Электронная библиотека » Сергей Кара-Мурза » » онлайн чтение - страница 25


  • Текст добавлен: 23 октября 2016, 20:40


Автор книги: Сергей Кара-Мурза


Жанр: История, Наука и Образование


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 25 (всего у книги 110 страниц) [доступный отрывок для чтения: 27 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Любой человек с религиозным чувством скажет, что фальсификация и профанация священных текстов – это и есть удушение религии. Разве замахивались на это большевики! По сравнению с этими акциями разрушение церковных зданий или физическое убийство служителей культа наносят религии ущерб несравнимо меньший.

Что же мы видим сегодня в России, у доморощенных рыцарей Запада? Ту же попытку – именно они, в белых перчатках, но эффективно удушают религию, высмеивают и пачкают все священное, все наши культы и сокровенные отношения. Началось это давно, с западников, а сегодня они выродились до русофобов. Утверждения о том, что тормозом развития России является воспитанный православием характер («лень и рабская психология») – элементарная идеологическая ложь. Но ведь за ней – философия. Как тиражировали «демократы» слова Чаадаева: «Повинуясь нашей злой судьбе, мы обратились к жалкой, глубоко презираемой этими [западными] народами Византии за тем нравственным уставом, который должен был лечь в основу нашего воспитания»!

Сегодня утверждается, что по сравнению с Западом Православие отличалось нетерпимостью и тоталитаризмом. «Несколько лидеров ереси были сожжены в 1504 г.», – обличают «демократы». И это – в сравнении с католической инквизицией или сожжением миллиона (!) «ведьм» в период Реформации. Порой доходят до того, что Православие оказывается как бы и не христианством, и мы выпали из этой религии. Кумир наших «демократов», «грузинский Сократ» М.Мамардашвили, так и пишет: «Любой жест, любое человеческое действие в русском культурном космосе несут на себе, по-моему, печать этого крушения Просвещения и Евангелия в России». Подумать только, любое наше человеческое действие в рамках русской культуры! Да разве имеем мы право на жизнь?

Изживание, по примеру Запада, религиозного органа русских и разрушение традиции было пафосом философии западников. В статье «Культурный мир русского западника» эмигрант В.Г.Щукин так характеризует эту часть интеллигенции: «В отличие от романтиков-славянофилов, любая сакрализация была им в корне чужда. Западническая культура носила мирской, посюсторонний характер – в ней не было места для слепой веры в святыню… С точки зрения западников время должно было быть не хранителем вековой мудрости, не «естественным» залогом непрерывности традиции, а разрушителем старого и создателем нового мира».

Сегодня эта псевдорационализация дошла до гротеска. Духовный лидер «демократов» академик Н.Амосов пишет даже: «Бог – материя. Нельзя отказываться от Бога (даже если его нет). К сожалению, «материальность» Бога, пусть самая условная, служит основанием для мистики, приносящей обществу только вред. Без издержек, видимо, не обойтись… Точные науки поглотят психологию и теорию познания, этику и социологию, а следовательно, не останется места для рассуждений о духе, сознании, вселенском Разуме и даже о добре и зле. Все измеримо и управляемо».

Все это – технократический бред, но ведь «демократы» чтят Амосова как пророка.

Сегодня мы является свидетелями огромного инженерно-идеологического проекта – попытки искусственного разрушения вошедших в подсознание религиозных структур огромного народа. Это – культурная диверсия, по своим разрушительным масштабам далеко превосходящая другие известные в истории. Без традиций и «иррациональных» норм, запретов и ритуалов может существовать, да и то с болезненными припадками вроде фашизма, лишь упрощенное общество атомизированных индивидуумов. Сложные поликультурные, а тем более многонациональные общества устойчивы до тех пор, пока не позволяют навязать им «прогрессивные» западные нормы. Парадоксальным образом, именно оттеснив от власти экс-партократов со свечкой в руке, можно защитить религиозное чувство русского человека.

Понимают ли русские люди, на что они согласились, поддержав – или хотя бы попустив – такую реформу? Не понимают. И к смыслу их не допустили.

Я лично счастлив, что мне смысл этой реформы открыл в блестящей, поэтической лекции виднейший теолог Израиля раби Штайнзальц в 1988 г. Его тогда привез в СССР академик Велихов, и это было событие. Еще большую службу сослужил бы России Велихов, если бы опубликовал ту лекцию. Состоялась она в Институте истории естествознания АН СССР, где я работал. Раби Штайнзальц, в прошлом видный физик и историк науки, вроде бы приехал рассказать об истории науки в Израиле, но, выйдя на трибуну, сказал: «Я вам изложу самую суть Талмуда». Директора нашего при этих словах из зала как ветром выдуло, и пришлось мне, как заместителю директора, вести собрание. Для меня это была, пожалуй, самая интересная лекция, какую я слышал.

Лектор осветил три вопроса: что есть человек, что есть свобода и что есть тоталитаризм – как это дано в Талмуде. Потом то же самое, по сути, написали философы западного общества Гоббс и Локк, но, по-моему, хуже. Человек, сказал раби, это целостный и самоценный мир. Он весь в себе, весь в движении и не привязан к другим мирам – это свобода. Спасти человека – значит спасти целый мир. Но, спасая, надо ревниво следить, чтобы он в тебя не проник. Проникая друг в друга, миры сцепляются в рой – это тоталитаризм. Раби привел поэтический пример: вот, вы идете по улице, и видите – упал человек, ему плохо. Вы должны подбежать к нему, помочь, бросив все дела. Но, наклоняясь к нему, ждущему помощи и благодарному, вы не должны допустить, чтобы ваша душа соединилась, слилась с его душой. Если это произойдет, ваши миры проникают друг в друга, и возникает микроскопический очаг тоталитаризма.

Я спросил самого авторитетного сегодня толкователя Талмуда: значит ли это, что мы, русские, обречены на тоталитаризм и нет нам никакого спасения? Ведь я ощущаю себя как личность, как Я, лишь тогда, когда включаю в себя частицы моих близких, моих друзей и моих предков, частицы тела моего народа, а то и всего человечества. Вырви из меня эти частицы – что останется? И мой друг таков, какой он есть, потому, что вбирает в себя частицы меня – наши миры проникают друг в друга, наши души соединены. Значит, если мы от этого не откажемся, мы будем осуждены, как неисправимое тоталитарное общество?

На этот вопрос раби не ответил – хотя я и сидел рядом с ним за столом президиума. Он ответил всей своей лекцией. Принять дух капитализма и идею человека-индивидуума, в самом гуманном ее варианте – это значит отказаться от идеи братства и любви, отказаться от христианства. Так прикиньте в уме – от чего нас зовут отказаться и чем за это заплатят.


Верующие в СССР – личные впечатления. Скажу о моих старых, с детства, впечатлениях о том, каково было верующим в обычных советских условиях после войны. Конечно, у самих верующих, особенно пострадавших из-за своей религиозности, впечатления совсем другие, но ведь нам приходится жить вместе – так лучше уж иногда обмениваться мнениями. То, как сегодня в антисоветской пропаганде нажимают на религиозный вопрос, верующим не на пользу, тут уж поверьте неверующему

Мои родители и дед по матери, с которым я много общался, были неверующими. Но всякие насмешки над религиозными чувствами они не только не поддерживали, но и резко пресекали (это я о матери). Я в детстве считал, что это – установленная позиция среди коммунистов и особенно интеллигенции, потому что так же поступали и учителя в школе.

Помню, во втором классе трое ребят опоздали на урок, пришли заспанные. Говорят: «Мы куличи святили» (вернее, они говорили «светили»). Мой сосед по парте, заядлый художник, тут же нарисовал карикатуру: «Денисенко с Подобедовым светят куличи» – ходят с фонарем и освещают ряд куличей. Так он это понял. Понес учительнице, но она его не одобрила – над этим не надо смеяться. Причем как-то так веско сказала, что художник притих, а ведь веселый и нахальный был мальчик.

Когда говорят, что в СССР религиозная жизнь была загнана чуть ли в подполье, мне это странно слышать – не было такого объективного впечатления. Повторяю, что субъективное восприятие верующих – дело совсем другое. Но, по-моему, у простых верующих и такого субъективного впечатления не было. Много у меня было и родных, и знакомых из старшего поколения – верующих. И мне с детства приходилось ходить в церковь, когда кто-то умирал. У соседей старики были верующие, у них всегда горела лампада, приходил священник.

Другое дело, что верующим была заказана партийная и номенклатурная карьера, хотя по административной части ограничения не были очень жесткими и смягчались – были у нас в МГУ и преподаватели верующие, и в Академии наук на высоких постах. Бывали проблемы у тех, кто хотел ухватить два горошка на ложку, свою веру скрывал, потом это всплывало. Но у таких людей всегда проблемы, и вовсе не от религиозности. Я думаю, они-то особенно в пропаганде активны.

Вот где наблюдались радикальные антицерковные настроения – так это как раз в простонародье. Хотя там же был и оплот религиозности, и они между собой уживались. Может быть, и у религиозного простонародья были антицерковные настроения, но они их прятали? Помню, мы летом в 1950 г. отдыхали на Волге, в глухой деревне. Как-то сидели с мальчишками после дождя на берегу и пекли картошку. А по дороге, чуть поодаль, брел, утопая сапогами в грязи, поп – в соседнюю деревню. Мальчишки вскочили, как один, и стали ему кричать обидные вещи, свистеть, а один даже схватил картошку и кинул в него. Тот посмотрел и ничего не сказал.

Меня в жар бросило – так было жалко этого человека. Я, похоже, до этого вообще ни разу не видел, чтобы группа людей так ополчилась против кого-то, да без видимой причины. И я чуть в драку не полез против моих приятелей, с которыми до этого не имел ни малейших разногласий. А они с жаром стали мне доказывать, бормотать какую-то бессмыслицу: «Ты не знаешь, он в пост баранину трескает, а нам все время…». И прочее в том же роде. Я понял только, что в этой деревне вызрела старая неприязнь и, по-моему, вовсе не к этому конкретно священнику. Ведь мальчишки не сами это придумали.

Потом мы лето провели в большом селе под Геленджиком. Там уже не было церкви и я, общаясь все время с ребятами из села, ни разу не слыхал, чтобы кто-то ехал в город на службу и т. д. Но старшие почему-то поминали церковников – тоже неприятно недоброжелательно. Хотя были люди и верующие, на шее у многих крестики. Какой-то разлад с церковной организацией ощущался. Мне кажется, он именно в зрелом, спокойном СССР стал сходить на нет, как и многие другие разлады. Тип общественного строя этому не мешал.

Я, например, думаю, что этому очень способствовал тот факт, что Церковь была действительно освобождена от государственно-политических функций. Сейчас ее снова стали этими функциями нагружать, и те священнослужители, которые этим особенно увлекаются, сразу от части верующих отдаляются.

В 1994 г. на Рождество меня по какой-то причине пригласили на прием нашей патриотической знати. На лестнице всех встречал и чуть ли не целовал Анатолий Карпов и другие звезды, Руцкой лез со своими объяснениями, Солоухин, Зорькин – много интересных и много уважаемых людей. Был и митрополит в роскошном одеянии – прием по высшему классу.

Он и стал говорить речь, так что все лихорадочно выпили, что у них было налито, отбросили от себя закуску и приняли благостное выражение лица. Митрополит этот говорил долго, как на собрании. Между привычными церковно-славянскими выражениями он вставлял какие-то туманные намеки, так что на лице православных патриотов проступало недоумение. А закончил он речь совсем неожиданными словами: «Боже, храни Америку!». После этого даже выпивки не захотелось. Так что, вроде та же Православная (Зарубежная) церковь, да не та. Активное участие в политике – палка о двух концах.

Сложная проблема возникает у любой церкви в связи с уменьшением числа верующих, а это число в переломные периоды истории может меняться очень резко – и вовсе не из-за антирелигиозной пропаганды. Ведь ясно, что между масштабами «материальных форм» культа и числом верующих должно быть соответствие. Иначе нельзя. Не знаю, как объяснить, но церковь, слишком «материально богатая», что-то теряет. В СССР по сравнению с царской Россией число верующих резко сократилось, вряд ли кто-то станет с этим спорить. Что же надо было делать с опустевшими церковными зданиями, которые оставшиеся верующие и не могли содержать на свои пожертвования? К тому же богатых бар и купцов не стало.

Я никогда не слышал какого-то конструктивного предложения. В том, что эти здания реквизировали и переделывали в клубы или хозяйственные помещения, есть, конечно, религиозная бесчувственность и хамство – но хамство обыденное, крестьянское. Уничтожение церквей, да еще демонстративное – это совсем другое дело, это битвы религиозной войны двух идеологий. А вот как надо было решать этот практический вопрос со зданиями? Он только кажется простым – потому что исполкомы взяли и, недолго думая, грубо употребили здания. Просто приняли ответственность на себя, людей от нее избавили.

Испания – католическая страна с очень сильными политическими позициями церкви, с нами не сравнить. Но жизнь меняется, число верующих резко сократилось. Множество церквей опустели, а это даже в маленькой деревне величественные здания. Климат такой, что и через тысячу лет церковь как новая. Что делать? Хотя государство выделяет там большие бюджетные средства на содержание соборов, этих средств не хватает, и церковь отдает здания на баланс местной власти. А та, делать нечего, выставляет на продажу.

Лет пять назад возникла дискуссия – некий субъект купил церковь XI века и переоборудовал ее в бар. Газеты печатали фотографии этой церкви – прекрасное здание, и какой старины! Бар… Возникли те же проблемы, что у нас с клубами, да еще и с большим надрывом. Все-таки, бар – не дом культуры. Вопрос так и повис в воздухе, сами же представители церкви ничего определенно не сказали. На баланс эту церковь взять – денег нет, прихожан мало. Власть тоже не может такое здание содержать. Покупатель тоже не злодей, он никого не обманывал и даже говорил: нельзя бар – не продавайте. Взорвать? Может, это и лучше было бы для религиозного чувства, но никто этого не предложил.

Сейчас много старых церквей реставрируется, в них будет вестись служба, строят и новые. Это прекрасно, если прихожане смогут эти здания содержать. Иногда думаешь: из каких денег? Ведь переходить на содержание «братков» тоже для церкви не очень-то полезно.

В июне 1996 г. сидел я в дворике больницы, пришел навестить человека. Рядом на скамейке сидела пожилая женщина, хотелось ей высказаться, она и стала мне жаловаться, незнакомому человеку. Она из подмосковного села, у них церковь не закрывали, и она всю жизнь, с детства, туда ходила. И вот, она в прошлое воскресенье туда пошла, и вдруг во время службы пришла милиция и приказала всем «очистить помещение». Священник был в курсе дела и не препятствовал. Это приехали на джипах бандиты – отпевать их убитого товарища. Женщина даже прослезилась – так ей почему-то все это было обидно. Я понимаю, обидна вся эта связка – бандиты, милиция и священник – против верующих. А мне этого священника стало жалко – сильнее, чем того попа, в которого мальчик бросил свою картошку.


Лирическое отступление: революция и буржуазия. М.М.Пришвин писал в дневнике 16 июля 1917 г.: «Черты лица революции никто не видел, потому что никто не может забежать ей вперед. Те, кто мчится вместе с нею – ничего не могут сказать о ней. А те, мимо кого она проносится, тоже не видят, пыль, мусор и всякий поднятый хлам заслоняют от него свет. И революция, конечно, существо получеловеческое, полу-звериное. Те, кто не мчится вместе с ней, видят только огромный, оставляющий после себя нечистоты, зад зверя».

Это неправда. Даже те, кто не мчался вместе с революцией, в большинстве своем видели не только нечистоты, оставляемые этим зверем. Ту запись Пришвин сделал в приступе пессимизма, видя, как иссякает импульс его любимой либеральной Февральской революции. Но в тяжелый момент после Октября, 14 декабря 1918 г. он написал так: «Анализировать каждую отдельную личность, и дела настоящего времени получаются дрянь, а в то же время чувствуешь, что под всем этим шевелится совесть народа». Именно это – дело совести народной, видели очень многие.

Официальная история советского периода сильно перегнула палку, представив его зарождение следствием классового конфликта между пролетариатом и буржуазией. Мне не встречалось каких-то количественных данных о том, какая часть русской буржуазии приняла революцию, а какая стала ее непримиримым врагом. Офицерство времен Первой мировой войны состояло, в основном, из молодежи средних буржуазных слоев, и оно раскололось примерно пополам. Значит, не просто «отдельные представители» буржуазии изменили своему классу.

Конечно, классовый конфликт имел место, а еще больше он был простым и удобным объяснением того, что происходило в России. Но из того, что нам уже доподлинно известно, следует, на мой взгляд, что этот конфликт никак не был главным. Не тут проходила линия фронта. Речь шла о выборе пути, а не о сведении счетов или «грабеже награбленного». И тот путь, к которому Россию толкнул Октябрь 1917 г., вовсе не был отвергнут всей русской буржуазией «как классом». Она раскололась, как офицерство. И та часть, которая приняла советский строй (пусть и скрепя сердце), вовсе не стала «врагом народа». Это было бы более правильным понятием, чем «классовый враг».

Сошлюсь на историю моих близких со стороны отца. Это, конечно, не научный аргумент. Но все же аргумент, потому что этих близких довольно много и они не обладают какой-то уникальной судьбой. Напротив, все в их жизни типично и никогда у меня не вызывало никакого удивления, а воспринималось как нечто естественное. Кстати, поэтому до сравнительно недавнего времени я и не интересовался социальной историей моих родственников. Знал ее приблизительно, и она мне казалась нормальной.

Бабушка моя, Марья Алексеевна Головкина, была из богатой купеческой и торговой семьи. Настолько богатой и видной, что у них был двухэтажный дом в Ипатьевском переулке – рядом с Кремлем (его снесли, когда строили здание ЦК КПСС). Она вышла замуж за моего деда, Сергея Георгиевича Кара-Мурзу, видного московского адвоката. Жили они в огромной квартире в доме «Россия» на Чистых прудах. Это был очень модный и дорогой дом в Москве. В начале века, до самой революции в их квартире по вторникам собирался литературный салон, о котором написано в воспоминаниях многих писателей и поэтов. Налицо все атрибуты большой семьи из высшего буржуазного общества. Что произошло с ней после революции?

Первым делом, произошло «уплотнение» – в квартиры буржуазии вселили пролетариев, военных и т. д. В дом моих родственников в Ипатьевском переулке сначала подселили семью латышского комиссара, а в 1923 г. всю семью «буржуев» выселили в барак за Рогожской заставой. Правда, у них было свое крылечко с улицы, и получилась маленькая квартирка. Это я уже так в детстве видел. Когда мы с сестрой и матерью вернулись осенью 1943 г. из эвакуации, мы иногда к ним ездили в гости (это называлось «к дядюшке Головкину»). Я это хорошо помню, потому что в их доме осталось много игрушек, и мне там подарили большой деревянный паровоз. Ехать приходилось долго, перебираться через пути, зимой в темноте, в метель – все это запоминалось.

Семья эта, говоря сухим языком, «приняла революцию» – никто не эмигрировал, никто не стал воевать за собственность. Уехали в барак и стали налаживать новую жизнь. В бараке к ним относились хорошо, мою двоюродную бабушку долго продолжали называть «барыня». В 60-е годы, когда началось большое жилищное строительство, им на общих основаниях дали хорошие квартиры.

Что же стало с молодым поколением семьи Головкиных? Их я уже помню хорошо. Никаких препятствий в получении образования и дальнейшем продвижении им не чинилось, и они прошли нормальный трудный советский путь. Один сын стал историком-архивистом, был начальником Государственного архива Туркменской ССР, писал книги. Его сестра училась в самом лучшем гуманитарном вузе СССР, ИФЛИ («лицей в Сокольниках»), но в 1941 г. пошла на фронт, воевала офицером-зенитчицей, вернулась с орденами, закончила курс уже в МГУ (туда влили ИФЛИ) и стала искусствоведом, она и до сих пор работает. Когда у нее собирается по случаю какого-то семейного торжества многочисленная родня по линии Головкиных, то в ней представлен весь спектр профессий типичной советской интеллигенции.

К слову сказать, ради своего довольно-таки тупого антисоветизма Говорухин вкрапил в модную одно время книгу «Великая криминальная революция» самые незатейливые подтасовки. Вот одна: «75 лет назад в России произошел интеллектуальный переворот. Дети рабочих и крестьян получили право на достойное образование. Дети интеллигенции, духовенства, дворянства не могли поступать в вузы – требовалась справка о рабоче-крестьянском происхождении. Они прожили жизнь в темноте, в нищете…».

Эта обобщающая тирада – ложь самого низкого пошиба. Да, в СССР за счет рабочих и крестьян была расширена база интеллигенции, но старая-то в массе своей воспроизвелась. Да возьмите биографии нашего корпуса академиков – почти все они из «родовитой интеллигенции, духовенства, дворянства» – это историкам хорошо известно, да и каждый может эти биографии просмотреть. А вспомним перестроечную книгу «Зубр» – в какой «темноте и нищете» жил дворянин Тимофеев-Ресовский, которого к тому же послали стажироваться в Германию?

Теперь о судьбе моего деда и бабушки, Кара-Мурзы и Головкиной. Их тоже «уплотнили» – сначала в меньшую квартиру на Мясницкой, потом оставили им одну комнату, а остальные заселили людьми из подвалов. Не думаю, чтобы это им понравилось, но они посчитали это справедливым – вот в чем все дело. Теперь это была большая коммунальная квартира, семей на пять, у всех по комнате. Когда я бывал там ребенком, в этих комнатах жили уже, в основном, люди второго поколения, но и старики были. Нередко застолье и разговор в «нашей» комнате затягивались, и меня вели и укладывали спать у соседей – то у одних, то у других. Я там во всех комнатах спал. Везде люди были приветливы и относились к моим родным не просто с уважением, а и с любовью – и те к ним так же относились. Тут о классовой вражде говорить было бы просто нелепо, а ведь «объективно» она вполне могла возникнуть. «Уплотнение» – очень болезненная социальная операция. Кстати, я ребенком в обоих случаях вообще ничего не знал ни о «буржуазии», ни об «уплотнении». Никаких признаков этих заноз я просто не видел.

Скажу об образовании, о том, что «дети интеллигенции не могли поступать в вузы». Отец мой и его два брата нормально кончили вузы. Один брат, художник, учился во ВХУТЕМАСе, в мастерской Фаворского. Был профессором Полиграфического института, членом-корреспондентом Академии художеств СССР. Никогда он не жил в «темноте и нищете», как теоретизирует Говорухин. Конечно, во время гражданской войны пришлось туго – но не из-за того, что отец был интеллигентом, а мать из крупной буржуазии. Всем было туго и, скорее всего, пролетариям было более туго, чем моим дядьям. Отец мой в 25 лет стал профессором МГУ, и «орабочиться» ему пришлось только для того, чтобы вступить в партию. И заключалось это в том, что он читал на подмосковном заводе лекции по истории культуры. Кстати, как рассказывала мать, это ему очень понравилось – советские рабочие тогда любили слушать такие лекции, С.Говорухин им еще мозги не загадил.

Наконец, младший брат отца, Алексей. Он тоже учился в ИФЛИ. Любопытно, что «по наследству» от старого, «буржуазного» литературного салона его комната на Мясницкой получила уже «комсомольских» поэтов. Они там собирались, и мой дядя был в центре этого кружка. Почти все они одновременно в 1937 г. и попали на Колыму. Дядю, правда, во время волны освобождения 1939 г. выпустили, и он вскоре пошел на фронт. Был он человеком умным и очень жестким. Можно было бы даже назвать его сталинистом – он стал им не из-за социального происхождения, а по зрелому размышлению.

В русской (Октябрьской) революции народ нашел способ предотвратить разделение на антагонистические классы, а после этого классовые различия все больше и больше смягчались. Правда, начиная с 60-х годов стали вновь нарастать различия сословные (между трудящимися и номенклатурой), но это – другая история.


Комментарий из 2001 г. Антисоветизм в связи с культурным строительством. Давайте немного остановимся на этой мысли Говорухина о том, что советская власть дала рабочим и крестьянам слишком большие льготы в образовании – в ущерб бывшим привилегированным сословиям. Эта нота очень сильна во всем антисоветском хоре. На мой взгляд, она даже гораздо важнее, чем это кажется по силе ее звучания, в ней – скрытая причина ненависти к СССР. Скрытая потому, что даже те антисоветчики, у которых эта нота прорывается, ее стесняются – чувствуют, что здесь говорят их самые темные, позорные комплексы.

Представим себе, за что ненавидят советский строй люди типа Солженицына и Шафаревича (чубайсы и кохи – другая категория). Ведь, наверное, не за мелочи, не за ошибки и эксцессы, а за что-то главное – за фундаментальные принципы жизнеустройства. Эти принципы – не в идеологической кожуре марксизма и даже не в политическом устройстве. В принципе, мог существовать советский строй и при монархии, как оно почти и было в самый критический период (сталинизм). Эти принципы – в представлении о человеке, его правах и обязанностях. Что же так возмутило наших аристократов духа, что они посчитали делом жизни уничтожение этого строя? Допустим, Солженицына обидели, а он человек, судя по всему, злопамятный. Но Шафаревич был обласкан с юности, как множество таких же представителей элиты, возненавидевших советский строй.

Я долго думал над этим странным явлением, спрашивал всех, кто мог подать мысль. Многие, с кем я говорил, сошлись на том, что сильнее всего таких людей оскорбляло и угнетало как раз то, что при советском строе «хамы, кухаркины дети» пошли в университет. Хамы забыли свое место, смешались с духовной аристократией, растворили ее в себе, портили ее расу. Вряд ли кто-нибудь из них в таких комплексах признается, но мечты наших «белых патриотов» о монархии и возрождении сословного общества, выступления типа говорухинского косвенно это подтверждают.

На словах, думаю, каждый признает, что охранять свои сословные привилегии, затрудняя детям из других социальных групп доступ к образованию, подло. Но ведь советская власть лишь частично помогла детям рабочих и крестьян преодолеть тот громадный разрыв в «стартовых возможностях», какой был у них по сравнению с детьми интеллигенции и имущих классов. Этот разрыв далеко еще не был преодолен, пробились лишь самые способные и упорные – через рабфаки, курсы и даже льготы. И даже это вызывает ненависть!

В детстве, после войны, я по уровню материального благосостояния мало отличался от моих сверстников – без отца, мать преподавательница техникума. Но я уже тогда видел, какими огромными преимуществами я обладал по сравнению с моими товарищами из рабочих семей. У меня дома была огромная библиотека, оставшаяся от отца. Я жил в атмосфере этих книг, энциклопедий, рукописей. Я жил в атмосфере разговоров моих родных – всех с высшим образованием, порой не с одним. В меня ежечасно, без труда, входили идеи, знания, символы, к которым мой сверстник из рабочей семьи должен был продираться с большим трудом, спотыкаясь, не имея впитанных с раннего детства навыков. Ему было трудно даже при формально одинаковом со мною доступе к знаниям. И вот за то, что советская власть проявила об этих детях небольшую дополнительную заботу – Говорухин ее проклинает. И после этого я должен считать его патриотом?

Кстати, тот факт, что сегодня энтузиастами школьной реформы, которая отделит большинство детей нашего народа от хорошего образования, являются как раз те, кто при Советской власти вышел из низов, не меняет дела. Очень часто именно тот, кто поднялся «из грязи да в князи», становится самым подлым душителем и угнетателем простонародья.

Каковы же «концептуальные» аргументы этого антисоветизма в связи с культурой? Вот, статья Н.Козловой, ст.н.с. Института философии АН СССР, в престижном академическом издании «Общественные науки и современность» (1991, № 2). Эта статья попалась на глаза случайно, но таких статей тьма, и эта вполне представительна. В ней, в целом, отвергается все культурное строительство в СССР, советский тип образования и, в общем, тип советского образованного человека. Автор проводит, как он выражается, «культурно-антропологический анализ». Исходный тезис такой: «В 20-е годы культурный уровень общества в целом существенно понизился».

Статья содержит местами верные наблюдения и переполнена злобой – к чему? К тем, кого советская власть ввела в круг универсальной культуры: «Ветер революции вымел на поверхность исторической жизни множество людей, живших в мире связей личного типа, характерных для традиционных доиндустриальных обществ. Это – люди безъязыкие, молчащие «от дурости и угнетения»… О какой науке они мечтали – сказать трудно». Далее следует издевательский анекдот, мол, «страна мечтателей, страна героев». То ли дело на Западе, где все делалось правильно.

И опять верные наблюдения вперемешку со злобой: «В результате оказалась освобожденной архетипическая фантазия низов, которая выплеснулась из цивилизационных рамок и «разлилась» по поверхности общества… Открылись десятки университетов, появились новые тысячи научных работников. Организация образования для тех слоев, которые ранее были отчуждены от культуры, стала способом достижения всеобщего равенства… Новых, «красных» студентов отличал удивительно низкий уровень грамотности, результатом же стала деградация университетов… «.

Подобную же селекцию производит и «демократ» С.Аверинцев: «Нельзя сказать, что среди этой новой получившейся среды, новосозданной среды научных работников и работников умственного труда совсем не оказалось людей с задатками интеллигентов. Мы знаем, что оказались. Но… единицы» (Независимая газета, 03.01.92).

За всем этим – ностальгия по мифической царской России с высоким культурным сообществом: «Вхождение в это сообщество требовало длительного систематического труда. Кроме того, существовал и действовал закон о кухаркиных детях». Странно еще, что советская философиня не сожалеет о телесных наказаниях – и ведь наверняка считает себя демократкой.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 | Следующая
  • 4.6 Оценок: 5

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации