Текст книги "Особо опасный опер"

Глава 14

После обеда Вадим решил, что лучше всего было бы поваляться и подремать на своём законном спальном месте, и полез на нары. Шпана и Карташ после перекура устроились рядом, но любопытство видимо не давало им лежать спокойно.

– Слышь, Валера, – не выдержал Шпана, – ты хоть расскажи немного, что там нас ждёт – в будущем? И при это хитро подмигнул Карташу, мол, пусть заливает.

– Да ничего хорошего, если разобраться, – Вадим задумался, что стоит говорить, а что – нет. – С приходом к власти Горбачёва, а это будет уже скоро – в 1985 году, – начнётся перестройка. То есть из социализма потихоньку начнут делать капитализм. Постепенно с прилавков магазинов исчезнут все продукты и другие товары. Всё будет в дефиците: сигареты, колбаса, спички, мыло, – всё. А когда начнётся борьба с пьянством, – за спиртным будут стоять очереди, как в мавзолей. Расцветёт бандитизм. Разборки между бандитскими группировками будут происходить иногда чуть ли не в центре крупных городов. В том числе и Свердловске. Причём с применением автоматов и гранатомётов. В русском языке появятся новые слова. Такие как рэкет, киллер, путана, ваучер, мобила, компьютер, ноутбук, интернет… но это уже попозже.

– Погоди, не торопись, – Шпана помотал лохматой головой, – это ты сейчас на каком языке говорил? Переведи хоть что-нибудь.

– Объясняю. Рэкет – вымогательство. Бандиты запугивают владельца любой точки, которая приносит прибыль: магазин, ресторан, кафе, киоск, рынок, цех по пошиву одежды, автозаправку, ремонтную мастерскую и т. д и т. п. Владелец им отстёгивает процент от своей прибыли. Если отказывается, – будут бить, пытать, мучить его или его близких – жену, детей. Если и потом не согласится, – убьют. Заниматься этим будут банды, состоящие в основном из молодых здоровых спортсменов. Такие урки, как вы, там будут не нужны. Хотя и обычная преступность: карманники, домушники, гопники, – как была, так и останется.

– Ты сказал «владельцы точек», – Шпана удивлённо смотрел на Вадима, – у нас же государственные магазины, кафе. Заправки и… что ты там ещё говорил?

– Это – пока. Горбачёв станет у власти и разрешит предпринимательство. Сначала – кооперативы, потом частные лавочки и фирмы. А потом и фабрики, заводы, газеты, пароходы станут частными. Всю собственность страны оценят и разделят на всех граждан. Каждому выдадут специальный документ – ваучер – как его законную часть этой собственности. Наш народ по простоте и неопытности толком и не понял, что делать с этими ваучерами. А кто поумнее – собрали их в кучу, – выкупили, выдурили через всякие фонды у людей и на них уже купили в личную собственность фабрики, заводы, стали капиталистами. А работяги как работали на этих заводах, так и остались работать, только уже не на государство, а на хозяина.

Этот переход собственности от государства в частные руки называется приватицазией. Вот вам ещё одно новое слово.

Когда начнут приватизировать квартиры, продавать их, люди поймут, что жильё стоит больших денег, а то всё как-то на халяву его получали от государства. За квартиры даже будут убивать друг друга.

– Все подряд что ли убивать будут? – не выдержал Карташ.

– Не все. Я не так выразился. Например наследники своих предков. Но опять же не все, а отдельные выродки. Целые криминальные группировки будут охотиться за одинокими пьяницами, чтобы споить их окончательно и завладеть квартирой.

– А зачем им несколько квартир? – Карташ в недоумении пожал плечами.

– Квартира – это деньги, большие деньги. Продал её и гуляй, не месяц – два, а несколько лет можешь в кабаках обедать, ездить на курорты. Или машину, например, купить, самую дорогую иномарку.

– Какую… марку?

– Машину иностранного производства. Они хоть и дороже, но надёжнее и комфортнее, чем наши отечественные.

– Ну ты даёшь! – Карташ, как бы ища поддержки, растерянно взглянул на Шпану, остолбенело сидевшего с открытым ртом. – Хочешь сказать, что иностранную машину можно будет свободно купить? Или как сейчас Жигули – по очереди или по блату с переплатой?

– Свободно. В начале девяностых их ещё как-то маловато будет, но к двухтысячному в том же Екатеринбургу автосалонов будет полно, это где продают новые – нулёвые – машины. Причём специализированные, например: «Тойота – центр», «Форд» и другие, где будут продаваться определённые модели.

– Ништя-я-я-к! Значит и угонять будут?

– Ещё как! Правильно соображаешь. Такую машину угнать, – это не квартиру обчистить у какого-нибудь работяги. Или чью-то зарплату из кармана у пьного вытащить в трамвае. Так что, господа уголовники, советую заранее менять воровскую специальность.

– Так а нам и менять то нечего, – Шпана заржал, широко открыв рот с золотыми фиксами, – я – баклан по жизни, кому-нибудь по пьяни рыло начищу, и – к хозяину на три – четыре года. Сейчас, правда, планы серьёзные, возвращаться сюда не собираюсь, хочу пожить на свободе. Карташ тоже без специальности. Тоже по пьянке пузо распорет кому-нибудь, и – на командировку. Четвёртая ходка по сто восьмой. А специалисты… Царапанный, например, свою профессию карманника ни на что не променяет.

– Царапанный? Я, кажется, слышал про него, когда жил в Екатеринбурге. Или в городе был другой знаменитый карманник с такой кличкой?

– Нет. Другого такого в Свердловске нет. Погоняло у него редкое. – Шпана насторожился, – а что ты слышал.

– В общем, у меня там был один прапорщик в группе, с которой я работал…

Вадим замолчал, выдерживая паузу, в то же время обдумывая, как бы не выдать свою подозрительно хорошую осведомлённость о друге Шпаны, освободившемся за два месяца до него.

Царапанный был легендарной личность в криминальном мире Свердловска. Его прекрасно знали в лицо все сотрудники городской милиции, занимавшиеся карманными кражами, так же, как и он их. Но поймать его с поличным и упрятать за решётку за кражу, им не удалось ни разу. Поэтому Царапанный отбывал небольшие срока за тунеядство, мелкое хулиганство, за надзор. Иногда оперативники, получив нагоняй от начальства, устраивали охоту на неуловимого карманника. Если к ним поступала информация, что Царапанный с компанией гуляет в ресторане, обмывая удачную кражу, его встречали на выходе, задерживали за нахождение в нетрезвом виде в общественном месте и везли в вытрезвитель. А там «находили» в его кармане дозу героина или другого наркотика, что позволяло на два-три года избавить город от опасного карманника. И неважно, что наркотики он никогда не употреблял.

Сам Царапанный к таким «посадкам» относился философски, воспринимал как должное, старался поменьше подставляться, но натура брала своё.

Общительный и неунывающий характер Царапанного, авторитет карманника и обширные связи позволяли ему легко отбывать срок в любой зоне. Тем более, что срока были небольшие. Когда он прибыл в ИТК-22 со своей последней «ходкой» – один год за нарушение правил надзора – ему до конца срока оставалось меньше трёх месяцев. Числился в группе освобождения с момента прибытия, на рабочий объект не выводился, ему уже было разрешено носить короткую причёску.

Молодые оперативники Рагозин и Ястребов иногда просто для развлечения вызывали Царапанного в кабинет оперчасти. И тот, увлёкшись, рассказывал о своих похождениях на свободе, абсолютно не комплексуя и не боясь, раскрывал тонкости профессии карманника. В качестве примера с тонким юмором так описывал некоторые эпизоды, что опера от смеха разве что по полу не катались.

Находясь на свободе, Царапанный ни один день не работал. Чтобы не цеплялись органы, он устраивался, как правило, дворником, в чьи обязанности входило подметать по утрам определённый участок улицы. Затем находил двух пенсионерок и договаривался, чтобы каждая из них подметала половину его участка. При этом каждой честно платил полную свою зарплату. Например, если у него, как у дворника зарплата была сто рублей, то он каждой пенсионерке платил по сотне. В общем все были довольны

– Ну так вот, – продолжил Вадим, – жена этого прапорщика дружила с женой Царапанного. Вот от него я и узнал, что известный в Свердловске карманник повесился. Потратил какие-то общаковые деньги, а вовремя вернуть не смог. Напился и повесился. Жена его – Рая – говорила, что его бы простили, его хорошо знали, он бы вернул эти деньги, так что это он зря…

– Точно, его жену Раей зовут, – Шпана даже подпрыгнул от волнения, – я её хорошо знаю. Он её одевает как куклу, золото на каждом пальце. Бли-и-ин! Неужели Толян Царапанный из-за каких-то паршивых денег может вздёрнуться?

– А что, запросто! – Карташ приподнялся, упёршись локтями. – Он, когда выпьет, какой-то обидчивый становится. Помнишь, как мы тут перед его освобождением бухали.

– Ну да. Надо будет с ним побазарить. Он меня через неделю встречать будет. Обещал кабак организовать.

Глава 15

– Бурдаков, – на выход! – В распахнутой двери камеры стоял молодой капитан, на левом рукаве бушлата у него краснела повязка с надписью ДПНК. – П-п-пошевеливайся, хозяин ждёт!

– Ого! Сам кум Заика за тобой пожаловал, – негромко произнёс Шпана, – видимо здорово ты Рагозина зацепил.

Вадим и сам уже узнал капитана. Кум Заика, он же Захарчук, первое время работал вместе с Рагозиным в оперчасти. Но потом, когда на освободившееся место начальника оперчасти назначили не его, а молодого лейтенанта Ястребова, только что закончившего Вильнюсскую школу МВД, Захарчук обиделся и перешёл работать дежурным помощником начальника колонии. При этом он до своего ухода на пенсию в разговорах постоянно подчёркивал, что он раньше работал опером – «кумом», и что Рагозин, к тому времени ставший начальником оперотдела, учился у него азам оперативной работы. Хотя сам Рагозин так не считал,

Будучи секретарём первичной парторганизации, Захарчук много крови попортил Рагозину, – злостному нарушителю трудовой дисциплины. Сам Захарчук спиртное употреблял мало, но старался участвовать во всех «мероприятиях» с употреблением спиртного, прислушиваясь и запоминая пьяные разговоры. За что его и недолюбливали большинство сотрудников. Когда началась горбачёвская борьба с пьянством, Захарчук, демонстрируя усердие в поддержке линии партии и партийную принципиальность, почти в открытую «закладывал» начальству сотрудников, появлявшихся на работе с запахом спиртного.

– Кажись, Мигалов сегодня опять д-датый, – доносил он на ухо начальнику колонии, и тот, морщась в душе и матерясь про себя, вынужден был принимать меры. «Датый» – это стало второй кличкой Захарчука.

Однажды Рагозин после очередного залёта с пьянкой был наказан через суд чести, – понижением в должности с начальника оперчасти до рядового опера с возложением обязанностей и.о. нач. оперчасти. И уже, когда казалось, что все нервы вытрепаны, всё начало забываться и входить в привычную колею, из отпуска вышел Захарчук. Узнав, что по партийной линии Рагозин не наказан, Датый развил бурную деятельность. В результате на внеочередном партсобрании Рагозин получил выговор с занесением, который потом утверждали на партбюро отделения, а затем – в райкоме. И каждый раз в деталях обсуждался один и тот же проступок. Рагозин прекрасно осознавал свою вину, но тем не менее, каждый раз выслушивать грязь про себя было крайне неприятно. А через год этот выговор надо было снимать, и опять во всех этих инстанциях вспоминали и перемывали кости за всё тот же случай.

Тогда ещё будучи молодым и здоровым, Рагозин недопонимал, что при мотании нервов на этих собраниях изнашивается сердце и другие части организма. Всё это аукнулось уже после того, как возраст перевалил за сорок, о чём он и размышлял в больнице, готовясь к операции.

Уже будучи на пенсии, общаясь по Интернету с пуксинской диаспорой, Вадим узнал, что Захарчук умер от инфаркта, не дотянув до шестидесяти лет. И сердце ему посадил собственный сын Лёшка, получивший контузию в Чечне во время срочной службы в армии. По рассказам бывших земляков, сынок пил беспробудно, дрался с отцом, что, видимо, и привело к инфаркту.

Сейчас, поглядывая на молодого ещё и самоуверенного Захарчука, и точно зная, как тот проживёт отведённые ему судьбой оставшиеся годы, Вадим не испытывал к нему какой-либо неприязни. Скорее какое-то грустное сочувствие. Свой сынок такой же балбес вырос. Они с Лёшкой ровесники, одноклассники. Кстати, сколько же им сейчас? 82 минус 78, – четыре годика всего! Обалдеть! Может стоит попытаться как-то вмешаться в процесс воспитания? Вадим даже усмехнулся своим мыслям, направляясь к двери из камеры.

– Что лыбишься? Б-бушлат накинь, не май м-месяц! – проявил заботу Захарчук. – И шевели поршнями, не заставляй хозяина и кума тебя ждать!

«Вот козёл! – ругнулся Вадим про себя. – Про кума мог бы и не говорить». Хорошо хоть здесь все в курсе. А вообще любой вызов зека в оперчасть «к куму» настораживал обычно всё его окружение. На особом режиме все прекрасно понимают, чем занимается оперативная часть в колонии. И чтобы не быть заподозренным в стукачестве, у вызванного должна быть веская причина. Уж кто-кто, а бывший опер Захарчук прекрасно это знал. И проговорившись о присутствии опера в кабинете у начальника колонии, он умышленно пытался обострить отношения между осуждёнными в камере или подставить возможного агента.

Стремление напакостить сотрудникам оперчасти после его ухода с этой работы не покидало Заику до самой пенсии.

Выйдя из барака, Вадим с удовольствием вдохнул полной грудью свежий морозный воздух. После спёртого, наполненного специфическими ароматами воздуха камеры, запах свежевыпавшего снега дурманил голову.

– К-куда пошёл? Стой! – Замешкавшийся в дверях Захарчук не сразу понял, что осуждённый направляется не в ту сторону, а Вадим тоже с опозданием сообразил, что штаб, где его ждёт начальник колонии, находится не там, где он был в последние годы его работы, а там, где располагался в начале службы, ещё до объединения двух колоний в одну.

– Налево двигай, в открытую зону, – уточнил направление дежурный, – чего это тебя сегодня утром подкумок вызывал?

«Кислый сдал, сука,» – понял Вадим, поймав себя на мысли, что уже рассуждает как зек, а вслух очень вежливо заметил рокочущим басом:

– Насколько я помню, вы, Николай Алексеевич, отработали в оперчасти всего около двух лет, а старший лейтенант Рагозин уже четвёртый год опером, так что ещё неизвестно, кто тут кум, а кто – подкумок, – и, воспользовавшись тем, что ДПНК от неожиданности остановился, открыв рот, добавил, – а вызывал не он меня, а я его.

– З-зачем?

– Проблемка одна возникла.

– У тебя п-проблема!? – Захарчук окинул взглядом богатырскую фигуру Бурого. —К-какая?

– Ну, не у меня лично, а так… Да зачем Вам знать это. Меньше знаешь, крепче спишь.

– Не хочешь говорить? Ну как хочешь. Т-только смотри, со мной лучше д-дружить.

– Так я и стараюсь со всеми дружить.

– З-знаю я, как ты дружишь! Всю бригаду в реку загнал, п-по-дружески! Ха-ха-ха!

– Ну, это злые языки наговаривают. И не всю. Да и они сами захотели остыть немного.

Открытая зона представляла собой столовую, баню, санчасть, несколько домиков хозяйственно-бытового назначения и два жилых корпуса. Половину одного из жилых бараков занимал штаб, где были кабинеты начальника колонии, замполита, оперчасть и нарядная. На крыльце у входа в штаб, привалившись к стене, курил невысокий крепыш в полосатом бушлате.

– Здорово, Валера, – протянул он руку, Вадим машинально поздоровался.

– Морда, хозяин не занят? – Захарчук попытался войти в дверь, но Морда, бросив в урну окурок, протиснулся вперёд и со словами «сейчас доложу», исчез в коридоре.

Дневального штаба по кличке Морда Вадим помнил смутно. По фамилии его никто не называл, включая начальника колонии, поэтому фамилию память не сохранила. Но Вадим знал, что после отбытия срока Морда на свободе пробыл одни сутки. Ожидая поезда на станции Сосьва, он в пьяной ссоре распорол ножом живот такому же освободившемуся и устроился опять на восемь лет, только отбывал их уже в другой колонии.

Глава 16

– Заходи, – Морда широко распахнул дверь перед Вадимом и тут же загородил проход пытавшемуся зайти дежурному, – приказано больше никого не пускать!

– Я на с-секунду, – попытался отодвинуть его Захарчук, но убедившись в бесполезности своих усилий, крикнул через его плечо: – Виталий Георгиевич, мне ждать Б-бурого, или его без меня отведут?

– Отведут, – буркнул начальник колонии.

– Б-без тебя, – передразнил Захарчука сидевший за приставным столом Рагозин.

– Присаживайся, – показал на стул напротив Рагозина Боголепов, с любопытством разглядывая осуждённого и добавил, обращаясь к дневальному, – если ещё кто-нибудь сунется в дверь, то я тебя засуну в изолятор.

– Понял, – по-солдатски вытянулся Морда и решительно оттеснив Захарчука, закрыл дверь.

– Ну, рассказывай, – Боголепов пытливо уставился на Бурого, – мне Рагозин всё рассказал, так что я в курсе вашего разговора и, честно скажу – ничему не верю, – бред какой-то.

– Я на вашем месте тоже не поверил бы, да мне и самому как-то до сих пор не верится, если честно. С чего начать?

– Со Славика. Что, ты говоришь, должно произойти?

– Его сбило машиной. Он учился в третьем классе, это я точно помню. Была зима. Он шёл со школы. На перекрёстке возле клуба поворачивал лесовоз, колесом прицепа Славика и сбило. Водитель лесовоза Галактионов за это получил несколько лет, причём, если я не ошибаюсь, отбывал не в колонии-поселении, то есть, скорее всего, был пьян. Во время этого происшествия в клубе шло партсобрание, и вы, Виталий Георгиевич, его вели. Славика занесли в клуб, где он и умер у вас на руках. Он сейчас в каком классе?

– В третьем, – вид у Боголепова был подавленный, но говорил спокойно.

– Значит – этой зимой. Я думаю, что во время партсобраний вам лучше всего будет не пускать Славика в школу, оставить дома, глядишь, всё и обойдётся.

– Если всё это правда, то кто его знает. Раз судьбой так запланировано, то может то же самое произойти в другой день или в этот день, но с другим ребёнком, хотя и не обязательно.

– Я думаю, что – независимо, верите вы в это или нет, – вы постараетесь избежать возможной трагедии.

– Да уж нафиг! – Молчавший до этого Рагозин, вскочил со стула. – Я во время партсобрания отделения и своего спиногрыза под домашний арест посажу!

Боголепов подошёл к окну и задумчиво уставился сквозь стекло ничего не видящим взглядом. Рагозин выжидательно смотрел ему в спину.

– Вы знаете. – выждав паузу добавил Вадим, – мне один раз в жизни пришлось копать могилу, причём зимой. Поэтому это так сильно врезалось в память. Хотите подробности?

Боголепов рассеянно кивнул.

– Почему тебе? То есть получается – мне? – Рагозин заёрзал на стуле, растерянно поглядывая на начальника, – что, нельзя было бесконвойникам поручить?

– Начальник биржи Гена Скуратов выдвинул идею, что, мол, неудобно, чтобы сыну начальника колонии копали могилу зеки, и предложил сделать это самим. Предложение было озвучено в кабинете оперчасти в присутствии кого-то из женщин, поэтому отказываться было как-то неудобно, вот и решили копать вчетвером, то есть – три оперативника и Скуратов. Гена поработал пару часов, и когда кончилась прихваченная с собой водка, сослался на необходимость закрытия нарядов или ещё какие-то срочные дела, свалил с концами. Мы же, как начали с обеда, так до следующего вечера не уходили с кладбища, больше суток. Жгли костёр, чтобы прогреть землю, потом откидывали его в сторону, долбили, потом опять жгли. Пока совсем не вымотались. А доделывали всё равно бесконвойники.

И ещё там был один момент, за который мне до сих пор стыдно. На второй день после обеда вы, Виталий Георгиевич, приехали с кем-то проверить, как идут дела. Пока мы всей толпой стояли возле ямы, обсуждая, успеем закончить вовремя или нет, вы как-то незаметно положили в мой бушлат, который я, разгорячившись, скинул на лавочку, бутылку водки и свёрток с закуской. Парни это засекли краем глаза и промолчали, а я, замёрзнув., решил накинуть бушлат. В результате водка и закуска разлетелись по натоптанной в снегу площадке. Хорошо хоть бутылка не разбилась. Парни на меня зашипели: «Ну, ты, мудак!» Представляете, как я себя чувствовал в этот момент! Но Виталий Георгиевич даже глазом не повёл. Только сказал: «Что там у вас, ужин?» Сел в машину, и все уехали.

– Да…, – протянул Боголепов, усаживаясь на своё место, – звучит довольно правдоподобно. А что ты там ещё напредсказывал Рагозину? Что, сегодня Брежнев умрёт?

– Скорее всего – уже умер. Только объявят об этом завтра. В десять или двенадцать часов по московскому времени. Завтра вы начнёте верить в мои слова. В связи с этим у меня появилась одна идея, чтобы понадёжней заинтересовать компетентные органы. Я думаю, нам с Рагозиным нужно сегодня же подготовить и отправить в Сосьву спецсообщение обо мне. Как обычно, под грифом «сов. секретно». Чтобы по дате регистрации было видно, что информация о смерти вождя у вас была задолго до того, как об этом узнала вся страна. Если к ним просто поступит информация, что какой-то зек предсказывает развал СССР и, меньше, чем через четыре года, взрыв на атомной электростанции, то от этого скорее всего просто отмахнутся. Но если то же самое поступит вместе с уже сбывшимся предсказанием, то, я думаю, – заинтересуются. Нужно, чтобы мною занялся КГБ.

– Пожалуй, ты прав, – Боголепов прикурил сигарету и жадно затянулся. – Мы, собственно, ничем не рискуем. Если твоё предсказание не сбудется, над Рагозиным просто посмеются и всё. Но если подтвердится, тут такое начнётся.

– Я думаю, что, скорее всего, меня отсюда увезут. Вопрос в том, насколько долго я пробуду в этом теле. А то, как бы не получилось, что увезут меня, а доедет настоящий Бурый. Поэтому я хочу как можно быстрее продиктовать самое главное, особенно, вы уж извините, Виталий Георгиевич, особенно, что касается меня лично. Изменить историю страны и даже мира намного сложнее, чем личную. Здесь, мне кажется, больше шансов на успех. Сейчас тебе Вадим двадцать семь лет, в ближайшие тринадцать, то есть до сорока ты трижды будешь на грани жизни и смерти и всё из-за собственной глупости. Да и кроме этого, если сейчас не послушаешь меня и не займёшься собой, то в пятьдесят шесть лет будешь полной развалиной, может быть даже и умрёшь при несложной операции.

– Ну, у вас будет возможность пообщаться, – Боголепов затушил окурок в пепельнице и настороженно посмотрел на Бурого, – а про мою судьбу что скажешь?

– Вы уйдёте на пенсию в пятьдесят лет в этом же звании, проработаете несколько месяцев здесь же инженером по технике безопасности, получите жильё в Курске и переедете с семьёй. В дальнейшем, когда получит развитие интернет…, не помню, я уже говорил, что это такое или нет? Ну, в общем, объясню. Представьте, что вы сидите дома перед экраном телевизора с подсоединённой к нему проводом клавиатурой, такой же как на пишущей машинке, и маленьким манипулятором с кнопками называемым «мышка».

С помощью этой техники вы можете общаться со всем миром, не вставая с кресла. У каждого в интернете есть своя страница или несколько страниц, куда вы можете выставлять любую информацию о себе, фотографии, видеоролики, – это такие короткие фильмы. Можете заказать и посмотреть любой фильм, любую книгу, справочник, вообще любую информацию, что вас интересует. Можете заходить на страницы к своим знакомым и незнакомым, смотреть фотографии, которые они выставляют, переписываться с ними. Ещё можно подсоединить небольшую видеокамеру размером с вот этот окурок и разговаривать как по видеотелефону.

В общем, я нашёл там страницу вашего Виталий Георгиевич сына Романа. Ему там уже за сорок, очень похож на вас. С ним лично я не общался, но на фотках его семьи видел вашу жену Веру, не помню по отчеству, постаревшую, но похожую на себя. А вот вас не видел, спросить напрямую как-то постеснялся. Думал, что рано или поздно узнаю через кого-нибудь. Не успел.

– Какой там год у тебя говоришь? Две тысячи одиннадцатый? – Боголепов спокойно прикурил новую сигарету. – Это мне уже где-то за восемьдесят должно быть? Конечно не доживу! Я думаю, мой предел семьдесят – семьдесят два максимум. А про кого можешь рассказать из общих знакомых? Будут какие-то досрочные смерти?

– Могу рассказать про многих. Но стоит ли? Лучше не знать своей судьбы.

– Ну, мы никому ничего не скажем. Правда, Рагозин? Хотя бы о некоторых, – глаза Боголепова просто сверкали. Рагозина тоже распирало любопытство.

Вадим немного помедлил, задумавшись. Хотя, какая разница, если и проболтаются, кто им поверит. А если поверят и сделают правильные выводы, то – только на пользу.

– Захарчук, – Вадим кивнул головой на дверь, – уйдёт на пенсию, проработает в Пуксинке дежурным по подстанции несколько лет, потом получит жильё в Курчатове Курской области, умрёт от инфаркта в пятьдесят лет.

– Подожди, – перебил Боголепов, – что-то не стыкуется. Ты говоришь на пенсии проработает несколько лет, а умрёт в пятьдесят, во сколько же он на пенсию уйдёт?

– В начале девяностых годов, точно не помню, стаж сотрудникам ИТУ начнут засчитывать год за полтора и закону дадут обратную силу. Я, например, ушёл в сорок лет.

– Вот это да! – Боголепов даже подпрыгнул, – а я, значит, пролетаю!

– Не совсем. Всем, кто ушёл раньше, пенсию будут пересчитывать, исходя из нового положения.

– Ну, хоть за это спасибо. Ладно, давай дальше, про других.

– Самая, пожалуй, трагичная – смерть Серёги Васильева. В тридцать шесть в звании майора уже пройдёт медкомиссию на пенсию, будет дожидаться приказа и – инфаркт на почве беспробудного пьянства.

– А что, ничего удивительного, – Боголепов строго посмотрел на Рагозина, – как эти два друга жрут водку, тут здоровье запросто можно посадить.

– Ну, я то получше вас знаю, – согласился Бурый с начальником колонии, так же строго глядя на виновато улыбавшегося молодого опера, – но на эту тему мы отдельно побеседуем. Так, кто ещё? Устименко. Он уже здесь или ещё не приехал?

– Нет. Не знаем. А кто это? – помотали головами офицеры.

– Друг его. – Бурый показал пальцем на Рагозина, – вернее, будет другом. Вместе на курорт даже съездят в Кисловодск, без жён. Он переведётся сюда из Ростовской области, где был опером уголовного розыска. Здесь будет начальником оперчасти отделения. Умнейший мужик, но алкаш. Дослужится до подполковника. Через своего друга в Москве – замминистра – должен был перевестись на генеральскую должность начальника УВД Костромской области. Документы на присвоение звания полковника уже были отправлены в Москву. Сам закодировался, чтобы не пить, жёстко, подшился. Знал, что если выпьет – умрёт. И сорвался – умер.

– Дальше. Попович, уйдёт на пенсию, года через четыре-пять поедет на Пелым за поросёнком, там напьётся и утонет, вроде бы из лодки вывалился. Но там история тёмная, слухи всякие ходили.

– Вот на кого бы не подумал, – задумчиво заметил Боголепов, – он и не пьёт то практически, а тут – смерть как у забулдыги какого.

– Вот эту смерть как раз можно было бы и предотвратить, если его предупредить, чтобы не пил в Пелыме или вообще обошёлся без поросёнка, – внёс предположение молодой Рагозин.

– Согласен. Но это будет не скоро, он уже на пенсии будет, – Вадим, улыбнувшись, развёл руками, – главное, не забыть напомнить. Ты бы записывал это всё, может и спасёшь кого.

– Да я запомню, хотя, действительно… – Рагозин вынул из кармана блокнот, – кто там ещё?

– Не знаю, здесь они уже или потом появятся и пока вам не знакомы, но. – записывай: Паша Колесниченко – умрёт лет в сорок от инфаркта прямо в кресле начальника колонии на Чарах, куда его переведут после скандала здесь. Потом Гавриков – производственник отделения от эпилепсии (приступ из-за пьянки), мне в это время будет лет сорок-сорок два, сам высчитаешь в каком году. Потом, кто ещё?… А! Вот что можно предотвратить!

Отец Вити Белкина! После объединения двух колоний в одну промзону сделают круглосуточным объектом. Ночью ответственным механиком будет дежурить Белкин-старший – Владимир. Один из зеков с ним поругается, заточкой нанесёт ему несколько ударов в грудь и живот, потом тело затащит в какую-то развалюху-сарай, угонит автозак, в общем, – побег с угоном и убийством. Задержат его где-то в районе Старо-Зыково, бензин кончится.

Кстати, эту ночную бригаду сформировали и вывели на работу без моей подписи, хотя я, ну то есть ты, в то время был начальником оперчасти. В моё отсутствие список, не задумываясь, подмахнул опер отделения Чугунов. У зека, совершившего побег последняя статья была 108 УК – за тяжкие телесные и оставалось от срока несколько месяцев, поэтому и пропустили. А когда беда случилась, глянули в его личное дело, а там – в прошлом два побега. Я бы сразу не пропустил.

– Володю Белкина я хорошо знаю, – Боголепов глубоко затянулся, выпустил в потолок клубы дыма и добавил, – скандальный мужик.

– Кстати его вдова довольно удачно вышла замуж за бывшего поселенца, но теперь, я думаю, до этого не дойдёт.

– Да уж, постараемся не допустить, – молодой лихорадочно записывал в блокнот, – я представляю сколько голов снимут за такой побег!

Наступившую тягостную тишину прервал стук в дверь.

– Разрешите, – одновременно со стуком в дверь просунулась голова дневального, – гражданин начальник, тут бригадиры собрались. Совещание будет?

– Конечно! – Боголепов с сожалением развёл руками, как бы оправдываясь перед собеседниками, – сейчас, Морда, как только эти двое выйдут, запустишь бригадиров.

Как только дверь закрылась, Боголепов, понизив голос, добавил Рагозину:

– Ты отложи все дела, записывай как можно больше, подготовьте вдвоём спецсообщение. Может Бурого убрать из камеры? Я думаю, может его пока определить в санчасть в отдельную палату?

Рагозин вопросительно посмотрел на Бурого. Тот равнодушно пожал плечами:

– Мне без разницы, хотя в санчасти конечно спокойней.

– Ну и всё. Сейчас решим, – Боголепов снял трубку телефона, – дежурный, срочно доктора ко мне в кабинет!

Столпившиеся в коридоре бригадиры встретили Бурого удивлённо-восторженным гулом.

– Наверное и вправду ты вместо Шпаны бугром будешь во второй, – здороваясь с Бурым за руку, сказал стоявший с краю мужик в полосатой телогрейке. «Цыка» – машинально прочитал фамилию на бирке Вадим. «Бригадир первой бригады» – вспомнил он.

– А чё, ништяковый бугор из Бурого получится, – поддержал Цыку кто-то из-за его спины.

– Да не, не для меня это, я не карьерист, для меня это слишком почётно, – бормотал Вадим глухим басом, протискиваясь к выходу, одновременно отвечая на рукопожатия и похлопывания по плечу. Последним у самой двери стоял невысокий осуждённый с едва намеченными усами. Вадим машинально протянул ему руку. Тот ошалело отпрыгнул: