Текст книги "Атомный конструктор №1"

Заранее предусмотреть эти меры безопасности забыли и, как впоследствии вспоминал Давид Абрамович, «проектирование и изготовление вентиляционной системы было осуществлено аккордным способом за неделю». Позднее Курчатов заявил, что не ожидал, что такую работу можно сделать так быстро.

Наконец наступил день 12 августа 1953 года…

Напомню, что за неделю до этого дня Маленков на внеочередной сессии Верховного Совета СССР высказался в том смысле, что мол, американские империалисты пугают нас сверх-оружием, но мы не только знаем секрет водородной бомбы, но и создали ее.

Как писал в своих воспоминаниях Андрей Дмитриевич Сахаров, это заявление должно было бы подбавить тем, кто собрался на полигоне, еще больше волнения, но не подбавило. Все и так уже были как натянутая струна. Сахаров признавался: «Мы находились у последней черты». Больше чем есть, волноваться уже не получалось.

На Опытном поле, центром которого была 40-метровая Башня с зарядом, возвышались (или – напротив, были заглублены в землю) 308 сооружений… Здания, мосты, блиндажи…

1 300 измерительных, фото– и киносъемочных приборов, 1 700 индикаторов – все, как и ранее. И все, тем не менее, – впервые, потому что политическая цена успеха или неуспеха «водородного» взрыва в 1953 году была чуть ли не такой же, как и взрыва «атомного» в году 1949-м.

Государственную комиссию по проведению испытания первой в СССР термоядерной бомбы возглавил Министр среднего машиностроения СССР Вячеслав Александрович Малышев, однако на это небывалое событие – ожидаемая мощность взрыва должна была иметь тротиловый эквивалент в 400 тысяч тонн тринитротолуола (!) – собралось кроме министра немало крупных и ответственных лиц. Достаточно привести ряд фамилий из утвержденного Курчатовым списка лиц, «представляющих личные наблюдения» о взрыве… В нем значились: два академика – Мстислав Всеволодович Келдыш и Михаил Алексеевич Лаврентьев, без пяти минут академик Андрей Дмитриевич Сахаров (он получил звание академика за РДС-6с), будущий академик Михаил Александрович Садовский и будущие «член-корры» Д.И. Блохинцев и Л.А. Галин, В.П. Джелепов, Б.С. Джелепов, генерал-лейтенанты И.Ф. Чухнов, С.В. Рогинский, И.С. Глебов, Рождественский, генерал-майоры М.Н. Кочергин и Воскресенский.

Их впечатления, хотя и изложены в суховатом стиле людей, привыкших к сдержанности чувств (особенно – в документах), сходятся в одном: в грандиозности впечатления.

Час «Ч» настал в 7 часов 30 минут по местному (в 4.30 по московскому) времени. Не буду приводить те или иные «личные наблюдения» тех или иных участников испытания, а просто сообщу: определенная по методике «огненного шара» температура светящейся зоны взрыва значительно превышала солнечную. Иными словами, людей с расстояния всего в несколько километров какие-то мгновения опаляла маленькая рукотворная звезда.

Огромное зарево красно-оранжевого цвета было видно с расстояния в 170 километров. Размер облака взрыва составил по высоте 15–16 километров, а по горизонтали – 15–17 километров. Полный тротиловый эквивалент оценивался в 400 ± 50 килотонн. Причем схема заряда позволяла получить уже и мощность в одну мегатонну, то есть – миллион тонн тротилового эквивалента…

Это был успех! И какой успех! 20 августа «Правда» опубликовала «Правительственное сообщение об испытаниях водородной бомбы в Советском Союзе». У Сахарова и многих его коллег-физиков напряжение спало – они заслуженно чувствовали себя триумфаторами.

Пройдет какое-то время, и руководитель конструкторской группы КБ-11 Д.А. Фишман попадет сразу в три наградных списка: на награждение орденом Трудового Красного Знамени, на представление к Сталинской премии II степени и на награждение пожизненными льготами.

Гречишников станет Героем Социалистического Труда, а кроме него звезды Героев за РДС-6с получили в КБ-11 еще девять человек: Ю.Б. Харитон, Н.Л. Духов, К.И. Щелкин, Я.Б. Зельдович, В.К. Боболев, В.А. Давиденко, Е.И. Забабахин, А.Д. Сахаров и И.Е. Тамм.

Так будет позднее, а пока у Давида Абрамовича, как и у других подчиненных Духова и у самого Николая Леонидовича, особых возможностей для проявления ликования не было – их, как и ряд теоретиков, напряжение отпустило лишь частично… Успех РДС-6с означал для них выполнение лишь одной из задач на полигоне, потому что предстояли еще четыре (!) новых испытания при сбросе» экспериментальных атомных бомб с самолетов-носителей.

Психологически все было непросто – выдержать после эйфории 12 августа тот же деловой стиль, что и до 12 августа, не давая воли естественным эмоциям. Через много лет А.Д. Сахаров напишет: «В первых числах августа (1953 года. – С.К.) было проведено испытание обычного (атомного) изделия. В другое время это стало бы для меня событием, но в тот момент я его почти не заметил, поглощенный ожиданием термоядерного взрыва».

Однако тут память Сахарова подвела: до испытания РДС-6с никаких «обычных» атомных испытаний не было! И первый – после 12 августа – взрыв «обычной» (теперь уже и «обычной»!) атомной тактической авиабомбы РДС-4Т («Татьяны») прогремел на Полигоне лишь через одиннадцать дней – 23 августа 1953 года.

Чем же объясняется такая странная аберрация памяти, такое смещение хронологии и порядка событий? Возможно, дело в том, что для Сахарова все сконцентрировалось на термоядерном «первенце», и остального он просто не замечал – «до…» или «после…» была испытана какая-то там «атомная мелочевка».

Да вот, теперь уже и мелочевка – «какие-то» 20 килотонн против двадцать раз по двадцать при возможности иметь пятьдесят раз по двадцать килотонн…

Радость от Большого Успеха смещала все временные ориентиры – смещала для физика Сахарова. А вот конструкторы КБ-11 так расслабиться не могли. Они по-прежнему пребывали в рабочем напряжении, готовясь к новым работам – воздушным испытаниям РДС-4Т и РДС-5. Причем опыты с РДС-5 готовились в трех различных «редакциях» (решалась поставленная еще Сталиным проблема минимизации закладки плутония). Выходило – за одну неделю надо было подготовить к испытаниям и взорвать три заряда.

РДС-4Т – ЭТО заряд для первой советской серийной атомной авиационной бомбы, поступившей на вооружение непосредственно в войска. Бомба с этим зарядом была на треть меньше по калибру и в три раза легче бомбы с зарядом РДС-3 (1,2 тонны вместо 3,1 тонны).

Буква «Т» в официальном названии означала «тактическая», но в КБ-11, а потом и в войсках, РДС-4Т назвали «Татьяной»…

Почему так, а не иначе?

«Кодовые» наименования – официальные и неофициальные, были популярны у оружейников всегда – прежде всего потому, что они удобны при телефонных разговорах. Кому надо – поймет все, кому не надо – не поймет ничего.

Неофициальные названия первых наших зарядов: «Россия делает сама», «Дурак», и т. д., появлялись, естественно, неофициально, так что установить как авторство, так и происхождение того или иного жаргонного названия сегодня чаще всего невозможно. Относительно «Татьяны» уже известный нам Геннадий Александрович Соснин считает, что так назвал ее Гречишников по имени своей приемной дочери Татьяны, что вполне возможно. При этом тот же Соснин замечает, что еще одна «кандидатка» – Татьяна Геналиева, появилась в 5-м секторе уже после того, как название «Татьяна» было в ходу.

Так или иначе, у легендарной «Катюши» времен войны появилась младшая богатырская «сестрица» «Татьяна». Однако известность ее была ограничена строгими режимными рамками, и об этой русской «Татьяне» знал мало кто даже из советских людей, не говоря уже о врагах.

Поскольку РДС-4Т предназначалась для использования в качестве могучего тактического средства, носителем для нее был выбран фронтовой бомбардировщик Ил-28. И 23 августа 1953 года РДС-4 была сброшена с него на высоте 11 километров. На высоте чуть более 600 метров в 8.00 по местному времени произошел взрыв, мощность которого оценивалась до 20 килотонн.

Но подобное уже не впечатляло – особенно после сотен килотонн РДС-6с. Отчет Научного руководителя Учебного Полигона № 2 Министерства обороны СССР Михаила Александровича Садовского о личных впечатлениях об испытании РДС-4Т был весьма краток и начинался так:

«Наблюдения (не по программе испытаний, естественно, а личные наблюдения Садовского. – С.К.) велись из окна моей квартиры на пункте «М» примерно в 65 км от места взрыва… В 8 часов по местному времени вспыхнуло яркое свечение на высоте более 1 км, что меня сильно удивило («штатная» высота срабатывания была определена в 400 метров. – С.К.). Однако, как оказалось, я видел не само явление, а лишь отблеск его… Звук слышен не был, в момент прихода волны слегка стукнули прикрытые двери (окно в комнате, из которой я наблюдал, было открыто)».

Пункт «М», «площадка М» – это официальное кодовое наименование военного городка испытателей на берегу Иртыша. Позднее он назывался «Семипалатинск №…», в итоге получил имя собственное «Курчатов», но было это уже в «перестроечные» годы, когда не только полигон, но и вся ядерная оружейная работа начинала деградировать… Впрочем, я забежал очень уж далеко, вернемся к первому испытанию «Татьяны» в августе 1953 года.

Как все изменилось, и как быстро! Через четыре года после эпохального события – первого советского атомного взрыва – Научный руководитель полигона наблюдал очередное испытание примерно той же мощности чуть ли не в домашних тапочках. И эта мелкая, почти бытовая деталь показывала, что Атомная проблема все более переходит в деловое русло…

Весьма конкретным был и совместный отчет по РДС-4Т того же Садовского и начальника ядерного управления Министерства обороны генерала Виктора Анисимовича Болятко (ниже приводится фрагмент этого отчета):

«…При применении изделия РДС-4 по войскам в различных условиях боевой обстановки от каждого взрыва возможен вывод из строя:

– до полутора-двух стрелковых полков со средствами усиления, находящихся в исходном положении для наступления;

– до полутора-двух полков стрелковой (механизированной) дивизии, находящихся в районе сосредоточения (выжидательном районе);

– до полутора-двух стрелковых батальонов, находящихся в обороне;

– до двух-трех батальонов, совершающих марш;

– всех самолетов, находящихся на одном аэродроме.

…Для уничтожения и подавления обороны противника на площади, поражаемой одним взрывом изделия РДС-4, потребуется 400–500 самолетов Ил-28, при плотностях бомбометания 100 тонн на кв. километр или 800–900 орудий и минометов с плотностью 250 стволов на 1 км фронта».

Такая деловитость показывала, что ядерные заряды вскоре станут оружием в полном смысле этого слова. А это значило, что эксплуатационные требования к ним должны быть все более высокими – в армии ценится то оружие, которое не только эффективно, но еще и неприхотливо. А это предвещало заботы не столько физикам-теоретикам, сколько конструкторам зарядов.

«Под занавес» испытательной «сессии» (так стали называть годичную серию испытаний) 1953 года были испытаны три различных варианта экспериментальных авиационных бомб с обозначениями РДС-5-1, РДС-5-Н и РДС-5-Ш.

Испытания прошли 3-го, 8-го и 10-го сентября. Первые два – в 9.00, а третье – в 11.20 по местному времени. Все три бомбы были сброшены с самолета-носителя Ту-4 и подорваны на высотах менее 300 метров. Заряды, как и ранее, готовились к испытаниям с участием неизменного «хозяина» здания «ДАФ».

И это были для Д.А. Фишмана последние волнения 1953 года.

Глава 3
Первый «отказ» и «новый объект» – НИИ-1011

НАЧАЛСЯ 1954 год. Впереди были новые большие работы. В апреле 1954-го в научно-конструкторском секторе КБ-11 произошли очередные немаловажные структурные изменения. Отдел Владимира Федоровича Гречишникова – основной отдел-разработчик конструкций зарядов № 43 – был разделен на три отдела.

Владимир Федорович был назначен заместителем начальника НКС по научной части и оставил за собой – по совместительству – отдел по разработке общей сборки заряда и перспективным разработкам № 16.

Отдел № 15 по разработке деталей из химического взрывчатого состава и общей сборке зарядов возглавил Павел Алексеевич Есин.

Давид же Абрамович становится начальником конструкторского отдела № 43 по разработке механических узлов заряда.

Механические узлы современного заряда – это вообще-то и есть во многом конструкция заряда. Однако и в 50-е годы под понятием «механические узлы заряда» понималось примерно то же самое, потому что начинались работы по так называемым «двухступенчатым» зарядам, где вторичная ступень взрывчатки не содержала. То есть, отдел Фишмана по самой логике вещей и характеру работ становился ведущим. А это означало, что некоторый спад общего напряжения (теперь уже всем было ясно, что КБ-11 – это всерьез и надолго) «компенсировался» для Давида Абрамовича возрастанием ответственности и хлопотами по новой должности. Жизнь шла по-прежнему беспокойно, но интересно.

На одном из фото того времени – скорее всего, как раз 1954 года, снята на фоне березок компания в прекрасном настроении: супруги Гречишниковы, супруги Васильевы (Михаил Яковлевич Васильев к тому времени трижды удостаивался Сталинской премии II степени) и супруги Дубицкие (полковник Валентин Викентьевич Дубицкий был директором завода № 3). Есть на фото и Евгения Николаевна Буланова-Фишман, но – одна, потому что фотографировал друзей сам Давид Абрамович.

Потехам, однако, выделялись лишь немногие часы – почти все время суток уходило на дело.

В 1954 году КБ-11 ждал первый отказ на испытаниях… 19 октября на Семипалатинском полигоне неожиданно не сработало «изделие» РДС-9 для торпеды Т-5. Вместо уже привычного огненного шара и могучего грома с вершины 15-метровой башни послышался приглушенный расстоянием хлопок взрыва химического ВВ и появилось небольшое облако.

Историческая справка

В 1954 году началась разработка атомного заряда РДС-9 для торпеды Т-5. Торпеда Т-5 имела стандартный калибр 533 мм, поэтому требовалось существенно– по сравнению с предыдущей разработкой заряда минимального калибра РДС-4 – уменьшить диаметр нового заряда.

Теоретическая разработка заряда велась Е.И.Забабахиным, М.Н. Нечаевым, конструкторская вначале – в отделе № 43 В.Ф. Гречишникова, а затем в отделах, возглавляемых Д.А. Фишманом и Л.А. Есиным. Газодинамическая отработка проводилась под общим руководством В.К. Боболева.

До проведения полигонных испытаний первоначальный вариант заряда прошел полный цикл газодинамической и конструкторской отработки и был допущен к полномасштабному опыту. Испытание состоялось 19 октября 1954 года на Семипалатинском полигоне. Однако оно оказалось неудачным: атомного взрыва не произошло. Это был первый отказ с начала разработок ядерных зарядов.

По распоряжению Министра среднего машиностроения В.А. Малышева для расследования причин отказа заряда была создана специальная комиссия под председательством И.В. Курчатова. В результате ее работы был сделан вывод о том, что причину отказа атомного взрыва с достаточной степенью достоверности установить не представляется возможным. Было записано так: «Прямых данных, указывающих на грубые нарушения процесса работы заряда, не обнаружено».

Таким образом, причина неудачи полигонного испытания первоначального варианта заряда для торпеды не отыскалась. Выдвигался ряд версий, и в лабораторных условиях были проведены соответствующие исследования. Они также не дали прямого ответа, однако результаты исследований, которые могли способствовать повышению общей надежности работы, использовались при разработке последующих вариантов зарядов.

На основе заряда РДС-9 была также впервые создана боевая часть зенитной управляемой ракеты ЗУР-215. После успешных испытаний на зенитном полигоне 19.01.57 г. боевая часть была передана на вооружение.

Пуск этой ракеты и активный взрыв ядерного заряда явились заключительным этапом государственных летных испытаний. В результате два управляемые по радио самолета-мишени Ил-28, находящиеся на расстоянии примерно 600-1000 м от эпицентра, были уничтожены.

Заряд типа РДС-9 находился также на вооружении тактических пороховых ракет «Марс» и «Луна».

Отказ первого варианта РДС-9 доставил, конечно, много дополнительной нервотрепки. Однако после ряда доработок заряд был успешно испытан в составе торпеды через год – 21 сентября 1955 года. Испытание прошло на новом ядерном полигоне «700» на Новой Земле, и это был первый с СССР подводный ядерный взрыв.

Что ж, неудачи – одна из составляющих любой напряженной работы. Верно оцененные неудачи тоже могут давать положительный эффект: они заставляют «подчищать» огрехи, повышать требовательность и искать резервы улучшения дел. Тем временем, вне зависимости от текущих удач или неудач, в образе жизни начальника отдела № 43 назревали серьезные перемены. Иными словами, жизнь Фишмана становится оседлой – с середины 50-х годов он постепенно отходит от забот по полигонным испытаниям. Если ранее он месяцами жил на полигоне, то теперь в экспедиции отправлялся Евгений Аркадьевич Негин, а Давид Абрамович все более был занят руководством непосредственно конструирования новых зарядов.

Причина была, конечно же, не в усталости и не в том, что почти сорокалетнего Фишмана «укатали крутые горки». С одной стороны, вопросы конструкции росли то ли как снежный ком, то ли – как груды грунта рядом с уже глубоко вырытым котлованом, а на полигоне все шло в отработанном режиме. С другой стороны, все важные конструкторские вопросы «повисали» в КБ-11 теперь не на Гречишникове, а на Фишмане. Объяснялось это тем, что в ядерной оружейной работе возникла принципиально новая ситуация: в апреле 1955 года у КБ-11 появился дублер, НИИ-1011. Так стал называться образованный по постановлению Правительства второй ядерный центр. Дислоцироваться он должен был на Урале, в создаваемом на голом месте «Челябинске»-70 (ныне известен как Снежинск). Позднее НИИ-1011 был преобразован во Всесоюзный ВНИИ приборостроения, а во второй половине 80-х годов переименован во Всесоюзный НИИ технической физики, ВНИИТФ.

Возглавил НИИ-1011 крупный инженер Д.Е. Васильев. Главным конструктором и Научным руководителем «Нового объекта» – как сразу стали называть НИИ-1011, был назначен Кирилл Иванович Щелкин, а вот единственным заместителем Главного конструктора стал с мая 1955 года Гречишников. Саров для свежеиспеченного зам Главного оказывался, естественно, «отрезанным ломтем» – друг Фишмана «Греча» жил уже уральскими заботами. А «разруливать» конструкторские проблемы КБ-11 теперь предстояло Фишману.

Есин тоже переходил к Щелкину, а всего из зарядного конструкторского сектора уходили более двадцати человек. Немало – ведь это были сильные, сложившиеся специалисты, потому что Щелкину и Гречишникову дали право отбора. Полностью оголять «альма матер» Владимир Федорович не мог, но и удержаться от соблазна взять крепких работников сил, конечно же, не было.

О переводе Фишмана речь не шла – он однозначно оставался на старом месте именно потому, что являлся наиболее значительной и сильной конструкторской фигурой КБ-11 после Гречишникова, и нужен был здесь. Однако ряда испытанных, надежных «бойцов» Фишман в одночасье лишался.

Спору нет, организацию-дублера можно было комплектовать специалистами только из КБ-11, потому что кроме как в КБ-11 готовых разработчиков ядерного оружия в СССР более нигде не имелось. Поэтому НИИ-1011 «укрепили» специалистами из КБ-11 – на Урал предстояло уехать тремстам семидесяти опытным научным работникам, экспериментаторам, конструкторам, испытателям, технологам и высококвалифицированным рабочим. Это, конечно, сразу создало кадровые проблемы для «родительского» коллектива КБ-11 и его руководства, к тому же первое время НИИ-1011 работало во все том же Сарове, на «площадях» КБ-11 – пока на Урале строились производственные здания, жилье и т. д.

ХЛОПОТ у Фишмана прибавлялось – с мая 55-го года он назначается заместителем начальника сектора № 5 по научной части вместо Гречишникова. И этот пост Давид Абрамович занимал по май 1958-го года, когда он сменил В.Ф. Шатилова и сам возглавил разрастающийся «пятый сектор».

Заместителем же Шатилова по конструкторской части оставался Терлецкий. То есть то место, куда Фишман по своему «профилю» подходил, вроде бы, больше, было занято. Но переключение на научную сторону проблем конструирования оказалось для Давида Абрамовича весьма удачным и плодотворным. От конструкторских забот он, естественно, так и не отошел, зато появилась возможность посмотреть более спокойно и неспешно на ряд других деликатных вопросов. Фактически назначение на новый пост завершало его формирование как не только высококвалифицированного специалиста, но и как перспективной уже в ближайшем будущем, одной из ведущих фигур зарядостроения.

У Фишмана сложился свой стиль. Геннадий Александрович Соснин – многолетний помощник и соратник Давида Абрамовича – сказал об этом так:

«…Начинает складываться подход Давида Абрамовича к решению специфических конструкторских задач (так, во всяком случае, воспринимались творческие дискуссии Давида Абрамовича с Владимиром Федоровичем Гречишниковым).

Владимир Федорович стремился к конструкции, наиболее точно соответствующей теоретической схеме и отвечающей требованиям газодинамиков, ставя интересы производства в зависимость от них. А Давид Абрамович стремился к конструкции, технологичной и удобной в эксплуатации и отвечающей требованиям теоретиков и газодинамиков в обоснованных пределах. Такая позиция требовала более тщательного анализа технического задания и экспериментальной отработки конструкции».

Подобный подход у Фишмана сохранился на всю жизнь при четко заявляемой им готовности отстаивать свою точку зрения и доводить дело до результата. Это была позиция борца – не всем нравящаяся, не для всех удобная и приемлемая, но всем известная.

В 1955 году эти качества Фишмана пригодились в очередной раз и ему, и всему КБ-11. Речь – об истории со знаменитым зарядом РДС-37, определившим облик современных термоядерных зарядов.

Историческая справка

22 ноября 1955 года ознаменовалось блестящим достижением советской термоядерной программы. Впервые был успешно испытан экспериментальный двухступенчатый термоядерный заряд РДС-37. Разработка первого двухступенчатого термоядерного заряда на принципе радиационной имплозии явилась ключевым этапом развития ядерной оружейной программы СССР. Героем Социалистического Труда стал тогда Е.А. Негин. Д.А. Фишман был награжден орденом Ленина.

Успех схемы РДС-37 позволил развернуть широкие работы по оснащению ядерными зарядами первого поколения новейших стратегических носителей.

Физическая схема заряда РДС-37 легла в основу разработки серии термоядерных зарядов первого поколения для боевого оснащения нашей первой межконтинентальной баллистической ракеты (МБР) Р-7, стратегической ракеты среднего радиуса Р-12, морской ракеты Р-13 (заряд разработки НИИ-1011), тяжелых бомбардировщиков Ту-16, Ил-28, межконтинентальных крылатых ракет (МКР) «Буран», «Буря».

Уже первые летно-конструкторские испытания ракеты Р-7 выявили ряд серьезных проблем по головной части (ГЧ). Не все было гладко и в создании собственно заряда этой ГЧ. После успешного испытания РДС-37, в 1956 году последовало три неудачных испытания, а в начале 1957 года – еще два. Только после анализа расчетов и результатов успешного испытания в начале 1957 года аналогичного заряда НИИ-1011, в октябре 1957 года был успешно испытан заряд КБ-11 для королевской «семерки».

В соответствии с Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 20 мая 1954 года ОКБ-301 Генерального конструктора С.А. Лавочкина была поручена разработка МКР «Буря», а ОКБ-23 Главного конструктора В.М. Мясищева – МКР «Буран».

Летно-конструкторские испытания ракеты «Буря» начались в июле 1957 года на Государственном центральном полигоне под Капустиным Яром. Было проведено 18 пусков, из которых 8 были аварийными. Последний пуск, при котором ракета пролетела 6500 км, состоялся 16 декабря 1960 года.

Заряд для межконтинентальной крылатой ракеты (МКР) «Буря» разрабатывался по двухступенчатой схеме, аналогичной РДС-37. Конструктивно заряд, в отличие от заряда для ракеты Р-7, выполнялся в виде автономной ампулы, имеющей посадочные места для закрепления в боевом отсеке ракеты. Масса заряда была ограничена 2,35 тонны. Заряд прошел полигонные испытания в 1958 году.

В дальнейшем работы по МКР «Буря» были прекращены в соответствии с Постановлением Совета Министров (СМ) СССР в связи с успешным испытанием ракеты Р-7.

В соответствии с Постановлением СМ СССР от 10 апреля 1954 года в г. Днепропетровске создается особое конструкторское бюро № 586 (ОКБ-586, с 1966 года – КБ «Южное») во главе с Главным конструктором и начальником КБ М.К. Янгелем. Михаил Кузьмич сразу активизировал проектно-конструкторские работы по новой жидкостной ракете среднего радиуса действия Р-12. Ракета Р-12 имела проектную дальность 2 000 км, что превосходило дальность ракеты Р-5М на 800 км. Предполагалось оснастить ракету термоядерным зарядом мегатонного класса.

В конце 1955 года в КБ-11 начались предварительные расчетно-теоретические работы по термоядерному заряду для ракеты Р-12. За основу была принята физическая схема двухступенчатого заряда по аналогии с РДС-37.

27 февраля 1958 года состоялось успешное испытание термоядерного заряда на схеме РДС-37 для ракеты Р-12. Однако несколько раньше, 23 февраля, был также успешно испытан экспериментальный двухступенчатый заряд с новой физической схемой термоядерного узла этого же класса мощности. Этот заряд выгодно отличался от старой схемы своей компактностью (меньший вес при значительно меньших габаритах). Он и стал эталоном для термоядерных зарядов второго поколения. Поэтому в дальнейшем работы по оснащению ракеты Р-12 велись с новым зарядом, дополнительно испытанным 21 марта 1958 года.

В выше приведенной исторической справке кратко охвачен весь период от первого испытания термоядерного заряда РДС-37, который стал для советских зарядчиков рубежным, до принятия на вооружение Вооруженных Сил СССР нашей первой межконтинентальной баллистической ракеты Р-7.

Но история оснащения ядерным зарядом первой советской МБР заслуживает отдельной главы…