Текст книги "Атомный конструктор №1"

За 12 минут до подрыва был включен автомат поля. За 10 минут автомат включил накал всех ламп в приборах, расставленных по обоим радиусам Опытного поля.

Потянулись долгие минуты…»

Накалялись, конечно, не только нити радиоламп – рос накал и внутри тех, кто был сейчас на КП. За три минуты до времени «Ч» Берия, Курчатов, члены Специального комитета, руководители ПГУ и не занятые непосредственно делом руководители КБ-11 подошли к открытой двери, надели темные защитные очки и приготовились к наблюдению.

За 20 секунд до взрыва оператор по команде начальника подрыва включил главный разъем (рубильник), соединяющий изделие с системой автоматики.

«С этого момента, – писая Щелкин, – все операции выполняло автоматическое устройство. Однако оставалась возможность одним движением руки по команде начальника остановить процесс. Причин для остановки не было, и ровно в 7.00 вся местность озарилась ослепительным светом. Приблизительно через 30 секунд к командному пункту подошла [ударная] волна.

Всем стало ясно, что опыт удался»…

ДА, В 7 ЧАСОВ 00 минут 29 августа 1949 года отсчет обратного времени закончился. Наступил реальный момент «0»… Над казахской ковыльной степью в то утро как будто второй раз взошло солнце. Впрочем, это действительно было утро нового дня Планеты – дня, когда Россия обрела тот Ядерный Щит, который мог сдержать уже занесенный над ней Ядерный Меч Мирового Зла.

Через много лет Давид Абрамович, готовясь к выступлению на конференции, посвященной 40-летию первого испытания, написал:

«1-е испытание 29 августа 1949 года стало выдающимся событием в истории страны и всего мира. Оно наполнено огромным физическим, политическим и военным смыслом. Это испытание явилось фундаментальным поворотным пунктом в развитии новой атомной промышленности, рождением ВНИИЭФ с выдающимся научно-практическим результатом и, наконец, 1-е испытание явилось поворотным пунктом в судьбе многих людей: физиков-теоретиков, конструкторов, экспериментаторов, технологов и производственников, которые связали свою судьбу с 1-м проектом атомной бомбы»…

«Поворот судьбы» – как часто произносятся, пишутся или читаются эти слова теми, кто никогда не стоял на распутье, перед выбором, не ощущал кризиса – кризиса веры, идеи, жизни… Разум подсказывал всем, кто работал на этот, только что совершившийся взрыв, что неудачи быть не может – слишком много было сделано для того, чтобы все завершилось успехом.

Но…

Ах, конечно это сакраментальное «но…» сидело занозой в мозгу все эти годы, а особенно – последние часы перед часом «Ч». Теперь «но…» сменилось однозначным «Да!!!» Редкое в подлунном мире счастье…

Слова Фишмана о повороте в судьбе многих людей были неслучайными – ведь в начальный период работ имели хождение и такие настроения: мол, сделаем Бомбу и разъедемся по домам. Подобные мысли были вполне естественными – все приехали на «Объект» из столицы, из других крупных городов, и затерянный в лесных массивах поселок как родной дом не ощущали. Но теперь становилось понятно, что домом для большинства на всю жизнь станет именно он – уже убранный с новых географических карт поселок Сарова, уже лишенный старого названия и еще не заслуживший нового…

Понимал это и Фишман.

ПОСЛЕ успешного подрыва РДС-1 участники и свидетели испытания, находившиеся в разных местах полигона, составляли донесения о личных впечатлениях при «наблюдении явления».

Вот весьма обширный набор кратких характеристик взрыва, взятый из официальных рапортов: «Сильная мгновенная вспышка» (генерал Комаров, инженер-подполковник Новаковский, капитан Прошин); «Раскаленная полусфера диаметром около 4 солнечных дисков» (Б.А. Никитин); «Большой светящийся полукруг» (И. Старик); «Полусфера огненного цвета и «золотого» цвета» (А.П. Виноградов); «Яркая вспышка» (К.К. Аглинцев, Я.Б. Зельдович, Д.А. Франк-Каменецкий, В.И. Алферов, подполковник Михайлов и старший лейтенант Ф. Холин); «Белый яркий свет» (Г.В. Андреев); «Яркость в несколько раз больше солнечной… Ярко светящаяся зона» (Б.С. Джелепов); «Большая световая вспышка (генерал-майор артиллерии Колесников); «Большое яркое белое пламя» (шофер Я.М. Черников); «Яркая, чрезвычайно мощная вспышка» (инженер-подполковник И.В. Ремезов); «Мгновенное, огромное пламя-вспышка» (полковник Угрюмов).

В рапорте Духова имеется неожиданная оценка: «Шар был сочный……. Так мог бы сказать художник, но вот же – сказал инженер… И сказал так, что для художника – если бы он, не видя взрыва воочию, попытался его передать на холсте – свидетельство Духова было бы, пожалуй, наиболее ценным и информативным.

Фишман через сорок лет описал взрыв так: «Оповещение – ослепительная вспышка, затем – раскатистый грохот…». Потом прибавил: «Стальная башня и ДАФ полностью испарились…»

Вряд ли, вспоминая в конце 80-х тот день, Давид Абрамович вспомнил «ДАФ» случайно… В эпицентре первого взрыва он после взрыва не был, там тогда вообще побывало очень немного людей – вначале одни дозиметристы. Во второй половине дня 1-го сентября Курчатов и Завенягин направили в центр поля в сопровождении дозиметристов Зернова, Щелкина и двух фотографов. И – все…

Но мыслями на той пережженной в стекло и труху земле были многие… Да, собственно – все. Однако у Фишмана к тому был особый повод… Еще недавно рядом с Башней стояло «его» здание, и вот оно не развалилось, не сгорело, а испарилось'. И хотя Давид Абрамович имел натуру инженерскую, то есть – не так чтобы впечатлительную, такая мысленная картина не могла не поражать любое воображение.

Мы, впрочем, имеем точное описание того, во что превратился «ДАФ» и местность вокруг него. Курчатов и Завенягин в своем докладе Берии о 10-минутном посещении центра поля Зерновым и Щелкиным, сообщали:

«Было установлено, что башня и здание ДАФ (сборочная мастерская изделия) полностью разрушены; на месте башни образовалась воронка диаметром около 4 метров и глубиной 1,5 метра, на дне видны остатки железобетонного фундамента. На месте здания ДАФ сохранилось немного кирпичного щебня, а также остатки железобетонных фундаментов… В центре, метров 25 по радиусу, вся почва взрыхлена и превращена в мелкую пыль. За указанным расстоянием от центра на поверхности почвы образована корка толщиной до трех сантиметров расплавленной почвы…».

А 2 сентября 1949 года Фишман самолетом улетел с полигона домой вместе с Флеровым, Давиденко и Ширшовым. Летели через Свердловск, прилетели туда поздно и до гостиницы добрались ночью. Все магазины закрыты, гостиничный ресторан – тоже. «А есть очень хочется – вспоминал Давид Абрамович. – Пошли в дежурный гастроном (напротив театра музыкальной комедии)».

Ночь… Летняя столица Урала – по-ночному пустынная, но, все же, наполненная жизнью большого города, такой отличной от той, которой жил Фишман последние два «полигонных» месяца. Напряжение постепенно спадало. Впереди были дом, «бабье лето» среднерусской осени в заповедных лесах. И впереди была новая работа – теперь уже по совершенствованию того, что было испытано неполную неделю назад.

О чем думал Давид Абрамович, пролетая 3-го сентября 1949 года над Уралом, над Волгой, над ставшими уже родными лесами Средней полосы России, сейчас можно лишь гадать.

Но вот опять его запись в блокноте 1989 года: «Прежде всего усилия были направлены на успешное доказательство теоремы существования. Только успех 1-го испытания лишал США достигнутой на 4 года монополии. Причем за монополией, как и следовало ожидать, последовал шантаж, особенно после кончины Ф. Рузвельта».

Теперь советская «теорема существования» была «для случая РДС-1» убедительно доказана…

Однако Фишмана и его коллег ждали новые «теоремы», и их тоже надо было доказывать – раз за разом успешно.

Впереди была жизнь, занятая все более усложняющимся делом, в котором обязанности и ответственность Давида Абрамовича тоже все более возрастали.

Развивался «Объект», развивался и рос Фишман – как личность, как профессионал. И достаточно быстро наступило время, когда он уже сам влиял на формирование и рост своих подчиненных, своих младших товарищей и соратников.

Часть вторая
От КБ-11 к КБ-1 ВНИИЭФ

Пролог второй части

Пятидесятые и шестидесятые годы – это время, когда от первых, еще несовершенных и весьма простых конструкций мы переходили к уже достаточно совершенному ядерному боевому оснащению для практически всех видов и родов Вооруженных Сил СССР.

Это был период сразу после первых лет «бури и натиска», но, как и первый период, это было время энтузиастов, героев. И Давид Абрамович Фишман выдвигался в первые ряды тех, кто создавал ядерную мощь Отечества.

КБ-11 расширялось, возникали новые задачи, поставленные Правительством и военными, появлялись новые идеи, росло количество технических заданий теоретиков конструкторам зарядов… Ядерными зарядами требовалось оснащать широкую номенклатуру специальных боеприпасов для разнообразных носителей – ракетных, авиационных, морских, сухопутных…

Особой эпопеей стали тогда работы по ядерному боевому оснащению Р-7, «семерки» – первой советской межконтинентальной баллистической ракеты, разработанной в КБ Сергея Павловича Королева.

С какого-то момента в КБ-11 образовалось два КБ – № 1 (по зарядам) и № 2 (по боевым частям). Главным конструктором КБ-1 был назначен Евгений Аркадьевич Негин, а его первым заместителем – Фишман.

Еще раньше из КБ-11 выделилась организация-дублер – «новый объект», создаваемый на Урале в районе Челябинска, – НИИ-1011.

А с 1967 года КБ-11 получило новое – открытое, наименование и официальный статус научно-исследовательского института – Всесоюзного НИИ экспериментальной физики, ВНИИЭФ. Собственно, это было простой констатацией того очевидного факта, что «КБ № 11 при Лаборатории № 2 АН СССР» с самого начала своей истории было научно-инженерным комбинатом нового типа.

Вторая часть книги рассказывает о важном и напряженном периоде жизни Давида Абрамовича Фишмана, неотделимой от деятельности и истории КБ-11, КБ-1 в КБ-11 и КБ-1 во ВНИИЭФ.

Глава 1
Ради ядерной мощи Отечества

ДАВНО стал легендой случай, который действительно имел место быть в сталинском кабинете. Причем говорить надо именно о легенде, потому что один из тех, кто тогда в кабинете присутствовал – Юлий Борисович Харитон, в 90-е годы публично заявлял, что встреча ядерщиков со Сталиным описывается «не слишком достоверно».

«Не очень достоверно» сообщается порой даже о том, сколько раз Сталин встречался с разработчиками ядерного оружия… А встречался он с ними в кремлевском кабинете всего один раз – 9 января 1947 года. И, чтобы здесь с этой темой закончить, сообщу, что в совещании по атомным проблемам принимали участие Молотов, Берия, Маленков и Вознесенский…

Приглашены были Первухин, Ванников и Завенягин из ПГУ, секретарь Спецкомитета генерал Махнев, директор завода № 92 генерал Елян, главный инженер ленинградского завода «Электросила» Ефремов, Борисов из Госплана, начальник Главпромстроя МВД СССР генерал Комаровский, директор КБ-11 Зернов, Научный руководитель Атомного проекта Курчатов и физики Харитон, Кикоин и Арцимович. Беседа проходила с 19.15 до 22.10.

До этого Сталин встречался из атомщиков только с Курчатовым. 25 января 1946 года он с 19.25 до 20.15 беседовал в своем кремлевском кабинете с Курчатовым и Берией без посторонних…

Сегодня в сочинениях тех, кого не то что рядом со Сталиным, но и около его кабинета близко никогда не было, хватает самых разных вариантов рассказа о той беседе Сталина с атомщиками. Однако вне сомнений одно: Сталин после доклада Харитона спросил у него – а нельзя ли из наличного плутония сделать две бомбы, но меньшей мощности?

Харитон тогда ответил отрицательно, возможно, имея в виду конкретно РДС-1. Физическая схема этого заряда действительно была рассчитана только на ту, как говорят оружейники, «закладку» плутония, на которую она была рассчитана, и не менее…

Харитон заметил также, что против законов природы, мол, не пойдешь, и Курчатов его поддержал. Впрочем, возможно, что сакраментальную фразу произнес сам Курчатов, а Харитон согласился… Сталин же– со слов присутствовавших, которым лгать нужды не было – высказался в том смысле, что законы природы – не догма…

Многократно перевирая этот эпизод, «прогрессивные» журналисты и сочинители усматривают в замечании Сталина «ограниченность тирана», считающего, что ему-де и законы природы не указ. Однако Сталин был выдающимся диалектиком и имел в виду всего лишь неоспоримый факт: люди познают законы природы в неком приближении, и по мере развития научного знания то, что сегодня воспринимается как закон, завтра может оказаться частным случаем более общего закона.

Ход развития ядерных вооружений доказал принципиальную гносеологическую правоту именно Сталина – в наши дни из плутония первой Бомбы можно сделать их несколько, и отнюдь не меньшей мощности, чем она была у РДС-1.

Вряд Харитон и Курчатов даже в мыслях не допускали в 1947 году возможности подобного. Отрицательный их ответ Сталину объяснялся, скорее всего, не только вполне естественной осторожностью, но и научной добросовестностью. Сказать «да» означало получить новый вопрос: «А почему же этого не сделать прямо сейчас?»

А «здесь и сейчас» была лишь уже почти готовая РДС-1, в которой закладку плутония уменьшить действительно было невозможно, тем более, что она соответствовала той, которая была в американской бомбе «Толстяк».

Нет, в таком деле лучше было преждевременные авансы не выдавать. Но придержать их при себе – не значило отказываться от развития успеха в будущем. И вопрос Сталина ядерщики – участники совещания – запомнили. Так что проблема снижения закладок активных материалов при повышении мощности во многом стала ведущей в серии последующих испытаний 1953—54 годов.

Историческая справка

Еще в период работы над зарядом РДС-1, физическая схема которого в целях экономии времени повторяла схему американской атомной бомбы, стали видны недостатки как физсхемы, так и конструкции на ее основе. Прежде всего это относилось к центральному узлу с делящимися материалами, фокусирующей системе и принципу нейтронного инициирования ядерной реакции.

Поэтому задолго до испытания РДС-1 по предложению И.В. Курчатова, Б.Л. Ванникова и Ю.Б. Харитона вышло Постановление Совета Министров СССР от 10 июня 1948 г. «О дополнении плана работ КБ-11», которое подписал И.В. Сталин. Этим Постановлением в планы работ КБ-11 на 1948 год были дополнительно включены задания по новым атомным зарядам РДС-3, РДС-4, РДС-5. Кроме того, велись работы по РДС-2 (конструкция которого отличалась от РДС-3 только составом ядерных материалов).

Заряды РДС-2, РДС-3 были успешно испытаны в сентябре-октябре 1951 года. РДС-2, также как и РДС-1, был взорван на башне высотой 30 метров. РДС-3 был сброшен с самолета Ту-4 на цель с высоты 10 км и взорван на высоте примерно 400 м над уровнем земли. Так впервые была испытана именно атомная бомба, т. е. ядерный боеприпас.

В октябре 1954 г. бомба РДС-3 была впервые испытана с внешним импульсным нейтронным источником, что позволило повысить мощность заряда в 1,5 раза. В сентябре 1954 г. заряд РДС-2 использовался с активным подрывом во время войсковых учений на Тоцком полигоне.

Планы дальнейшего совершенствования зарядов были связаны с созданием ядерной бомбы меньшего калибра и массы для реактивных бомбардировщиков ИЛ-28. По своим габаритам, массе и элементам подвески такая бомба должна была соответствовать фугасной авиабомбе ФАБ-3000. Разработанный для новой бомбы заряд РДС-4 был успешно испытан 23.08.53 г. на Семипалатинском полигоне. Бомба сбрасывалась с самолета Ил-28.

В этом заряде была впервые применена горизонтальная схема окончательной сборки, идея которой и практическая реализация связаны с именем Д.А. Фишмана. Новая схема существенно упрощала технологию сборки в войсках, что для тактического оружия было очень важно.

Мощность заряда РДС-4 соответствовала мощности РДС-2 при сокращении его миделя на одну треть. В дальнейшем модифицированный заряд РДС-4 также использовался в качестве боевого оснащения баллистических ракет средней дальности Р-5М класса «земля-земля» и фронтовой крылатой ракеты КС-7 с подвижным стартом.

В 1957 году в габаритах РДС-4 был создан и успешно испытан атомный заряд имплозивного типа с применением в качестве ядерного горючего только урана-235 без использования плутония. Заряд находился на вооружении в составе боевых частей тактической пороховой ракеты «Филин» дальностью 8-18 км с подвижным стартом; тактической ракеты Р-11М на жидком топливе дальностью около 150 км с подвижным стартом; морской ракеты Р-11ФМ для подводных лодок и крейсеров.

ЯДЕРНЫХ оружейников однозначно ждали новые и еще более сложные задачи. Какие же конкретно?

А вот этого так сразу и не скажешь. Теперь, когда, говоря словами Фишмана, «теорема существования» была доказана, ситуацию надо было в полной мере осмыслить на высшем государственном уровне… Ведь в августе 1949 года был испытан фактически опытный, и даже экспериментальный, заряд – в том смысле, что он не поступал на вооружение.

Первая малая серия «изделий» РДС-1 в 5 единиц была через какое-то время заложена на хранение не в войсковых частях, а в специальных хранилищах прямо на Саровском «Объекте». Это был чрезвычайный запас на случай чрезвычайных обстоятельств – прямой угрозы ядерной агрессии США.

Создание «Саровского» запаса имело прежде всего политическое значение: необходимо было как можно убедительнее показать, что атомное оружие не является монополией США. Причем, важно было создать у США и Запада впечатление, что Советский Союз обладает атомной бомбой не с 1949 года, а раньше.

Еще 6 ноября 1947 года министр иностранных дел СССР Молотов публично заявил, что для СССР секрета атомной бомбы «давно уже не существует». Поэтому в Сообщении ТАСС, сделанном после 29 августа 1949 года, отрицался сам факт первого испытания! Тогда было заявлено, что в СССР-де ведутся в мирных целях взрывные работы большой мощности, и шумиха, поднятая на Западе, безосновательна, поскольку Молотов еще в 1947 году…, и т. д. Эта стратегическая дезинформация на высшем уровне объяснялась желанием представить дело так, как будто атомное оружие у России имеется уже несколько лет.

Здравый смысл в такой политической мистификации присутствовал… Расчет был на то, что Америка запутается между собственной точной информацией о нашем ядерном испытании, подтвержденной заборами проб воздуха в разных точках планеты, и нашей газетной дезинформацией, а в результате получит психологическую острастку. Мол, если русские не лгут насчет того, что секрет атомного оружия им известен с 1947 года, то у них уже накоплен определенный его запас. Выходит, лучше с Россией не связываться.

На самом деле, как мы знаем, все было не так. И в течение нескольких лет фактор времени – до первого испытания – работал не на нас. Потому-то первая разработка РДС-1 и опиралась на широкое использование перепроверяемых в собственных опытах и расчетах разведывательных данных. Собственные оригинальные идеи были временно отставлены в сторону. Теперь же приходил их черед, и что-то было реализовано в авиационных бомбах РДС-2 и РДС-3, а вскоре в работе уже была первая советская термоядерная бомба РДС-6с.

В первой половине пятидесятых годов основные направления развития ядерного боевого оснащения вооруженных сил у нас и в США фактически совпадали. Единственно возможным средством доставки были тяжелые дальние бомбардировщики. Поэтому общая напряженная военно-политическая обстановка определялась «географией», и она была не в нашу пользу – США долгое время успешно использовали практическую недосягаемость собственной территории для наших средств доставки тех лет. Советская же территория, напротив, была уязвима с многочисленных зарубежных военных баз США. Американские базы вокруг Советского Союза одно время насчитывалось многими десятками. Стратегический бомбардировщик США, поднявшийся с территории Англии или Турции, легко достигал Москвы, в то время как наши самолеты с трудом могли добраться до США даже на двойном радиусе действия, то есть – в одну сторону.

Поэтому успех первого испытания стал лишь отправной точкой для начала большой оружейной работы. Начиналась пора поиска оптимальных научных, инженерных и организационных решений.

НАСТУПИЛА эта пора, впрочем, не сразу… Ветераны Атомной проблемы вспоминают, что в первый период после испытаний никто толком не знал – как там будет дальше? Уже известный нам В.И. Жучихин в своих воспоминаниях написал: «Поползли нелепые слухи, что задача выполнена, дальнейших работ проводиться не будет, и весь коллектив КБ-11 расформируют а сотрудников перераспределят по разным ведомствам»…

Такие слухи могли распускать лишь люди некомпетентные – любой настоящий специалист, занятый в Проблеме, не мог не видеть неиспользованных резервов по своей части работ. Совершенствовать было что, и специалисты это понимали. Но слухи – явление сверхтекучее – обладают свойством проникать в душу глубоко. К тому же действительно наступило некое затишье, для рядовых сотрудников плохо объяснимое.

Объяснение, однако, было. «Наверху» осматривались и решали – в каком направлении развивать новый вид оружия, каким может быть его место в общей схеме обеспечения безопасности страны? Точнее, речь шла о корректировке ранее задуманного, потому что более чем за год до испытания РДС-1 – 10 июня 1948 года – по предложению Игоря Васильевича Курчатова, Бориса Львовича Ванникова и Юлия Борисовича Харитона вышло Постановление Совета Министров СССР № 1989-773сс/оп «О дополнении плана работ КБ-11».

Подписанное Сталиным, это Постановление определило задания КБ-11 на разработку более совершенных атомных бомб, которым было дано обозначение РДС-3, РДС-4 и РДС-5 (индекс РДС-2 был зарезервирован за зарядом на «пушечном» принципе сближения, но реально под этим индексом в 1951 году была испытана плутониевая бомба на принципе обжатия).

Сразу на три заряда «пороху» у коллектива КБ-11 тогда не хватило – все силы и средства ушли на РДС-1. Однако ни о каком расформировании КБ-11 ни у кого, и, прежде всего, у Сталина и Берии, даже мыслей не было. Слухи были изначально ложными, а страхи – пустыми.

Наоборот, после недолгой неопределенности наступила пора награждений, очень щедрых и многочисленных. В начале декабря 1949 года награжденные орденами, медалями и лауреатскими знаками за работу над РДС-1 без особой торжественности, строго индивидуально, получили в кабинете Зернова свои награды. Но о перспективах никому из них пока не сообщали.

Фишмана в кабинет директора не вызывали – наград он тогда не удостоился. Но в мае 1950 года ему все же вручили именную выписку из документа, оригинал которого подписал в Кремле сам Сталин.

На бланке Совета Министров СССР была отпечатана на машинке «Выписка из Постановления от 16 мая 1950 года № 2108-814» и она гласила:

«Совет Министров Союза ССР

ПОСТАНОВЛЯЕТ:

ПРЕМИРОВАТЬ нижеследующих научных, инженерно-технических работников, рабочих и служащих, отличившихся при выполнении специальных заданий:

ФИШМАНА Давида Абрамовича, старшего инженера-конструктора, – денежной премией в сумме 2500 рублей Председатель Совета Министров Союза ССР

И. Сталин

Управляющий Делами Совета Министров СССР

М. Помазнев».

Это была первая, пока скромная награда за новую работу. Но это была награда высшего государственного уровня, первая награда от Сталина.

Первая, но – далеко не последняя.

КО ВРЕМЕНИ, когда и Фишмана впервые вызвали в директорский кабинет для поощрения из Кремля, на Объекте вновь кипела работа… Все определилось – в конце 1949 года из Москвы приехал Курчатов, и всем, прямо причастным к Проблеме, стало известно, что перед КБ-11 поставлена задача совершенствования и развития атомного оружия. Принципиальные направления были понятны: повышение мощности атомных зарядов и их экономических показателей по использованию ядерного «горючего» при уменьшении габаритов и массы бомб.

Новые «изделия» задумывались как решающий шаг уже к полноценному оружию. То есть, необходимо было разработать такую боевую систему, которая могла бы эксплуатироваться в войсках и доставляться к цели самолетами-носителями без нарушения работоспособности после полетных нагрузок – вибрационных, температурных и т. д.

Была и еще одна особенность новых разработок: они базировались на отечественных идеях, и их конструкция была оригинальной, русской. Теоретикам, экспериментаторам и конструкторам предстояла большая работа. Последние слова выглядят, не возражаю, всего лишь общей фразой, но даже сегодня выразиться более конкретно возможности у меня нет. Скажу лишь, что идеи физиков однозначно вели к усложнению инженерного, конструкторского облика заряда, а это гарантировало генералу Духову и подчиненным ему конструкторам по-прежнему напряженную, зато увлекательную жизнь.

Новые веяния привели и к новой структурной перестройке внутри КБ-11. Первого марта 1950 года вышел приказ начальника «Объекта» об объединении научно-конструкторского сектора (НКС) № 38 (духовского) и НКС-47 (алферовского) в единый НКС № 5. Начальником его стал заместитель Главного конструктора Николай Леонидович Духов. Позднее этот объединенный сектор вновь разделился, и из него выделились оба «внииэфовских» КБ: первое – «зарядное», и второе – «головастиков» (по разработке головных частей). Однако в тот период, когда задачи зарядостроения начали впервые серьезно усложняться, объединение конструкторских усилий под одним началом было, очевидно, шагом, в системном отношении разумным. Да и в личностном отношении – тоже…

Владимир Иванович Алферов во всех воспоминаниях о нем предстает перед нами личностью по характеру и манерам непростой, с яркой и богатой биографией. Родившись в 1904 году в Ростове-на-Дону, он в ранней юности окончил школу садоводства и огородничества и сельскохозяйственный техникум в Петроградской губернии, а в 18 лет стал уже курсантом… Высшего военно-морского училища имени Фрунзе в Ленинграде.

Потом он командовал торпедным катером, летал над морями летчиком-наблюдателем, вновь учился и затем преподавал, служил в минно-торпедном НИИ, бывал за границей, писал учебники, был директором торпедостроительного завода в Махачкале, членом правительственных комиссий по перспективам развития военно-морских сил, начальником главка в Наркомате морского флота…

Алферов имел и ум, и энергичную натуру, но как один из руководителей атомных конструкторских работ он уступал Духову во всех отношениях, кроме быстрой реакции и способностей в сфере жесткого администрирования. Задачи же дня требовали высокой инженерной культуры и широкого взгляда на возникающие проблемы при умении внимательно вслушаться в любую идею и оценить ее по достоинству, отбросив или поддержав. А тут Духов подходил больше…

Алферов остался заместителем Главного конструктора, с 1952 по 1955 год был заместителем директора КБ-11 по серийному производству, а затем его перевели в Москву, в министерство.

Ближайшими же помощниками Духова по конструкции непосредственно заряда оставались Николай Александрович Терлецкий и Владимир Федорович Гречишников. Первый – выходец из московского НИИ, имел характер весьма экспансивный. Второй также отличался кипучей энергией и порывистостью. Терлецкий был крепким профессионалом. Гречишников обладал явным инженерным талантом. За плечами Терлецкого была школа НИИ-6, за плечами Гречишникова – школа двигательных КБ заводов танковой промышленности, но также и знаменитое училище имени Баумана.

Итак: Духов, Терлецкий, Гречишников… Тогда это была ведущая зарядная конструкторская «тройка». Однако рядом с ней уже определилась надежная «пристяжная» – Фишман. И сегодня можно не колеблясь сказать, что Давиду Абрамовичу еще раз повезло: в лице своих непосредственных начальников он обрел и товарищей, и воспитателей, и опытных коллег.

Сам Духов – вначале конструктор тяжелых танков серии «ИС», за что и получил первую Золотую Звезду, в итоге стал трижды Героем Социалистического Труда, лауреатом Ленинской премии, трех Сталинских и двух Государственных премий СССР, членом-корреспондентом АН СССР.

Начальник отдела Терлецкий – участник разработки РДС-1, после ее испытания был награжден орденом Ленина и удостоен звания лауреата Сталинской премии. Позднее он получил еще два ордена Ленина и еще дважды стал лауреатом Сталинской премии. Это – не считая ордена Красной Звезды, полученного в 1944 году за оружейные работы времен войны…

Заместитель Терлецкого – Гречишников стал Героем Социалистического Труда за испытание первой советской водородной (термоядерной) бомбы РДС-6с, был лауреатом двух Сталинских премий 1951 и 1953 годов, и Ленинской премии 1958 года…

Эти люди редко носили свои ордена… Хотя они и не были разведчиками, но привлекать к себе внимание им тоже не рекомендовалось – не какими-то официальными инструкциями, конечно, а самой сутью их работы. Но то, что награды Родины приходилось носить в груди, а не на груди, пожалуй, сообщало жизни и работе дополнительную остроту и аромат некнижной романтики…

С НАЧАЛА 1950 года в КБ-11 развернулись работы сразу по двум новым «изделиям». Внешние их обводы и масса по сравнению с РДС-1 стали меньше, хотя наружный радиус сферического заряда химического ВВ – так называемый «К_вв»> остался тем же. «Внутри» же изменялось многое, и это ставило перед конструкторами ряд новых оригинальных проблем. Увы, и здесь не выходит пояснить, что имеется в виду, более конкретно – даже сегодня, через много лет после того, как все давно прошло.

Дело в том, что конструкция ядерного заряда – один из наиболее охраняемых секретов любого ядерного государства. Даже современные межконтинентальные баллистические ракеты ныне описаны в красочных энциклопедиях и справочниках подробно – с внутренними разрезами, с детализацией общей конструкции, конструкции двигательных установок, тех или иных систем… Но ни в одном справочнике вы не найдете мало-мальски точной конструкционной схемы ядерного заряда даже многолетней давности. И это – разумно и верно.

Вернемся, однако, к герою книги и к тому, чем он был занят с начала 50-х годов…

В отделе Терлецкого было тогда четыре группы.

Группа Владимира Федоровича Гречишникова вела общую компоновку заряда и разработку заряда из химического ВВ.

Группа Бориса Акимовича Юрьева разрабатывала узлы из делящихся материалов. Позднее Юрьев стал лауреатом Сталинской премии 1953 года и дважды кавалером ордена Трудового Красного Знамени…

Группа Анатолия Ивановича Абрамова занималась нейтронными запалами и технологической оснасткой для их изготовления. Абрамов был старше Гречишникова и Фишмана на пять лет, в 1942 году за оборонные работы получил орден Красной Звезды, в 1944 году – орден «Знак Почета», в 1951 году стал лауреатом Сталинской премии, в 1951 и 1954 годах удостоился двух орденов Трудового Красного Знамени, а в 1958 году получил Ленинскую премию.