Текст книги "Мощь Великая"

Глава 6

Несколько похолодало, порывистый ветер был крайне недружелюбен, всё время норовил выискать незащищенные места, ворваться туда и неприятно ужалить. Укрываясь от невидимого агрессора, Коврин скачками добрался до ракушки, в привычной тяжёлой борьбе одержал верх над замком и плюхнулся в низко посаженное кресло.

Только когда салон автомобиля наполнился жаром, Коврин снял капюшон, расстегнул дублёнку и наконец-то тронулся с места. Как и планировал ранее, он не стал следить за Сашей, а сразу поехал знакомым уже путём к «Тропе Йогина. Ом», чтобы ждать его там.

Дорогой опять вспомнилось детство.

Алёша учился в начальной школе очень хорошо. Предлагавшиеся задания вызывали у него недоумение своей элементарностью. Единственное, где он не преуспевал, это был урок рисования. Он совершенно не умел и не любил рисовать. Кроме того, он не понимал, как его может научить рисовать эта злобная, грубая старуха-учительница, которая и сама-то рисовать не умела, но почему-то ей дано было право оценивать детские произведения искусства. Он полагал и, надо сказать, довольно справедливо, что учить детей рисовать должен специально обученный, тонко чувствующий человек. Ещё было неясно, почему необходимо всегда рисовать что-то совершенно неинтересное. В довесок к прочему Алёша отличался неаккуратностью. В результате его рисунки представляли собой нелогичные комбинации нестройных, геометрически абсурдных линий и изобиловали краскоподтёками, разводами, грязными пятнами, кляксами.

Но вот однажды, на уроке рисования, дети неожиданно получили задание нарисовать всё что угодно – проявить фантазию. В первый раз Алёше стало интересно. Ещё бы! Вместо обычных срисовок яблок, чашек, кувшинов и горшков можно было изобразить что-нибудь интересное. С невиданным доселе энтузиазмом принялся Алёша за дело. Работал он самозабвенно, усердно, с любовью. И вот, сделав финальный штрих, Алёша отложил кисть, взял свой рисунок, выставил перед собой на вытянутых руках и с пристрастием осмотрел. Футуристический трактор шёл по залитому солнцем полю. Стремительный профиль, переливающийся серым металлическим блеском корпус, вместо гусениц или колес – воздушная подушка, на случай мобилизации – лазерная пушка! Управлял таким чудом техники плечистый тракторист, облачённый в специальный серебряный костюм, напоминавший скафандр космонавта. Техника письма была на высоте, и обошлось почти без помарок. Здорово! Теперь Алексей посмотрел на рисунки одноклассников, чтобы сравнить, и обомлел – все рисовали пресловутые яблоки, чашки, кувшины, горшки… Как же так? Ведь их так всегда хвалила учительница, особенно девочек, им ставились пятёрки, и тут такое задание – прояви себя, художник, никаких ограничений! И вот тебе раз – горшки. Алёша упивался своим превосходством перед одноклассниками и предвкушал пятёрку, возможно – даже с плюсом, отчётливо понимая, что на этот раз выполнил задание лучше всех. Единственным минусом рисунка можно было считать следы его пальцев по краям листа, оставшиеся после того, как он брал рисунок в руки, оценивая его. Но это же такая ерунда! Рисунок-то хорош – и фантазия проявлена, и техника на высоте, и краски гармонируют! Он положил своё творение на парту и ждал часа триумфа – вот сейчас учительница похвалит его перед всем классом и устыдит остальных, что они не в силах были выразить себя.

Урок приближался к концу, и учительница начала подходить к ученикам по очереди, расставляя оценки. К удивлению Алёши, горшки и кувшины получали привычные четвёрки и пятёрки. Но вот наступил долгожданный момент. Учительница подошла к Алёше, склонилась над его партой, обдав его тяжёлым запахом пота вперемешку с удушливым парфюмом. Перед взором Алёши возникла морщинистая старческая шея, переходящая в не менее морщинистую грудь, видневшуюся из декольтированного платья. И тут Алёша к своему ужасу услышал: «Эх, Коврин, ну никак ты рисовать не хочешь, опять всё неаккуратно, грязно. И вообще, что это такое? Где ты такой трактор видел? В колхозе разве такие ездят трактора? Как он вообще поедет, если у него колёс нет? И пятен опять грязных наставил. Да… Коврин – хуже всех, как всегда». И грубая тёмная рука с толстыми пальцами, со следами мела, вывела под шедевром Алёши огромную жирную красную тройку с длиннющим минусом.

Разочарованию не было предела. Обида ядовитым плющом вползла в молодую чистую душу и пустила там корни.

Выбрав место парковки так, чтобы самому оставаться неприметным, но при этом хорошо обозревать весь двор, Коврин заглушил двигатель, выключил фары и приготовился к ожиданию.

Через несколько минут из-за угла дома появился неброско одетый мужчина лет пятидесяти. Уверенной пружинистой походкой он подошёл к двери с вывеской «Тропа Йогина. Ом», отворил её ключом и скрылся за ней. Коврин встрепенулся – вот оно, началось! В течение следующих пятнадцати минут в «Тропа Йогина. Ом» зашли ещё шестеро мужчин и четыре женщины. Следующим в «Тропа Йогина. Ом» вошёл Саша. Причём он пришёл пешком, видимо, оставив свой «Фольксваген» где-то по соседству. После Саши прошло ещё пять человек. Коврин просидел в ожидании ещё двадцать минут и, резонно положив, что все, кому надо, пришли, покинул автомобиль и пошёл к входу «Тропа Йогина. Ом». Дверь была плотно прикрыта, никаких окон или щелей, чтобы заглянуть внутрь, не обнаружилось. Звуков тоже расслышать никаких не удалось. Войти Коврин не решился. Да и что бы он сказал!? «Здрасте, это у вас тут секта, да?» Коврин в нерешительности походил туда-сюда, с досады пнул комок грязного снега и вернулся в машину. Выкурив сигарету и разогнав клубы сумбурных мыслей, Коврин решил обойти дом с другой стороны – вдруг там есть окно. Он немедля так и сделал, и действительно – узкое окошечко светилось прямо над землёй. Коврину пришлось присесть на корточки, чтобы заглянуть внутрь. Рассредоточившись в свободном порядке по бежевому светлому залу, в причудливых позах сидели обездвиженные люди. Чем Коврин дольше смотрел на них, ожидая активности, тем дольше они сидели неподвижно. Вдруг во всепоглощающей тишине раздался какой-то резкий шум. Коврин от неожиданности подскочил на ноги и огляделся. Сзади два гастарбайтера в грязных оранжевых спецовках мерно мели тротуар, совершенно не обращая внимания на взвившегося, словно ужаленного, человека в палисаднике. Коврин с облегчением выдохнул, взял комок снега и обтёр им лоб и щёки, после чего бросил взгляд на так и не двинувшиеся тела и отправился обратно в машину, где сидел в полной прострации, не ощущая времени, не улавливая в бешеном мыслительном потоке ни одной рациональной идеи. Сквозь дымку мыслительного шлака безучастно наблюдал он, как из «Тропа Йогина. Ом» выходят люди. Когда вышел последний – тот неброско одетый, который отпирал дверь, Коврин, подчиняясь неведомым силам, вдруг выскочил из машины и крупными, неуклюжими, но частыми скачками побежал к нему. Мужчина ещё запирал дверь, а запыхавшийся Коврин стоял уже, тяжело дыша, у него за спиной.

– Аа-э… ху… ху… простите… пожалуйста, извините… Можно вас на минуточку! Я… э-э…

Мужчина запер дверь, положил ключи в карман, и только потом посмотрел на Коврина.

– Да, слушаю?

– Простите, я много наслышан о вашем… центре…

– Каком же это?

Мужчина держался очень уверенно, что ещё более сбивало с толку и без того не готового к разговору Коврина.

– Я имею ввиду вот, – Коврин неуклюже ткнул пальцем в вывеску позади мужчины, – «Тропа Йогина. Ом» здесь же занимаются йогой, и я хотел бы присоединиться к вам.

– С чего вы взяли, что здесь занимаются йогой?

– Ну, название… и мне говорили…

– Вам же никто не говорил подобного, и вы врёте, не так ли? – отчеканил мужчина с интонацией, очевидно свидетельствующей, что отрицательного ответа на этот вопрос быть не может.

Коврин, обладавший природным стыдом, почувствовал жар на щеках.

– Ну, почему же… я… я…

– Правильно, потому что вы следили за мной вон из того «Мерседеса», а ещё подглядывали в окно.

Коврин, обескураженный прозорливостью собеседника, не знал, куда себя деть от неловкости.

– Понимаете, я журналист… – затянул было Коврин обычную отговорку, но мужчина твёрдо оборвал его.

– Не оправдывайтесь, – сказал он безапелляционно и вцепился в Коврина немигающим сканирующим взглядом.

Коврин, вконец деморализованный, решил было, извинившись, ретироваться, но мужчина вдруг смягчённым тоном произнёс:

– Хорошо. Будем считать, что я вам поверил. Мы действительно занимаемся йогой. Только здесь занимаются уже продвинутые йогины, которые уже не один год практикуют. Вы же, как я вижу, новичок. Вам стоит, – если вы действительно хотите заниматься йогой, – обратиться в группу для начинающих. Но это не здесь. В Лужниках есть дворец спорта «Дружба», знаете?

Коврин на всякий случай кивнул. Мужчина достал коричневый блокнотик и что-то черкнул в него коротким карандашом, потом вырвал листок, сложил его второе и протянул Коврину.

– Найдешь там дядю Игната – его там все знают, передашь ему эту записку. Только сам не читай. Ни в коем случае.

Проявленное вдруг амикошонство со стороны собеседника Коврин воспринял не иначе как свидетельство возросшего к себе доверия.

– Спасибо.

– Счастливо, – коротко сказал мужчина и ушёл.

Некоторое время Коврин постоял в рассеянном раздумье, перебирая пальцами бумажку, затем поехал домой.

* * *

Спал Коврин долго, самозабвенно. В итоге переспал, из-за чего чувствовал себя каким-то разобранным, разбитым, дискретным. Он плеснул себе в лицо холодной водой и какое-то время ходил по квартире, пытаясь собрать окружающий мир в одно целое. Захотелось есть. Открыв холодильник, Коврин обнаружил там только банку, некогда набитую маленькими хрустящими корнишонами, а теперь содержащую лишь странного цвета жидкость, и пачку, некогда содержавшую майонез. Коврин сглотнул слюну и подумал, что всё-таки необходимо держать в доме какую-то еду – слишком хлопотно всё время бегать куда-то, чтобы перекусить, и засобирался в магазин.

Блуждая вдоль сверкающих стеллажей, изредка скидывая в тележку нужные товары в ярких упаковках, Коврин случайно бросил взгляд на стоящего поблизости покупателя, разглядывавшего какую-то пачку. Его лицо показалось Коврину знакомым. Он стал мучительно вспоминать, кто же это. И, только когда покупатель был уже в другом конце зала вспомнил… Ну, конечно! Это был Паша Зайчиков. Они учились в одной школе, в параллельных классах. Но общаться им тогда не пришлось.

Паша слыл ботаником, а Коврин не мог позволить себе контакты с людьми такого статуса. Но вот в студенческие годы их пути нежданно пересеклись. Как-то они оказались в одной студенческой тусовке, хотя образование получали в разных ВУЗах. Так, Коврин к своему удивлению узнал, что Паша из очкастого ботана превратился в весёлого общительного тусовщика, развратника и любителя выпить. На почве весёлого времяпрепровождения бывшие одношкольники сошлись и стали очень хорошими товарищами, почти друзьями. Потом, как это водится, студенческая тусовка распалась, пути разошлись, телефон потерялся, образ товарища практически стёрся из памяти.

И вот теперь, совершенно случайно, эти люди встречаются в магазине. В памяти Коврина воспрянули многочисленные картины разгульной молодости. Он бросил телегу и помчался догонять Пашу Зайчикова.

– Па-а-аша. За-а-айчик! Па-аша!

Коврин догнал его уже за кассой.

– Пашка, здорово!

Зайчиков остановился и долго смотрел на Коврина, силясь узнать. Коврин уже начал беспокоится – не ошибся ли, но тут Павел наконец радостно, но тихо произнёс:

– О, Лёш, привет, привет! Слушай, а ты изменился, потучнел несколько, я не сразу тебя узнал. Ну, как жизнь?

– Да всё ничего, нормально… У тебя время есть? Подожди, сейчас я продукты заберу, пообщаемся.

– Давай, я на улице тебя подожду.

Коврин второпях оформил покупки, упаковал их и вышел из магазина.

– Ну, чего? Пойдём в круглый, выпьем, пообщаемся?

– Нет, Лёш, я не пью… Да и не хожу никуда практически…

– Чего, болеешь?

– Да, нет… скорее – наоборот… Пойдём ко мне…

– Ну, а чего, пойдём… пивка возьмём?

– Я – пас, ты сам смотри…

Коврин вернулся в магазин и взял две упаковки пива.

За разговорами о былом дорога прошла незаметно. Войдя в комнату, Коврин устроился в единственном кресле у письменного стола и огляделся. Сразу бросилось в глаза, что в комнате отсутствует телевизор. Помимо кресла и письменного стола в комнате также наличествовали старые шкаф и диван. Стены были увешаны снизу доверху полками, забитыми книгами и компакт-дисками. В одном из углов висела довольно крупная икона. Из всего этого аскетичного убранства выпадала шикарная аудиосистема.

Вошёл Зайчиков, неся поднос с чайником, чашками и стаканами. Он поставил посуду на стол перед Ковриным и уселся на диван.

– А что, телек в другой комнате?

– Да нет у меня телека… а остальные комнаты я сдаю.

– Сдаёшь?

– Да, я же не работаю – сдаю две комнаты и на это живу.

– Что, со здоровьем что-то не так? Выглядишь ты, кстати, откровенно говоря, не очень…

Коврин, ещё когда они стояли у кассы в магазине, отметил, что у Павла какой-то потухший взгляд, но до сей поры не решался сказать это ему.

Паша долго молчал, а потом медленно произнёс:

– Если что и болит, так это душа.

– В смысле?

– В смысле бессмысленности.

– Что у тебя стряслось-то, с родителями что ли что-то? – в голосе Коврина появились нотки раздражения.

– Ты извини. Я не общаюсь практически ни с кем… давно уже… вот и разучился, похоже, нормально диалог вести. Родители у меня умерли уже давно, а произошло всё позже. В общем, так… тогда, по порядку. Похоронил я родителей… Они в один год померли – отец сначала, а вскоре за ним и мать. Что ж, это дело нормальное… вот если родители детей хоронят, тогда конечно…

А так – всё своим чередом, порядком… Ну, пережил кое-как. Вскоре женился, работу предложили хорошую. Потом сын родился. У меня дела в гору пошли – соучредителем хорошей фирмы стал. Дом купил загородный. Трёхэтажный. А потом, когда вроде ничто не предвещало… ну ровным счётом ничего… и вдруг… Как бы там ни было, тот день наступил. Вечеринка у меня как раз была, ну и чего-то выпил я лишнего. Думаю, пойду в кабинет свой, кваску холодного попью, посижу в одиночестве, в себя приду. Вот, сижу я в кресле-качалке, и вдруг как рубанет меня по голове: «Зачем это всё?» И знаешь, вопрос как бы не из слов состоит – такой наверняка всем приходит на ум иногда… а тут прям всю душу вывернуло. Будто я сам только этот вопрос и есть. Понимаю, что этот вопрос вовсе не риторический, и мне придётся отвечать. Прямо сейчас. Чувство такое, что если не отвечу, не признаюсь себе сейчас – умру на месте. И я ответил. Признался, что мне не нужно всё это, не нужна такая жизнь. Место, где я на жизненном пути нахожусь, является тупиком, стояние здесь губит меня, и надо мне выбираться отсюда… и как можно скорее! И вышло так, что ответ мой, как и вопрос, были не просто слова, а суть – судьбоносный смысл. Теперь жить по-прежнему больше не представлялось возможным. Отказался я от всей моей жизни успешной. Семью бросил, бизнес и дом загородный на сына оформил – и всё. Переехал сюда обратно, сел в кресло, где ты сейчас сидишь, обхватил голову руками и задумался – дальше-то что? Да, что? Понять, что это совсем не то, что надо – это одно, а понять, что же тогда надо – это уже совсем другое. Лучшее, что я смог тогда придумать – это пойти от обратного. То есть, если то, что было, не подходит мне, значит, подходит противоположное, – решил я. Вот, пользуясь этой незамысловатой формулой, начал я строить жизнь заново. Был я, положим, общительным – стал замкнутым, был работящим – стал безработным, был атеистом – стал верующим, не любил я литературу – начал читать регулярно, никогда не интересовался музыкой – стал её ежедневно слушать. Кстати, собрал замечательную коллекцию классической музыки, – Зайчиков указал на полки с дисками. – Практически все шедевры здесь… м-м… значит, выпить любил – отказался от этой привычки, любил телевизор смотреть – теперь, как ты заметил, у меня его нет вовсе, любил женщин… нет, конечно, не стал любить мужчин… Скажу, лучше, так: любил секс – теперь живу без него. Вот так! Кстати, про музыку… Я где-то читал… не вспомню сейчас… В общем, там автор… или кто-то из героев… сокрушается по поводу того, почему Бог не является людям в образе совершенной мелодии. И ты знаешь, он не прав, не прав по сути – является… Является! Я это знаю точно. Только не всем. Вот мне предыдущему не являлся, и явиться не мог, а мне теперешнему – с завидной регулярностью. Вот! Есть музыка настолько совершенная, что становиться очевидным – это есть Бог, растворившийся в собственном творении. Я очень теперь жалею, что не учили меня в детстве музыке… С другой стороны, у некоторых это обучение из-под палки отвращение вызывает к музыке на всю жизнь, а для меня музыка стала самой важной формой восприятия жизни… Вот так всё и поменялось. Постепенно, конечно… И знаешь, что самое интересное – помогло. Моя жизнь потихоньку наполнилась, личность расправилась, установился баланс какой-то, равновесие. Можно, наверное, даже сказать – гармония. Я чувствую, что начал нащупывать что-то настоящее. Понятно, что я в самом начале пути, и путь этот не совсем чёткий… но, по крайней мере, я в нужную сторону иду. И от осознания этого мне тепло и хорошо на душе. Теперь я просто не представляю, как я жил до этого в суете, без музыки и без Бога! Страшно становится, когда понимаешь, сколько времени прожил в холодном, чуждом мраке.

Павел замолчал, смотря сквозь стену на что-то далёкое.

Его взгляд, оживший было к концу диалога, снова потух.

Молчал с ним некоторое время и Коврин, пока не ощутил, что обстановка требует от него высказаться:

– Не могу сказать, что понимаю тебя. Честно. Это ненормально как-то, когда здоровый мужик репродуктивного возраста – и отшельником живёт.

– А что нормально-то? Что? Жить «как все» и этим себя успокаивать, говорить себе: «они так же живут» – и замазывать болячки косметикой, пока возможно. Жить, мучиться, понимать, что всё это не по тебе, и не найти силы выйти из ряда вон только потому, что все вокруг живут так же, – это по-твоему нормально?

Коврин не нашёлся, что ответить, и только многозначительно покрутил головой. Зайчиков же, отчаявшись дождаться ответа, продолжил:

– А по-моему, нормально, когда человек ищет свой путь – именно свой – находит его в конце концов и следует ему. И, заметь, я же не утверждаю, что всем подойдёт моя теперешняя жизнь, говорю только, что она подходит мне – и только.

Коврин взглянул Павлу в глаза и увидел в них такую гипогенную печаль, что тут же отвёл взгляд. Коврину стало не по себе из-за чувства сюрреалистичной неловкой брезгливости, похожего на то, которое возникает при общении с патологически отстающим в умственном развитии ребёнком.

– Ладно, Паш, пора мне… Завтра встреча с утра, а я сегодня поработать ещё хотел… Рад был повидаться…

Коврин встал и неловко, по стеночке стал продвигаться к выходу. Уже в дверях Зайчиков окликнул его:

– Лёш, а как ты-то? А то всё про меня, да про меня.

– Всё как у всех… – бросил Коврин, не обернувшись.

* * *

Придя домой, Коврин уложил продукты в холодильник, отметив, что теперь дом не вызывает такого отчуждения, как раньше, а на кухне стало даже уютно. Потом он забросил курицу вариться, налил себе кофе, нарезал бутербродов с колбасой и сыром и собрался было продолжить своё знакомство с трудами Крюкина, однако сосредоточиться на чтении долго не получалось – обуревали неприятные мысли. Во-первых, он не мог избавиться от неприятного послевкусия от встречи с Зайчиковым. Со старым товарищем явно творилось что-то не то. Во-вторых, журналистское расследование, похоже, обещало закончиться безрезультатно. «Тропа Йогина. Ом» из секты превращалась в обычную секцию йоги, коих по Москве сотни, а Саша чудным образом преобразовывался из узника беспощадной тоталитарной системы в продвинутого йогина. Конечно, не всё было потеряно, и надо было обязательно проверить всё до конца, разыскав некого дядю… Игната… Кстати, записка! Интересно, что этот гуру там написал. Конечно, он запретил подсматривать, но что случится, если он посмотрит? В любом случае, лучше обладать информацией, чем не обладать, – особенно, если дело касается журналистского расследования. Это профессиональный инстинкт, в конце концов, а не праздное любопытство. Коврин залез в карман джинсов и извлёк бумажку. Отложив сигарету, он обеими руками осторожно развернул её и обнаружил, что там ничего нет. Ровным счётом. Только разлинованный бумажный листочек с неровными оборванными краями. Что за шутки такие? Коврин даже хотел было выбросить бумажку, но затем сложил и убрал в карман, после чего, наконец, раскрыл заложенную авторучкой тетрадь. Пролистав несколько трудных для восприятия – на его взгляд – листов, Коврин остановился на странице с заглавием «Психокульты». В этом разделе Крюкин повествовал о своеобразных сектах на примере изученной лично им организации под названием Университет Познания, которая, для привлечения новых членов, в частности проводила курсы психологических тренингов под названием «Архитектор своего мира». По увещеванию членов Университета Познания тренинги эти должны были помочь людям добиться успеха в жизни, благодаря раскрытию и развитию доселе непознанных, но определённо существующих в каждом человеке способностей. В наше нелёгкое время всевластия гламура и респекта – наживка невероятно привлекательная. Коврин про себя отметил, что точно где-то слышал об этих курсах и даже была мысль узнать о них поподробнее, чтобы, возможно, воспользоваться, – но как-то забылось.

Итак, потенциальному новичку предлагалось за умеренную плату посетить всего четыре занятия, которые кардинальным образом изменят его жизнь, повернув его судьбу лицом к респекту. Для пущей убедительности организаторы курсов обещали всем недовольным результатами вернуть деньги.

На занятиях новичка сразу окружают заботой и лаской. В непринуждённой обстановке проходят весёлые коллективные игры под бодрящую музыку. Новичок практически моментально проникается окружающим, получает позитивный заряд, мир для него преображается из враждебного в дружелюбный. В процессе занятий ученикам планомерно вбивают в головы три основополагающих принципа. Первый назывался «Человек – Хозяин», и заключался в том, что человек сам своими руками строит свою судьбу, и нечего пенять на обстоятельства и всяких там врагов, а требуется всё делать самому и отвечать за всё самому. Второй – «Хочешь – будь». Суть его в том, что, когда чего-то желаешь, веди себя так, как будто бы уже имеешь это, и тогда, – не сомневайся! – получишь это однозначно. То есть, хочешь быть успешным – веди себя как успешный, и станешь таким. Третий – «Мир дружба» – учит относиться к миру, как к доброму старому другу.

После четырёх занятий, которые проходят за десять дней, фундаментальный курс тренинга считается законченным, и… заботливые организаторы тут же предлагают пока ещё обалдевающим от счастья ученикам пройти второй курс – укрепляющий. Соглашаются, как правило, почти все.

Начинается этот второй продвинутый курс с довольно неприятной процедуры: ученик выходит на лобное место и перед всем честным народом отвечает на вопросы. Спрашивать может любой присутствующий и абсолютно всё, что угодно. При этом не отвечать опрашиваемый права не имеет, а ответ должен быть исключительно предельно откровенным. В целях раскрепощения учеников первыми выходят специально подготовленные люди, которые, отвечая на вопросы, с готовностью признают себя слабаками, лохами, трусами, подлецами, мерзавцами, ворами, неудачниками, никчемными уродами, импотентами, ленивцами, глупцами, недочеловеками, признают в себе любые психические и физические аномалии и тому подобное. Эту процедуру обязаны пройти все. Дальше – второй круг. Ученик выходит на лобное место, к нему подходит специально подготовленный человек, оскорбляет его, обливает водой, бьёт в морду, плюёт в него. Затем сшибает с ног и мочится на страдальца. Только тот приподнимается, следует удар ногой в лицо – бах, – он падает опять. Опять пытается встать – серия ударов и ещё порция мочи. И так – пока не оставит попыток встать. Ученик лежит, рыдает от обиды, оскорбления, боли и безысходности. Потом ему помогают подняться и спрашивают, что он чувствует: унижение? страх? стыд? жалость к себе? растерянность? А тот стоит, слезами, соплями и кровью захлёбывается, ответить не может. Таким его и отпускают на место. Подобное проводят над всеми, с разной лишь степенью жестокости и цинизма – в зависимости от характера человека: чем сильнее личность, тем сильнее давление. Цель – обязательно довести человека до крайней степени отчаяния, подавить личную волю.

Затем, без перерыва, обучающихся разбивают на группы, внутри которых выбирается жертва, над которой издеваются все остальные. Доведя жертву до отчаянного состояния, ее место занимает следующим участник группы. И так – по кругу.

Первое занятие длится девять – десять часов подряд. Всё это время люди унижают друг друга без перерывов. Их не кормят, не поят и даже не отпускают в туалет, заставляя испражняться публично. При всём этом, по утверждению организаторов, по окончании занятия ученики должны чувствовать облегчение и радость, а если такого не происходит – значит, такие люди проявили мало усердия, и им надо повторить занятия. При такой постановке вопроса во избежание повторения тренинга никто не признаётся, что ни радости, ни облегчения не испытывает, а находится в отчаянии и унынии.

После такого занятия люди приходят на второе – уже суточное. Почему приходят? Ну, видимо, рассуждают так: деньги заплатили, уже намучились, потому на полпути останавливаться жалко – вдруг, всё-таки, их действительно впереди ждёт обещанный положительный результат. А может, испытывают от этого какое-то извращённое наслаждение?..

На втором занятии продолжается эмоциональная выжимка учеников. Теперь их делят на пары, где и происходит основная работа. Приёмы унижения становятся всё искуснее, приобретают более личностный характер и, как следствие, имеют куда большую поражающую силу. Работа в парах перемежается с коллективной, заключающейся в том, что ученика подводят к боксёрской груше и заставляют изо всех сил лупить по ней и орать, выражая свои запрятанные чувства, а товарищи в это время пинают и оскорбляют его самого. В ходе процедуры человек должен раскрыться полностью. При всём этом обучающемуся необходимо любить всех окружающих без исключения, постоянно доказывая свою любовь. Не сумевших доказать ждут дополнительные занятия.

Прошедших укрепляющий курс поздравляют с полным раскрытием, провозглашают последователями Великой Идеи и приглашают вступить в члены Университета Познания, что впоследствии позволит им стать Магистрами Познания, а при большом прилежании – и Мастерами Познания. Подавленные личности, чувствуя поддержку своих мучителей, зачастую принимают предложение о дальнейшем сотрудничестве. Их можно понять – они, вопреки учению, не видят окружающий мир как старого доброго друга… наоборот! – теперь они воспринимают его как враждебную опасную среду, а единственный островок, где они могут найти сочувствие, понимание, спасение – это Университет Познания. Для того чтобы удостоиться чести стать членом Университета Познания необходимо полностью убедить организацию в своей преданности. Основным подтверждением такой преданности является передача всего движимого и, главное, недвижимого имущества в собственность Университета Познания.

Так люди попадают в абсолютную власть секты.

«Р. S. У меня есть серьёзные поводы утверждать, что на самом деле Университет Познания создан и управляется очень духовно продвинутыми людьми (или другими существами), о существовании которых организаторы курсов даже не подозревают. Эти тайные руководители имеют возможность собирать энергию сектантов и аккумулировать её для последующего использования в целях духовного прогресса или ещё для каких-то магических целей. Обязательно продолжу расследование в этом направлении» – значилось в конце темы.