Текст книги "Атомный конструктор №1"

Глава 2
«Водородная» РДС-6с, «атомная» «Татьяна» и «бомба» ареста Берии

БОЛЕЕ чем за год до испытания РДС-1, 15 июня 1948 года, начальник КБ-11 Зернов подписал любопытный документ – «Поручение на проведение теоретических работ». Он был адресован Харитону, Щелкину и Зельдовичу и начинался так:

«В соответствии с постановлением Совета Министров СССР от 10 июня 1948 года за № 1583-773сс/оп Вам ПОРУЧАЕТСЯ:

1. До 1 января 1949 года произвести теоретическую и экспериментальную проверку данных о возможности осуществления следующих конструкций РДС: РДС-3, РДС-4, РДС-5 и до 1 июня 1949 года по РДС-6…»

Физические схемы атомных зарядов основывались на принципе «обжатия» и, как гласил пункт 5-й и последний «Распоряжения», работы по ним «должны быть выполнены не в ущерб плану работ по РДС-1 и РДС-2. (Под «РДС-2» понимался тогда принципиально отличающийся «пушечный» вариант на принципе сближения подкритических масс урана-235).

А через два дня, 17 июня, задание было Зерновым конкретизировано:

«Разработать к 1 января 1949 года на основе имеющихся предварительных данных эскизный проект РДС-6…

…Для разработки РДС-6 необходимо организовать в научно-исследовательском секторе специальную группу в составе 10 человек научных работников и в конструкторском секторе специальную группу в составе 10 человек инженеров-конструкторов.

Прошу… представить Ваши предложения по персональному составу в пятидневный срок».

В реальности все силы сотрудники КБ-11 отдали тогда РДС-1, и до РДС-6 руки не дошли… Но чем более дела продвигались к испытанию РДС-1, тем больше у теоретиков и газодинамиков оставалось времени на обдумывание перспектив. Первую бомбу они осмыслили, обсчитали и отработали, а кроме нее думать было над чем и в силу научной пытливости, да и, как видим, по прямому служебному заданию. Возникали новые мысли, частично реализованные в испытанных в 1951 году РДС-2 и РДС-3. В этих двух зарядах, к слову, была впервые использована некая идея Некруткина и Феоктистовой, за счет характеристики бомбы улучшились.

Теперь можно и нужно было двигаться дальше – еще более снижая массу и габарит. А как главная, «слоновая» задача дня возникала задача разработки термоядерного заряда, то есть, того, что в просторечии именуется «водородной бомбой».

«Термоядерные» работы уже активно велись в США, и это в Америке не скрывалось. Напротив, вокруг возможности создания «Супербомбы» было много газетной и журнальной шумихи. Так, в журнале «Science News Letter» доктор Уотсон Дэвис 17 июля 1948 года опубликовал статью с названием «Супербомба возможна». А 1 ноября 1952 года на Маршалловых островах в Тихом океане, в атолле Эни-веток, был произведен опыт под кодовым наименованием «Майк» – термоядерный взрыв огромной физической установки с использованием жидкого дейтерия – тяжелого изотопа водорода (откуда и пошло гулять по страницам газет словечко «водородная»).

У нас над этой проблемой задумывались тоже с конца сороковых годов, но сразу был взят курс на транспортабельный термоядерный заряд, и вскоре определились две основные физические схемы, которые кодировались как РДС-6с («слойка Сахарова») и РДС-6т («Труба Зельдовича»). Кроме того, развивалось направление по новым атомным зарядам.

Пожалуй, для читателя будет небезынтересным познакомиться с письмом заместителя начальника ПГУ Завенягина начальнику КБ-11 Зернову от 8 марта 1950 года. Несмотря на обычные для тех лет иносказания, это письмо кроме обычного грифа «Совершенно секретно (особая папка)» имело также дополнительный гриф «Хранить наравне с шифром. Только лично».

Завенягин писал:

«Во исполнение Постановления Совета Министров СССР № 827-303сс/оп от 26 февраля 1950 года, предлагаю:

а) к 1 мая 1952 (выделенное подчеркиванием и курсивом вписывалось от руки. – С.К.) года изготовить по принципу, предложенному т. Сахаровым А.Д. изделие РДС-6С с малой многослойной заправкой на обычном магнии (так в переписке кодировался литий. – С.К.) с добавкой 5 условных единиц иттрия (радиоактивного изотопа водорода– трития. – С.К.) и в июне 1952 года провести испытания этого изделия для проверки и уточнения теоретических и экспериментальных основ РДС-6С.

б) к 1 октября 1952 года представить предложения о конструкции РДС-6С. ее технической характеристике и сроке изготовления»…

Всего же в «Плане научно-исследовательских, опытно-конструкторских и испытательных работ КБ-11 на 1951 год» значились работы по РДС-1 (уже по серийным изделиям), РДС-1М, РДС-5 (4), РДС-2М, РДС-7, РДС-8 и по РДС-6с и РДС-6т. Как видим, перечень солидный, хотя не все из заявленного было доведено до поздних стадий разработки, не говоря уже об изготовлении экспериментального изделия для полигонных испытаний.

ЗАБОТ постоянно прибавлялось, и в КБ-11 появились первые настоящие молодые специалисты – не только по возрасту, но и по статусу, то есть, только что закончившие различные вузы.

Конечно, коллектив КБ-11 был молодым по среднему возрасту сотрудников и до этого. Даже Главный конструктор, «ЮБ» – так все звали Харитона чуть ли не в глаза, не дотягивал в конце сороковых годов до пятидесяти (родился в 1904 году). Директор «Объекта» Зернов был Юлия Борисовича на год моложе!

Но если в начальный период – в ««эпоху РДС-1», КБ-11 комплектовалось только опытными кадрами готовых специалистов, работавших до этого в других отраслях, то сейчас на «Объект» начали приезжать ученые и инженеры, приходящие в атомные работы прямо со студенческой скамьи. И это тоже было «знаковой» приметой, живым подтверждением перспективности и долгого века оружейных работ. Впрочем, эти, не очень, вообще-то, радующие, перспективы обуславливались не агрессивными планами СССР, а все более очевидной агрессивностью Америки. Против ядерного меча США нужен был советский Ядерный Щит.

За счет новичков увеличились в численности все подразделения – начиная с теоретического. Прибыло и полку будущих конструкторов-зарядчиков. Забегая вперед, скажу, что эти «ребята 50-х» и составили в будущем костяк «школы Фишмана», со временем возглавив почти все структурные подразделения зарядного конструкторского «куста» в «Арзамасе-16».

Да, задачи множились и «ветвились». Но главными в 1952 и 1953 годах стали, все же, работы по термоядерному заряду РДС-6с. При этом с какого-то момента схема «трубы Зельдовича» была раз и навсегда отставлена, а конструкторские компоновочные «прорисовки» по ней уничтожены. Зато, кроме «водородной» РДС-6с, КБ-11 вплотную приступило к созданию экспериментальных зарядов РДС-4 и РДС-5 с расчетом на их полигонные испытания во второй половине 1953 года. Первоначальный срок, установленный Завенягиным, оказался нереальным, что само по себе говорит об объеме и сложности проблем.

1952 год стал этапным для конструкторов-КБ-11 и в другом отношении. В очередной раз произошла структурная реорганизация, и 1 апреля 1952 года научно-конструкторский сектор преобразовали и разделили на два самостоятельных сектора. Сектор № 5 возглавил Николай Леонидович Духов, а сектор № 6 – Самвел Григорьевич Кочарянц. Этим было положено начало специализации конструкторских подразделений по так называемым первому и второму тематическому направлениям.

Духов, будучи заместителем Главного конструктора, то есть – Харитона, руководил пятым сектором до конца октября 1952 года, а в 1954 году уехал в Москву директором и Главным конструктором нового КБ-25 (будущего ВНИИ автоматики). Впрочем, первые два года КБ-25, образованное на базе завода № 25 Минавиапрома, существовало в виде филиала № 1 КБ-11.

Исполняющим обязанности начальника 5-го сектора надолго (до августа 1958 года!) стал сорокадевятилетний Виктор Федорович Шатилов. В 1939 году он закончил Московский химико-технологический институт имени Менделеева и до 1948 года работал на номерном заводе в Дзержинске Горьковской области. Дорос до должности начальника цеха, а потом был назначен начальником отдела охраны труда и техники безопасности. В 1949 году его направили в КБ-11, но здесь он тоже ведал «безопасностью» и на испытаниях, например, 1951 года входил в административно-хозяйственную группу Н.И. Нецветова в качестве ответственного за ТБ. Если учесть, что все мало-мальски значимые вопросы техники безопасности были в ведении компетентных технических специалистов, то роль Шатилова в работах на Полигоне выглядит достаточно скромно.

Почему исполняющим обязанности начальника конструкторского сектора после Духова назначили Шатилова – сказать трудно, хотя рекомендовал его, возможно, сам Духов, с которым Шатилов имел добрые неофициальные отношения. Объяснение могло быть и иным: в сложившейся ситуации руководство «Объекта» не сочло целесообразным отвлекать на администрирование тех, кто был нужен прежде всего как инженерный руководитель.

Так или иначе, произошло то, что произошло. Заместителем начальника НКС по науке вскоре стал Гречишников, а замом по конструкторской части остался Терлецкий. К тому времени оба уже были атомными «асами», поэтому особых проблем у Шатилова не появлялось – коллектив сформировался опытный, боевой. Плохо о Викторе Федоровиче никто не отзывался, но Геннадий Александрович Соснин, ветеран

КБ-11 и многолетний начальник 5-го сектора, в своей книге о конструкторах сказал о нем коротко: «Он не был по образованию и опыту работы конструктором и поэтому проявил себя больше административным руководителем».

Соснин хорошо описал и суть конструкторских проблем, впервые возникших при разработке «водородной бомбы» РДС-6с:

«Эта работа для конструкторов была совершенно новой, знаний и опыта по созданию конструкций со столь необычными материалами не было…

Вопросы взаимодействия газообразных изотопов водорода с материалами заряда (водород, как известно, химически очень активен. – С.К.), крупные размеры заряда… наличие в его составе ряда специальных материалов, несовместимых при длительном хранении и имеющих существенно различные физико-механические характеристики, делало заряд весьма сложным в конструкторском и технологическом отношениях. Отсутствие аналогов потребовало проведения разработки основных элементов заряда в различных вариантах».

К сказанному можно прибавить, что надо было сразу же учитывать требования к возможной войсковой эксплуатации (обслуживание, транспортирование, контрольные проверки, разборку и т. п.).

В РАЗРАБОТКЕ конструкции первой термоядерной бомбы РДС-6с «первую скрипку» вел, пожалуй, Владимир Федорович Гречишников – удивительный человек, судьба которого также прекрасно выявляет роль инженера в Атомной Проблеме.

Гречишников прожил чуть более сорока лет, буквально сгорев на работе. И, возможно, лишь ранняя смерть (уже на Урале) не позволила ему стать самой значительной конструкторской фигурой в истории советского зарядостроения. Он просто не успел сделать всего, что мог, не успел создать собственной прочной конструкторской школы, но память о себе оставил, что-то передав от себя и своему другу-ровеснику Фишману.

Заместитель Главного конструктора зарядного КБ ядерного центра на Урале, в «Челябинске-70»-Снежинске, Петр Иванович Коблов начинал в Сарове, а потом был переведен на Урал. Позднее он вспоминал:

«Мне выпало счастье долгие годы работать с Давидом Абрамовичем и с Владимиром Федоровичем. Это, безусловно, – главные наши учителя-конструкторы. Не случайно Давид Абрамович при встречах всегда вспоминал Владимира Федоровича. Нам, их ученикам, не всегда легко было пользоваться их наставлениями. Например, Давид Абрамович рекомендует: «Конструируй на умеренных параметрах». А Владимир Федорович: «Только чрезмерные усилия плодотворны, умеренные – никогда!»…»

Имея в виду будущее, надо сказать, что по «интегралу» наиболее крупным «атомным» конструктором, Конструктором № 1 СССР, стал Давид Абрамович. Ему предстояло возглавить работы и по развитию зарядного КБ-1, и по созданию современного конструкторского и системного облика зарядов, и по формированию динамичной и энергичной конструкторской школы зарядчиков ВНИИЭФ.

У Фишмана впереди было несколько десятилетий, у Гречишникова – как оказалось, лишь несколько лет. И в РДС-6с он вложил много ума и души. Однако большие успехи в инженерном деле всегда достигаются сообща, так что вклад Фишмана в РДС-6с тоже был велик. Кроме прочего, особые требования к сборке, к безопасности работ вынуждали конструкторов самим проектировать оборудование и оснастку для окончательной сборки, а тут Давид Абрамович был незаменим и как эксперт, и как конструктор.

К тому времени в КБ-11 сложилось особое – творческо-производственное, сообщество людей, вместе уже много поработавших, немало переживших и намеренных работать и в будущем много и сообща. Со Щелкиным, например, Фишман впервые познакомился в Москве, в столичном представительстве «Объекта» на Цветном бульваре, 12, а потом только в полетах в общие командировки они налетали вместе не один десяток тысяч километров. И уж точно съели вместе не один пуд соли как и с Духовым, с Харитоном…

С Давидом Альбертовичем Франк-Каменецким – одним из ведущих тогда теоретиков, Давид Абрамович гулял на лыжах, с порывистым Георгием Флеровым сражался на теннисном корте… И все это вместе: работа, отдых, споры и конфликты, общие удачи и общая ответственность сплавлялись в единый стиль жизни… Единый тем более, что основную часть суток занимала, все же, работа. И уж она-то объединяла крепче и теснее, чем любое общее «хобби».

В работе над РДС-6с это единение проявлялось в полной мере, в том числе, наверное, и потому, что главный «хозяин» физической схемы – Андрей Дмитриевич Сахаров – был абсолютно чужд официальщины и склонности к формальной стороне взаимоотношений. По всем проблемам шли откровенные и подробные обсуждения с участием Харитона, Щелкина, Сахарова, причем очень молодого тогда Геннадия Соснина удивляло – как он позднее признавался – «с какой детализацией на таком высоком уровне рассматривались все вопросы… и принимались конкретные решения по конструкции».

А лауреат Ленинской премии Виктор Михайлович Воронов, один из учеников Фишмана, напишет о тех же днях так:

«К нам часто захаживали по вопросам конструирования узлов заряда К.И. Щелкин, Я.Б. Зельдович, Е.И. Забабахин, В.А. Давиденко и другие. Рабочим местом их был письменный стол Давида Абрамовича, за которым они тихо, так, чтобы не мешать конструкторам, решали возникающие проблемы.

Частыми гостями также были А.Д. Сахаров и молодые сотрудники теоретического отдела, технологи завода. Это было время, когда КБ-11 приступило к разработке первой термоядерной (водородной) бомбы РДС-6.

Запомнился такой курьезный эпизод. Телефонный звонок. Трубку берет чертежница Роза Скорочкина. Она работает в нашей группе недавно – месяц, другой. Спрашивают Давида Абрамовича. Роза отвечает: его нет. На другом конце провода просят, чтобы он позвонил Харитону. Роза спрашивает: «А как ваша фамилия?» Ответ: «Харитон». Роза: «Я понимаю, что Вы Харитон, а фамилия ваша?»…

Мы потом долго все смеялись.

А Розе объяснили, что Харитон – это не имя, а фамилия».

Да, фамилия Харитона тогда мало что говорила кому-либо даже на «Объекте» за пределами ограниченного круга посвященных… В его удостоверении Героя Социалистического Труда не было даже фото – фотографию заменял штамп: «Действительно без фотографии». Позднее такое же – без фото – удостоверение Героя Труда получит и сам Фишман.

Харитон был тщателен и точен, и тон задавал он – «ЮБ»… Однако общий психологический и профессиональный фон обеспечивался всеми – уж очень интересным и увлекательным делом занимались они тогда. Возникал местный профессиональный «сленг», формировались понятие «Зоны»… «Зона» – это то место, где мы работаем, а все остальное – «Большая Земля».

И хотя жили они не на острове, выражение «Большая Земля» возникло не случайно – высшая секретность отделяла их работу от остальной жизни страны не менее заметно, чем водная гладь отделяет остров от материка. Но это не было некой разновидностью комфортного заключения. Да и вообще тогда далеко не все происходило так, как это пытаются сейчас иногда изображать. А точнее – все тогда происходило не так – даже с пресловутым «использованием труда заключенных» или с якобы «гонениями на кибернетику». Скажем, в еще «сталинско-бериевском» 1953 году в СССР начала работать первая отечественная ЭВМ «Стрела», на которой выполнялись расчеты по РДС-6с. И ничего удивительного в том не было – кибернетика отвергалась в СССР как принцип управления социальными, а не вычислительными процессами.

1953 год для КБ-11 вообще планировался очень насыщенным – кроме испытаний «водородной» бомбы необходимо было обеспечить три испытания новых атомных бомб со сбросом их с самолетов-носителей. Велись работы и по баллистическому корпусу для РДС-6с. Заряд еще не был не то что испытан, а даже изготовлен, а уже готовились первые технические задания на оборудование бомбового отсека дальнего реактивного бомбардировщика Ту-16 под эту супер-бомбу.

Историческая справка

Первый одноступенчатый термоядерный (водородный) заряд РДС-6с был испытан в стационарных условиях на башне 12 августа 1953 года. Это был четвертый по счету ядерный взрыв, произведенный в СССР.

В дальнейшем по той же физической схеме и в тех же габаритах КБ-11 разработало водородный заряд для авиационной бомбы, получивший обозначение РДС-27, который был успешно испытан 6 ноября 1955 года бомбометанием с Ту-16. Авиабомба с зарядом РДС-27 была передана на вооружение ВВС и стала первым войсковым термоядерным боеприпасом.

Опыт разработки РДС-6с имел ключевое значение для дальнейших работ КБ-11. Был создан научно-технический и производственный задел, который обеспечил дальнейший прогресс в области конструирования термоядерного оружия. Большая группа разработчиков РДС-6с во главе с

A. Д. Сахаровым была удостоена звания Героя Социалистического Труда, в том числе – начальник конструкторского отдела В.Ф. Гречишников. Лауреатами Сталинской премии стали конструкторы А.И. Братухин, Н.В. Бронников, B. Ф. Гречишников, П.А. Есин, И.И. Калашников, г. И. Матвеев, Н.А. Терлецкий, Д.А. Фишман, В.Ф. Шатилов, Б.А. Юрьев. Шестнадцать конструкторов были награждены орденами и медалями СССР.

5 марта 1953 года умер Сталин… Однако жизнь продолжалась, и 3 апреля директор Александров вместе с Харитоном, Щелкиным и Духовым подписали список сотрудников, направляемых на испытание РДС-6с. В группу сборки центральной части под руководством Терлецкого входил Гречишников, группу оборудования «ДАФ» вновь возглавил Фишман.

А в конце мая уже испытанная рекогносцировочная «группа разведки» в составе Ломинского, Негина, Фишмана и Жучихина вылетела на Полигон для выяснения состояния сооружений и зданий, закрепленных за КБ-11. Проверять надо было и площадки, где планировалось испытание «водородной» РДС-6с, и сооружения, которые построили на аэродроме полигона для сборочных работ с «атомными» «изделиями», испытываемыми при сбросе их с самолета с подрывом в воздухе. Последнее касалось аэродромных сооружений «ДАФ-1» и «ДАФ-2». Что же до расположенного на Опытном поле «ДАФа», которому предстояло «испариться» при взрыве РДС-6с, то его еще надо было построить.

Вскоре группа Ломинского вернулась в Саровские леса, но «челночные» полеты Фишмана на полигон и обратно не прекратились. Причем и на этот раз ему пришлось подстраховывать Гречишникова. Вначале Владимир Федорович должен был вылететь 21 июня из Москвы на полигон в группе Негина, где был и Фишман, но потом фамилию Гречишникова из списка вычеркнули. Его пока оставили на «Объекте» со сложным и непредвиденным заданием – срочно понадобилось разработать и изготовить защитные костюмы на случай, если сборку придется вести в токсичной среде. Курировал эти вопросы Гречишников, и он же должен был проверить костюм – еще на «Объекте». Поэтому он остался, и на какое-то время его обязанности дополнительно возложили на Фишмана.

Владимир же Федорович, испытывая костюм в каземате, чуть не задохнулся, но появился на Полигоне бодрым и веселым, с костюмом.

Фишману во всех отношениях стало легче…

ПРИ разработке РДС-6с у конструкторов и технологов было много хлопот, связанных с рядом новых материалов, и от того, как возникшая проблема будет решена, во многом зависела та реальная мощность заряда, которая на бумаге определяется лишь полнотой расчетов и точностью физических констант, а не такой «прозой», как «технология».

Кстати, о технологии… Многолетний Главный технолог ВНИИЭФ Геннадий Григорьевич Савкин в 2007 году, на юбилейном научно-техническом совете ВНИИЭФ, посвященном 90-летию со дня рождения Давида Абрамовича, вспомнил, как он, тогда молодой технолог, пришел в 1953 году к Фишману с непростой «проблемкой»…

При прессовании детали РДС-6с, важной для физической схемы, прессовщица случайно уронила в смесь гирьку – совсем маленькую, трехграммовую. Выяснилось это при рентгенографическом контроле.

ЧП!

Что делать?

Огромная деталь весила десятки килограммов, но это был овеществленный элемент физической схемы важнейшего в военно-политическом отношении заряда! К тому же – заряда, еще ни разу не испытанного… Никто не мог заранее знать – скажется ли на работоспособности РДС-6с влияние нескольких граммов злосчастной, случайно попавшей в деталь, стали? Но срывались сроки, и Савкину хотелось бы оставить все, как есть. Он сидел перед Фишманом, а тот смотрел на него, а потом сказал: «Вот на этой гирьке сейчас подвешена вся твоя репутация»…

Зал НТС слушал, а лауреат Ленинской и Государственной премий СССР г. Г. Савкин сделал паузу, вынул из кармана крохотный кусочек металла и закончил: «Вот эта гирька!»

Технологические проблемы были важны настолько, что 25 июня 1953 года Завенягин, Курчатов, Александров и Харитон в подробной записке на имя непосредственно Берии докладывали о ходе работ так, словно куратор Атомной Проблемы, член Политбюро, работал Главным технологом опытного завода.

Чтобы сказанное выглядело предметнее, приведу характерный для стиля и содержания записки краткий ее фрагмент (конкретные детали опущены):

«23 июня было произведено второе прессование…, причем количество материала было сокращено на 5 %. При втором прессовании деталь получилась в донышке близко к допуску, а по высоте на 0,8 миллиметра выше допуска. Попытка довести деталь до чертежных размеров путем увеличения давления до… атмосфер не дала положительных результатов. На детали после распрессовки образовались трещины»…

В записке от 25 июня 1953 года речь как раз – о деталях для первой советской водородной бомбы РДС-6с, и еще никто в атомном ведомстве, включая самого Лаврентия Павловича, не знал, что уже назавтра он, бывший главным «мотором» советского Атомного проекта, будет унижен и оклеветан. А вскоре и расстрелян, скорее всего – еще до того, как прошло испытание РДС-6с…

26 июня 1953 года Берия подписал распоряжение Совмина СССР № 8532-рс о проектном задании на строительство завода «СУ-3» (по обогащению урана. – С.К.) на комбинате № 813. В тот же день он был арестован и на июльском

Пленуме ЦК 1953 года вычеркнут из жизни страны. Клевета на «атомного» Берию проявилась при этом в форме трагикомической.

Первое испытание советского термоядерного оружия – «водородной» бомбы РДС-6с состоялось 12 августа 1953 года. За неделю до этого – 5 августа, Председатель Совета Министров СССР Маленков на внеочередной сессии Верховного Совета СССР горделиво заявил: «За границей сторонники войны длительное время тешили себя иллюзией насчет монополии Соединенных Штатов Америки в деле производства атомной бомбы… За последнее время заокеанские противники мира нашли себе новое утешение. Соединенные Штаты, видите ли, владеют более мощным, чем атомная бомба оружием, являются монополистами водородной бомбы. Но это не так. Правительство считает необходимым доложить Верховному Совету, что Соединенные Штаты не являются монополистами и в производстве водородной бомбы».

За месяц же до этого – 2 июля, на пленуме ЦК тот же Маленков как пример «преступных антигосударственных действий» привел решение Берии (члена Бюро Президиума ЦК КПСС и Первого заместителя Председателя Совета Министров СССР!) «без ведома ЦК и правительства… организовать взрыв водородной бомбы». Получалось, что Маленков 5 августа хвалился тем, что 2 июля осуждал.

Заботы сотрудников КБ-11 лежали, впрочем, в совсем иной плоскости, но кое-что коснулось и их – в день ареста Берии произошло крупнейшее общеотраслевое событие: на базе Первого, Второго и Третьего Главных управлений при Совете Министров СССР образовалось Министерство среднего машиностроения СССР. Первым министром был назначен Вячеслав Александрович Малышев, заместителями – Ванников и Завенягин.

Реорганизацию – сомневаться в том не приходится – подготовил еще Берия, потому что в одночасье такие важные дела не решаются. Однако о структурной перестройке в «атомных» делах «наверху» низовой слой атомщиков узнал позже, а вначале всех оглушила весть о Берии…

Когда еще в двадцатых числах июня «саровцы» летели на полигон, группа задержалась в Омске и заночевала в гостинице аэропорта. Вечером Давид Абрамович слушал по радио сообщение о каком-то торжественном собрании в Москве и обратил внимание, что при перечислении партийногосударственного руководства не упомянули Берию. С тем Фишман и уснул – вылет был назначен на раннее утро.

На полигоне все сразу втянулись в работу. Прошло с полмесяца… Однажды в полдень Фишман устанавливал на башне лампу – в том месте, где предполагался центр РДС-6с при ее закреплении на башне перед подрывом. По этой подсветке настраивали оптическую аппаратуру для измерений… Вдруг раздался звонок полевого телефона. Звонил Александр Дмитриевич Захаренков (впоследствии – Герой Социалистического Труда, Главный конструктор «нового объекта» на Урале, заместитель Министра среднего машиностроения СССР). И произошел примерно следующий разговор:

– Давид! Есть новость, от которой можно на ровном месте упасть, а ты – на высоте. Так что лучше спускайся…

– Саша, нет времени! Взялся двумя руками за поручни стремянки, говори…

– Только что передали правительственное сообщение – арестован Берия…

По словам самого Давида Абрамовича, новость была действительно сногсшибательной для всех, а особенно – для «уполномоченных Совмина». Эти представители Совета Министров, как и представители МГБ и МВД, курировали вопросы режима и безопасности и вели себя весьма властно и жестко. Теперь они молча стояли у репродукторов и вслушивались в сообщения по радио.

Но, несмотря на растерянность «уполномоченных», работы не замедлялись, строгая собранность сохранялась, как и напряженный темп подготовки к испытаниям. В особом понукании никто не нуждался…

ЗАТРОНУВ здесь тему Берии, надо сказать следующее… Объективное изучение рассекреченных документов и знакомство со свидетельствами тех из атомщиков, кто имел дело с Берией прямо и регулярно, приводит к однозначному выводу о том, что роль Лаврентия Павловича Берии в советском Атомном проекте была выдающейся. И руководил он не методами репрессий.

Приведу пример…

Ноябрь 1949 года… С момента успешного взрыва РДС-1 прошло два месяца. Производство даже единичных атомных бомб – вопрос для СССР жизненной важности. И вот, подписанный лично Берией протокол заседания Спецкомитета № 88а, констатирует, что «хранение деталей РДС-1 из аметила (кодовое наименование плутония. – С.К.) на комбинате № 817 поставлено неудовлетворительно». Плутониевые детали для РДС-1 были помещены в сырые подземные помещения, не обеспечивающие их поверхность от коррозии.

Казалось бы, комментарии излишни! Руководство комбината можно легко (и, увы, не без оснований) обвинить чуть ли не в государственном преступлении! Ведь плутоний в то время – главный фактор, который дороже любого золота! Однако в «оргвыводах» Берии и близко нет «расстрельного» оттенка.

Виза его выглядит так:

«Начальнику комбината № 817 т. Музрукову (будущему многолетнему директору ВНИИЭФ. – С.К.) и главному инженеру т. Славскому (будущему «атомному» министру. – С.К.) – указать на недопустимость такого отношения к хранению… Заместителю директора т. Рыжову, ответственному за хранение – выговор».

Как видим, никаких угроз и разносов! И такой подход – не случайная «блажь», а стиль! Это доказывают не чьи-либо воспоминания, а документы… Тысячи документов Атомного проекта!

Хотя и честные воспоминания доказывают то же! Скажем, Юлий Борисович Харитон писал о компетентности Берии, его организационных способностях, уважительном тоне и умении понять проблемы оружейников…

Вот еще один любопытный эпизод, рассказанный крупным оружейником Александром Ивановичем Веретенниковым со слов его тогдашнего шефа – Георгия Николаевича Флерова. Было это во время испытания РДС-1… Нейтронный фон от «нейтронного запала» (НЗ) заряда регистрировался механическим счетчиком, установленным на командном пункте испытаний, где был и Берия. Постоянство фона (работа счетчика с частотой 2–3 импульса в минуту) доказывало сохранность НЗ до момента взрыва.

Веретенников писал:

«Когда произошел взрыв, никто уже не обращал внимания на счетчик, а Берия посмотрел на его показания и обнаружил, что последний раз он вместо одного зарегистрировал в обоих каналах сразу по 3–4 импульса. Немедленно он потребовал объяснений, что же случилось с НЗ? ГН (Флеров. – С.К.) ответил, что это, видимо, наводки на аппаратуру. И не ведал в тот момент никто из присутствующих, что здесь неожиданно произошла одна из первых регистраций электромагнитных явлений, сопровождающих ядерный взрыв».

То есть внимательным наблюдателем-экспериментато-ром, впервые в СССР зафиксировавшим явление электромагнитного импульса, оказался, как ни крути, Берия. И его наблюдение не пропало впустую – ученые факт запомнили. А пытливость их главного Куратора впоследствии помогла понять – мы имеем дело с новым явлением.

Но с конца июня 1953 года Берия уже на атомные дела – как и на любые другие в стране– не влиял. Да и на полигоне было не до того, чтобы много размышлять на этот счет, хотя и совсем не думать – не получалось.

Впрочем – работа действительно отвлекала, что было вполне понятно.

В ХЛОПОТАХ по подготовке к испытаниям РДС-6с летели недели июля и августа. Фишман в числе немногих имел в своем распоряжении надежный вездеход-«козлик» ГАЗ-67 (только у Александрова, Харитона, Щелкина и Духова были на Полигоне «Победы»). И колесить по степи пришлось немало.

Возникла проблема в «ДАФе», ранее никого не тревожившая. Точнее – раньше ее не было, а сейчас за другими заботами ей не придали должного значения. И вдруг, при проверке готовности заряда, Курчатов потребовал срочно разработать и изготовить дополнительное оборудование для обеспечения более безопасной сборки. Из-за повышенной радиоактивности так называемой «тройчатки», пришлось в авральном порядке организовать «вытяжку» – специальную вентиляцию для отсоса воздуха из канала снаряжения «изделия». Кроме того на всякий случай монтировалась система индивидуальных противогазов со шлангами, выводимыми за пределы здания в вытяжную трубу.