вину,
Как черви к падали тлетворной,
Я к ней, навек проклятой, льну!
 

Может ли Человек любимый оказаться настоящим злодеем типа старухи Шапокляк, которая делает зло «из принципа»? Конечно, может! Но мы сейчас ведем речь совсем о другом: о том, что сама рассматриваемая ситуация пробуждает злодея в самом обычном человеке. Налицо, по крайней мере, два способствующих этому обстоятельства. Во-первых, Человек любящий провоцирует агрессию своей «раскрытостью», «размазанностью» и беззащитностью:

Р.Ф.Казакова (1932–2008)

 
Как незаметно ты привык
к свободе быть любым со мною,
душой, зависимо родною,
не отчужденной ни на миг.
 
 
Ты знал, что я не наступлю,
спасительно подобна зверю,
на то, во что смущенно верю,
что так единственно люблю.
 

Во-вторых, Человек любящий раздражает Человека любимого своей тупостью, твердолобостью, навязчивостью и надоедливостью. Поэтому любовь либо вознаграждается взаимностью (об этом глава 4), либо вызывает презрение. Tertium nоn datur:

В.Ю.Степанцов (р. 1960)

Нектар любви вкушаю я в объятьях злого гения, который льет мне в кубок яд, яд Вашего презрения. Как видите, налицо явно неблагоприятное сочетание эмоций, при котором очень трудно относиться к Человеку любящему как к равному и достойному уважения. К тому же Человек любимый в этой ситуации постепенно привыкает повелевать, прочно входит в роль хозяина положения:

Вильям Шекспир (1564–1616) Англия (пер. С.Я.Маршака)

 
Ты прихоти полна и любишь власть,
Подобно всем красавицам надменным.
Ты знаешь, что моя слепая страсть
Тебя считает даром драгоценным.
 

Виноват ли в этом Человек любимый? Он виноват только в том, что он человек, а не ангел. Истинный виновник – это любовь-злодейка. Это она довела до греха ни в чем не повинных и неплохих, в общем-то, людей. Она вынудила Человека любящего «отдаться» Человеку любимому. Последний всего лишь взял то, что очень «плохо лежало». А это – грех «с орех». Как бы то ни было, в результате складывается просто ужасная ситуация, оказаться в которой никто не пожелал бы даже своему лютому врагу. Тяжело обоим участникам, но особенно Человеку любящему. Его состояние также очень противоречиво. Ведь признать Человека любимого злодеем – совсем не значит разлюбить его: