Текст книги "Мощь Великая"

Глава 2

Сев в поезд, утомленный Коврин сразу улёгся спать, а следующий день начался со знакомства с соседями по купе, которые оказались замечательными и, что немаловажно для совместного продолжительного путешествия железнодорожным транспортом, искренне выпивающими людьми. Отставной неунывающий полковник, угрюмый драматический режиссёр, только что поставивший спектакль в Свердловском государственном академическом театре драмы и забавный пенсионер рыбак с круглыми красными щеками.

Коврин быстро запьянел и уже начал вживаться в роль успешно выполнившего редакционное задание журналиста, ну и вообще успешного:

…– Не, ну вы представляете, они все отказались, говорят: «ничего не получится». Ну, а шеф наш, понятное дело, не решился мне предложить: всё-таки я считаюсь журналистом солидным, просто так в такую жопу не пошлёшь. Тут я сам подхожу и говорю: «Сан Палыч…» – это главный редактор наш, Сан Палыч… – «Сан Палыч, говорю, а давай я…» – «давай» – я с ним на «ты»… другим он, конечно, подобного амикошонства не позволяет, но меня старый разбойник любит и… позволяет… он, конечно, удивился: «Ты? Как? На Урал?» Я грю: «Чувствую журналистским своим чутьем, что отличный материал получится. Готов ради общего дела…» В общем, как обычно я оказался прав – теперь отличный материал везу.

Слово взял полковник:

– Молодец, Лёшка, молодец. Я тебя сразу раскусил: талантливый ты парень, чертовски талантливый…

– Ну, не то чтобы уж…

– Цыц. Говорю – талантливый, значит – так и есть… я людей вот так вижу! – полковник поднёс к переносице варёное яйцо без скорлупы, на вилке, и вытаращился на него масляными глазами. – Так выпьем за талант! Давай – за талант!

Все выпили за ковринский талант, и полковник продолжил:

– А вот со мной случай был – обоссышься! Стояли мы в подмосковном городишке одном. Я чего-то, помню, загулял в Москве… ну, и как это часто бывает, захотелось мне продажной любви. Выбрал, значит, девку – спелая такая, помню, девка… с жопой! Нравятся мне сочные девки с жопами… и с сиськами… хотя вот сиськи не обязательно, но жопа наличествовать должна, во как!

Тут полковник каким-то странным образом выставил вперёд глубоко посаженые на густо покрытые чёрными волосами предплечья кулаки так, что всем стало сразу совершенно ясно, насколько девка должна быть сочная и какие достоинства она обязательно должна иметь.

– А моя жена дохлая, ни сисек, ни жопы – селёдка ржавая. Но по молодости не до жиру было – секса охота было регулярного. А выбирать ни времени, ни условий не было – вот и женился… Ну, да ладно, сейчас не об этом. Так вот, взял я девку эту, с ней в такси и в городишко к себе. Ясное дело, не домой – там семья. Для этих целей гараж я решил употребить. Не мой гараж, знакомого капитана одного. У него тогда машины не было, вот он мне и отдал пользоваться. Гараж был отличный! Двухэтажный. На первом – машина, на втором – жить можно: отопление, удобства. Вот расположились мы наверху. Я ей: «Водка, коньяк», а она: «Нет, я только шампусик». Стерва, строит, значит, из себя леди. Ей бы леща да водки – и без разговоров. Но в ней леди, а во мне гусар проснулся. Ну, я её закрыл, чтоб не обворовала, а сам за шампанским побежал. Купил, обратно бегу. Осталось дорогу перебежать, и я на месте. И вот тебе на: на этой самой дороге меня машина сбивает. Без сознания в больницу загремел. Очухался я только на третий день. Глаза открываю: жена надо мной плачет. Я сразу-то про ту шлюшку-то и не вспомнил. Спрашиваю: «Что со мной?». Жена и отвечает, что вот, мол, дорогу пьяный переходил, машина сбила, теперь нога сломана, сотрясение мозга, более двух суток без сознания… И тут меня как шарахнет изнутри – вспомнил, значит. Ё ж ты моё, эта девка так там в гараже запертая и сидит уже третий день! Я жену-то успокоил, домой отправил. Сам скорее приятелю своему Пашке Иванову звонить. «Спасай, – говорю, – надо девку выпускать, пока она там с ума не сошла, и пока жена в гараж не попёрлась». Иванов ко мне в больницу приходит за ключами, ржёт надо мной, конечно, шуточки скабрезные. Я б и сам поржал… в другом-то положении. Ну, и пошёл он туда. Гараж открывает, а девка, видать, ополоумела в заточении: выбегает, глаза дикие, орет, как зверь, в руках огнетушитель. Иванова увидела и ка-ак шарахнет ему этим огнетушителем в башку! Хорошо он руки успел подставить, а так полчерепа снесла бы… Огнетушитель бросила и в лес убежала. С тех пор ни Иванов, ни я её не видели. Она всё это время пока в гараже томилась, злость на моей машине этим огнетушителем вымещала – стёкол вообще не осталось, железо всмятку… А я тогда недавно только эту девяносто девятую купил – всего три тысячи пробежала и… да, вот так я погулял. Ха-ха-ха-хха!!

Коврин с полковником солидно и мужественно гоготали, режиссёр смеялся интеллигентно беззвучно, а пенсионер-рыбак заливался ребяческим заразительным смехом.

– Ну, теперь ты, режиссёр, творческая твоя душа, давай – потешь народ историей из вашей жизни.

– Да ничего особенного в нашей жизни-то и нет.

– Ты давай не кокетничай… нет, так соври чего-нибудь – мы поймём.

Режиссёр почему-то грустно посмотрел в окно и вздохнул:

– Ладно. Была вот забавная история. Давно, правда – в советское время ещё. Я тогда служил в одном провинциальном театре. Теперь даже город не вспомню. Ставил пьесу одного местного автора. Пьеса, понятно – говно. Что-то там про современную комсомольскую молодёжь. Там сцена была, как встречаются молодой влюблённый комсомолец с не менее молодой и влюблённой комсомолкой. А играли этих пылко влюблённых юных особ, как это часто бывает, артисты которым за сорок уже. И вот идёт спектакль. Сидят эти влюблённые на лавочке, и после признательных слов комсомолец тянет губы к зардевшейся девственным румянцем щёчке комсомолки для поцелуя и вдруг ка-ак… я существенно извиняюсь – ка-к бзднёт! – понятно, совершенно непроизвольно. Но на весь зал же! Колосники мне в задник! На галёрке слышно! Вонь за кулисы и в зал поползла. Зал поначалу похихикивает, сдерживаются культурные провинциалы. Комсомолец, вместо того чтобы взять себя в руки и как-то заиграть конфуз, только покраснел, глаза выпучил и потерялся совершенно. И эта влюблённая комсомолка туда же: не удержалась и давай ржать истерично взахлёб. И тут у неё от смеха пузырь соплей из ноздри надулся, потом второй из другой ноздри, потом третий из обеих. Комсомолец увидел пузыри и тоже со смеху покатился. Ну не могут люди себя контролировать! Тут и за кулисами артисты все покатились со смеху, и зал. Ржали все до слёз. Спектакль сорван в итоге. Обычно когда накладки какие-либо в спектакле происходят, артисты стараются представить так, будто бы всё так и задумано, но тут случай беспрецедентный…

Слушатели смеялись пуще прежнего, с ними веселился и рассказчик. Ободренный успехом, режиссёр продолжил:

– Ха-ха… да вот… ха-ха… вспомнилась ещё одна история… ха-ха. Опять же в советское время дело было. Я, будучи молодым режиссёром, получил приглашение в одном узбекском театре пьесу дурацкую, морально-пропагандистскую поставить. Ну и, понятно, согласился – других предложений ждать не приходилось. Я и от такого-то предложения от радости чуть из штанов не выпрыгнул – всё-таки самостоятельная работа, да за хорошие деньги. А пьеса была про то, как простой советский рабочий выиграл в Спортлото автомобиль «Волга», – по тем временам счастье просто неземное. Так вот, когда он пошёл узнавать где и как приз получать, к нему грузин пристал, просил продать билет – тогда ведь, если помните, просто так машину купить невозможно было, надо было очередь многогодовую выстоять. Ну, а «Волгу»-то и вообще – нереально было простому смертному получить. Вот грузин, как представитель наиболее состоятельной национальности многонационального СССР, предложил мужику за билет двойную цену. А эта сумма по тем временам – зарплата этого рабочего практически за двадцать лет. Ну, подумал мужик подумал, да и продал. Тут его и схватили за спекуляцию. Ну, потом, понятно, судили… ну, вот такая история советского маразма, каких тогда полно было. И вот до премьеры два дня, завтра генеральный прогон, и тут сообщают мне, что исполнитель роли этого мужика-рабочего заболел, и очень серьёзно: ни на прогоне не сможет быть, ни на премьере. Ну, я в шоке – второго состава нет, заменить его некем. Что делать, я не знаю. Абгалдырь полный, в общем. Я в отчаянии. Директор театра вообще на грани нервного срыва – понятно, на премьеру вся партийная верхушка республики собралась, и даже высокие гости из столицы обещались быть. Предлагает мне, в общем, директор другого молодого артиста… как сейчас помню – Кляшин его фамилия. Имени, правда, уже не помню. На полноценные репетиции, ясное дело, времени вообще нет. Ну, мы вместо прогона с этим Кляшиным роль учили… да и роль – громко сказано… текст! Выучил он кое-как. В общем, идёт премьера. Кл яшин неплохо держится. Хорошо ещё, роль такая: ходи вечно смурной да изредка бубни реплики себе под нос. Он даже умудрялся шпаргалкой пользоваться, ловко пряча её в рукаве. И вот наступает самая ответственная сцена – суд. Самая ответственная, потому что Кляшин там довольно объёмную речь говорит. Я слежу за ним, глаз не отвожу. И вот, подходит время его последней реплики. Если пройдёт, то считай всё – проскочили. Дальше там ни одного слова у Кляши-на нет. Судья спрашивает: «Кто же вас просил, уточните пожалуйста?» Кляшин чётко по тексту отвечает: «Он». Я расслабился – слава Богу, всё: дальше по сценарию Кляшин посидит на сцене минут пять молча, после чего уйдёт и больше не появится до поклонов. А судью играла Крашенинникова, местная звезда. Народная артистка республики, всеобщая любимица, в театре непререкаемый авторитет – директор с худруком перед ней расшаркивались. Так вот, когда я утверждал на роль артистов, она отказывалась играть, ссылаясь на то, что ролей у неё и так много. А я тогда настоял, и не потому, что очень она мне нужна была. Мне было всё равно, – любая другая сыграла бы – спектакль бы не проиграл. Просто я был уверен, что отказывалась она не из-за занятости, а потому как не признавала меня за достойного мастера. Меня это, естественно, задело, и я решил самоутвердиться, потому и настоял. Проявил, значит, характер. А она затаила злобу и теперь, как подвернулся случай, решила мне отомстить… Так вот. Кляшин говорит свою последнюю реплику: «Он», а судья эта, стерва Крашенинникова, спрашивает – совершенно не по сценарию, но по ситуации совершенно оправданно: «Кто, он?». Сейчас поймете – почему. Кляшин этот по сценарию должен был, когда говорит «Он», рукой указать на грузина, а мы этот момент в спешке упустили – ну, это и понятно: нам бы текст выучить, уже не до тонкостей. Кляшин что делать – не знает, растерялся, молчит, а эта сука ещё масла в огонь подливает: «Ну, обвиняемый, почему вы молчите? Поясните суду, кого вы имели в виду, когда сказали «он»?» Ну, Кляшин вообще потерялся, пунцовый весь стоит. Я готов сквозь землю провалиться. Смотрю на партработников – они вроде ничего не замечают, но понятно, что это – дело времени. И тут грузин выручил.

Вскочил и говорит что-то вроде: «Да ты что, дарагой, говори уж – вот он я. Я сам признаюсь, что уж теперь…». Тогда Кляшин очнулся, указал на грузина и сказал: «Он». Вот так всё удачно, в конце концов, закончилось. А партийное руководство на банкете в честь премьеры, когда подходили поздравлять, все как один именно эту сцену выделяли. Отмечали её «убедительность» и «натуральность». В общем, все довольны остались, кроме Крашенинниковой… хотя, может, и она была вполне довольна, что меня понервировала. Вот такая история.

На этот раз только смешливый пенсионер зашёлся смехом, заразив, правда, после и всех остальных.

– Да… а вот ещё гастролировали мы…

– Всё, хорош, режиссура… Теперь, для разнообразия, старшее поколение послушаем. Ну, старичок-рыбачок, давай, свою историю трави.

Пенсионер ещё с минуту смеялся над рассказом режиссёра или, может, над другим чем, и только потом начал свой рассказ:

– Я охотиться не люблю, больше рыбалку предпочитаю или грибы-ягоды пособирать. А вот друг детства мой – мы с ним с детского сада не разлей вода – вот он охотник заядлый. Вообще, он такой мужик, жёсткий, с характером, не зря полковник милицейский. Он меня иногда на охоту вытаскивает. Вот и в этот раз поехали охотиться: я, друг мой, капитан с его службы и капитана двоюродный брат. Идём по лесу, и как-то так получилось, что мы с полковником в одну сторону, а эти двое в другую. Ну, понятно, они помоложе, у них свои интересы, у нас, стариков – свои. Идём, значит, слово за слово, природой наслаждаемся. Вдруг смотрим, этот брат капитана бежит прямо на нас, руки вверх растопырил, глаза выпучил, рот открыл, но молчит – видать, дар речи потерял. Подбежал, значит, к нам, мычит и пляшет вокруг нас. Мы ему: «Чёш случилось-то?». Он молчит, только жестами зазывает нас за собой пойти. Мы, понятно, пошли, ясно уже – что-то серьёзное произошло, не до дури.

Прошли где-то с полкилометра, как брат капитана остановился и руками в кусты показывает, а сам подходить близко боится как будто бы. Ну, подошли мы к кустам, ветки раздвинули, смотрим, а там такое! На что полковник – человек привыкший – и тот остолбенел… Лежит там капитан на спине, вместо лица – бифштекс с кровью, а где левая глазница должна быть – рукоятка ножа торчит, здоровая такая. Я нож этот узнал: он им с утра передо мной хвастался. И, надо сказать, было чем – отличное оружие: клинок из дамасской стали, рукоять ореховая. Что произошло – ни хера не понятно. Ясно только одно: кто-то этот нож ему в глазницу по самую рукоятку вогнал. Понятно ещё, что это не лось и не кабан. Ну, дальше пошло-поехало – менты, прокуроры, следствие, версии и всё такое. Первое подозрение, ясное дело, на брата упало. Потом нас с полковником подозревали: мол, у полковника с капитаном служебные трения какие-то были, вот полковник меня в сообщники взял, и мы его грохнули. Должны были и брата его грохнуть, но тот с ума вовремя сошёл. Жутко неприятно всё это было… В итоге выяснилось, что никто капитана не убивал. Да-да! Спасибо экспертам-баллистикам. Оказывается, патроны оказались самопакованные. Такой патрон туго заходит в патронник, и капитан досылал его этим самым ножом своим распрекрасным. И вот в тот трагический момент задел капитан, получается, капсюлю ножом, из-за чего и произошёл выстрел, а гильза, выскочив из патронника, толкнула нож – и тот вонзился прямо в глаз так любившему его хозяину.

Русский человек особенно склонен к сопереживанию, когда пьян и всем доволен, потому эта история ввергла слушателей в особенно тягостное молчаливое сочувствие. Первым очнулся весельчак полковник.

– Да, ну и нагнал ты ужаса, грибак ты грёбаный. Ха-ха… а такой весёлый был. Йе-эх. Ладно, исправлю ситуацию. У меня, как и у капитана милицейского, безвременно усопшего, тоже брат двоюродный имеется.

Но, – полковник с комичной важностью поднял руку и все тут же расслабились и заулыбались, а пенсионер привычно залился смехом. – Но, на этом параллели заканчиваются. Мой брат – человек сугубо гражданский и охоту даже, по-моему, глубоко презирающий… Так вот, помните, при Горбачеве талоны на продукты были? Такие листки, на квадратики разлинованные, с названиями продуктов. Типа «Январь – гречка», «Апрель – чай». Купил товар – продавец квадратик соответствующий отрезает. Так вот, моего брательника жена в магазин постоянно засылала. Томиться он, значит, как-то раз в очереди нескончаемой. Вокруг народ нервничает. Тут из бурлящей толпы мужик весь взмыленный выныривает и – к прилавку. Протягивает талоны и орёт на весь магазин тонким зычным голосом: «Э-э, девушка, отрежьте мне яйца и хрен». Тут старичок, не справившись с очередным приступом хохота, упал спиной на пол, схватился за живот руками и инфантильно задрыгал ногами, чем вверг и всех остальных в безудержное веселье. Коврин самозабвенно хохотал вместе со всеми. Ему было очень хорошо тогда. Он купался в радости и веселии, испытывая самые добрые и искренние чувства к окружавшим его людям, и жаждал делиться – делиться с ними своими чувствами. Не прекращая смеяться, он начал рассказывать:

– С моим другом произошло. В молодости, когда они только встречались со своей нынешней женой, Аней. У Ани родители на выходные и на праздники уезжали на дачу, и квартира оставалась в полном её распоряжении. Надо ли объяснять, как влюблённые парень с девушкой использовали этот подарок судьбы? И вот как-то раз Олег – так приятеля моего зовут – выбравшись из горячих объятий любимой, направился в туалет. Расположился, значит: журнальчик листает, сигаретку покуривает. Тихо. Ночь. Вдруг слышит – дверь входная открывается и голоса. Родители вернулись. Олег, конечно, в панике. Родители Ани хоть и знали, что их дочь встречается с Олегом, но во всю глубину их взаимоотношений посвящены не были. Как тут быть – ситуация патовая! Олег, в общем, застыл, пошевелиться боится, надеется, что Аня как-нибудь выкрутится. Вдруг, как гром разразился – тяжёлые шаги приблизились мгновенно, и дверь перед Олегом открывается. На пороге будущая тёща в немом крике замерла. Забыл, засранец, туалет закрыть! Вместо того чтобы рефлексировать, лучше защёлку проверил бы! Растерялся он вконец, только в полуобморочном состоянии на автомате произнёс: «Здрасте, тётя Вер, Аня дома?» Это он так, на автомате… Обычно, когда заходил за Аней гулять, мать открывала, он так и говорил. Представляете, баба к себе домой ночью приходит, ломится в сортир, а там парень её дочери на толчке сидит и выдаёт: «Здрасте, тётя Вер, Аня дома?» Хах-ха-ха!!!

– Ох, вот да, про девушек тоже вспомнил… и про засранца… – Режиссёр под давлением воспоминаний замотал головой. – В студенческие годы случай произошёл со мной – до сих пор в жар бросает от неудобства, как вспоминаю. То ли на первом курсе я учился, то ли на втором… не суть. В общем, как-то утром спешу я на лекцию. Дошёл до троллейбусной остановки, вдруг ка-ак прихватит меня – живот скрутило. И чувствую – сейчас разорвёт изнутри. Я назад посеменил маленькими шажочками – боюсь лишнее движение сделать. Прошёл так метров пятнадцать, смотрю, отпустило. Ну, я разворачиваюсь – и к остановке. Только дошёл – опять схватило пуще прежнего. Я опять к дому посеменил. Прошёл в этом кошмаре метров пятьдесят на этот раз и чувствую – опять отлегло всё, будто бы и не было. Хорошо так стало, легко. Ну, я снова к остановке. Смотрю – троллейбус подъезжает. Так я чтоб успеть, на бег перешёл. Но, видно, зря я нагрузки повышенные организму дал – на бегу меня опять скрутило. Я встал, как вкопанный, застыл, сжался – изо всех сил своё держу. Пару минут вообще с места сдвинуться не мог. Так-то. Пока отошёл чуть-чуть, решил, что теперь точно домой дойду, облегчусь, даже если по дороге опять отступит. Иду, сосредоточившись, шажки стараюсь как можно меньше делать, дышать глубоко опасаюсь. Почти полдороги так преодолел. Начал чувствовать уже приближение спасения. И тут такой удар судьбы, что представить страшно… Я был тогда влюблён в девушку из нашего двора, Дашу. В любви, признаться, робел. Она, кстати, вполне возможно, испытывала ко мне ответное чувство – общалась она со мной всегда очень хорошо. Проверить, правда, это не пришлось… из-за этой вот истории, кстати! И вот я в таком вот состоянии и – она, любовь моя, ко мне навстречу порхает. Первая мысль – исчезнуть. Огляделся. Шансов никаких – справа стена, слева дорога, ни подворотни, ни подъезда, ни перехода. Абгалдырь полный, короче. Отчаяние и безнадёга. А она идёт вся такая счастливая, аж подпрыгивает. Меня увидела, заулыбалась. Руками замахала. И – прям ко мне. Я весь скрючился в нелепой позе у стены дома, стою – ни жив, ни мёртв. Подбегает: «Привет, – говорит. – Что-то ты, – говорит, – бледный весь, испариной покрылся, – говорит, – стоишь тут весь скрюченный… заболел что ли?» А я ей: «Да, вот, – говорю, – что-то ногу свело, – сказал я первое, что пришло в голову, и указываю глазами на правое бедро». Ну, что я мог ещё сказать в такой ситуации!? Что стою, обосраться боюсь? А она: «Вот эту?». Я: «Эту». И она, любовь моя заботливая, находчивая, вдруг снимает брошь и всаживает мне иголку в бедро. Тут всё моё, всё, что я так старался всё утро внутри удержать, вдруг хлынуло наружу. Я в отчаянии глаза к небу поднял. А она спрашивает: «Ну что, полегчало?». Я молчу, облака разглядываю, про себя думаю: «Полегчало, а как же! Так полегчало… полное облегчение!» – «Ну ладно, – говорит любовь моя, – тогда я побежала…» Она быстро развернулась и пошла. Я посмотрел ей вслед. И увидел я как она, сделав пару шагов, от смеха прыснула. Меня резануло по сердцу – догадалась! Больше мы с ней после этого не общались… Вот такая любовь бывает!

После этой истории старичок смеялся несвойственно сдержанно, только чуть-чуть тихохонько похихикав, после чего взял слово, видимо, решив реабилитироваться после своего совсем несмешного рассказа:

– На рыбалку мы собрались большой компанией…

– Молчи, грусть, молчи, – взмахнул кулаками над старичком полковник, – опять весь праздник попортишь.

– Не, не. Сейчас весёлую историю расскажу. Правда, весёлую!

– Ну, смотри, грибак, я тебя предупредил!

– Значит, на рыбалку поехали. Человек двенадцать мужиков. Понятно, что половина едет просто водки попить – им рыбалка эта, как ежу весло. Вот выпивохи эти и устроили протест – не захотели до хорошего рыбного места идти, потребовали остановиться поближе. Пить же надо скорее, как же! Ну, ладно, что делать, уступили их напору, расположились. Поставили удочки – клёва ноль. Ну, для тех, кто понимает, ясно сразу – нет там рыбалки. После выпивки аппетит разыгрался. Конечно, была там кое-какая закуска, консервы там, бутерброды, но все на уху рассчитывали, а рыбы – нету. Решили с места сниматься и идти всё-таки на рыбное место. Ладно, пошли. Тут вдруг дождь зарядил – ливень страшный, стеной вода стоит, гроза, гром, мгла. В таких условиях с дороги сбились. Заплутали. Смеркаться начало, а мы в глухом лесу. Ходили-ходили пока силы были, а потом повалились все на землю – мочи нету. Дождь всё льёт, темень – глаз коли, лес густой. В таких условиях ни палатку поставить, ни костёр разжечь. Вот что делать? Протрезвели все, есть захотелось – уже сил никаких нету терпеть. Стали доставать у кого что осталось из провизии. Оказалось, что у всех по мелочи. У кого консервов банка, у кого баранки, у кого пара яблок. А вот у одного – котлет здоровый такой кулёк остался. Жена позаботилась, собрала. Как же – первый раз муженёк на рыбалку идёт! Но смех смехом, а тогда котлеты эти прям спасением для нас оказались. И водки было ещё вдоволь. Достали водку, котлеты, сели в круг. Налили прям посередине кетчуп с горчицей, в траву, и вот сидим – водку пьём, котлеты в горчицу и кетчуп макаем – закусываем. Скоро дождь поутих, и мы все пьяные да сытые вповалку заснули. Рано утром дикий отчаянный рык заставляет весь наш лагерь вскочить. В панике оглядываемся: что такое? Сначала я подумал – медведь напал. Но нет, не видать зверя. Потом смотрю – это наш орёт. Стоит, то есть, мужик чуть поодаль у дерева и рычит прям. Дико, как зверь рычит. Мало рычать, он мотается весь, запрокидывается, мечется и блюёт во все стороны, прям наизнанку всего выворачивает. Мы к нему: чё да как. А он рычит, остановиться не может, только одной рукой на место, где мы вчера пировали, тычет. Сначала не поймём, чего он показывает. Подошли, посмотрели. Ну, валяются там бутылки, окурки, пятно от горчицы с кетчупом осталась с ошметками котлет, мусор всякий… а потом, их-х, ядрена кочерга, мать честная! Там, вперемешку с кетчупом и горчицей… помёт лосиный. Я эти окатыши точно узнал. Оказывается, мы кетчуп с горчицей в лосиный этот помёт налили – в темноте-то не видно – и в это месиво котлеты тыкали. Так вот и поели мы котлет с лосиным дерьмом…

Так, в веселье, прошёл весь день. Уже за полночь все пьяные и довольные развалились по полкам, и только ещё с полчаса тишину нарушали хихиканья старичка-грибничка.

Наутро, стараясь не замечать недосыпания и абстинентного синдрома, новоиспеченные приятели распрощались очень дружно, обменялись телефонами и пообещали друг другу обязательно вместе выбраться на рыбалку.

Москва… когда слышишь слова «Моя Москва» или «Москва – мой город», ухо всегда режет фальшь. Очевидно, что Москва не принадлежит своим жителям, наоборот – это они принадлежат своему мегаполису.

Москва забирает у человека волю, полностью подчиняя его своим законам. Москва – наркотик. Она даёт иллюзию эйфории, а затем начинает выкачивать из попавшегося на крючок силы. Москва, как чёрная дыра, обладая мощнейшей притягательной силой, поглощает все попавшие во влияние её гравитационного поля объекты, которые отдают ей себя без остатка, увеличивая её массу, исчезая в ней навсегда.

Такая вот властная, жёсткая Москва встретила только что прибывших поездом «Екатеринбург – Москва» москвичей и гостей столицы тёмным, хмурым, слякотным зимним утром.