Текст книги "Ростов-папа. История преступности Юга России"

С южного въезда в Ростов от села Батайское шла полоса сплошных плавней, заливавшихся во время половодья по весне. Здесь легко и просто было укрыться от чужих глаз и устраивать засады.

Тогдашний ростовский голова Андрей Байков утверждал, что «ни один обыватель не может быть спокоен, если не имеет в своем распоряжении револьвера».

Задонская часть Ростовского округа тоже обывателей спокойствием не баловала. В марте 1905 года при выборе старосты села Кагальник выяснилось, что среди его жителей нет ни одного взрослого мужчины, не сидевшего в тюрьме.

Лихие люди шалили не только на Азовском тракте, но и совершали настоящие набеги на помещичьи усадьбы.

В 1865 году шайка разбойников совершила налет на имение помещиков Андреевых, расположенное в 7 верстах от села Кулешовка, между Батайским и Азовом. Верховодил кодлой ростовский мещанин Иван Грабенко и стрелец савотейный Гаврюшка Власенко-Басенко (он же Гаврило Афанасьев). Они захороводили в ватагу своих приятелей – еще одного ростовца Лаврентия Иванова и бродягу-жмурку Константина Пижанкова (он же Кузьма Киселев, он же Андриан Чумбурский). В качестве соглядатаев и осведомителей-подводчиков на «клевый клей» использовались крестьяне из близлежащего села Койсуг Антон Беляенко, Петр Чирвенко и Феодосий Марченко, знакомые с обитателями поместья. Именно они и сообщили ростовцам, что в имении должно храниться 20 тысяч рублей.

9 ноября 1865 года, выждав момент, когда молодой помещик Яков Андреев уедет в Ростов, шайка нагрянула в имение, избила прислугу и устроила для его старика-отца настоящую инквизицию, пытаясь узнать, где тот прячет деньги. 80-летний ветеран еще Наполеоновских войн долго не мучился, а отдал богу душу, не сказав ни слова под жуткими пытками. Может, потому, что никаких «великих тыщ» в доме не водилось.

Злодеев поймали, осудили, провезли на телеге по Ростову с деревянными табличками «Грабитель» на груди. Верховодников расстреляли, остальных упекли на каторгу. Но путешественники по Азовскому тракту с тех пор, проезжая мимо села Койсуг, истово крестились и пришпоривали лошадей.

По воспоминаниям о середине ХIX века священника первого ростовского кафедрального Покровского собора Лазаря Крещановского, «…не столь страшны были для жителей старого Ростова и его окружающих поселений дикие звери, сколько страшны были лихие люди, населявшие камыши и разные притоны… Не так сравнительно давно было то время, когда для проезда из Батайска в Ростов собирались целые караваны, а на проезд вечером никто не рисковал. Избы были наполнены рассказами о разбоях, наводившими панику на жителей».

Отец Лазарь знал, о чем говорил. До своей смерти в сентябре 1914 года батюшка прожил на Богатяновке (дом 37), в самом сердце бандитского Ростова, неподалеку от любимого им собора. Однажды он на себе испытал всю прелесть общения с местной шпанской публикой: в 1890-е годы беглый каторжник Дмитрий Моисеенко обчистил дом ростовского летописца. Интересно, что в этом же доме в тот момент размещалось Козлово-Владикавказское жандармское полицейское управление железной дороги, что ничуть не смутило домушника.

Как 30 сентября 1914 года ничто не смутило и безвестных шниферов, ограбивших 3-й полицейский участок. Из запертого стола, взломанного долотом, было похищено 154 рубля, полученных чиновником-адресатором за больничные билеты.

Подобные антиполицейские показательные акции только лишний раз продемонстрировали лихость местных воров – те самые пресловутые «ростовские понты».

Ограбление здания, в котором квартировали полицейские, это фирменный знак ростовских воров. Редко где в Российской империи можно было найти город, в котором бы мазурики (да и обычные обыватели) столь презрительно относились к органам правопорядка, а то и вовсе не воспринимали их всерьез. Полиция и стражники были крайне малочисленны, статичны, плохо вооружены и экипированы.

Хуже того, органы даже зачаточного местного земского самоуправления совершенно не уделяли должного внимания их материально-техническому обеспечению. Возможно, здесь сказывалось традиционное российское негативное отношение к людям «дыбы и застенка». Возможно, у городской управы полно было иных хозяйственных проблем. А возможно, виной тому мелочная скаредность заседавшего в земстве купечества, готового за копейку вытрясти душу из ближнего и потратить миллионы на благотворительность, спасая собственную доверху набитую грехами душу. Раскошелиться же ради порядка на улицах им было жалко, оттого и держали родимых городовых в черном теле.

Заметим, что представители торгового сословия составляли основу практически всех южнороссийских городов, но почему-то в торгашеском Ростове пренебрежение к полиции доходило до гротеска.

До 1803 года, пока Ростовский уезд при разделе Новороссии не был передан в Екатеринославскую губернию, порядок поддерживали казачьи патрули. Затем в губернских верхах созрело решение о создании местной полиции. Поскольку «подле Ростовской крепости бывает многолюдное стечение разного народа, то для удержания порядка Сенат нашел необходимым быть тут судопроизводству и земской полиции». То есть появились структуры, содержать которые было положено местным земским властям.

Было создано городское полицейское управление в составе городничего, двух частных приставов («частный» – так как на каждую из двух частей Ростова приходилось по одному служащему), двух квартальных надзирателей и 30 унтер-офицеров и нижних чинов. В штате также значился брандмейстер (буквально: «мастер пожара») и трубочист. Стоит заметить, что во время пожаров половина этих штатных единиц вынуждена была находиться там вместе с пожарными, так как именно тогда из-за паники наблюдался разгул разбоев и грабежей.

В 1807 году было создано штатное расписание, согласно которому каждая полицейская часть получила под опеку свою территорию: в одну входил 41 квартал (два предместья, крепость и слободка Богатый источник), в другую – 69 кварталов.

В соседней Нахичевани для охраны порядка было нанято 30 «бутошных» сторожей. «Бутка» была деревянной, в редких случаях каменной, перегородкой делилась пополам. Отапливалась русской печкой. Порой «бутошник» живал здесь вместе с супругой. А зимой сюда забивались и «хожалые» сторожа со «стукалкой».

«Бутошник», или как позже стали его называть – будочник, вообще по городу не ходил, по сути охраняя территорию возле собственной будки и следя за порядком поблизости. Однако у него при себе была кожаная каска, тесак и алебарда. Так что при определенном навыке будочник вполне мог «надзирать за соблюдением благочиния», что и входило в его функции.

Однако на начало XIX века мастеровой армянский город еще сильно отличался по ментальности от своего торгового русского соседа. Все друг друга знали, и преступность здесь была чем-то из ряда вон выходящим.

Более того, Нахичевань находилась в ведомстве Таганрогского градоначальства, и присланная войсковым наказным атаманом генерал-адъютантом Михаилом Хомутовым в помощь ростовской полиции казачья полусотня с двумя урядниками и двумя офицерами (на байковом языке шустрого казака именовали стрелой) не имела права во время облав действовать на армянской территории. Чем прекрасно пользовались мазурики, раз за разом перемахивая на отсидку из разбойной Нахаловки или Собачьего хутора через безопасную Нахичеванскую межу. Или подкидывая трупы через межу соседям.

В статистическом отчете от 23 июня 1823 года, представленном таганрогскому градоначальнику, местные власти докладывали: «В течение последних 10 лет в округе Нахичевана никем из жителей ни одного убийства не учинено».

Не это ли кажущееся спокойствие убаюкивало ростово-нахичеванское купечество, заставляя его крепче сжимать в мошне кровно наторгованное и не раскошеливаться на полицию? Ничего, совсем скоро все изменится до неузнаваемости.

После отмены крепостного права в Нахичевань хлынул поток переселенцев из Малороссии и Центральной России. К концу XIX века из 28,4 тысячи жителей Нахичевани только 12,5 тысячи были местными уроженцами (из них 8,25 тысячи армян). В соседнем Ростове-на-Дону в это же время из 119,5 тысячи жителей местных уроженцев оставалось не более трети (39,8 тысячи душ).

А пока на дворе 1823 год, градская полиция Ростова во главе с городничим подполковником Чижевским обзавелась собственной кордегардией-кутузкой для временно задержанных и пятью деревянными черно-белыми будками в разных частях города для стражей-«бутошников» (именно их столичные мазурики величали фараонами).

Положенный оклад частным приставам составлял 40 рублей в месяц, унтер-офицерам – чуть больше 20 рублей, десятским и будочникам – порядка червонца.

В качестве резерва состояла инвалидная команда поручика Бенвенцевича из трех десятков убогих да несколько караульных сторожей (шнырей, или стукачей, стукарей – названных так из-за производимого ими стука в деревянное било во время службы), нанятых за 15 рублей в месяц для охраны магистрата, думы и «городовых ярманочных лавок».

Таким образом, блюстителю закона и надзирателю за городским благочинием вместе с семейством предлагалось ни в чем себе не отказывать на 50–70 копеек в сутки.

Учитывая, что полицейский, как правило, был единственным кормильцем семьи из 4–5 едоков и содержателем их дома или наемной квартиры, можно себе представить, сколь сложно было чадам и домочадцам служивого перебиваться на червонец-другой в месяц.

В те же годы квалифицированный рабочий с лошадью зарабатывал 4 рубля в день, расторопный чернорабочий – 1,25 рубля.

При этом фунт ржаного хлеба в Ростове стоил 3 копейки, пуд соли – 1,3 рубля, бочка воды у водовоза – 40 копеек.

Содержание полиции, тюремного замка и брандмейстера в 1823 году обходилось ростовской управе почти в 10 тысяч рублей в год на оклады плюс 300 рублей на отопление. Подполковник Чижевский умолял поднять месячное жалованье десятским с 8 до 10 рублей – управа расщедрилась, рыдая, и надбавила десятским целый рубль и 64 копейки с грошиком.

При таких доходах в полицию шли, как правило, отставные солдаты, оставившие свои лучшие годы в казармах, мещане без средств к существованию, разорившиеся ремесленники, погорельцы, бобыли. Грамотные в полиции устраивались письмоводителями, канцеляристами, курьерами. «На территории» же в холод и зной, при отсутствии освещения и нормального замощения улиц несли службу, увы, лишь простые, неспособные к оперативно-розыскной деятельности люди, для которых каждая копейка была на счету. А соответственно, качество их работы по сыску и поимке даже мало-мальски оборотистых уркаганов было крайне неудовлетворительным.

Недаром еще в июле 1858 года приехавший сюда с инспекционной целью глава тайной полиции Екатеринославской губернии генерал-майор Михаил Рындин 2-й охарактеризовал «полицейские средства» в Ростове, по сравнению с другими губернскими городами, как «самые слабые».

Не лучше обстояло дело и с мировыми судами, которые должны были оперативно разбирать все увеличивающийся вал дел. Судьи просто тонули в этом валу. Если в Одессе один участок мировых судей приходился на 11,615 тысячи душ населения, а в Херсоне – на 11,5 тысячи, то в Ростове – аж на 50 тысяч. Поэтому и «дядина дача» (острог) была забита до отказа, и кордегардия не пустовала, но криминогенная ситуация лишь ухудшалась.

Григорий Чалхушьян констатировал: «Без всякого сомнения, полиция эта слаба и недостаточна для такого города, как Ростов, но увеличение и усиление штата полиции не имеет, а если и имеет, то весьма ничтожное влияние на улучшение нравственности. Преследовать, раскрывать преступления необходимо, но более необходимо предупреждать таковые, такой функции не выполняет полиция».

Положение пытались изменить поочередно ростовские полицмейстеры полковник Станислав Комар-Гацкий (из литовских шляхтичей), Петр Таранов и Семен Сербинов, пробовавшие воздействовать на городскую управу с целью увеличения субсидий – бесполезно. Городская дума на содержание городского полицейского управления в 1867 году выделяла 2099 рублей 69,5 копейки. Самому полицмейстеру платили 1,5 тысячи в год. 175,5 рубля – жалованье полицейским. Плюс 1600 за наем здания с кордегардией.

Подполковник Семен Сербинов писал в донесении городскому голове Петру Максимову: «До 1867 года в Ростове существовала жандармская команда из 15 человек – „лучших людей“, выбранных из полков; эти жандармы вполне исполняли полицейскую службу по части наружной полиции; в 1867 году команда упразднена, и так как многие полицейские исполняли другие служебные обязанности, в распоряжении Полицмейстера оставалось до 1873 года не более 15 человек».

15 человек на такой «сундук мертвеца», как 50-тысячный в 1873 году (а в летний сезон и 75-тысячный) Ростов, – это лишний повод похохотать для местной босоты, численность которой уже тогда приблизительно достигала нескольких тысяч.

В период Вознесенской и Рождественско-Богородичной «ярманок» (соответственно, с 40-го дня после Пасхи и последующие 8 дней, а также с 1 по 15 сентября) наказной атаман усиливал полицейский надзор казачьей полусотней. То есть рассчитывать на нее полицмейстеру можно было только три недели в году.

С 1875 года залетные «стрелы» были заменены постоянно действующей конно-полицейской стражей в составе пристава и 50 сабель. Но и она в неярмарочное время могла по приказу екатеринославского губернатора быть откомандирована в распоряжение уездных исправников. Экономная дума тут же сократила численность стражников до 30 сабель вместе с приставом. Полиция, к этому времени насчитывавшая 48 человек, довольствовалась бюджетом в 20,26 тысячи рублей в год.

В январе 1879 года по распоряжению екатеринославского губернатора Ивана Дурново Ростов был разделен на четыре полицейских части (21 околоток во главе с околоточными надзирателями), Нахичевань – на две (5 околотков) с объединенным полицмейстером во главе. Полицейское уездное управление арендовало дом Жукова на углу Никольской улицы и Среднего проспекта. Штат полиции был расширен до помощника полицмейстера, четырех приставов с двумя помощниками у каждого, 24 околоточных надзирателей и 174 городовых. Итого: 212 штатных единиц с согласованным бюджетом в 37,706 тысячи рубликов (в среднем, по 14 рублей в месяц на брата).

При этом ловкий карманник-ширмач в сутки мог срубить шмеля (вытащить кошелек) на десятки рублей, а говорливые нищий и убогий на бойком месте выклянчивали в сумме по нескольку целковых в день (в праздник и того больше). Стало быть, кроме как с презрением и насмешкой, к такой нищебродной полиции босяки никак относиться не могли.

Апофеозом пренебрежительного отношения ростовцев к своим стражам порядка стал стихийный погром на Новом базаре на Пасху 2 апреля 1879 года, основной жертвой которого оказалась как раз городская полиция.

Интересно, что в советской и партийной литературе это событие нашло отражение как «революционное действо», хотя, кроме как обычным пьяным погромом, эту массовую антиполицейскую истерию назвать нельзя.

Гуру российского марксизма Георгий Плеханов, скрываясь в Ростове от столичных арестов как один из лидеров народнического тайного общества «Черный передел», случайно оказался почти что в гуще событий. По его версии, полицейские на Новом базаре задержали подвыпившего работягу и потащили в околоток. Тот якобы воззвал к публике, прося вмешаться, ибо «изувечат меня в части». За него заступились и потребовали от городовых отпустить хмельного гуляку ради праздника. Полицейские отказались. Тогда разросшаяся толпа принялась бомбить участок камнями, а затем ворвалась в здание.

«Полуживой от страха полицмейстер прятался в Нахичевани, а военные власти Ростова не уверены были даже в том, что им удастся оборонить банк и острог (где сидело несколько политических), – живописал Плеханов. – Разумеется, полетели телеграммы к губернатору, из Новочеркасска двинулись для усмирения казаки, а в Таганроге стала готовиться к выступлению артиллерия. Но пока что город был в руках бунтовщиков… Разбивши одну часть и направляясь к другой, толпа проходила мимо еврейской синагоги. Мальчик кинул камень в ее окно. Его сейчас же остановили. „Не трогай жидов, – сказали ему, – нужно бить не жидов, а полицию…“»

Я приехал в Ростов на другой же день после разнесения частей и видел все его следы. Невозможно представить себе картину более полного опустошения. В зданиях частей выломаны были полы, выбиты стекла с рамами и двери с притолоками, разрушены печи, попорчены дымовые трубы и крыши. И на далекое расстояние мостовая, усеянная обломками мебели, покрыта была, как снегом, мелкими клочками разорванных полицейских бумаг».

Ему вторил уже в советское время один из лучших ростовских краеведов Степан Швецов в своей книге «В старом Ростове»: «В 1879 году городские улицы захлестнул стихийный бунт портовых грузчиков. Услышав об аресте и избиении городовыми своего товарища рабочего, береговые бросились громить полицейские участки. Их разбивали, крушили, ломали. Летели на улицы стекла и оконные рамы, двери и притолоки. Все вокруг, будто белым снегом, было устлано обрывками полицейских бумаг, донесений, протоколов… Попрятались городовые, сбежал в соседнюю Нахичевань и укрылся там полицмейстер. Весь день 2 апреля город был без властей, без полиции. И только присланные донским наказным атаманом из Новочеркасска войска привели все к обычной норме».

Интересно, что уже в новом изложении неизвестно откуда появляются портовые грузчики, которых не заметил Плеханов. И у того и у другого полиция «пряталась».

На самом деле история развивалась несколько иначе – по типу русского бунта, «бессмысленного и беспощадного».

Директор департамента исполнительной полиции МВД Павел Косаговский проводил официальное расследование чрезвычайного для страны происшествия и докладывал министру. В его описании задержавший безымянного скандального гуляку конный урядник Дудусов отволок его в ближайшую 2-ю полицейскую часть, что находилась на соседней к базару улице Дмитриевской, в доме Крахоткина. Толпа в несколько сот человек осадила здание, орала, требовала освободить задержанного. Затем в окна полетели камни. При этом ни бывших на Новобазарной площади пристава Федора Бубликовского, ни его помощника Аксенова никто пальцем не трогал. Прибывший сюда полицмейстер Семен Сербинов и десяток городовых урезонить расходившийся празднующий народ уже не могли. Толпу обуяла разрушительная стихия.

Выломали дверь в полицейский участок, разбили окна, выбросили через них мебель, покрошили все бьющееся, унесли небьющееся, разнесли зерцало – символ административной власти, зачем-то разобрали даже печные трубы. Взломали дверь в кордегардию, выпустив всех находившихся под арестом преступников.

Затея понравилась, и радостная толпа ринулась закреплять начатое на квартиру Сербинова в доме Россолимо на Донской улице и полицейского исправника Таранова. Попутно разгромили квартиры Бубликовского (в доме казачки Болдыревой на Никольской улице), предводителя местного дворянства Аполлона Кривошеина (будущего министра путей сообщения), а также, на всякий случай, 18 публичных домов на Сенной, кабаки и харчевни на Кузнецкой (ныне Пушкинская) и, конечно же, водочный склад купца Когана (дом не тронули – купчина предусмотрительно вынес громилам ведро водки). Интересно, что квартиру пристава 1-й части Нижегородцева тоже обошли стороной, сойдясь во мнении, что он «добренький старичок».

В погромный вихрь включались целые толпы народу, почувствовавшие беспомощность полиции.

Сам полицмейстер Сербинов, который после разгрома квартиры вынужден был ютиться в канцелярии уездного воинского начальника, наскреб всего лишь несколько десятков подчиненных при револьверах и саблях и не рискнул с такими силами даже пытаться наводить порядок в бушующем городе, ожидая прибытия воинской команды из Новочеркасска и Екатеринослава.

Свидетели вспоминали: «Настоящая дикость выступила на сцену только ночью, в лице многочисленных в Ростове босяков. Буйно провела эту ночь и вдоволь потешилась ростовская босая команда!.. Явившиеся на следующее утро войска положили конец этим безобразиям, в которых рабочие совсем не участвовали и которыми они возмущались до такой степени, что и без прихода войск их антиполицейское движение, вероятно, прекратилось бы в силу естественной реакции против „подвигов“ босой команды».

Заметим, преступный мир беспорядки не организовывал (как и мифические социалисты), но с большой выгодой для себя воспользовался ситуацией и активно включился в погромы, грабя квартиру за квартирой, магазин за магазином. Тогда он еще только набирал силу и обретал организованность. Да и бесчинства обычных обывателей были направлены исключительно против презираемой ими полиции с ее грошовыми доходами. Последующие еврейские погромы в Ростове будут значительно масштабнее и последовательнее с точки зрения налаживания логистики грабежа.

Лишь на следующий день (как раз когда приехал Плеханов) в Ростов прибыли войска из Таганрога и Екатеринослава, окончательно подавив очаги безобразий.

Тайный советник Косаговский, детально изучавший материалы дела, полностью отмел политическую составляющую и пришел к выводу о совершенно неудовлетворительных действиях полиции, которая не сумела организовать хотя бы мало-мальски достойного сопротивления. В результате было принято решение уволить сразу дюжину приставов, их помощников и околоточных надзирателей. Сербинову был объявлен строгий выговор, а от увольнения его спасла беспорочная многолетняя служба.

Однако губернатору было рекомендовано незамедлительно принять меры по укреплению рядов полиции и их материального состояния. Ибо по большей части как раз столь плачевное состояние правоохранительных органов и полное отсутствие авторитета полиции у населения привели к стихийному бунту и огромному материальному ущербу.

Впрочем, во многом это не вина, а беда дореволюционной ростовской полиции. Не спасали положение и вывод ростовской полиции сначала из-под ведения Таганрогского градоначальства, а затем и присоединение Ростова с уездом, Азовского посада и Таганрога к Области войска Донского в мае 1887 года, с образованием Ростово-Нахичеванского полицейского управления под казачьим руководством.

Войсковые старшины Василий Ульянов, Николай Лазарев, Иван Колпиков, ставшие полицмейстерами, вынуждены были также безрезультатно стучаться в каменные купеческие сердца. Штат полиции чуть увеличили (166 городовых и 9 конных, еще 33 городовых и 2 конных предназначались для Нахичевани) и добавили к правоохранителям в усиление объединенных в артель ночных стражников, которые, по сути, выполняли пассивную роль прежних будочников.

Хитрость заключалась в том, что платить стражникам должна была не городская управа, а сами домовладельцы (набегало порядка 12 тысяч рублей в год). Однако их степенства предпочитали не раскошеливаться даже по мелочам.

19 февраля 1894 года войсковой наказной атаман вынес постановление об учреждении в Ростове ночного караула для «предупреждения преступлений, направленных против безопасности и имущества жителей». Домовладельцы на свои средства должны были содержать караул: 8 конных стражников и 192 пеших караульных (по 51 – на 1-й и 4-й участки, по 45 – на 2-й и 3-й). Домовладельцам приходилось либо самим нести караульную службу (что было в их интересах в стремительно криминализирующемся городе), либо нанимать вместо себя человека. Караульные находились в прямом подчинении полицмейстера и распределялись им на участки.

Кроме того, каждому полицейскому участку придавалось по 2 конных стражника.

Полицмейстер Лазарев осенью 1895 года докладывал начальству: «1 апреля 1894 года учреждена артель ночной стражи для безопасности от пожаров, охраны общественного порядка и спокойствия обывателей. До этого с 1 апреля по 1 ноября 1893 года – 185 ночных преступлений. Через год – лишь 46. Причем, разбои, грабежи и насилия стали редким исключением».

Господин полицмейстер явно обольщался – особого толку от стражников было мало, а урки их боялись не больше, чем огородных пугал. Оружия стражникам было не положено – только нагрудные бляхи, свистки, палки или подручные средства (в редких случаях имелись шашки). Больше для самообороны.

Даже у дворников под рукой были лопаты и ломы – грозное оружие в умелых руках. Дворники же получали от домовладельцев, как и стражники, – 12 рублей в месяц. Однако им полагалось дополнительно стол, отопление, кров. И чаевые от загулявших постояльцев и их гостей. Да и по ночам дворникам не надо было бродить по участку, рискуя нарваться на бандитский нож или пулю.

Стражники же имели головную боль, бессонные ночи и позорное жалованье. Они были в курсе, что по распоряжению полицмейстера проверять сторожей конные стражники должны были лишь в полночь и в 4 утра, так что между этими часами «стукари» были предоставлены сами себе.

Интересно, что летом, когда кражи учащались, стражники уходили в село, где нанимались на работы, оплачиваемые в 3–4 раза лучше. Лишь по окончании сытого сезона сельхозработ они возвращались в город. Как раз кстати, ибо именно с окончанием сезонных работ в порту наблюдался резкий рост уровня преступности в городе. Чернорабочим нечем было заняться, иной работы не было, и предстояло как-то выживать.

Полицмейстер Лазарев сообщал, что с 1894 по 1895 год прошло через артель ночных сторожей свыше полутора тысяч человек и неоднократно туда поступали люди, известные полиции как откровенные преступники. Либо сами сторожа были в доле с налетчиками. Это было гораздо безопаснее – либо работать откровенными подводчиками (поставщиками сведений), либо в нужный момент убираться от греха подальше с места согласованного с мазуриками налета. Благо, ответственности никакой.

В Таганроге местные власти даже предлагали поднять до 15 рублей оплату сторожам, но за это они должны были ввести в артели круговую поруку, неся ответственность за преступления на охраняемых участках. Чтобы хоть как-то обязать «стукарей» беспокоиться о порядке на территории.

А в начале ХX века уже и вовсе встал вопрос о целесообразности существования разросшейся ночной стражи, на которую выделялось 40 тысяч в год, но толку от нее мало. И это, заметим, в период Первой русской революции и традиционного спутника всякой революции – уголовного беспредела.

В августе 1912 года полицмейстер Сергей Балобанов обратился в городскую управу с предложением заменить ночных стражников на вооруженных городовых. По его данным, за первую половину того года из 240 случаев ночных преступлений стражники оказались полезны лишь в 16. Притом что на их содержание уже выделялось 56,852 тысячи, которые вполне могли пойти на увеличение штата профессиональных городовых.

Впрочем, и здесь не без полицмейстерского лукавства. Городовые-каплюжники по доходам мало чем отличались от стражников-стукарей: 13,5 рубля в месяц жалованье согласно штатному расписанию за 1903 год. Все их преимущество состояло лишь в наличии личного оружия (револьвер и сабля). И то далеко не всегда городовые даже могли себя ими защитить.

В ростовской газете «Приазовский край» по поводу нападения вооруженных бандитов на городового Мозгового в ноябре 1903 года писали, что он при всем желании не смог бы воспользоваться своим револьвером, так как тот был неисправен. А на исправное оружие у городской управы просто не было средств. Точнее, они находились на все, кроме полиции. Зачастую городовые просто носили пустые кобуры, завязанные на шее «снуром». Чтобы не отобрали отсутствующий в них револьвер.

Офицерские драгунские сабли образца 1881 года, пресловутые «полицейские селедки», имели грозный вид, но были малофункциональны. Их, как правило, не затачивали, и в случае необходимости полицейские отбивались ножнами как дубиной.

В декабре 1902 года, сразу после знаменитой Ростовской стачки, когда полиция своими силами ничего не могла поделать с разбушевавшимся Затемерницким поселением, полицмейстер Колпиков обратился в городскую управу с просьбой увеличить штаты полиции. Интересно, что основывался он не на активизации «революционной деятельности», а на оживленной торговле Левбердона, где на протяжении 4 верст раскинулось торжище зерном, были размещены шерстомойни, керосиновые и лесные склады, а судоходство лишь увеличивало численность различного люда в этих местах. В том числе и «босяцкого племени», отирающегося по местным трактирам. Колпиков просил хотя бы двух конных околоточных надзирателей и 10 городовых для успокоения коммерсантов и безопасности обывателей.

Скупердяйская управа категорически отказала в наращивании штатов, подсчитав чуть ли не с рулеткой, что на самом деле торжище занимает всего 55 десятин, а 4 месяца в году при половодье это место вовсе кормит лишь прожорливых донских комаров. По их данным, количество лесных складов с начала ХX века сократилось с 20 до 5, шерстомоен – с 7 до 4, а зерновая торговля продолжается лишь с августа по ноябрь. В управе заметили, что в настоящее время город и так выделяет на содержание полиции аж 6 тысяч рубликов в год и не намерен обременять себя лишними тратами.

У управы были и оперативные данные. Пронырливое купечество оказалось в курсе, что из 260 содержащихся в штате городовых реально несут службу на улицах лишь 50 (на 130-тысячный город). К примеру, на важнейшей транспортной артерии – Таганрогском проспекте – дежурили 5 городовых, на Большой Садовой – 12, на Большом проспекте – 2, на Николаевском, Новом поселении, Собачьем хуторе – и вовсе по одному.

Остальные заняты дежурством в участке, у камер мировых судей, следователей, у казенных винных лавок, обременены разноской повесток, извещений, уведомлений. Ростовские бюрократы от управления знали схему бюрократов от полиции, где ежегодно регистрировалось порядка 100 тысяч бумаг, которые необходимо было оформить, разнести, получить ответ, запротоколировать, поставить в известность. В итоге полиция попадала в рабство к канцелярщине, утонув в этом бумажном океане и не имея финансовой возможности содержать для крючкотворства гражданских служащих.

Газета «Донская пчела» еще в июне 1881 года писала: «Бывает, что чиновник губернатора требует явки к нему, на станцию, начальника полиции по своему частному делу! Мировые судьи, не имея в достаточном числе рассыльных, присылают приставам и полицейским надзирателям, для облегчения труда своей прислуги, по тысяче повесток для раздачи обывателям. Чины полиции вторые экземпляры повесток, с расписками, должны непременно к сроку возвратить также при тысяче отписных бумаг судьям, иначе посыплются жалобы, а вслед за ними – замечания, выговоры и проч. Таким образом, чины полиции бросаются во все стороны и, видя свое бессилие, трепещут перед каждым из сильных мира сего, боясь увольнения за малейший промах или за неугождение начальству».