Текст книги "Ростов-папа. История преступности Юга России"

Чем ближе к Первой русской революции, тем больше на Дону наблюдалось не только уголовное, но и революционное брожение. А следовательно, тем больше сидельцев посещало стены Богатяновского централа. Известный меньшевик Александр Локерман, который в начале века угодил в этот острог, вспоминал, что «тюремные надзиратели проявляли недоумение и непонимание того, что это еще за новая порода арестанта? Из-за чего они бьются? Какую выгоду в этом находят? В бескорыстие революционеров не верили, а все пытались докопаться, нет ли за их громкими фразами каких-либо материальных пружин».

Из-за нехватки мест в одиночках сидели по двое-трое. Не возбранялось общаться через окна с родственниками, а по вечерам петь хором. На жесткий режим особо не жаловались – лишь на невыносимый запах – из-за невозможности проветрить помещение и вдоволь помыться в бане.

В 1903 году арестантов насчитывалось уже 7610 мужчин и 606 женщин, из них пересыльных – 6698 и 511 соответственно. На 1 января 1904 года 372 мужчины и 44 женщины отбывали наказание за убийство, 12 – за покушение на убийство, 13 – за разбой, 32 – за грабеж, 12 – за подлог, 13 – за побеги из Сибири. 683 узника сидели за кражу и 42 – за кражу со взломом.

То есть львиная доля тяжких преступлений богатяновцев приходилась на долю ростовских крадунов – основного отряда местной босоты.

Мрачную славу одной из основных российских пересыльных тюрем Богатяновский централ снискал уже в советское время. Но при царизме особых ужасов за ним не наблюдалось. Служба здесь считалась непрестижной, оплачивалась плохо, отчего начальники тюрьмы менялись чуть ли не раз в год. К тому же либеральная общественность пристально следила за тем, чтобы они, не дай боже, не обижали арестантов. В 1903 году были отменены телесные наказания плетьми для каторжных и ссыльных. Даже за значительные нарушения режима в Ростовском централе уже не секли.

А 6 ноября 1907 года начальник ростовской тюрьмы штабс-капитан Иосиф Закржевский был приговорен судом к заключению на 10 дней на гауптвахту за удар по щеке, нанесенный политическому арестанту.

Закржевскому еще повезло. За полгода до этого его помощник Илья Щербаков был застрелен курсантом Ростовских мореходных классов эсером-максималистом Онуфрием Музычуком за издевательство в тюрьме над «политикой». Интересно, что Щербаков сам окончил эту же мореходку, но выбрал не море, а «темницу сырую».

Малочисленность персонала централа всегда таила в себе угрозу не только внутреннего мятежа, но и внешнего штурма. 18 октября 1905 года, на следующий день после провозглашения царского манифеста о некоторых свободах, огромная толпа митингующих потребовала от начальника тюрьмы – того же Закржевского – освободить всех политических. Что он, располагающий только небольшой конвойной командой, под угрозой захвата острога и вынужден был сделать.

А после Февральской революции 1917 года из централа одновременно сбежали сразу две сотни уголовных – большая часть сидельцев. Охрана даже не попыталась им помешать, понимая, насколько общество настроено против хозяев «дядиной дачи».

Новые власти в октябре 1917 года быстро навели острожный порядок. У них были на «дядину дачу» большие и долгие планы.

В XVII веке в Карибском море близ острова Эспаньола (ныне Гаити) крайне мрачным местом слыл островок Тортуга. С начала столетия его облюбовали флибустьеры всех мастей, устроив здесь настоящую пиратскую республику, игнорирующую любые законы, кроме кодекса джентльменов удачи. Ни испанцы, ни французы, ни англичане ничего не могли поделать с разросшимся карибским анклавом, куда стекались отчаянные сорвиголовы со всего света.

В районе Ростова имелся целый архипелаг подобных «тортуг»: Берберовка, Нахаловка, Олимпиадовка, Горячий Край, Бессовестная слободка, Собачий хутор, Лягушевка, Грабиловка, Полуденка (ныне неблагозвучно величаемая Говняркой) и прочие. Но безусловной «столицей» архипелага являлась знаменитая Богатяновка.

Здесь селилась элита преступного мира, достигшая определенных высот в своей иерархии и ушедшая на заслуженный отдых. На Богатяновке обитали самые авторитетные «боги» и мазы, лучшие блатер-каины, содержатели подпольных публичных домов, притонов, игорных заведений, сводни и маклеры. Здесь проводились воровские толковища, вершился суд, дуванилась добыча.

При этом по старой ростовской воровской традиции местная босота не «гадила дома», здесь она только отдыхала от «трудов праведных». Воровали-грабили-разбойничали-убивали в других местах (гастролеры были исключением, но их тогда ловили и сдавали сами урки). Порядок (в понимании блатного люда) здесь поддерживался самой хеврой (воровским сообществом). Да и поостереглись бы босяки беспредельничать фактически под окнами уважаемого «бога». Этот имманентный мир не нуждался во внешнем управлении. Он был самодостаточен по своей природе и самоорганизован, постепенно подчиняясь воровской дисциплине.

Этот район (несколько кварталов на запад и восток от Богатяновского спуска) считался одним из самых спокойных в городе. Недаром окружной уголовный суд был размещен именно на Богатяновке. Здесь же, на углу Малой Садовой и Богатяновского, располагался 3-й полицейский участок, а чуть поодаль – тюремный замок («дядина дача»), еврейская больница, коммерческое училище. Хотя сами городовые предпочитали обходить стороной кварталы Богатяновки южнее Большой Садовой.

Отметим, что такое положение сложилось лишь к началу ХX века. До этого тогдашняя восточная окраина Ростова вряд ли могла похвастаться спокойной жизнью.

Из действующей цитадели сюда, на берег Дона, вел подземный ход. Его следы сохранились и поныне, хоть и были засыпаны под бдительным надзором советских спецслужб. Несмотря на то что по крутому правому берегу достаточно естественных ключей и источников, вода петровского колодезя считалась самой целебной («богатой»). Поверху из той же крепости к нему была проложена дорога, ставшая впоследствии Богатяновским спуском. Как раз колодезь и дорога и дали название будущему району «коротких жакетов».

Когда гарнизон св. Димитрия увели в Анапу в 1835 году, а на врата крепости повесили замок, территория вокруг целебного источника стала быстро застраиваться. До ликвидации цитадели это было запрещено, дабы не находиться в полосе огня крепостных орудий.

Купеческие слободы располагались ближе к судоходному в то время Темернику и выше на холме, где было суше во время ненастья. Здесь же обосновались крытые прибрежным камышом хатки рыбаков, бурлаков, извозчиков-драгилей, лодочников и водовозов, которые продавали бочками воду «на горе́», ибо ежедневно носить коромыслами по крутогорью ведра с водой не по плечу было даже не самым слабым ростовчанкам. Пристань здесь существовала еще с елизаветинских времен. Поскольку на середину XIX века Богатый источник был окраиной Ростова с дешевой землей, именно сюда начали стекаться наиболее малообеспеченные слои вольных поселенцев. Подальше от торгового центра и полицейской власти.

С середины XIX века после отмены крепостного права имперская босота – вперемешку с разорившимися крестьянами, разночинцами, поденщиками, отставными солдатами, иногородними, бурлаками, бродягами, нищими, погорельцами, беженцами, инородцами – потянулась в Ростов. А с ними вместе, словно чуя добычу, и воры, грабители, душегубы, проститутки, юродивые, попрошайки, гадалки и пр. Богатяновка радостно раскрывала объятия дорогим гостям.

По мере разрастания Ростова его приличные кварталы все больше отдалялись от Дона в сторону степи, беднота же оттуда отселялась на стихийно застраиваемые Затемерницкое поселение и на Богатяновку – своеобразную буферную зону между Ростовом и Нахичеванью. Это давало и свои преимущества – отсюда было рукой подать до Нахичеванской межи, где полицейская власть города на Дону не действовала.

Естественно, что удаленная от центра окраина привлекала разбойный и босяцкий люд. Одно время они обитали в развалинах крепости и окрестных пещерах да оврагах, но по зиме там особо не отсидишься. Требовалось постоянное и надежное жилище. Днем мазурики промышляли в городе, на ночь удалялись в теплые хазы и малины. Кстати, последний термин вошел в обиход ростовцев как раз в середине века, после выхода в свет блистательного романа Всеволода Крестовского «Петербургские трущобы». Так он описывал один из главных притонов Северной столицы под названием «Малинник», находившийся на Сенной площади (ростовская Богатяновка, по «братскому» совпадению, также расположена неподалеку от местной Сенной площади): «Они здесь уже полные господа… Тут они удобнее всего сбывают „темный товар“, тут идут у них важные совещания, обсуждаются в маленьких кружках проекты и планы на какой-нибудь предстоящий выгодный клей, критикуются и подвергаются общей похвале или общему порицанию дела выгоревшие и невыгоревшие, то есть удачные или неудачные. Но главное, появляется сюда этот народ затем, чтобы угарно пропить и проюрдонить (прокутить) вырученный слам в кругу приятелей и приятельниц.

Малинник – это в некотором роде главный и общий клуб петербургских мазуриков, центральное место для их сборищ, представляющее для таковой цели всевозможные удобства».

Роль Малинника размером с район и играла в Ростове Богатяновка, постепенно превращаясь из неконтролируемой местными властями «тортуги» в относительно респектабельный специфический хинтерланд.

Здешних беспредельщиков сначала отжали к самому Дону – мелкие шайки еще орудовали на воде и набережной, пугая прохожих. А к началу ХX века «босяцкий заповедник» и вовсе избавился от них. Одну из последних банд выдавили отсюда в бурном 1905 году. Не желающего склонить выю перед тутошними «богами» взбалмошного маза Петьку Спешкина по кличке Лыско, который промышлял в районе Богатого источника вооруженными нападениями на мещан и угоном баркасов, сдали полиции. Но не дай бог на Богатяновке. Нельзя же родной дом марать. Отморозка Лыско взяли на хазе притоносодержателя Владимира Борового на Никольской. Остальная шайка разбежалась.

Вспомним, что именно с Богатяновки начался знаменитый погром 18–19 октября 1905 года, когда с расположенного по соседству Покровского базара умело направляемые толпы громил, позабыв про «революцию», кинулись раскурочивать самые богатые магазины в центре города. Которые, по удивительному совпадению, располагались на внушительном расстоянии от ростовской «тортуги».

Богатяновка начала века постепенно превращалась в эдакий преступно-логистический центр. Здесь держали воровской общак. Каждый честный обитатель хинтерланда, вернувшись с доброго «клея» и «напхнув» свою жертву, непременно должен был отчислить долю награбленного в фонд синдиката. Доли определялись на толковищах в зависимости от сложности и доходности «клея». Из этого фонда потом помогали арестантам местного централа, нанимали изворотливого «аблаката» (адвоката), давали мзду полиции за освобождение своих мазуриков, платили пенсион заслуженным ворам и вдовам канувших в воровскую Лету бойцов. Основными донорами общака были наиболее ушлые карманники-марвихеры (они редко возвращались без добычи), опытные шниферы и медвежатники, способные за раз вынести крупные суммы из сейфов-«медведей», изворотливые воры-городушники.

Сюда перебрались самые крупные скупщики краденого, основав целые склады ворованного имущества. Они строили двух-, трехэтажные доходные дома, пускали квартирантов, а сами спокойно подсчитывали барыши от деятельности подчиненных им «мешков» (мелких скупщиков), промышлявших на базарах. Тут же содержались ямы – пагкаузы «дувана», откуда похищенный товар по дешевке вновь распределялся порой даже по тем же ограбленным накануне магазинам. Иногда сами торговцы просили богатяновских блатер-каинов посодействовать возврату хотя бы части похищенного, ибо для купца нет ничего хуже, чем дурные слухи о его коммерции.

Здесь же превращали капитал в недвижимость торговцы живым товаром, старосты «нищенских артелей», сутенеры-зухеры. Тут бросила якорь знаменитая Королева Марго – любимая бандерша «дикой» проституции всех джентльменов удачи. Здесь жил и председательствовал на толковищах авторитетный «бог» по кличке Верховный Судья (Иосиф Демьяненко). На Богатяновке отдыхали от трудов тяжких знаменитый вор Иван Бедов (Ванька-Беда) и марвихер-аристократ Тимофей Кальнин (он же Сидоров).

В «тортуге» очень скромненько перебивался с хлеба на квас достаточно молодой, но уже легендарный вор Алексей Черепанцев по кличке Манджура. Еще 18-летним недорослем в 1901 году Лешка, окончивший местную «воровскую академию», работал в Ростове исключительно «фотографом» (специалистом по кражам золотых часов с цепочками). Попался, был нещадно бит и выслан «за Бугры». После освобождения остался на Дальнем Востоке. Долгое время жил в Маньчжурии и Японии (откуда и его «погоняло»), ушел от воровства и возглавлял шайку китайцев-налетчиков, промышлявших грабежами в Харбине и на КВЖД. Прекрасно владел китайским и японским языками. После окончания Русско-японской войны, когда Маньчжурия оказалась забита вооруженными людьми, вернулся в родной Ростов с полными карманами денег. Манджура содержал несколько притонов, на него работал ряд воровских шаек (в том числе форточников-малолеток из родной «академии»). Но Лешке хватило ума не отсвечивать и купить скромненький домик на Богатяновке, одеваясь чуть ли не оборванцем.

Однако еще с китайских времен Манджура так и не смог перебороть в себе тайную страсть – к карточным играм. В тайных притонах дивились, как ханыга в лохмотьях запросто проигрывал тут от нескольких сотен до тысячи рублей зараз. На том он и погорел при облаве 10 апреля 1906 года, отчаянно рубясь в модную железку в притоне на Никольской.

Гордостью Богатяновки были знаменитый домушник Василий Кувардин, обставлявший свои акции с театральным искусством, и городушник-аристократ Владимир Богданов, настоящий наследник Соньки Золотой Ручки, промышлявший по разработанной ею схеме кражи «гутен морген».

Специализация местной публики наложила отпечаток на богатяновскую архитектуру. Крытые камышом землянки уступили место саманным хаткам, те, в свою очередь, глинобитным домам. А когда окраина разрослась так, что не могла уже вмещать всех желающих, здесь начали строить доходные дома с подвалами. В диком и без того поселении дома строились впритык, максимально запутывая не только пришлых, но и местных.

До сих пор в этом районе прекрасно сохранились домовладения с внутренними двориками, у которых, кроме парадного входа с надежной решеткой, были еще 4–5 выходов на соседнюю улицу, в проулки, на крыши соседних домов ниже по косогору и т. п. Нежданная полицейская облава не смогла бы застать обитателей врасплох: у них всегда было время раствориться в богатяновских лабиринтах.

Внутренние дворики строились настолько запутанно для непосвященных (не стоит забывать про наличие летних кухонь, сараев, подвалов, ледников, ретирадных помещений, загонов для домашних животных, потаенных складов, причудливых внешних лестниц), что даже до сих пор входящие туда часто попадают впросак, чувствуя себя потенциальной жертвой ростовского минотавра.

Участник Всероссийской переписи населения 1897 года писал об этих местах: «Пунктом моих наблюдений служила та окраина нашего города, которая известна под именем Богатого источника… Как счетчику, мне для ознакомления со своим счетным участком пришлось предварительно обойти его кругом, – и тогда-то меня прежде всего поразило отсутствие всякого благоустройства. По горам и долам разбросаны лачуги и конуры, то открытые и доступные, то совершенно неприступные. Подчас приходилось натыкаться на такие места, где нельзя было и подозревать человеческого жилья: не то курятник, не то таинственное подземелье, не то собачья конура, примыкающая к убогому жилищу. Улиц здесь нет, а то, что называется улицей, является уж очень мизерным и, можно сказать, абстрактным. Дворов местами здесь тоже нет, а если где и существуют они, то представляют собою тесные и душные клетки. Здесь каждый из домохозяев ограждается от своих соседей, боясь не только за свое имущество, но и за собственную шкуру. Средствами ограждения не всегда служат заборы, как это бывает в благоустроенных частях города, проточные канавы, естественные овраги, курганчики, вбитые в землю колы… О тротуарах здесь, конечно, не может быть и речи, раз нет упорядоченных, строго урегулированных улиц и правильно отведенных дворов…»

Не то что переписать – составить более-менее сносный план этого района оказалось делом непосильным.

В местной газете в апреле 1911 года, например, было напечатано такое письмо в редакцию:

«Самым точным образом доказано, что эпидемические заболевания, из года в год повторяющиеся, имеют свои гнезда на Богатом источнике, где антисанитария, благодаря отсутствию мостовых и правильно устроенных стоков, процветает в самых широких размахах и вносит свою заразу в водоносные источники родниковой воды, являющиеся предметом первой необходимости для всего города.

Жители бесконечно вопили, что с наступлением первых признаков осени они совершенно отрезаны от всего мира, благодаря невылазной грязи, вплоть до жарких дней мая».

В эдакой урбанистической мешанине вольготно себя чувствовали только беглые «кувыркалы» да «босая команда», не нуждающиеся в лишних свиданиях с городской полицией. Да и у самих городовых желания появляться в этом пиратском оазисе без особливой надобности не возникало.

Атмосфера жизни накладывала свой отпечаток и на психологию местных жителей. Здесь предпочитала обитать лишь сильная духом, нерефлексирующая публика, способная постоять за себя и выжить в нечеловеческих условиях. Соответственно, формировалась и определенная психология людей. Здесь выковывались весьма специфические характеры. К примеру, ради развлечения здешние детишки любили окунуть кошку в бочку со смолой, отчего она умирала в страшных муках из-за того, что сама не могла освободить от смолы свои естественные отверстия и отправить естественные надобности. Развлекались тем, что в заброшенном скверике разводили костер и бросали в него связанную по лапам кошку или собаку, привязывали к хвосту обезумевшего от страха животного тлеющую тряпку, мазали скипидаром задницу уснувшему некстати бродяге.

Летом крали баркасы и нападали на катающихся на лодках обывателей. Но грабежи и насилия совершали исключительно на левом берегу Дона, подальше от родной Богатяновки. На правом берегу выходило себе дороже – сюда протянулись причалы Ростовского порта. Хулиганствующая босота и носа не совала к докерам, потому что портовики при случае могли жестоко отметелить.

И это неудивительно, ибо классические пролетарии и «рыцари индустрии» на дух друг друга не переносили. Желающие и способные трудиться искали место жительства в рабочих окраинных слободках. В Богатяновском же хинтерланде селились, главным образом, близкие духом «пролетарии босяцкого труда», которые не только не воспроизводили материальные, тем более духовные, ценности, а как раз наоборот, потребляли их в максимально паразитарной форме. Здесь не было (и поныне нет) не только предприятий, но даже ремесленных мастерских. В бунташной Бессовестной слободке, на не менее бандитской Нахаловке были церкви, а в Богатяновке святым духом и не пахло. Здесь везде в глаза бросалась воровская натура местных жителей, в ушах стоял кандальный звон, а ноздри вдыхали крепкий аромат жиганского естества.

Со временем окраинная Богатяновка оказалась поджата со стороны Дона причалами порта, механического завода Пастухова и мельницей Парамонова, с нахичеванской – кварталами дореволюционной Полуденной слободы и Горчичного Рая, в постсоветские годы заполненного наркопритонами. Оказавшись фактически в центре растущего города, «тортуга» тем не менее не утратила своего криминального флера, оставаясь «босяцким анклавом» Ростова-папы и все последующие годы.

Раскол в благородной хевре

В целом по России рост преступности на рубеже веков был не особенно заметен. Промышленный подъем привлекал бóльшую часть трудоспособного населения к открывающимся производствам – занятость среди низов была высокая, что не способствовало расширению рядов «босой команды». Слишком много существовало честных способов себя прокормить. В мировых судах даже отмечали значительное сокращение уголовных дел. Особенно по тяжким преступлениям.

К тому же часть мужского населения с началом Русско-японской войны была призвана в армию, высвободив место в селе и на производстве для потенциальных босяков.

Но как раз череда поражений «на той войне незнаменитой», Кровавое воскресенье 1905 года и падение престижа царской династии привели к резкому увеличению негативных и даже панических настроений в обществе.

Во второй половине 1905 года, после подписания пораженческого Портсмутского мира с Японией, в города и деревни хлынул поток озлобленных и разочарованных демобилизованных солдат и казаков. А прекращение военных заказов, кормивших тыл, вызвало по всей стране волну забастовок, стычек с полицией и даже открытых мятежей в армии.

Николай II, с целью выпустить пар в обществе, подписал Манифест 17 октября, дарующий некоторые политические свободы. Но вместо успокоения лояльное царю общество ответило на него кровавыми еврейскими погромами, а нелояльное – не менее кровавыми баррикадными боями и террором Первой русской революции.

Всеобщее ожесточение привело к настоящему взрыву криминала в империи. Особенно резко выросло количество тяжких преступлений: краж, грабежей, разбоев и убийств. Так, после окончания Русско-японской войны и до начала Первой мировой количество простых и вооруженных налетов и ограблений увеличилось на 34 %. Причем, кроме традиционной уголовной шпаны, на преступления решались некогда богобоязненные и богомольные мужики и бабы, без тени сомнения круша черепа обывателей и взламывая их жилища.

В начале ХХ века у старого уголовного мира Ростова появляются уже совсем серьезные конкуренты, а у полиции – новая головная боль. Если ранее политическая борьба в России ограничивалась забастовками, стачками и потасовками с полицией, осложняя жизнь Охранному отделению редкими, хотя и громкими террористическими актами против конкретных царских чиновников, то поражение в Русско-японской войне и начавшаяся революция привели к изменению тактики социалистов (в их число, как правило, включали крайних леваков из рядов эсеров, анархистов-максималистов, бундовцев, польских и кавказских националистов, большевиков и пр.). На повестке дня встал вопрос о финансах для вооруженных выступлений, а следовательно, для так называемых экспроприаций (сокращенно «эксов») материальных средств как у государственных структур, так и у зажиточной части населения. Социалисты стали переходить от чисто политической борьбы к откровенной уголовщине, для пополнения партийной казны прибегая к налетам, вымогательству, шантажу и бандитизму.

А это требовало пополнения партийных рядов профессионалами – громилами, взломщиками и налетчиками-вентерюшниками.

Известный ростовский социал-демократ Александр Локерман вспоминал: «Наблюдался прилив какого-то сомнительного элемента. Мечтая об эксе и наживе, иные шли в организацию для того, чтобы, так сказать, закрепить за собой звание „идейного человека“. Для других, как это не раз было установлено, единственной побудительной причиной являлось стремление раздобыть револьвер».

Показательный мезальянс: ВПЕРВЫЕ интересы уголовного мира и социалистов совпали. Помогала взаимная ненависть и презрение к правоохранительным органам. В ряде случаев в Ростове они действовали сообща и даже обменивались профессиональными наработками. К примеру, использовали одни и те же каналы поставки оружия, контрабанды, сбыта награбленного, укрывательства от полиции и т. п.

Так, к 1905 году на вооружении у ростовской полиции, а также в распоряжении местных вентерюшников и боевиков-социалистов оказались добытые параллельными путями бельгийские пистолеты «браунинг» образца 1903 года калибра 9 мм и американский «смит-и-вессон» калибра 10,9 мм.

Лучший оружейный магазин в Ростове «Спорт» Александра Эдельберга, располагавшийся в здании Городского дома (нынешняя мэрия), регулярно подвергался взломам и ограблениям. А его содержимое вскоре начинало стрелять в равной мере на дело и революции, и блатного мира.

Порой даже непонятно было, кто именно первым внедрил практику шантажа крупных коммерсантов с целью вымогательства и изъятия материальных средств.

Показательно, что в Ростове один из первых известных случаев организованной рассылки писем с угрозами купцам был зафиксирован ДО начала активных действий Первой русской революции (октябрьская стачка 1905 года), когда письменное вымогательство приобрело уже массовый характер.

В июле 1905 года известные ростовские купцы начали получать анонимные письма, в которых бесхитростно объявлялось, что их квартиры «поставлены в очередь на кражу» с целью непременно вынести ценностей на сумму не менее 500 рублей. Но поскольку авторы сих посланий «не желали подвергать хозяев напрасному волнению, а себя – риску», им предлагалось добровольно пожертвовать «по гривеннику за рубль», то есть всего-то 50 рублей вместо 500. Деньги надлежало положить в условленное место, но, если посланного за ними арестуют, предупреждалось, что у хозяина «возникнут осложнения».

Интересно, что подпись под посланием гласила: «Товарищество ростовских воров».

Отметим, никакого «воровского товарищества» в Ростове сроду не было – слишком разными были задачи, сферы деятельности и специализация у устойчивых воровских шаек, чтобы заниматься кооперацией, да еще столь авантюрным способом. Этим могли промышлять лишь вчерашние гимназисты или начинающие грамотные босяки, начитавшиеся романов Фенимора Купера, Майн Рида, Конан Дойла. На эти глупые угрозы непуганые шантажируемые не реагировали, и вскоре поток эпистолярных посланий прекратился сам собой.

Другое дело, что письменное вымогательство вскоре станет характерной приметой времени, первым явлением в Ростове открытого рэкета, да еще и с романтическими элементами костюмированных афер.

Подобные вещи тогда вошли в моду в Бессарабии, где аналогичным образом действовал налетчик Григорий Котовский, в Одессе – Мойше-Яков Винницкий (более известный как Мишка Япончик), в Москве – Яков Кошельков (Яшка Кошелек, ограбивший в январе 1919 года самого Владимира Ленина с охранниками), на Кавказе – лезгин Буба Икринский, чеченец Зелимхан Гушмазукаев (Зелимхан Харачоевский), грузин Сосо Джугашвили и армянин Камо (Симон Тер-Петросян). При этом Котовский, Джугашвили-Сталин и Камо постоянно контактировали с большевистским подпольем, а Зелимхан Харачоевский даже консультировал ростовских анархистов, получив от них красно-черный флаг, четыре бомбы и печать с надписью «Группа кавказских горных террористов-анархистов. Атаман Зелимхан». Ею абрек потом и визировал свои послания купцам с вымогательствами.

Неудивительно, что в самом Ростове вскоре и «политика» переняла опыт «Товарищества воров» и занялась рассылкой собственных «прелестных писем» купцам, трактирщикам, банкирам, требуя выдачи в среднем по 500—1000 рублей «на революцию».

Письма с требованием денег, в частности, гласили: «…Так как настают дни борьбы с самодержавием, то мы требуем денег на вооружение боевой дружины. Вы вспомните, как были погромы 17 октября, мы не допустили черносотенцев до Темерницкого поселения. И так мы требуем, чтобы вы обратили внимание на посланное нами письмо».

Политическая банда «Донские орлы» составила для себя целую ведомость с «долгами капиталистов». Согласно ей, наследники купцов Максимова и Гурвича должны были поделиться с «революцией» 2,5 тысячи рублей, Панченко и Хахладжев – по 2 тысячи, Парамонов, Солодов, Рысс, Чурилин – по 1,5 тысячи, Кистов, Токарев – по 1 тысяче, и так далее по нисходящей до 100 рублей «революционного налога».

Причем идейные борцы с капитализмом, в отличие от воров, привести угрозы в действие и даже замарать себя кровью отнюдь не стеснялись.

В июле 1906 года в станице Гниловская шайка экспроприаторов отправила письма вдове богатого казака 70-летней Анфисе Фетисовой и торговцу Ивану Толстову с требованием выдать от 500 до 1 тысячи рублей. Купчина на дерзость не отреагировал, но его не тронули. А вот в дом к вдове нагрянули с разбоем, прикончили прятавшуюся на чердаке старуху, взломали сейф и выбросили его в балку Камышеваха.

А уже через два дня, 29 июля, те же экспроприаторы, требовавшие от местного священника отца Алексея Часовникова 500 рублей под угрозой убийства его детей (детей батюшка, понимая, с кем имеет дело, благоразумно вывез из станицы), напали на его дом. Батюшка все же был казак, к военному делу привычен с детства, так что, презрев сан, он достал револьвер и затеял перестрелку с налетчиками. Поднялся шум, сбежались люди, разбойники скрылись.

Точно так же купец 2-й гильдии Соломон Шендеров (отец известного советского художника Александра Шендерова) со своими приказчиками в доме на Большом проспекте организовал активное сопротивление и отбился от экспроприаторов, требовавших у него 500 рублей.

Не стеснялась «политика» приводить в исполнение и свои более существенные угрозы.

13 марта 1907 года была похищена 17-летняя дочь нахичеванского купца Варвара Баева. Полиция выяснила, что негоциант последние дни получал письма с требованием выдать деньги «на революцию» под угрозой в противном случае истребить всю семью.

Девушку обнаружили связанной уже на станции Лиски под Воронежем, «революционерами» оказались служивший у Баева дворником татарин и его подруга.

В октябре 1907 года «революционеры» освободили похищенного овцевода Месяцева только за 18 тысяч рублей.

8 апреля 1907 года известный всему Ростову дядя Каро – король местного кафешантана Карапет Чарахчиянц, владелец самых знаменитых в городе кафешантанов «Палермо» и «Марс» – получил письмо с требованием уплатить одну тысячу рублей «на революцию». Иначе злодеи грозили смертью.

Дядя Каро, в знакомых которого ходила вся городская управа, полиция и бандитская Богатяновка, угрозу игнорировал и даже не заявил властям. Напрасно, ибо к тому времени революция уже набрала полный кровавый ход.

11 апреля в 10 утра, войдя в помещение Нахичеванского городского общественного банка, Чарахчиянц был остановлен прилично одетым человеком. Незнакомец приставил к груди ресторатора револьвер «смит-и-вессон» и произнес: «Помнишь ли о письме?»

Дядя Каро вспомнил мгновенно и заорал благим матом, чем спас себе жизнь. Террорист опешил и отступил назад. На крик прибежал постовой городовой Тимошенко и бросился на злодея. Общими усилиями его скрутили и нашли при нем фальшивый паспорт на имя мещанина Владимира Любимова. На самом деле экспроприатор оказался кубанским казаком, известным полиции тем, что промышлял «эксами» в Пятигорске и Владикавказе.