Текст книги "Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения"

Итак, отцу приказано покинуть Москву. Эта уловка была вполне естественной, ведь дорога в город с дачи занимает около часа. Возможность неожиданного появления отставного премьера в нежелательном месте, таким образом, резко уменьшалась.

На следующий день мы переехали на дачу. Отец оставался там безвыездно до переезда в Петрово-Дальнее, если не считать редких поездок в поликлинику.

16 ноября 1964 года открылся очередной Пленум ЦК. Именно на нем отец предполагал обсудить новую Конституцию. Теперь Пленум занимался совсем другими делами: объединили разъединенные Хрущевым областные комитеты партии, решали кадровые вопросы, «хрущевцы» изгонялись из власти, на их места приходили лица, особо проявившие себя в период подготовки перемен во власти.

Отца, хотя он и оставался членом Центрального Комитета, на Пленум не пригласили, более того, ему позвонил заведующий Общим отделом ЦК Малин и, запинаясь, передал «просьбу» в Свердловском зале Кремля не появляться.

Не пошел на Пленум и Аджубей, но его, в отличие от отца, как оказалось, ждали. Когда выяснилось, что Алексей Иванович отсутствует, Брежнев послал за ним нарочного. Алеша до смерти перепугался, на Пленум он шел как на Голгофу, понимал, что с ним решили расправиться, рассчитаться за его близость к отцу, за «чрезмерную» активность, за демонстративное игнорирование прямого начальника Михаила Андреевича Суслова, за то, что он якобы претендовал на пост министра иностранных дел. В общем, причин для волнения набиралось предостаточно. Что навоображал себе впечатлительный Алеша по пути в Кремль, знал только он сам.

В то время в Москве много судачили о том, что говорил Аджубей, как он себя повел, почему-то делался упор на том, что он не собирается разводиться с моей сестрой. Это ставилось ему в заслугу, в сталинские времена подобное «вольнодумство» могло окончиться очень печально.

А как все происходило на самом деле? Давайте обратимся к стенограмме. Итак, мы в зале заседаний Пленума ЦК, председательствует Брежнев, на трибуну приглашают растерянного Алексея Ивановича.

«БРЕЖНЕВ: Я повторю, что Президиум ЦК КПСС рассмотрел вопрос о т. Аджубее и принял предложение внести на обсуждение Пленума ЦК вопрос о выводе т. Аджубея из состава членов Центрального Комитета за допущенные им ошибки в работе и поведении, это нужно сделать в соответствии с Уставом путем тайного голосования. Товарищ Аджубей здесь присутствует, я хочу спросить т. Аджубея: имеет ли он что сказать или нет?

АДЖУБЕЙ: Во-первых, я хотел объяснить товарищам, что я не присутствовал на первой части Пленума потому, что меня не предупредили, а не из неуважения к собравшимся.

Я очень глубоко и серьезно воспринял критические замечания товарищей в свой адрес, очень справедливые замечания. Я был горд, что мне пришлось присутствовать на таком замечательном Пленуме, каким был октябрьский Пленум, где снимали Хрущева. Я молодой в политическом отношении человек, многие вещи, которые говорились… не только полностью соответствуют моим партийным убеждениям, но это, товарищи знают, в той мере и по той возможности, которыми я располагал, я говорил это и товарищам. Больше того, даже тот вопрос, который обсуждается сегодня, об объединении надуманных сельских и промышленных органов, мы брались писать и тогда, когда речь шла…»

О чем и когда шла речь, так и осталось для слушателей неясным.

Алеша резко сменил тему:

«Я хотел бы также сказать о том, товарищи, что я прошел обычный журналистский путь. Десять лет работал в “Комсомольской правде”, воспитывался без отца, с матерью, кончал университет заочно, последние два года был членом редколлегии, был практически зам. зав. отделом, а в 1959 году, когда меня назначили в “Известия”, постарался сделать так, как я мог, вместе с товарищами, чтобы было интересно. Естественно, что в деятельности газеты, наверное, были недостатки, промахи и даже ошибки. Я только хотел сказать членам Президиума Центрального Комитета партии, что никогда на деле ни разу не использовал свое положение или родственные отношения. Я никогда не огрызался не только на критические замечания, мне никогда не приходило в голову… Что касается предложения об установлении факта о культе личности т. Хрущева, о беспрерывных публикациях речей, выступлений, фотографий и так далее, то есть возможность разобраться любой компетентной комиссии, об этом знает и Идеологический отдел ЦК. Мы в “Известиях” старались делать таким образом, чтобы этого было как можно меньше. Мне рассказывали потом товарищи из Идеологического отдела, что когда товарищи, члены ЦК, проанализировали публикацию различных восхваляющих материалов за три месяца этого года со стороны некоторых и других органов, то в “Известиях” было значительно меньше…

Я хотел бы сказать только еще об одном, если разрешите на минуту задержать внимание членов ЦК. Я искренне сейчас говорю, я хочу и буду работать так, как поручит партия. Я журналист, у меня в конце концов есть перо. Я позволю искренне сказать, что не выбирал себе жену. Когда я женился, товарищ Хрущев был не в таком зените, он был председателем Совета Министров Украины. Я 15 лет прожил со своей женой, люблю ее, у меня трое детей, и, так сказать, реплика насчет того: “Не имей сто друзей, а женись как Аджубей”, – неправильная. Я никогда не пользовался особым доверительным расположением товарища Хрущева. Это многие товарищи знают. Я никогда не пользовался какой-то особенной доверительностью…

…Считают, что я сам лично возвеличивал свою деятельность и возвеличивал Хрущева, и был под такой рукой, и никогда не высказывал критических замечаний. Это неправильно. И если сказать прямо, за всю мою деятельность в газете “Известия” я с Хрущевым только один раз разговаривал, а дома и подавно не разговаривал. Михаил Андреевич Суслов сказал, видимо, исходя из характера Хрущева, что он в той или иной степени ссылался на меня или еще на кого-то… Но товарищи знают, что я никогда по деловым вопросам с Хрущевым не беседовал и никогда настырно не держался. И в этом смысле все происшедшее для меня – большой урок. (Оживление в зале.)

Я считаю, что не держался настырно ни с секретарями обкома, ни с товарищами из ведомств, никогда не разговаривал невежливо, грубо, недостойно. Я понимаю и принимаю критические замечания в свой адрес, хотя должен сказать, что многие работники идеологического фронта, и в том числе те, которых не наказывают так сурово, как меня (снятие с “Известий” для меня суровый урок), они тоже должны продумать свое поведение.

Я хочу сказать, что буду работать, как полагается коммунисту, и постараюсь оправдать доверие члена партии».

Я оставляю выступление без комментариев, только повторю, что говорил Алеша в состоянии крайнего испуга. Члены ЦК единогласно проголосовали за исключение Аджубея из своих рядов.[41]41
  Никита Хрущев. 1964. Документы. М.: МФ «Демократия», Материк, 2007. С. 406–409.


[Закрыть]

Покончив с Алексеем Ивановичем, Пленум поощрил наиболее активных участников заговора, Шелепина и Шелеста избрали членами Президиума ЦК. Кандидатом в члены Президиума избрали Демичева.

Итак, ноябрьский Пленум 1964 года отметил тройку наиболее отличившихся. Давайте теперь проследим их судьбу и судьбы других активных участников октябрьских событий. В те годы я старался не упустить ни слова, относящегося к людям, сыгравшим столь недобрую роль в судьбе моего отца. Там намек, здесь рассказ. Информация, собираясь по крупицам, постепенно складывалась в отчетливую картину. В одних случаях сведения, доходившие из разных мест, подтверждали друг друга, в других – расходились. Тогда приходилось выбирать. Ведь официально узнать о происходившем в верхах было совершенно невозможно. Так что не исключено, что в описании отдельных деталей я могу и ошибиться.

Так я написал в 1988 году. В этом издании появилась возможность дополнить рассказ новыми фактами, исправить допущенные огрехи.

Далеко не все получили то, на что первоначально рассчитывали. 19 октября 1964 года, всего через пять дней после отстранения Хрущева, погиб Николай Романович Миронов. Он вместе с маршалом Бирюзовым летел в Югославию, в районе Белграда их самолет заплутал в облачности и врезался в гору, все находившиеся на борту погибли.

Одной из ключевых фигур в организации смены руководства был Александр Николаевич Шелепин. Его дальнейшая судьба, пожалуй, представляет наибольший интерес. После ухода отца в отставку Леонид Ильич Брежнев, занимавший кресло Второго секретаря ЦК, автоматически стал Первым секретарем. Главной задачей было смещение Хрущева, и никто не хотел создавать предпосылок для возможных разногласий. Они, естественно, возникли бы при любой другой кандидатуре на высший пост в партийной иерархии. Ведь каждый в душе считал достойным себя. В такой ситуации неизбежны столкновения между группировками, а в первые дни и месяцы без Хрущева как воздух необходимо было единство. В такой обстановке большинство выступало за естественную смену: Первого секретаря сменил Второй, а Председателя Совета Министров – его первый заместитель.

Однако подобная замена устраивала далеко не всех. В первую очередь Шелепина. Свое избрание членом Президиума ЦК Шелепин рассматривал лишь как первый шаг на пути к высшему положению в партии.

Внешне все складывалось как будто благоприятно. Брежнев – фигура переходная. Пока без него не обойтись, но придет время, и, стоит только прикрикнуть построже, он добровольно уступит кресло. Так или почти так, очевидно, рассуждал Шелепин в конце 1964 года.

На многих важных постах в государстве были расставлены давние его друзья и сторонники: Семичастный контролировал КГБ, в руках Тикунова было Министерство охраны общественного порядка РСФСР, Егорычев контролировал Москву, да и другие посты, рангом помельче, оккупировали свои люди, и они только ждали команды.

Однако в главном Шелепин просчитался. Его роль в октябре 1964 года была всем хорошо известна, цели тоже ни для кого не составляли секрета. Его заранее опасались, а это было почти поражением. Каждый его шаг контролировался, внутренне весь Президиум вскоре объединился против него. Все возможные попытки произвести новую смену руководства заранее обрекались на неудачу, но Шелепин, видимо, не понимал этого и с надеждой смотрел в будущее.

С течением времени почва под ногами начала колебаться – у него умело выбивали одну опору за другой. А ведь поначалу, казалось, все шло хорошо.

Сразу после октября ближайший сторонник Шелепина, Председатель КГБ Семичастный, резко укрепил свои позиции: в благодарность за участие в октябрьских событиях ему присвоили воинское звание генерал-полковника, которого он тщетно домогался от Хрущева. Получил генеральские погоны и кое-кто из его помощников. Однако это была лишь оптимистическая прелюдия к печальному финалу. На посту Председателя КГБ Семичастного через три года сменил Андропов. Все было сделано без лишнего шума и почти не привлекло внимания.

Как говорили в те дни, весной 1967 года на площадь Дзержинского приехал член Политбюро ЦК[42]42
  В 1966 году на XXIII съезде КПСС Президиум ЦК КПСС был переименован в Политбюро.


[Закрыть] товарищ Суслов. Его сопровождал секретарь ЦК, отвечавший за связи со странами социалистического содружества, – Юрий Владимирович Андропов. Должна была состояться встреча с активом Комитета. Ни та ни другая сторона не подавала вида, что происходит что-то из ряда вон выходящее.

Только что закончилось заседание Политбюро ЦК, где приняли решение об освобождении Семичастного. Как вспоминает Шелест, формальным поводом послужил побег на Запад дочери Сталина Светланы Аллилуевой. Семичастный, оправдываясь, доказывал, что категорически возражал против ее поездки в Индию, решение принял Косыгин. Его, однако, не стали слушать.

И вот теперь Михаил Андреевич должен был выполнить непростую миссию – объявить принятое решение аппарату КГБ и представить нового председателя. И в ЦК, и в КГБ нервничали. Кто знает, что предпримет Семичастный в ответ на свое освобождение? Ведь в его руках сосредоточена огромная власть. В миниатюре ситуация напоминала положение, сложившееся при аресте Берии почти полтора десятка лет назад. Правда, в распоряжении Председателя КГБ теперь уже не было войск, но в его руках оставалась охрана Кремля, Центрального Комитета. На всякий случай по распоряжению ЦК войска Московского гарнизона привели в повышенную готовность.

Председательствующий предоставил слово Михаилу Андреевичу. Раздались жидкие аплодисменты. Суслов поднялся на трибуну.

Вначале он пространно говорил о сложной международной и внутренней обстановке, необходимости постоянного укрепления бдительности. Привычные слова лились без запинки. Но вот Суслов заговорил о том огромном значении, которое Центральный Комитет придает деятельности органов государственной безопасности.

– Центральный Комитет решил укрепить руководство органов и назначить на пост Председателя Комитета кандидата в члены Политбюро ЦК товарища Андропова, – произнес Суслов слова, ради которых приехал сюда.

На мгновение он запнулся и взглянул в зал. Ответом ему было настороженное молчание. Присутствующие переваривали давно ожидаемую и все-таки неожиданную новость. Оцепенение длилось недолго. Где-то в глубине зала раздались робкие аплодисменты, и вот они уже понеслись лавиной, поскольку никто не хотел отстать от соседа.

Затем говорил Андропов. Потом еще кто-то, но все это уже не имело никакого значения: главное было сделано.

Семичастный занял пост заместителя Председателя Совета Министров Украины. Отсюда он уже не мог оказывать никакого реального влияния на события в Москве.

А вот как описывает те же события сам Семичастный.

18 мая 1967 года его вызвали на заседание Политбюро ЦК, где обсуждали вопрос Аллилуевой. В 1966 году она, по разрешению Косыгина, уехала в Индию хоронить мужа-индуса и задержалась на несколько месяцев. Когда ее начали торопить с возвращением, она обиделась, ночью собрала вещички, взяла такси и поехала в посольство США в Дели просить политического убежища. Теперь члены Политбюро ожидали от Семичастного предложений, как пригасить разгоревшийся скандал, поручили КГБ создать комиссию для изучения и отслеживания «проблемы Аллилуевой».

По окончанию обсуждения Семичастный собрался уезжать к себе, но Брежнев попросил Владимира Ефимовича задержаться и огорошил сообщением, что он сам, Подгорный, Косыгин и Суслов предлагают освободить его от должности и, для того чтобы приблизить КГБ к партийному руководству, его председателем назначить Юрия Владимировича Андропова.

Андропову, в отличие от Семичастного, Брежнев доверял, считал, что тот под него копать не решится. И не ошибся.

Собравшиеся дружно поддержали Леонида Ильича. Шелепин на заседании отсутствовал, он недавно попал в автоаварию и лежал в больнице.

«Тут же, на заседании Политбюро, создали комиссию в составе Кириленко, Пельше, Мазурова, Андропова и Семичастного для передачи дел».

Как видите, я ошибся, участие Суслова в этом деле ограничилось внесением предложения на заседании Политбюро.

Дальше тоже все происходило не совсем так, как мне рассказывали. Из Кремля Семичастный направился на Лубянку, собрал заместителей. В обсуждении прошло «час-полтора, как вдруг появился секретарь» и сообщил, что в КГБ приехали члены Политбюро ЦК Пельше, Мазуров и Андропов. Вскоре доставили пакет с указом Президиума Верховного Совета об увольнении Семичастного и назначении Андропова. Шел девятый час вечера, но Кириленко попросил собрать членов Коллегии Комитета и начальников основных отделов. Собирались почти два часа, многим пришлось добираться в Москву с дач.

Передача власти прошла без эксцессов и «незадолго до полуночи похоронная команда (так назвал Семичастный комиссию Политбюро ЦК) покинула дом на Лубянке».[43]43
  Семичастный В. Е. Беспокойное сердце. М.: Вагриус, 2002. С. 407–427.


[Закрыть] Он сам задержался там, собирал вещи до четырех утра.

Семичастного отправили работать в Киев, под присмотром Шелеста. Его сначала назначили заместителем главы республиканского правительства курировать транспорт и комитет по делам религии, затем перебросили в общество «Знание» заниматься просветительной работой. С властью и честолюбивыми надеждами Владимиру Ефимовичу пришлось распрощаться навсегда.

Интересно также, что впервые после Берии Председателем КГБ стал кандидат в члены Политбюро, вскоре переведенный в члены Политбюро.

В 1953 году по инициативе отца было принято решение изменить роль МВД (тогда не было разделения на МВД и МГБ), сузить его функции и возможности, сделать его более управляемым. Отец старался ограничить власть всесильных «органов», чтобы они не могли больше встать над государством и партией.

МГБ выделили из МВД и преобразовали в комитет при Совете Министров СССР, ниже по статусу в сравнении с министерством. Председателем тогда назначили генерала Ивана Александровича Серова. Ни он, ни его преемники Шелепин и Семичастный и не помышляли о возможности войти в состав высшего политического руководства страны.

Для Министерства обороны и Министерства иностранных дел было установлено то же правило – их руководители не могли состоять в высшем партийном синклите.

Отец аргументировал свои предложения просто: в руках министра обороны и Председателя КГБ сосредоточена огромная сила. Она должна применяться строго в соответствии с принятыми Президиумом ЦК и правительством решениями и направляться на их выполнение. Руководители этих ведомств должны быть подотчетны Президиуму ЦК. Иначе в случае расхождения во мнениях в руководстве они могут использовать служебное положение в групповых интересах.

Об этом говорит в одном из интервью сам Семичастный: «…затем в КГБ он Андропова сунул и сделал членом Политбюро. Чего не было раньше и что было ошибкой. Нельзя делать эти “органы” [бесконтрольными]. В любое время можно написать записку на Малиновского, на Громыко, на их службы, и после уж никто не проверит.

Если раньше отдел ЦК мог моего заместителя вызвать, то сейчас не вызовет, потому что председатель – член Политбюро. Откуда он знает, от кого исходит то или иное указание? Он и отвечать, по существу, не станет, а только скажет: “Мне председатель, член Политбюро дал задание…”, и всё, он вне зоны критики…»

Брежнев возвращался к традициям сталинской эпохи.

С переводом Семичастного изменения в КГБ не завершились. Странной оказалась судьба полковника Чекалова, начальника Управления охраны, встречавшего нас на аэродроме 13 октября. Едва примерив погоны генерал-майора, он отправился продолжать службу в Тамбов на малопрестижной должности заместителя начальника областного управления. Проработал Чекалов там недолго. Случилось несчастье. Здоровый, еще не старый мужчина во время утренней зарядки на местном стадионе вдруг почувствовал себя плохо. Кончилось это, по словам Семичастного, так: «…Пришла сестра, укол сделала, и парень умер…»

Многие руководящие работники КГБ из «комсомольцев» после кратковременного взлета отправились кто куда: кто в отставку, а кто на укрепление кадровых подразделений различных министерств. Перестановки делались не вдруг, не в одночасье, исподволь. Практически не пропустили ни одного сотрудника КГБ, пусть в самой малой степени не заслуживавшего абсолютного доверия Брежнева.

Одновременно занялись и органами внутренних дел. С министром охраны общественного порядка РСФСР Вадимом Степановичем Тикуновым, тоже «шелепинцем», тоже бывшим комсомольским работником, обошлись иначе. Могущественное союзное Министерство внутренних дел при Хрущеве преобразовали в республиканские министерства охраны общественного порядка. При этом говорилось, что по мере продвижения к коммунизму его функции все более будут переходить к общественности.

Некоторое время после освобождения отца структура оставалась прежней. Но вот в начале 1966 года Тикунова вызвали в ЦК. Беседа свелась к нескольким пунктам: надо исправлять допущенные ошибки. Роль органов МВД необходимо поднимать. Есть мнение вернуться к старому названию и восстановить союзное Министерство внутренних дел. Тикунов с готовностью согласился, предложение ему импонировало.

Его тут же попросили написать свои предложения в ЦК, ведь если создадут союзное министерство, оно сможет выполнять и функции МВД РСФСР. Вряд ли целесообразно иметь рядом в Москве два министерства. На этой позиции ему и было предложено построить свою записку.

Через несколько дней записка с проектом реорганизации была готова. Тикунов ожидал решения, ничуть не сомневаясь, что он возглавит новое министерство. Правда, слегка беспокоило затянувшееся молчание. Никакой реакции на записку почему-то не было. Никто больше не вызывал Тикунова в ЦК – казалось, там потеряли к этому вопросу всякий интерес.

Но вскоре все разъяснилось самым неожиданным образом.

Однажды утром, развернув газету, Тикунов, думаю, с немалым удивлением прочитал Указ Президиума Верховного Совета СССР об упразднении Министерства охраны общественного порядка РСФСР и об образовании МВД СССР. «Министром внутренних дел СССР назначен Николай Анисимович Щелоков».

Тикунов бросился в ЦК. На сей раз встреча была неизмеримо холодней. Его удивленно укорили за горячность, поскольку именно Тикунов сам предложил, исходя из государственных соображений, образовать МВД СССР и упразднить МООП РСФСР. Какие же могут быть претензии? Ведь решение базируется на его собственноручной записке…

После немой сцены, напоминавшей финал «Ревизора», Тикунов отправился в резерв…

По свидетельству Семичастного, услышав о кандидатуре Щелокова, они с Шелепиным подняли шум, но было уже поздно. На заседании Политбюро ЦК Брежнев поставил вопрос на голосование, и, хотя на этот раз и не единогласно, предложение все-таки прошло. Шелепину удалось пристроить Тикунова, и только на время, заместителем заведующего третьестепенным отделом ЦК, занимавшимся личными делами командируемых за границу, а вскоре его вовсе сбыли с рук, назначили в посольство в Румынии.

Перестановки продолжались. Постепенно соратники Шелепина покидали завоеванные с таким трудом при Хрущеве московские посты и разъезжались по стране, а то и по свету. Некоторые из них получали высокий ранг Чрезвычайного и Полномочного Посла и отправились по назначению, кто в Африку, кто в Азию, кому-то удавалось зацепиться в Европе или Америке. Генерального директора ТАСС Дмитрия Петровича Горюнова отправили в Марокко, Сергей Калистратович Романовский уехал послом в Норвегию, цекист Александр Николаевич Яковлев[44]44
  Впоследствии, уже став «отцом перестройки», Александр Николаевич рассказывал, что его, как он выражался, «сослали» в Канаду якобы за либеральную статью в «Литературке» от 15 ноября 1972 года, «Против антиисторизма». Для меня с самого начала его версия звучала фальшиво: умеренных вольнодумцев-цековцев, таких как Бурлацкий или Бовин, за аналогичные прегрешения отправляли не так далеко, назначили обозревателями в «Правду» или «Известия». Брежнев их всерьез не опасался, в отдаленные посольства он изгонял только потенциальных заговорщиков. Все прояснилось с публикацией воспоминаний Александра Бовина, в те годы – аппаратчика ЦК высокого ранга. Он и напомнил нам давно забытое: двух Александров Николаевичей, Яковлева с Шелепиным, связывал накрепко не только идеологический консерватизм, но и элементарный карьеризм. «Железный Шурик» казался Яковлеву куда перспективней краснобая Брежнева. Сегодня такое определение «отца перестройки» звучит невероятно, но если внимательно вглядеться в карьеру Александра Николаевича, то все становится на свои места. Просто тогда он поставил не на того, в первый и последний раз просчитался. Брежнев же сослал подальше от Москвы не безобидного литературного критика, а активного и опасного шелепинца (Александр Бовин. ХХ век как жизнь. М.: Захаров, 2003. С. 161. Любопытно сравнить с: Александр Яковлев. Омут памяти. М.: Вагриус, 2001. С. 162–165, 188–193).


[Закрыть] – заместитель заведующего отделом идеологии – в Канаду. Я уже не помню остальных, но Леонид Ильич никого не забыл.

Александр Николаевич Шелепин понимал, что при таком раскладе сил он вскоре может оказаться в одиночестве, как говорится, генералом без армии, но изменить или хотя бы приостановить начавшийся процесс не мог. Коллеги по Политбюро ЦК были едины в своем противодействии.

Вскоре наступила очередь и самого Шелепина. Подвернулся удобный случай: уехал послом в Данию еще один «комсомолец» – Николай Григорьевич Егорычев, работавший до этого Первым секретарем Московского городского комитета партии. Егорычев, человек с гипертрофированным самомнением, сам напросился на неприятности. После катастрофического разгрома Израилем арабов, в первую очередь египтян, в Шестидневной войне в сентябре 1967 года, Егорычев на Пленуме ЦК в пух и прах изругал московскую систему ПВО, вооруженную теми же ракетами, которые мы передавали Насеру. Изругал несправедливо, ракеты вскоре хорошо показали себя во Вьетнаме, где сбили более четырех с половиной тысяч современных американских самолетов. Египтяне же не смогли их освоить, а в большинстве случаев просто разбежались, бросив технику на произвол судьбы. Егорычев этого или не знал, или не хотел узнать и не пожалел черной краски. Военные на него не на шутку разобиделись, Брежнев тут же воспользовался подходящим поводом, чтобы избавиться от не вызывавшего у него доверия «хозяина Москвы». Его место занял Председатель Всесоюзного центрального совета профессиональных союзов (ВЦСПС) Виктор Васильевич Гришин.

Появилась вакансия. По традиции, пост Председателя ВЦСПС должен был занимать член Политбюро или кандидат в члены Политбюро ЦК. Его предложили Шелепину. Из здания ВЦСПС на Ленинском проспекте, естественно, труднее влиять на решения, готовящиеся в ЦК на Старой площади. Александр Николаевич понимал, что это еще одно поражение, но поделать ничего не мог. Все коллеги по Политбюро единодушно поддержали его кандидатуру, и прямой отказ мог привести к худшим последствиям. В июле 1967 года Суслов представил ВЦСПС их нового председателя, а 26 сентября Пленум ЦК освободил Шелепина от обязанностей Секретаря ЦК. Однако Александр Николаевич не смирился. Он – самый молодой член Политбюро, время работает на него, надо только потерпеть, дождаться, когда обстановка станет более благоприятной. А пока нужно оправиться от неудач и снова подготовить почву.

Как и в 1964 году, он стал искать влиятельную фигуру, которую можно было бы, самому оставаясь в тени, подтолкнуть на сколачивание оппозиции теперь уже Брежневу. В 1964 году таким лицом был Игнатов, в марте 1966 года внимание Шелепина привлек Микоян. Анастас Иванович покинул Политбюро и, видимо, по мнению Шелепина, представлял собой идеальную кандидатуру. Вероятно, Шелепин не сомневался, что после вывода из состава Политбюро Микоян недоволен и настроен враждебно к новому руководству. А на этом уже можно было сыграть. Кроме того, Микоян широко известен в партии и в стране, к его мнению прислушиваются. В случае же провала легко будет спрятаться в его тени.

Самому идти к Микояну было опасно. Неизвестно еще, как воспримет Анастас Иванович предложение. Мог попросту выгнать или того хуже – выдать, рассказав о визите кому не следует. Да и сам факт разговора едва ли останется в тайне: охрана, собственная или Микояна, без сомнения, доложит о странном свидании. Предстояло найти посредников и конечно же аргументы, способные произвести впечатление на Микояна. Зная крайнюю щепетильность Анастаса Ивановича, в качестве затравки было решено использовать недавний ремонт дачи Брежнева, обошедшийся в несколько миллионов рублей. Если он «клюнет», можно перейти к обсуждению политических вопросов, прощупать его настроения и дальше действовать по обстановке.

Но дело сорвалось в самом начале. Опытный и осторожный Микоян сразу почувствовал неладное и повел себя настороженно. Большие расходы на переоборудование дачи он не одобрил, но попытки обсуждения, не говоря уже о критике действий Брежнева, начисто отмел. По рассказу Серго Микояна, выступавшего в роли посредника в этих переговорах, ответ его отца сводился к следующему: «Конечно, нехорошо, что Леонид Ильич расходует средства на свою дачу. Поступать так нескромно, и я его действия не одобряю. Тем не менее это дело его совести. В целом же принципиальных разногласий по проводимой сейчас внутренней и внешней политике между нами нет, я с ней согласен и считаю линию в целом правильной».

Подводя итог, Микоян добавил, что человек он немолодой, свое отработал. Активной политической деятельностью больше не занимается и не собирается к ней возвращаться.

Шелепин ошибся в главном. Возможно, Микоян и был обижен своей отставкой, но карьера заговорщика его никогда не манила. О возвращении в состав Политбюро он уже не помышлял, еще менее был расположен стать орудием в чужих руках. Разговоры эти остались в тайне. Микоян никому не рассказал о них.

Не исключено, что Шелепин обращался не только к Микояну и проводил зондаж в разных направлениях. Едва ли отказ Микояна от сотрудничества заставил его отказаться от своих планов. Другие попытки Шелепина добиться реализации заветных намерений остаются по сей день тайной. С уверенностью можно сказать одно – к успеху они не привели…

Шли годы. Столь мощная в 1964 году коалиция «комсомольцев» распалась. Мечты о высших партийных и государственных постах становились все более зыбкими и расплывчатыми. Работа в ВЦСПС не клеилась, вызывая только раздражение своей явной бесперспективностью.

Однако «Железный Шурик» (так прозвали Шелепина то ли за жесткость характера, то ли с долей иронии по аналогии с железным Феликсом, легендарным первым Председателем ВЧК Феликсом Дзержинским) не хотел сдавать позиции. И тогда он решился на отчаянный шаг – личный разговор с Брежневым. Шелепин хотел любой ценой добиться возвращения в аппарат ЦК. А чтобы разговор не прошел бесследно, он подготовил письменное заявление в адрес Политбюро. Суть его заключалась в следующем.

Не имея специального экономического образования, он, Шелепин, не может полноценно работать Председателем ВЦСПС и приносить ту пользу, которую мог бы приносить на другом поприще. В связи с этим он обращается в Политбюро ЦК с просьбой освободить его от занимаемой должности и перевести на работу в аппарат Центрального Комитета. Естественно, как член Политбюро он с полным основанием рассчитывал на кресло одного из секретарей.

Леонид Ильич внимательно выслушал все аргументы и, пообещав подумать, положил переданное ему заявление в свою папку. Беседа закончилась ничем.

Тем не менее вскоре после этой безрезультатной встречи снова вспыхнула надежда. Брежнев заболел. Поползли слухи, что он не сможет вернуться к работе.

В первую очередь Шелепин решил переговорить с Сусловым. Он представлялся естественным союзником в возможных столкновениях с Кириленко, занимавшим неофициальную должность Второго секретаря ЦК. Именно с этого поста в 1964 году Брежнев переместился на место Хрущева. Без сомнения, и Андрей Павлович готовился к возможным переменам.

Шелепин зашел к Суслову. Конечно, предпочтительнее было провести этот щекотливый разговор где-нибудь в неофициальной обстановке, но повода все не находилось. Пришлось довольствоваться официальной встречей в кабинете секретаря ЦК.

Быстро покончив с текущими вопросами, Шелепин осторожно перешел к главному, сказав, что его, как, очевидно, и Суслова, больше всего волнуют судьба партии, поступательное движение страны. Во многом это зависит от того, кто стоит во главе Центрального Комитета. Сейчас Леонид Ильич серьезно болен. Неизвестно, сможет ли он вернуться к исполнению своих служебных обязанностей, по крайней мере, в ближайшее время. К тому же все мы смертны. А может быть, стоило бы посоветоваться, подумать о замене?

На это Суслов холодно ответил, что если имеется в виду болезнь Леонида Ильича, то сведения неверны. Брежнев чувствует себя значительно лучше. Так что затронутая тема по меньшей мере неуместна.

Это была очередная неудача. Оставалось надеяться на молчание Суслова.

Однако надежды оказались тщетными. Уже на следующий день Суслов поехал навестить больного Брежнева и все доложил. Леонид Ильич ничего не ответил, но информацию запомнил, решив, очевидно, дождаться удобного случая. И такой случай вскоре представился.