Текст книги "Атомный конструктор №1"

Вот какими были старшие коллеги молодого Давида Фишмана… Сам он в июле 1950 года был назначен руководителем четвертой конструкторской группы по разработке центральной части заряда и оснастки для его окончательной сборки. И как раз этой группе выпадала двойная, по сравнению с другими, работа. Надо было позаботиться о новой оснастке как для заводской сборки, так и о соответствующей оснастке для окончательной сборки заряда на полигоне. И это в условиях, когда сроки, как и прежде, поджимали! Осенью 1951 года предполагалось испытать с небольшим интервалом сразу оба разрабатываемых «изделия» – РДС-2 на Башне, как и РДС-1, а РДС-3 – после сброса с самолета-носителя Ту-4.

Работы хватало, но для Фишмана жизнь в режиме перегрузки давно стала нормой. А одно время необходимость полной отдачи делу оказалась для Давида Абрамовича даже благом, хотя и по принципу – не было бы счастья, да несчастье помогло.

Причина была в том, что его брак с Екатериной Алексеевной Феоктистовой окончательно разладился… Прибыв на «Объект» раньше мужа, она начала работать в газодинамическом отделе Василия Константиновича Боболева, где занималась проблемами фокусирующей системы заряда химического ВВ.

Специалистом Екатерина Алексеевна была талантливым, позднее она стала доктором технических наук, дважды лауреатом Сталинских премий 1951 и 1953 годов, лауреатом Государственной премии 1970 года, кавалером орденов Ленина и Трудового Красного Знамени… Но личная жизнь у них с Давидом Абрамовичем на «Объекте» не сложилась. Военные передряги, а потом служебные обязанности то и дело разлучали их надолго и незаметно отдаляли друг от друга.

Детей не было, и быть не могло, с мужем жена виделась редко – оба были очень загружены, а в 1949 году Фишман все лето пробыл на полигоне. С другой же стороны…

С другой стороны, в отделе Боболева работал старый, еще довоенный, знакомый Феоктистовой по учебе в Ленинградском химико-технологическом институте – Виктор Михайлович Некруткин. Родом из Царицына, как и Феоктистова – кандидат наук, он был человеком ярким, весьма эффектным, с норовом, всесторонне развитым… Умел ухаживать за женщинами и находил у них ответ.

Некруткину в 1950 году было тридцать шесть лет, Феоктистовой – тридцать пять. Работали они в одной группе, занимались одними проблемами, имели схожие интересы. У Некруткина, правда, были жена, ребенок, но…

Короче, в 1950 году Феоктистова оставила Давида Абрамовича и вышла замуж за Некруткина. Что ж – жизнь, бывает, поворачивается по-всякому, и тут она повернулась вот так. Все трое были людьми хотя и очень разными, но достойными и незаурядными. У всех – несмотря на относительную молодость, была позади насыщенная событиями жизнь, и жизнь была впереди.

Далее она сложилась у всех троих очень несхоже, но каждый прошел своим путем и прошел, своей натуре не изменяя. Но вот что хочется сказать… То, что такая выдающаяся личность, как Екатерина Алексеевна в свое время выбрала на долгие годы Давида Абрамовича, очерчивает портрет героя моей книги дополнительными, неожиданными и очень человечными штрихами. Удостоиться дружбы и любви незаурядной женщины – это дано далеко не каждому.

Феоктистову позже называли Екатериной Великой – она не только была тезкой двух императриц – Екатерины I и Екатерины II, но и внешне напоминала их – статная, полная достоинства. Увы, со вторым мужем счастья она не обрела. К сожалению, Виктор Михайлович – человек по натуре добрый, искренний, все больше пил… Дважды лауреат Сталинской премии и Ленинской премии 1958 года, он то высоко взлетал, то больно падал… В пятьдесят два года, в 1966 году, защитил докторскую диссертацию, через год ушел на пенсию по инвалидности и еще через год умер.

Некруткин умел «выдать» свежую идею, и одна из его идей очень сильно и, естественно, положительно повлияла на тогдашний облик наших зарядов. Но жизнь с Феоктистовой шла вразлад.

В 1955 году Феоктистова с Некруткиным рассталась, а в 1958 году уехала по переводу на «новый Объект», на Урал, где сделала как специалист очень много. Воспитала она и двух приемных детей, взятых из детдома – Толю и Таню. Умерла же Екатерина Алексеевна в 1987 году от инфаркта. О Давиде Абрамовиче отзывалась всегда с теплотой и уважением.

И это говорит о многом… Если вдуматься, то можно понять, что грустная, в общем-то, история открывает в Давиде Абрамовиче очень привлекательную и нечастую в мужчине черту – нежность и благородство по отношению к женщине. Феоктистова сама была человеком высокой внутренней культуры и самодисциплины и могла оценить схожие черты в другом… Уйдя в сторону, не пытаясь удержать жену, когда такие попытки лишь осложнили бы ситуацию, Давид Абрамович проявил редкий душевный такт. И лучше всего, пожалуй, для обрисовки положения дел и его тогдашних чувств подходят слова Пушкина: «Я вас любил, любовь еще быть может, в душе моей угасла не совсем… Но пусть она вас больше не тревожит, я не хочу печалить вас ничем…». Скорее всего, Фишман так про себя и думал – он ведь очень любил Пушкина, о чем я еще скажу…

Между прочим, когда бывшая жена Некруткина уезжала с «Объекта» обратно в Ленинград (ее отец был профессором одного из питерских вузов), то добраться с вещами до вокзала (общественного транспорта в небольшом тогда поселке не было) помог ей именно Давид Абрамович, только один ее и провожавший.

ОДНАКО, как это порой бывает – нет худа без добра. Вскоре Давид Абрамович женился вновь – уже на всю жизнь! Теперь рядом с ним была Евгения Николаевна Буланова. Младше мужа на четыре года, медик, она стала Давиду Абрамовичу верной подругой, у которой он всегда находил понимание и поддержку. Оба любили искусство, литературу, Пушкина… Говорят, молодая Евгения могла спеть – от начала до конца – всю «Пиковую даму» Чайковского.

Вторая жена оказалась для Давида Абрамовича жизненной удачей. Феоктистова – «Екатерина Великая», имела, безусловно, человечески крупный масштаб, но как раз поэтому вряд ли можно было рассчитывать на покой в семье, где и муж, и жена – крупные руководители, лауреаты, орденоносцы, оба по горло занятые неотложными проблемами, совещаниями, командировками… А Давиду Абрамовичу в те немногие и нечастые часы, когда он бывал дома, нужен был просто отдых – без затей.

С начала пятидесятых годов он жил в постоянно жестком режиме, неуклонно продвигаясь по служебной лестнице и оказываясь перед необходимостью решать все более крупные задачи. Дело требовало отдавать ему всего себя, не считаясь со временем, не деля жизнь на служебную и личную половины. И тут готовность близкой женщины к пониманию становились важнейшим фактором, от которого зависела уже не только личная судьба Фишмана, но и в чем-то – успех поручаемых ему работ.

В лице Евгении Николаевны Давид Абрамович и получил свой душевный «тыл»… Умеющая жить семьей, не уходя лишь в семью, она всегда отдавала безусловный приоритет интересам мужа, обеспечивала ему то внутреннее равновесие, без которого он вряд ли смог бы с такой отдачей трудиться над огромной важности задачами государственного значения.

В 1951 году Давид Абрамович впервые стал лауреатом Сталинской премии, и в том же году у Фишманов родилась дочь Нина.

Жизнь продолжалась…

Вместе с делами житейскими надо было заниматься новыми профессиональными проблемами, и они всегда преобладали. Тогда жили, чтобы работать, а не работали, чтобы жить…

В 2008 году в РФЯЦ-ВНИИЭФ вышла в свет книга воспоминаний ветеранов оружейной работы «То время уходит в историю» с посвящением: «Конструкторам и исследователям КБ-1, которые самоотверженным трудом создавали ядерный щит Родины». Вот в эти четыре слова – «создание ядерного щита Родины» и укладываются те годы жизни Фишмана и его товарищей. Причем коллектив, которому посвящена книга, жил жизнью, как думали сами зарядчики, простой, обычной, а на поверку оказалось – легендарной…

Работали ежедневно до 9-10 часов вечера, а бывало – и круглые сутки. В рабочие комнаты запросто заходили Сахаров, Зельдович, бывал и сам «ЮБ» Харитон. Когда время поджимало, «ЮБ» мог поставить свою подпись на ватмане сборочного чертежа, где пока была проведена лишь… одна «особо важная» осевая линия.

Этот эпизод описан в упомянутой выше книге и относится к одной из испытательных «сессий» начала 60-х годов. Конструкторы срочно «гнали» тогда рабочие чертежи заряда, который так же срочно изготавливал завод № 1 для отправки на полигон. Поздним вечером в рабочей комнате неожиданно появился сам директор КБ-11 Борис Глебович Музруков, спросил, как дела, готовы ли чертежи и все ли в них верно? Получив в ответ «да», свернул чертежи, сказал: «За остальными зайду после полуночи» – и удалился. Ночью он действительно зашел опять и забрал новую порцию чертежей, пояснив: «Так будет быстрее»…

К утру оставалось сделать только сборочный чертеж, и тут в комнату вошли Харитон, Сахаров, Негин и Фишман. Выяснили, как идут дела, обсудили – уже в который раз – компоновку… На кульмане закреплен большой лист пергаментной кальки, на листе пока начерчены лишь рамка и в нижнем правом углу «основная надпись», где указаны индекс и название чертежа, масштаб и т. п., а также имеются графы для подписей разработчиков. Главные утверждающие подписи ставят на самом поле чертежа…

Харитон озадачен – в 10 утра важное совещание, а как быть с утверждающими подписями Научного руководителя КБ-11 Ю.Б. Харитона, Главного конструктора КБ-1 Е.А. Негина, ведущего теоретика по заряду А.Д. Сахарова и Первого заместителя Главного конструктора Д.А. Фишмана? Все они должны быть на совещании, а чертеж должен быть на заводе к 12 часам дня.

Что делать – Харитон просит показать, где ему расписываться на чистой пока кальке. За ним расписываются Сахаров и Негин… Фишман медлит, и когда гости уходят, произносит вначале небольшую речь-наставление и лишь потом очень неохотно ставит свою подпись. Понять его можно: первые три высокие подписи хотя и обязывают тех, кому они принадлежат, но лишь подпись Фишмана – это реальная ответственность и гарантия того, что все в чертеже верно.

На следующий день заряд уже ехал в эшелоне на полигон, а через две недели разработчики КБ-11 узнали, что эксперимент прошел успешно.

ДО СЕРЕДИНЫ 50-х годов Фишманы занимали верхний этаж той половины коттеджа, низ которой занимали начальник Давида Абрамовича – Николай Александрович Терлецкий с женой Бертой (Басей) Абрамовной. На второй половине жил будущий Главный конструктор КБ-2 Самвел Григорьевич Кочарянц.

Рядом был коттедж, который делили Кирилл Иванович Щелкин и газодинамик Михаил Яковлевич Васильев. Все жили дружно и в редкие часы досуга нередко собирались вместе. Входили в компанию также Гречишниковы и молода я талантливая супружеская пара – Элеонора (Алена) и Сергей Козыревы.

Досуг, впрочем, был для обитателей «начальственных» коттеджей далеко не значительным элементом повседневной жизни – работы по новым «изделиям» шли полным ходом.

В своей книге «О конструкторах-разработчиках зарядов КБ-11 (ВНИИЭФ). 1946–1988 гг.» один из заместителей Главного конструктора и начальник отделения 05 с 1959 по 1989 годы, Геннадий Александрович Соснин написал:

«При внешней простоте первых… ядерных зарядов (в сравнении, например, с космическими аппаратами), их создание связано с очень большими теоретическими и математическими работами, сложными газодинамическими исследованиями…

Основная сложность конструкторской разработки заключалась в том, что конструктивно необходимо было обеспечить правильное, задуманное теоретиками срабатывание… после длительной эксплуатации зарядов в различных климатических условиях и при нагрузках, испытываемых зарядом в различных динамичных носителях…

Большие конструкторские трудности возникали в связи с применением в конструкции плутония – радиоактивного металла, который «живет» во времени, меняя свои свойства…».

Теперь действительно приходилось задумываться и над будущей эксплуатацией зарядов, и проводить новые циклы газодинамической отработки, то есть, изучать поведение конструкции и этапы ее работы, длительность которых измерялась микросекундами. Все происходило за считанные мгновения – в том числе и все неядерные процессы, предшествующие непосредственно началу разветвленной цепной ядерной реакции, то есть – уже ядерному взрыву.

За работой пролетели лето и осень 1950 года. Пришла зима – в этих местах да в те времена – настоящая, русская, с морозом и ясным звездным небом. Работать и в эту студеную пору было легко и весело – чистый русский снег всегда обновляет душу и чувства, делает людей бодрее и моложе.

Наступила весна 1951 года…

Генерал-лейтенант Зернов уехал в Москву, и начальником «Объекта» был назначен генерал-майор инженерно-технической службы Анатолий Сергеевич Александров, до этого – заместитель начальника ПГУ (Александров был на «Объекте» до 1955 года, затем его сменил Борис Глебович Музруков, возглавлявший институт почти 20 лет, до 1974 года).

После первого испытания 29 августа 1949 года испытания пока не проводились – плутония было наработано мало, и его берегли для опытов с новыми разработками. Весь

1950 год Полигон № 2 молчал. Взрывы же в Америке шли постоянно десятками, и в 1951 году активная работа, включающая в себя натурные испытания атомных зарядов, в СССР возобновилась. В конце мая в КБ-11 начали готовить списки для поездки на «Двойку», теперь уже – на вторые (да еще и двойные!) испытания РДС-2 и РДС-3.

Возглавлял «полигонный» список, им же 19 июня 1951 года и утвержденный, сам Александров. За ним следовали Харитон и Щелкин. Четвертым – руководителем группы по сборке и снаряжению центральной части – значился Духов. В его группу входили Терлецкий, а как резерв – Гречишников и Абрамов.

Давид Абрамович шел в списке восьмым – руководителем отдельной группы по оборудованию здания «ДАФ». Однако изучение полигонных документов показывает, что реально обязанности Фишмана были намного более широкими, чем это было вначале запланировано, тем более что Владимир Федорович Гречишников на Полигон не выбрался.

Фишман и на этот раз попал на Полигон одним из первых – уже в мае 1951 года он вошел в состав рекогносцировочной группы Георгия Павловича Ломинского – будущего генерал-лейтенанта, директора уральского «Нового объекта». В группу входили также Евгений Аркадьевич Негин (будущий Главный конструктор КБ-1) и Виктор Иванович Жучихин. Но тогда Давид Абрамович пробыл в Казахстане недолго и вскоре вернулся домой – на время.

Зато с середины лета для Фишмана начались хорошо знакомые ему полигонные будни. Испытание должно было состояться 31 августа 1951 года, и 21 и 22 августа были проведены две «ГР» – генеральные репетиции. И опять все на тренировках было почти как «на самом деле»… То есть готовилось «изделие», перекрывались дороги, эвакуировались люди… Уже, так сказать, «штатный» ответственный диктор

Мальский в соответствии с программой оповещения по радиосети возглашал:

«Внимание! Говорит служба оповещения Опытного поля! Говорит служба оповещения Опытного поля! До «Ч» осталось тридцать минут. Повторяю! До «Ч» осталось тридцать минут»…

Затем – двадцать минут, десять, пять… Когда до часа «Ч» (22 августа – тренировочного), осталось менее пяти минут, повтор отсчета уже не производился, а просто кратко сообщалось: «Осталось 3 минуты»…

Две… Одна… Тридцать секунд… Двадцать… Десять… Пять…

Затем следовал отбой – до настоящего взрыва оставалось… тридцать шесть дней. Нет, я в счете дней не ошибся – просто изменились обстоятельства.

Как уже сказано, первоначально опыт планировался на 31 августа 1951 года, и к 29 августа службы полигона были к испытаниям готовы. Но вдруг все прекратилось, последовал приказ зачехлить оборудование и ждать. И такой режим продолжался достаточно долго.

Девятого сентября была проведена новая генеральная репетиция, однако и после этого продолжился период ожидания. Наконец, Курчатов сообщил, что «добро» Москвы получено. С ноля часов 24 сентября начались работы в «ДАФе», которые выполняла группа Фишмана под руководством Духова. Кроме них в «ДАФе» в это время находились лишь Курчатов, Завенягин и Харитон.

ВТОРОЙ взрыв советской атомной бомбы был произведен 24 сентября 1951 года в 16 часов 19 минут по местному времени. Как докладывали Берии Курчатов, Харитон и Зельдович, мощность бомбы оказалась выше, чем предусматривалось расчетом, и составила 38 000 тонн тротилового эквивалента против 27 000 тонн расчетных.

Отчет завершала фраза:

«Испытание 24.09.51 показало, что задание Правительства об увеличении мощности атомной бомбы и облегчении ее веса выполнено. Бомба с полным тротиловым эквивалентом 38 тысяч тонн и общим весом 3,1 тонны создана»…

Но это было лишь первое в ту осень испытание, к тому же – не самое сложное по своей «редакции». РДС-2 была подорвана на Башне – как и РДС-1. А теперь надо было обеспечить опыт с подрывом РДС-3 после ее сброса с самолета-носителя. Второй опыт проводился на том же Опытном поле, но по цели, расположенной в двух с половиной километрах северо-западнее центра Поля.

Заряд РДС-3 размещался в баллистическом корпусе авиабомбы. Подготовка бомбы для последующего воздушного сброса велась на технической позиции в специальных сборочных мастерских на базовом аэродроме полигона. Надо было окончательно отработать новую технологию сборки. Кроме того, теперь надо было не устанавливать заряд на Башне, а подвешивать в самолете – впервые.

Соответственно, на аэродроме тоже было выстроено свое здание «ДАФ». Только тут оно оставалось и после опыта в целости и сохранности.

7 октября в ходе генеральной репетиции с самолета-носителя Ту-4 было успешно сброшено контрольное изделие «501М». Все было готово к натурным испытаниям 10 октября.

И тут ситуация с РДС-2 повторилась – первоначальный срок тоже был перенесен на более позднее время. Москва почему-то опять запретила испытание впредь до особого указания. Оно поступило лишь 16 октября, а 18 октября командир экипажа Герой Советского Союза подполковник Константин Исаакович Уржунцев поднял в воздух Ту-4 с боевым изделием.

В тот же день в Москву ушло сообщение на имя Берии:

18 октября 1951 года,

товарищу Берия Л.П.

Докладываем:

18 октября в 9 часов 54 минуты по московскому времени произведен взрыв атомной бомбы с зарядом из плутония и урана-235.

Атомная бомба была сброшена с самолета Ту-4 с высоты 10000 метров и взорвалась на высоте 380 метров над целью.

Испытания показали, что взорванная бомба обладает большой мощностью; полный тротиловый эквивалент ее составляет около 40000 тонн.

При испытании установлено, что самолеты ТУ-4 могут быть использованы для транспортировки и сбрасывания атомных бомб.

Задание Правительства о создании атомной бомбы повышенной мощности с использованием урана-235 выполнено…

Завенягин

Курчатов

Харитон

Щелкин

Каждого из этой четверки Берия знал хорошо, часто с ними встречался. Фишмана же отделяло от Куратора Атомного проекта немало ступенек служебной лестницы, и лишь раз это расстояние сократилось до протянутой Берией для пожатия руки. Но в своем кругу Фишман уже начинал входить в группу лидеров, а ему только исполнилось тридцать четыре года.

Испытание РДС-3 было, конечно же, «знаковым»… По сути, лишь начиная с РДС-3, можно было говорить о советских атомных бомбах как о боевом оружии, так что первое реальное «сбросовое» испытание, то есть – бомбометание, реального ядерного заряда означало этапный успех! Советское ядерное оружие становилось не только военно-политическим, но и военно-техническим фактом. А вскоре в войска начала поступать тактическая бомба РДС-4Т, неофициально названная «Татьяной» (о ней еще будет сказано).

Испытатели КБ-11 вернулись домой, в уже родные леса, а 8 декабря 1951 года Председатель Президиума Верховного Совета СССР Н. Шверник подписал не подлежащий опубликованию Указ № 215/408 «О награждении орденами СССР научных и инженерно-технических работников, наиболее отличившихся при выполнении специального задания Правительства».

Старший инженер, как было сказано в Указе – «конструктор завода», Фишман Давид Абрамович награждался орденом Трудового Красного Знамени. Вообще-то к тому времени Фишман был уже начальником группы, «планку» старшего инженера преодолев. Но так ли уж это было важно в данном случае! Напротив – был повод для лишней шутки.

Красивый орден стал первой высокой правительственной наградой Давида Абрамовича, полученной им за участие в создании фундамента ядерной мощи Державы.

Но само «здание» этой мощи надо было еще построить.