Текст книги "Никита Хрущев. Пенсионер союзного значения"

В качестве доказательства несовершенства существовавшей избирательной системы он приводил пример с депутатом Верховного Совета СССР писательницей Вандой Львовной Василевской. Отец высоко ценил ее творчество и общественную деятельность. Она часто бывала у нас в доме. Теплые отношения сохранились еще с войны. В 1939 году Ванда Львовна, дочь крупного государственного деятеля буржуазной Польши, пришла в освобожденный Львов и навсегда связала свою судьбу с нашей страной. Во время войны она вместе с мужем, известным драматургом Александром Корнейчуком, часто бывала в войсках, встречалась с отцом в Сталинграде, на Курской дуге. Но как депутат она… ничего не делала. Причем настолько демонстративно, что украинские власти, опасаясь неприятностей, в очередной избирательной кампании каждый раз отводили ей новый избирательный округ, подальше от предыдущего. Там, где ее как депутата еще не знали…

– Разве так можно! – возмущался отец. – Какие это депутаты! Кого подсовывают, того и выбирай!

Однако изменить порочную систему ему было не суждено. Времени для этого не оставалось.

В рамках работы над новой Конституцией обсуждался и вопрос установления такого регламента работы Советов, при котором они реально могли бы контролировать жизнь в своих регионах. Ставилась задача придания им большего авторитета и передачи полноты власти. В одном из вариантов рассматривалась возможность перехода к непрерывной работе Советов, как это принято в парламентах западных стран.

Важнейшим компонентом проблемы власти была процедура преемственности. Отец мучился: как сделать передачу власти из одних рук в другие естественной, безболезненной. Созрела идея сократить время пребывания на руководящей работе до двух сроков. XXII съезд КПСС принял такое постановление в отношении партийных функционеров. Теперь оставалось распространить его на государственные органы и закрепить решение в новой Конституции. Но сразу же возникло множество проблем, и в первую очередь – куда уйдет функционер после двух сроков? Где и как он сможет приложить свои опыт и знания?

В этом деле отец впрямую следовал примеру США. После двух визитов в эту страну он стал внимательнее приглядываться к заокеанскому опыту, примериваться к нему.

Но если многие другие нововведения отца одобрялись или не одобрялись и все-таки принимались аппаратом, пусть и с недовольным ворчанием, то тут он задел за живое. В руководящем звене, от района и выше, началась паника. Сформировалась не просто группа недовольных, а серьезная оппозиция, жаждущая активных действий.

Подлили масла в огонь и акции, лишавшие аппаратчиков многих привилегий, дарованных Сталиным. Первым шагом в этом направлении сразу после XX съезда была отмена так называемых «пакетов» – не облагаемых налогом дополнительных регулярных выплат определенным категориям чиновников. Но испуг, вызванный «секретным докладом», привел бюрократию в оцепенение, видимо, поэтому «урезание» прошло сравнительно безболезненно. Слишком все были перепуганы, слишком свежи в памяти были ночные аресты, чтобы решиться на противоборство.

Однако шок быстро прошел, и аппарат усвоил, что теперь никому не грозят ни расстрелы, ни аресты, ни ссылки. Бюрократия стала все увереннее ощущать себя решающей силой, хозяйкой положения. Последовавшие инициативы безнадежно буксовали. Предложения о ликвидации «закрытых распределителей» и сокращении числа персональных машин должна была выработать и осуществить специально назначенная комиссия ЦК. Возглавил ее Алексей Илларионович Кириченко, в то время Второй секретарь ЦК. Комиссия заседала, обсуждала, рекомендовала, отвергала и уточняла, но… ничего не решала.

Отец нервничал, торопил. Его заверяли, что дело близится к завершению. Показывали какие-то бумаги. Он на время успокаивался, и все возвращалось в прежнее состояние.

Кириченко сменили еще несколько председателей, и наконец после октября 1964 года комиссия прекратила свое существование. Единственно, что удалось отцу, – немного сократить парк персональных машин, пересадить чиновников с «Чаек» ручной сборки на более дешевые «Волги». Не всех. Министры, апеллируя к соображениям престижа, отстояли свое право на «Чайки».

Громоздкими «ЗИЛами» теперь пользовались тоже не все члены Президиума ЦК, а только три высших лица в государстве: Первый секретарь ЦК, Председатель Правительства и Председатель Президиума Верховного Совета. Остальные ездили на «Чайках».

Подсократили в то время и охрану. Отца, кроме его личного адъютанта-прикрепленного, сопровождал второй «ЗИЛ» с тремя охранниками, остальные члены высшего руководства довольствовались одним прикрепленным.

По выходным дням, когда было тепло, отец садился на весла, а мы размещались в лодке. Отец любил эти гребные прогулки. От Усова, где мы жили на даче, до Ильинского, где расположилось опытное поле, недалеко – путешествие занимало минут сорок. За лодкой отца в отдалении следовала лодка с охраной, сидевший на корме дежурный начальник охраны зорко наблюдал за обстановкой. Держались охранники на почтительном расстоянии, отец их близко не подпускал, грубовато ставил на место:

– Что вы за спиной толчетесь, нюхаете? Держитесь подальше, дышите свежим воздухом.

Во время поездок на дачу по Рублевскому шоссе отец не раз замечал гуляющих по окружающему шоссе лесу, даже в самую неподходящую погоду, похожих друг на друга молодых людей. Поинтересовался у Председателя КГБ Серова: не его ли это люди? Тот не отпирался: «мои», и стал пространно говорить о необходимом минимуме безопасности, о возможных покушениях со стороны вражеских разведок. Отец его не дослушал, подобные разговоры ему обрыдли еще в сталинские времена, и перебил: «Если американцы захотят меня убить, то они это сделают, сколько бы людей вы ни натыкали вдоль дорог. Тут не убережешься. Но вряд ли они пойдут на такое. А так вы впустую расходуете народные средства». Серов не возражал, но и людей в штатском вдоль шоссе не убавилось. Правда, теперь они старались при приближении машины отца спешно укрыться в ближайших кустах.

Вторично объясняться с Серовым отец посчитал излишним, приказал урезать соответствующую статью расходов КГБ и передать Председателю, что, видимо, в его ведомстве столько излишних средств, что он просто не знает на что их расходовать. После этого «любители» лесных прогулок исчезли.

Не терпел отец и всяких «мероприятий» по пути его следования. Его лимузин шел в общем потоке транспорта, позволяя себе разве что в нарушение правил выскочить при обгоне за осевую линию, да нетерпеливо покрякивать сигналами, приближаясь к светофору. Заслышав знакомые требовательные звуки, регулировщики поспешно включали зеленый свет. Перекрытие улиц, организация шумных, мигающих разноцветными огнями, как новогодняя елка, кортежей, – такое никому не приходило и в голову. Конечно, не обходилось без заминок, особенно на перекрестках вблизи центра. Машин в городе становилось все больше. Для расшивки пробок отец предложил построить разноуровневые развязки и подземные переходы. Городские власти поначалу встретили очередную его «выдумку» без энтузиазма – сложно все и дорого. Но потом идея привилась.

Конечно, установление социальной справедливости за счет ликвидации привилегий носило скорее морально-этический характер, поскольку решение экономических проблем от этого не зависело. Удовлетворить потребности в товарах можно было только их производством в достаточном количестве и нужного качества, а не путем перераспределения благ.

Принятые решения безмерно озлобили тех, кому грозило лишение привилегий. И, что немаловажно, не только их самих, но и их жен.

«Проходя коридорами ЦК, я просто физически ощущаю, как его обитатели в спину расстреливают меня взглядами», – при последней встрече, несколько противореча самому себе, пожаловался отец Снегову. Все это, в свою очередь, сыграло не последнюю роль в падении Хрущева.

Не увенчались успехом и попытки отца сократить государственный аппарат. Чиновники, сокращенные в министерствах, переходили в совнархозы, комитеты и другие новообразования, появлявшиеся как из-под земли. Понятно, что и эти мероприятия тоже ни в коей мере не добавляли симпатий к отцу со стороны бюрократии.

Все мы наслышаны о непростых отношениях отца с творческой интеллигенцией. Я позволю себе лишь несколько замечаний.

Результаты XX съезда партии вызвали резкое оживление в общественной жизни, литературе и искусстве. Появились новые имена, смелые произведения. Вслух стали говорить о том, о чем вчера боялись и подумать. Зашатались «авторитеты». Многих это пугало, а испуг, в свою очередь, вызывал ответные меры.

Отец никогда не занимался вплотную этими вопросами. В официальной идеологии царили М. А. Суслов и Л. Ф. Ильичев. Однако в критических ситуациях оппоненты апеллировали к отцу: писатели присылали произведения, отвергнутые инстанциями, а «идеологи» при малейшем ослаблении «вожжей» хором стращали, говоря, что контрреволюция в Венгрии начиналась с «кружка Петефи», кончили же виселицами и стрельбой. Стоит отпустить «вожжи», и у нас может такое случиться.

В этих предостережениях была доля истины. Ведь бездумное расширение политических свобод может легко привести к непредсказуемым последствиям.

Последние годы перед отставкой омрачились его резкими столкновениями с писателями, поэтами, художниками, музыкантами. Он вступил в борьбу с теми, кто, по сути, стоял с ним по одну сторону баррикады, что было особенно обидно.

Нужно, впрочем, сказать, что акция была тщательно и продуманно срежиссирована. Отца долго обрабатывали, и наконец его удалось убедить, что «зараза» буржуазной идеологии овладела умами наших творческих интеллигентов, особенно молодых. Их надо спасать. Иначе они погубят себя и нанесут неизмеримый вред нашей стране, делу коммунизма. Известно, что «буржуазная идеология» лезет во все щели, стоит только потерять бдительность.

Расчетливо выбрав момент, Хрущева спровоцировали на ряд выступлений, поссоривших его с людьми, которые еще вчера были его самыми горячими сторонниками. Теперь же они оказались в разных лагерях.

Ко всем бедам добавились осложнения внутри социалистического сообщества. Только-только стали утихать бури в Европе, стабилизировалось положение в Польше и Венгрии, как появился новый очаг напряженности. На сей раз возникли разногласия с Китаем. Анализ причин и следствий противостояния, приведшего к вооруженным столкновениям, – удел специалистов. Я только скажу, что в те тяжелые дни всю ответственность за конфликт принял на свои плечи отец. Кому-то казалось, а кое-кто сознательно хотел представить дело в таком виде, будто это не идеологический и политический конфликт, а проявление дурной воли лидеров двух стран, в частности Хрущева. Чтобы окончательно понять несостоятельность такого подхода, потребовались годы.

Груз проблем был тяжел, а сил к семидесяти годам оставалось все меньше. Домой отец приходил усталый, измотанный. Делал два круга по дорожке вокруг двухэтажного особняка на Ленинских горах, ужинал, вытаскивал из портфеля толстые разноцветные папки с бумагами – вечернюю порцию работы. Ежедневно отцу на стол ложились многостраничные проекты постановлений правительства, записки по различным вопросам, донесения послов и разведки, обзоры зарубежной прессы плюс подавляющее большинство газет, от «Правды» до «Строительной» и «Учительской». Отец читал все, внимательно просматривал газеты, заинтересовавшие его статьи откладывал на вечер для детального изучения. Устраивался он тут же, в столовой, на уголке стола, или поднимался на второй этаж в свою спальню. И хотя в доме был кабинет, он им никогда не пользовался. Как правило, работа затягивалась до полуночи. Утром, к девяти, он всегда был на работе. От бесконечного чтения болели глаза. Когда стало совсем невмоготу, отец попросил помощников сортировать поступающую почту, отбирать для него наиболее важные материалы, а по остальным – составлять обзоры. Жизнь сразу облегчилась. Через пару недель отец решил проверить, что помощники сочли недостойным его внимания. Оказалось, что критерии отца и помощников различались, и различались значительно. «Неважные», по их мнению, материалы ему представлялись очень важными, «второстепенная» информация – решающей. Пришлось вернуться к старой практике. Только все чаще он просил кого-нибудь из помощников или нас, детей, почитать вслух.

В те годы Президиум ЦК принял решение, устанавливающее отцу сокращенный рабочий день и дополнительные две недели отпуска. Решение осталось на бумаге, работа занимала не только весь рабочий день, но и все свободное время. Дополнительным отпуском он пользовался – хорошо было уехать в Пицунду, в Крым или Беловежскую Пущу, хоть чуть-чуть оторваться от рутины. Там отец мог сосредоточиться, обдумать кардинальные проблемы. Свои выводы и предложения он тут же оформлял в виде записок в ЦК. Часто отец пользовался свободным временем на отдыхе для совещаний или просто для бесед с учеными и конструкторами. Помню многолюдные собрания, обсуждавшие в Пицунде пути развития авиации, ракетостроения, химии.

Отец твердо отдавал себе отчет в том, что силы его на исходе, да и приближающийся семидесятилетний юбилей знаменовал определенный рубеж. Все чаще и настойчивее обращался он к мыслям о преемнике. Все чаще думал об отставке. О желании уйти не раз говорил в кругу семьи, иногда в шутку, иногда всерьез. Возвращался он к этому вопросу и в разговорах со своими коллегами по Президиуму ЦК.

«Мы, старики, свое отработали. Пора уступать дорогу. Надо дать возможность молодежи поработать», – вот, насколько я помню, типичное его высказывание на эту тему. При этом он широко улыбался, а окружающие похохатывали, сводя его слова к шутке.

В 1964 году он впервые заговорил об отставке публично, на одной из встреч с молодежью. Его речь была опубликована во всех газетах. Скрывались ли за этими словами серьезные намерения? Думаю, отец действительно собирался уходить. Не раз он упоминал о приближающемся XXIII съезде партии как о своем последнем рубеже.

Если дома его слова не встречали возражений, то товарищи по работе бурно протестовали.

– Что вы, Никита Сергеевич! Вы отлично выглядите! У вас и сил больше, чем у молодого! – слышалось в ответ на его мысли вслух.

Мне трудно сказать, мог ли он принять такое решение в действительности. Ведь у него рождались все новые замыслы, планы. Хотелось претворить их в жизнь, а уж потом уйти.

Но какими бы серьезными ни были мысли об отставке, о своем преемнике отец думал неотступно. Один кандидат заменялся другим, потом третьим. А окончательного решения все не виделось, хотелось найти достойного человека и обязательно помоложе, поэнергичнее.

В конце концов он остановился на Фроле Романовиче Козлове. Ему все больше доверялся отец, хотя и не обходилось без конфликтов, острых перепалок.

Однако случилось несчастье. Весной 1963 года Козлов тяжело заболел – инсульт. Когда он немного пришел в себя и вернулся из больницы на дачу, отец поехал его навестить. Был выходной день, и, как обычно, он захватил с собой меня. Раньше Козлов часто бывал у нас дома, и наши семьи хорошо знали друг друга.

Дача Козлова располагалась неподалеку, сразу за Успенским. Миновав стандартные зеленые ворота, машина остановилась у подъезда. Встречала нас жена Фрола Романовича и еще какие-то люди. Прошли в дом. Кровать, на которой лежал Фрол Романович, стояла посередине комнаты, чтобы сестрам было удобнее подходить к больному. У стены стоял столик с лекарствами, стерилизатором, шприцами.

Козлов полулежал на подоткнутых подушках, бледное лицо отсвечивало желтизной. Когда мы вошли, он узнал отца, попытался сдвинуться с места, заговорить, но речь была бессвязна. Впечатление он производил удручающее. Отец постоял возле него некоторое время, пытался ободрить, шутил в своей манере, говоря, что Козлов, мол, отдыхает, симулирует. Пора выздоравливать – и на работу.

Попрощавшись, мы прошли в соседнюю комнату. Там собрались врачи. Нам объяснили, что опасности для жизни Фрола Романовича нет, но до выздоровления пройдет еще много месяцев.

– Работать сможет? – спросил тогда отец.

Приговор медиков был единодушным: безусловно нет. Он останется полным инвалидом. К тому же сильное волнение может привести к новому приступу и к смерти.

Рассчитывать на Козлова не приходилось…

Отец запомнил предостережение медиков о том, что нервный стресс может оказаться пагубным для больного. И поэтому на ближайшем заседании Президиума ЦК, когда речь зашла о судьбе Козлова, он предложил оставить Фрола Романовича, несмотря на болезнь, членом Президиума ЦК. Никто не противился. Но после октября 1964 года решение пересмотрели и Козлова отправили на пенсию. Врачи оказались правы. Он не перенес потрясения и вскоре умер.

В связи с болезнью Козлова перед отцом еще острее встала проблема теперь уже не только будущего преемника, но и сегодняшней кандидатуры на пост Второго секретаря ЦК.

А решение все не находилось. Посоветоваться было не с кем. И вот эта внутренняя потребность выговориться, видимо, и послужила причиной того, что мне довелось проникнуть в святая святых политической кухни, стать свидетелем раздумий отца.

Отец был энергичным, увлекающимся человеком и, как и все люди такого типа, с наслаждением обсуждал с кем угодно нюансы полюбившейся ему идеи. Дома на нас обрушивались различные технологии изготовления панелей для жилых домов, мы знали много о преимуществах и недостатках сборного и монолитного железобетона, представляли, во сколько раз выгоднее плавить сталь в конверторе по сравнению с мартеном, разбирались в особенностях выращивания не только кукурузы, но и чумизы, пшеницы, овощей, винограда, фруктов, восхищались возможностями замены металла пластмассой, следили за успехами судов на подводных крыльях, знали и о многом другом.

Со мной, поскольку я был причастен к оборонным делам, отец обсуждал еще и технические вопросы, связанные с авиацией, ракетами, танками. Но никогда в разговорах при нас он не касался кадровых вопросов. Взаимоотношения в руководстве были абсолютно запретной темой. Даже в июне 1957 года, когда противоречия между отцом и сталинистами вылились в бурные заседания Президиума, а затем Пленума ЦК, мы могли только по косвенным признакам догадываться, что же происходит. Сведения приходили со стороны. О том, чтобы задать вопрос отцу, не могло быть и речи. Ответ был известен, форма тоже:

– Не лезь не в свое дело. Не мешай.

Поэтому я был просто ошарашен, когда в ответ на мой вопрос о Козлове отец вдруг заговорил о мучивших его сомнениях.

Дело происходило на даче глубокой осенью 1963 года. Вечером вышли пройтись. Мы гуляли в свете фонарей по парадной асфальтированной дороге, ведущей от ворот к дому, как вдруг отец заговорил о ситуации в Президиуме. Насколько я помню, он пожалел, что Козлов не может вернуться на работу. По его словам, он очень рассчитывал на Фрола Романовича: тот был на месте, самостоятельно решал вопросы, хорошо знал хозяйство. Замены отец не видел, а самому ему уже пора думать об уходе на пенсию. Силы не те, и дорогу надо дать молодым. «Дотяну до XXIII съезда и подам в отставку», – сказал он тогда. Потом он стал говорить, что постарел, да и остальные члены Президиума – деды пенсионного возраста. Молодых почти нет. Отец стал членом Политбюро в сорок пять лет. Подходящий возраст для больших дел – есть силы, есть время впереди. А в шестьдесят уже не думаешь о будущем. Самое время внуков нянчить.

Он ломал голову над кандидатурой на место Козлова. Ведь надо знать и народное хозяйство, и оборону, и идеологию, а главное – в людях разбираться. Хотелось бы найти человека помоложе. Раньше отец очень рассчитывал на Шелепина. Он казался самым подходящим кандидатом: молодой, прошел школу комсомола, поработал в ЦК. Правда, плохо ориентируется в хозяйственных делах. Все время на бюрократических должностях. Отец рассчитывал, что он подучится, наберется опыта живой работы. Для этого предлагал ему пойти секретарем обкома в Ленинград. Крупнейшая организация, современная промышленность, огромные революционные традиции. После такой школы можно занимать любой пост в ЦК.

Шелепин же неожиданно отказался. Обиделся: посчитал за понижение смену бюрократического кресла секретаря ЦК на пост секретаря Ленинградского обкома партии.

– Жаль, видно, переоценил я его, – посетовал отец. – Может, оно и к лучшему, ошибаться тут нельзя. А посидел бы несколько лет в Ленинграде, набил бы руку, и можно было бы его рекомендовать на место Козлова. А сейчас он так и остался бюрократом. Жизни не знает. Нет, Шелепин не подходит, хотя и жалко. Он самый молодой в Президиуме.

Отец, помню, тогда замолчал, задумался, а потом продолжал рассуждать о возможных преемниках Козлова. В частности, о Подгорном. Николай Викторович Подгорный – человек толковый, и в хозяйственных делах разбирается, и с людьми работать может. На Украине проявил себя. Опыт у него богатый, но кругозора не хватает. После перехода в ЦК никак не справляется с порученными вопросами в области пищевой промышленности. Словом, по мнению отца, на этот пост и он не годился.

И тут он заговорил о Брежневе, сказав, что у него огромный опыт, хозяйство и людей знает. Но, как считал отец, он не может держать свою линию, поддается чересчур и чужим влияниям, и своим настроениям. Человеку с сильной волей ничего не стоит подчинить его себе. До войны, когда его назначили секретарем обкома в Днепропетровск, местные острословы окрестили его «балериной» – мол, кто как хочет, тот так им и вертит. А на этом месте нужен крепкий человек, которого с пути не свернешь. Таков был Козлов. Нет, и Брежнев, выходило, не годится.

Отец замолчал. Больше этот разговор не возобновлялся. Мы долго еще бродили по дорожке к дому и обратно, думая каждый о своем. Отец, видимо, снова и снова перебирал в уме возможных кандидатов на пост Второго секретаря ЦК.

Я же был подавлен этой неожиданной откровенностью. Насколько тяжко и одиноко отцу, подумалось мне, если ему приходится откровенничать на эти темы со мной. Раньше такого не случалось. Даже представить подобное было невозможно.

Это был единственный разговор на запретную тему кадров. К ней отец больше никогда не возвращался. Об этих откровениях я, естественно, никому не рассказал. Хотя отец меня не предупреждал, но я и не нуждался в подобных предупреждениях.

Легко вообразить мое удивление, когда я узнал, что на место Второго секретаря ЦК все-таки планируется Брежнев. Так и не нашлось более подходящей кандидатуры. Впрочем, задавать отцу какие-либо вопросы я не стал…

Лично мне Леонид Ильич был симпатичен. На лице его всегда играла благожелательная улыбка. На языке всегда занятная история. Всегда готов выслушать и помочь. Несколько удивляло меня его пристрастие к домино – уж очень не соответствовало такое хобби сложившемуся у меня образу государственного деятеля.

Однако сам Брежнев, как оказалось, вовсе не обрадовался лестному предложению. Он принял его с неохотой, но вынужден был подчиниться.

Новый пост давал огромную власть, но он был… незаметен. Это была напряженная работа внутри разветвленного партийного организма. Требовалось готовить решения, взаимодействовать с обкомами, следить за работой в армии и… отвечать за провалы. Характеру Леонида Ильича, склонностям его натуры больше подходила представительская должность Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Здесь ему нравилось все: приемы президентов, королей и послов, почетные караулы, завтраки, обеды, ужины, посещение театров. Приятно было вручать ордена, награды. Вокруг улыбающиеся лица, рукопожатия, поцелуи. Речи награжденных полны искренней благодарности и любви. Государственные визиты – снова почетные караулы, приемы, пресса, улыбки, рукопожатия, тосты. Ему нравилось быть на виду, в центре события, видеть свое лицо в газетах, журналах, кинохронике.

Теперь все это неминуемо должно было уйти. Впереди – изнурительная работа, груз ответственности и необходимость принимать многочисленные решения, влекущие за собой огромные, порой трудно предсказуемые последствия. Все это Брежневу не нравилось, назначением он был недоволен, но вслух не только отказаться, но даже выразить неудовлетворенность не мог. Поблагодарил за оказанное доверие, обещал его оправдать.

Очередной Пленум ЦК открылся 10 февраля 1964 года. Он снова посвящался проблеме сельского хозяйства. Отец упорно искал способы вывести страну из кризиса, нащупать пути к изобилию.

Он продолжал искать новые методы управления экономикой, позволяющие развязать инициативу производителей, повысить эффективность труда. Эти вопросы обсуждались на совещаниях и в прессе, проводились эксперименты.

Докладывал на Пленуме министр сельского хозяйства Иван Платонович Во-ловченко. Еще недавно директор совхоза, он сделал головокружительную карьеру. На одном из совещаний он удачно выступил, рассказал о больших достижениях возглавляемого им хозяйства, внес дельные предложения. Отец ухватился за него. Одну из причин наших неуспехов в сельском хозяйстве он видел в забюрокрачен-ности руководства, в отрыве от живого дела. Ему представлялось, что появление человека от «земли» может в корне изменить ситуацию.

Так Воловченко стал министром. Однако чуда не произошло. И вот теперь он делал доклад с пышным заголовком «Об интенсификации сельскохозяйственного производства на основе широкого применения удобрений, развития ирригации, комплексной механизации и внедрения достижений науки и передового опыта для быстрейшего увеличения производства сельскохозяйственной продукции». Казалось, даже в названии не забыли ничего…

На Пленум пригласили множество людей со всех концов страны: партийных работников, сотрудников министерств, специалистов сельского хозяйства, ученых. По сути дела, это был не Пленум, а всесоюзное совещание.

Последнее время отец ввел в практику такие расширенные Пленумы, на которых подробно освещались те или иные хозяйственные вопросы. Далеко не всем это нравилось. Аппаратчики считали, что тем самым снижается престиж Пленума, размывается его значение. Однако вслух никто крамольных мыслей не высказывал.

На февральском Пленуме 1964 года, кроме доклада министра сельского хозяйства, было выслушано еще множество содокладов по различным аспектам, связанным с ведением сельского хозяйства. Выступал на Пленуме и отец.

Многих свидетелей уже нет в живых, но если собрать воедино крупицы информации от разных людей, так или иначе причастных к событиям того периода, можно с уверенностью сказать: в период января-марта 1964 года в Секретариате ЦК сформировалась оппозиция Хрущеву, в которой объединились Подгорный, Брежнев, Полянский и Шелепин. Цели этих людей окончательно ясны не были, роли, видимо, не распределены, но работа началась.

Кто явился центром консолидации оппозиционных отцу сил, сказать нелегко, и это несмотря на то, что многие участники событий тех лет оставили свои воспоминания. Одни, впоследствии обиженные Брежневым, смазывают, преуменьшают свою роль в сравнении с реалиями 1964 года. Другие, прежде всего Шелепин и Семичастный, строят глухую оборону перед историей. И тем не менее можно попытаться воспроизвести расстановку сил. Старики, в первую очередь выходцы с Украины, на роль лидера прочили Брежнева, но с известными оговорками. Вот как о зарождении сговора вспоминает Виктор Васильевич Гришин: «Это было рискованное дело, связанное с возможными тяжелыми последствиями в случае неудачи. Идейным, если можно так выразиться, вдохновителем этого дела являлся Подгорный… Практическую работу по подготовке отставки Хрущева вел Брежнев…»[2]2
  Гришин В. В. От Хрущева до Горбачева: Политические портреты пяти Генсеков и А. Н. Косыгина. Мемуары. М.: НСПОЛ, 1996. С. 26.


[Закрыть]

«Молодежь», недавние комсомольцы, не сомневались, что будущее принадлежит им. Когда настанет пора действовать, инициативу перехватит Шелепин. Брежнева же они считали в какой-то степени подставной фигурой.

Нужно было выявить настроение членов ЦК, секретарей обкомов, руководства армии. В памяти свеж был урок 1957 года, когда Пленум ЦК встал на сторону потерпевшего, казалось, окончательное поражение Хрущева. Процесс предстоял кропотливый, таивший немалую опасность в случае провала плана.

«Брежнев лично переговорил с каждым членом и кандидатом в члены Президиума ЦК», – вспоминает Гришин.[3]3
  Там же.


[Закрыть] Ему вторит бывший Секретарь ЦК Компартии Украины Петр Ефимович Шелест: «Главным интриганом и карьеристом выступал Брежнев. Нельзя сказать, чтобы он сам это делал, но хитро привлек разными посулами на свою сторону немало руководящих работников. Но мотив был один: сместить Хрущева, которого он смертельно боялся и перед которым подобострастно заискивал».[4]4
  Шелест П. Е. «Да не судимы будете…»: Дневниковые записи, воспоминания члена Политбюро ЦК КПСС. М.: Росспэн, 1995. С. 173.


[Закрыть]

Когда же конкретно началась подготовка к смещению отца?

Бывший Председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный в беседе с одним из журналистов сказал, что подготовка к снятию Хрущева началась месяцев за восемь до отставки. Ему, как он заявил, это стало известно с самого начала, поскольку без него этого никто не начал бы.

Шелест приводит точную дату – 14 февраля. Он рассказывал:

– Это был день моего рождения. Я нахожусь в особняке… Поздравить приехали Подгорный и Брежнев. Основательно посидели за столом и выпили изрядно. Разговор вертелся в основном вокруг положения дел в стране… Подгорный и Брежнев вели себя неуверенно, чувствовалось, что их что-то тревожит. Они говорили о трудностях взаимоотношений в верхах, о несработанности центрального аппарата… Жалобы Подгорного и Брежнева на судьбу были, по сути дела, лейтмотивом всей нашей беседы.

Уже тогда у меня зародилось чувство тревоги, неловкости. Не знал я, что за всем этим… Какую роль предстоит сыграть мне в последующие месяцы в смене руководства партии, государства. Мысли подобной не было, но чувствовал тревогу. Не сознавал ее. Еле уловимо все же предчувствовал… Не очень доверяли. Прощупывали.

Видимо, для тех месяцев подготовки слово «прощупывали» – ключевое.

Велась незаметная, но настойчивая работа: поездки, разговоры. Все это сопровождалось непомерным раздуванием культа отца: все чаще мелькали его портреты на улицах Москвы и других городов, его непрерывно цитировали, на него ссылались по любому поводу.

Началась работа над новым фильмом с претенциозным названием «Славное десятилетие». Возглавил ее Аджубей. Об этом недавно напомнил мне один из соавторов Алексея Ивановича, журналист Мэлор Стуруа.

К семидесятилетию подготовили красочные альбомы с фотографиями Хрущева: до войны, на войне, после войны. Часть из них успела выйти, часть так и не увидела свет. В каждом выступлении к месту и ни к месту упоминался отец. Тон этой кампании задавали Брежнев, Подгорный, Шелепин, а уж им вовсю подтягивали остальные.