Текст книги "Вне протяжения"

НЕЧТО тут же сняло свой пресс и полностью исчезло, бесследно растворилось в окружающем, будто и не появлялось. В один миг Стас ощутил, что никого больше нет возле дивана, в комнате, в коридоре. Теперь он смог без усилия повернуть голову к тёмному окну и различил в нём тусклые успокаивающие звёзды.

Веткин остался в твёрдой уверенности, что не спал ни минуты, и всё ощущалось наяву, не было ничего похожего на переход от бодрствования ко сну или наоборот. Тогда, что же ЭТО представляло собой на самом деле? В сновидение совершенно не верилось… Такого с ним никогда не происходило прежде. Разумеется, можно подыскать объяснение, но ломать сейчас голову нисколько не хотелось.

Внезапно его осенило: будь Светлана рядом, ничего подобного не случилось бы. Может, ночной пришелец пытался донести давно ему известное? Стасу захотелось тотчас увидеть её, он понял, их размолвки совершенно ни к чему, не имеют под собой никаких оснований. Он любил Светку так же, как первые месяцы после знакомства той памятной весной. Но теперь она ещё и мать его сына. Он не допустит, чтобы Родик, как и он, вырос без отца. Только вот всякие неприятные обстоятельства наваливаются со всех сторон. Какие же крепкие нервы надо иметь, чтобы не срываться всякий разпо пустякам! Всё это он и выскажет Светлане сегодня при встрече, давно следовало откровенно поговорить. А пока он чувствовал разбитость во всём теле, вот тебе и спокойная ночка!

Серые сумерки рассвета всё смелее вливались в окно ординаторской. Мебель выступала из таявшего на глазах полумрака, приобретала привычные очертания. Голые ветви деревьев за стеклом раскачивались под порывами пробудившегося ветра. Продолжать валяться на диване не имело смысла.

Последние часы до конца смены тянулись невыносимо медленно, Веткин автоматически исполнял положенное, но при этом снова и снова прикидывал, как поведает Светлане о ночном происшествии. Конечно, она не поверит, примет рассказ за шутку, за розыгрыш, за глупый предлог к примирению, лишь бы выслушала до конца. Только вот ждать до вечера бесконечно долго…

С ней одной он и мог поделиться таким, не опасаясь, что его поднимут на смех. А больше и не с кем, другие просто не поймут… Случилось так, что взамен умершей матери в его жизни появились сразу два самых близких человека, жена и маленький, но стремительно подраставший сынишка.

В дневной сумятице Веткин перестал ломать голову над ночным приключением, воспоминание о нём отошло на второй план, утратило яркость, почти поностью стёрлось. Сначала предстояло разобраться с непонятным ничего хорошего не сулившим вызовом в прокуратуру.

«Крутая лесенка в подвал, как в глубь столетий»⁶

С некоторой робостью ступили они на площадь перед вокзалом, надписи на непонятном языке убеждали, что очутились в другой, почти закордонной стране. Однако вид тут же попавшихся на глаза потёртых личностей славянской и не очень внешности, распивавших в столь ранний час пиво прямо из горлышек бутылок, сразу их приободрил: оказывается, и здесь возможна нормальная человеческая жизнь!

Временами Стас задумчиво разглядывал Катю: а не приснился ли недавний разговор на нижней полке, бросивший в дрожь поцелуй напоследок и столь многозначительное обещание? Но, по лицу девушки, как ни старался, не мог ничего прочесть, а спросить напрямик не решался. И когда уже окончательно пал духом, та наградила его таким красноречивым взглядом, что он тотчас почувствовал, как за спиной вырастают готовые расправиться крылья.

Чтобы не терять времени, всей компанией наскоро перекусили в привокзальном буфете свежими бутербродами, запили неплохим ароматным кофе и двинулись в направлении Ванна Линна, Старого города, главной цели скоропалительного предприятия.

Со стороны их джинсовая длинноволосая группа выглядела всё-таки слишком чистенькой для настоящих хиппи, К тому же, над ними незримо висела неизбежность занятий в альма матер с понедельника, так что ни о какой внутренней раскованности, свойственной тем же хиппи, речи не шло. И всё же, они были свободны этим утром, как никогда потом. Молодые, здоровые, ни от кого сейчас не зависимые, одни среди незнакомых людей в прибалтийской, пусть советской, но чужой для них республике. Над ними ещё не тяготела карма ежедневной работы от звонка до звонка, а выплаченные за трудовой семестр крохи вместе со стипендией за два минувших месяца поддерживали в них пьянящее чувство пусть частичной и временной, но собственной Независимости.

Стас ловил на себе уже явно насмешливые взгляды Кати, окончательно подтверждавшие, что их беседа ни о чём в полумраке вагона и поцелуй ночью вовсе не приснились. А от оброненного ею напоследок многообещающего «у нас ещё будет время, Ёлочка», до сих пор сладко замирало сердце в предчувствии чего-то скорого и головокружительного.

Стоило миновать ворота и массивную башню со множеством квадратных бойниц Толстая Маргарита, как они снова отчётливо почувствовали себя попавшими в совершенно иной мир, в царство устремлённых в небо конусовидных крыш, острых высоких шпилей, каменной кладки древних стен и узких брусчатых улочек.

Раздутая в поперечнике, будто беременная чем-то Марго, то ли казарма, то ли тюрьма Средневековья, живо напомнила Стасу похожую, как родная сестра, Круглую башню в центре Выборга. Там, в столь же приземистом толстостенном строении располагался пивной бар, известный выборжанам, как «Бегемот». Веткину удалось побывать в тех местах благодаря двоюродному брату, когда на каникулах после девятого класса они встретились в Ленинграде у тёти Ани. Фёдор после окончания военного училища уже пятый год служил в Подмосковье и на неделю приехал к родным. Кузен и предложил Стасу махнуть с ним в старинный городок, который тот знал лишь по паре фотографий на почтовых открытках. Разумеется, он с радостью согласился и не прогадал.

Электричка с Финского вокзала доставила их сквозь бесконечные хвойные леса с высокими соснами почти к самой границе. Брат не соврал, всё там оказалось необычным и запомнившимся навсегда, начиная с отделанного снаружи гранитом вокзала послевоенной постройки. Как только они сошли со ступеней под его центральной аркой, Стас немедленно попал под очарование тихих чудесных улочек, по которым они бродили почти до самого вечера. Городок со старинной шведской крепостью на Замковом острове совершенно не напоминал уже виденные Стасом российские центры. Ему навсегда запали в память неширокие выложенные брусчаткой мостовые, остроконечные готические кровли зданий и множество гранитных валунов всевозможных форм и размеров, хаотично разбросанных по окрестностям отступавшим когда-то доисторическим ледником.

Сейчас в Таллине названия Толстая Маргарита, Марго, как и других здешних башен, ребята услышали от говорившего по-русски гида, пристроившись самым наглым образом в кружок облепивших его туристов. Но медлительность их передвижения не отвечала настрою студентов-медиков на быструю смену впечатлений и самостоятельное знакомство со здешней стариной. А громогласность и смех молодёжи раздражали и сбивали с темы серьёзного пожилого экскурсовода. Так что с организованными гостями эстонской столицы их дорожки вскоре разошлись.

Снова и снова, как бы неосознанно, Стас и Катя оказывались рядом, точно все прочие спутники вовсе не имели к ним отношения, а они вдвоём по воле случая угодили в совершенно постороннюю для них компанию. Это могло показаться странным, но, едва Стас начинал заново перебирать в памяти сказанное девушкой после ночного поцелуя, её пальцы находили его, тесно переплетались с ними и слабым пожатием лишний раз подтверждали ему истинность воспоминаний.

Прошлись по залитой осенним солнцем Ратушной площади вдоль и поперёк, но так и не смогли увидеть отсюда знаменитого Старого Томаса, стражника города – забавного маленького человечка с флагом на флюгере шпиля ратуши. Это им удалось позже, когда, примкнув к ещё одной стайке приезжих, внимавших русской речи сопроводительницы, поднялись в Вышгород. Заодно узнали из объяснений женщины-экскурсовода странные труднопроизносимые по-эстонски названия ведущих туда улочек. Более широкой, когда-то пропускавшей по себе кареты, запряжённые лошадьми, Длинная нога и второй, изогнутой и узкой, больше походившей на лестницу со ступенями – Короткая нога.

Постояли среди новых попутчиков на Дворцовой площади, чтобы дослушать до конца красивую средневековую легенду о влюблённых. Некогда жившая в этих краях дочь рыбака красавица Маргарита и сын крестьянина Герман влюбились друг в друга. Встречались по вечерам и бродили по таллинским улочкам, держась за руки. Казалось, ничто не могло помешать их счастью. И всё бы ничего, если бы над ними не висело заклятье: обязательно успеть расстаться всякий раз до полуночи. Однажды они настолько увлёклись, что пропустили критический момент. С началом боя часового колокола опомнились и со всех ног бросились в противоположные стороны, но строгое условие оказалось нарушено. С последним двенадцатым ударом статный юноша-простолюдин тотчас принял вид высокой башни замка на здешней площади, которую назвали «Длинный Герман». Он и сейчас на десятки метров возвышался перед ними. Рыбацкая же дочь успела добежать до нижних ворот, где настигло колдовское заклятье, превратив её почему-то в ту самую бочкообразную Марго.

То ли местные сказочники хотели отобразить неизбежность жестокого рока, разлучившего влюблённую пару, то ли таким образом предупреждали о недопустимости нарушения незыблемых законов города даже во имя любви …

Стас так и не понял: если оба влюблённых по заслугам наказаны судьбой, почему слывшая при жизни красавицей стройная Маргарита воплотилась в каменную толстуху, раза в два ниже и намного шире своего окаменевшего возлюбленного? Чем же тут восхищаться?

Он громко поинтересовался вслух, да так, что его услышали на несколько метров вокруг. Женщина-гид запнулась на половине фразы почти уже законченной истории. Нервно поправила солнечные очки и недоумённо посмотрела на чужака, придумавшего столь каверзный вопрос. Вся группа, включая приятелей-медиков, разом повернулась к дотошному критику, при этом в глазах многих туристов ясно читалось осуждение.

– Да ты просто злобный разрушитель сказок! – тихо только ему одному сообщила Катя, торопливо уводя прочь от экскурсантов.

Он не понял, восхищение или укор прозвучали в её тёплом голосе и потому попытался на всякий случай оправдаться:

– Но, правда же, скажи, на индийские фильмы здорово похоже: так же искусственно красиво и нелепо?..

Озадаченные однокурсники потянулись за ними.

Но всё это случилось позже, а пока, с любопытством заглядывая попутно во все дворики и закоулки, их джинсовая компания углубилась в лабиринт нижней части Старого Города по сплошь вымощенным плиткой кривым улочкам. Старались не пропустить ничего любопытного. Здесь у дверей почти каждого магазина литые или кованые вывески с узорами красноречивее слов говорили о продаваемых товарах. Вместе с попадавшимися кукольными макетами вещей или продуктов они заменяли обычные громоздкие щиты с надписями на непонятном для приезжих языке. Так кованый сапожок или огромный раскрашенный башмак из пенопласта приглашали в обувные лавки. Кофейник с чашкой или подвешенная над входом пивная кружка в шапке стилизованной пены столь же безошибочно выдавали характер заведения.

Понемногу начиная уставать от калейдоскопа новых впечатлений, они свернули к раскрытому темнеющему зеву под вывеской с бутылкой и кубком на чеканке. Следуя друг за дружкой, осторожно углубились по узким крутым ступеням завинчивающейся в полную темноту подвала каменной лестницы. После яркого солнца тут царил почти полный мрак, только светились красные точки огоньков сигарет, да тусклые лампадки на столах едва высвечивали силуэты сидящих за ними. Несмотря на ранний час, свободные места сразу не отыскались.

– Да ну, на фиг! Валим отсюда! Здесь того и гляди, глаз выколешь! – внезапно озвучил кто-то общее мнение.

Действительно, после жизнерадостного ослепительного утра сидеть в прокуренном мраке подземелья, даже не различая лиц соседей, никому не хотелось. Так и не сумев проникнуться благоговением к бутафорской или подлинной древности подземелья, они поспешили вернуться наверх на свежий воздух. Все испытали радость, когда снова окунулись в таллинское бабье лето, немедленно вознаградившее щедрым солнцем и теплом. Наверняка впереди их поджидали гораздо более уютные местечки с хорошим обзором окружающей старины.

Ребята успели заметить, что на каждом шагу здесь употребляют гораздо больше чёрного кофе, чем дома в России, несколько открытых кофеен остались с утра за спиной.

– А помните кино «Город мастеров»? Его же тут снимали… – заметила одна из девушек, когда они снова оказались на кривой улочке.

– Ну, да!

– Точно!

– Кажется, там Марианна Вертинская и Краморов участвовали?

Загалдели все наперебой, а Катя к удивлению Стаса добавила:

– А ещё в этом фильме снимался муж Аллы Пугачёвой Миколас Орбакас… Трубочиста помните? Вот он самый и был!

– Правда, что ли? Всегда ты всё знаешь…

– Это точно, можете потом проверить…

Спорить никто не стал, знали, что бесполезно, Сапарина неизменно оказывалась права. Именно в этот момент Станислав начал понимать, что компания однокурсников давно наскучила, и ему всё сильнее хочется остаться вдвоём с Катей. Он неуверенно поделился с ней таким соображением, и к его радости девушка призналась, что давно чувствует то же самое. Но пока оба ничего придумать не смогли. На них и без того уже косились, словно начав открыто держаться вместе, они вызывающе, как могло показаться другим, противопоставили себя коллективу. Но Стасу и Кате было хорошо рядом друг с другом, а остальное сейчас их мало заботило.

Во второй половине дня, когда после затянувшегося осмотра Старого города солнце указало на одну из старинных башен, все восприняли это знаком свыше. Действительно, там нашлось то ли кафе, то ли пивной бар, где они разместились за двумя столиками, с разрешения официанта составив их вместе. Желание побыть наедине с Катей не оставляло Стаса и только усиливалось с каждой минутой. И когда он заговорщически потихоньку предложил ей сбежать, она нисколько не возражала, даже видимо обрадовалась, только так же шёпотом попросила ещё немного подождать. Они продолжали перешёптываться, не обращая внимания на остальных, пока не договорились остаться на ночь в Таллине вдвоём, а на занятия возвратиться ко вторнику.

Тем временем, собравшиеся успели обсудить без них меню на глянцевой бумаге, и на ехидный вопрос: «А вы, как, голубки?», оба поторопились заверить, что во всём согласны с большинством.

Каждому заказали светлого пива, а к нему две огромные порции на всех нарезанного кусочками копчёного палтуса, стоимостью намного превысившей все кружки на их компанию. Блюда с деликатесом установили по центру так, чтобы каждый мог свободно дотянуться. Стас впервые попробовал знаменитую прибалтийскую рыбину, она показалась ему слишком жирной со вкусом солёного сала. Нет, подумал он, под пиво гораздо лучше наша вобла, раки и креветки, впрочем, оно и с балычком из осетра или даже сомика неплохо бы пошло. Другое дело, что палтус представлял собой местную экзотику, но одного сегодняшнего знакомства с ним Стасу вполне хватило на будущее.

Когда расплатились после повтора и опустошения блюд, и все с явным нежеланием начали собираться в сторону вокзала, чтобы успеть на последний поезд, Стас и Катя в один голос объявили, что остаются.

– Ты, что Катюня? С дуба рухнула? А занятия? – озадаченно спросила одна из подруг в наступившей тишине.

– Ничего не случится, если один день пропустим, Ребята, не беспокойтесь за нас.

– Ну, дело ваше, вольному – воля… Тогда до свидания, товарищи, не увлекайтесь тут слишком.

– Да мы, как бы уже и паспорта имеем… – парировал Стас не без зависти отпущенную напоследок едкость.

– Ну, давайте, камрады, счастливо добраться! Во вторник увидимся, – поспешила закончить ненужный разговор Катерина и добавила тихо, как раньше, чтобы никто, кроме Веткина, не услышал:

– Да ну их на фиг, а то ещё передумают и останутся!

От удалявшейся компании донеслось последнее, что ещё удалось разобрать:

– Странные какие-то!

– Да, ладно, пусть их…

Оба снова почувствовали себя свободными, даже ещё больше, чем утром у вокзала. Так много хотелось успеть увидеть до темноты, но прежде следовало подумать о ночлеге. В радостном возбуждении они решили снять до утра номер или комнату на двоих, может, гостиничные бюрократы не обратят внимания на разность фамилий и прописки в паспортах. Здесь в Таллине не столь строгие правила, и им наверняка удастся, если вдруг спросят, убедить кого надо, что они «молодожёны».

В первом же открытом киоске «Союзпечати» нашлась карта города с указанием маршрутов транспорта и гостиниц, последними немедленно и занялись. Они успели получить отказы в четырёх прежде, чем неподалёку от Старого Города в стеклянной многоэтажной коробке с ничего не говорящим для них названием нашлось единственное место для Кати в уже занятом двумя женщинами номере на троих.

– Соглашайся! В крайнем случае, переночую на вокзале… – шепнул ей на ухо Станислав.

– Ладно, что-нибудь придумаем… – сразу согласилась она после второй неудачной попытки вложить лишнюю десятку в свой паспорт, чтобы пристроить здесь и Стаса.

– Всё против нас… – понуро заключил Веткин, когда они вышли в стеклянные двери.

– Но мы же вместе! – оптимистично возразила Катя. При этом улыбнулась совсем не печально, отчего ему тотчас захотелось немедленно её поцеловать, что он и поспешил исполнить тут же у входа в гостиницу.

– Сумасшедший! Что ты делаешь? Люди же смотрят! – не переставала смеяться Катя, отвечая мягкими губами на его настойчивость.

– Они же нас не знают, как и мы их…. – резонно заметил Станислав, с сожалением отступив на полшага.

Дальше они двинулись, тесно обнявшись, только сумка с ремнём через плечо Веткина настырно тыкала в спину, словно пыталась разъединить их с каждым шагом, и он немедленно перекинул вовсе не тяжёлую ношу на другую сторону.

«Не каждый вопрос заслуживает ответа»⁷

Без пяти минут одиннадцать Стас уже находился в прокуратуре. Недалеко от нужного кабинета коридор заканчивался небольшим аппендиксом. У стены тупикового образования за выкрашенным зелёной защитной краской столом пыхтел над листами бумаги краснолицый упитанный брюнет с авторучкой. Заметив интерес новоприбывшего к номеру на двери, мужчина поспешил заверить, что он туда самый первый. Стас недоумённо пожал плечами, и здесь очередь, пусть и небольшая, в любом случае он явился вовремя, как назначено.

От нечего делать прошёлся по коридору мимо остеклённого стенда с цветными типографскими портретами героев Советского Союза, выполнявших в Афганистане интернациональный долг. На фоне обветренных мужественных лиц в стекле отразилось его собственное – более мелкое, но живое и вовсе не спокойное, а потому особо не внушавшее доверия, в отличие от надёжных суровых афганцев. Когда повернул назад, писатель неведомо чего сложил листки в кожаную папку и с видом прыгающего в холодную воду прошмыгнул в кабинет. Стас дождался по своим «Командирским» ровно одиннадцати ноль-ноль и без стука заглянул за дверь с тридцать шестым номером.

Сбоку от механической пишущей машинки c уверенным видом восседала светловолосая женщина лет тридцати пяти-сорока, судя по прокурорской форме – хозяйка кабинета. Предыдущий посетитель успел разложить перед нею на столе пасьянс из бумаг и теперь тщетно пытался разобраться в содержании собственных записей.

– Извините, здравствуйте, мне было назначено…

– Веткин? Подождите в коридоре … Я скоро освобожусь.

Стас выругался в сердцах про себя и прикрыл дверь. Снова мимо стенда героев по коридору к выходу. А может, уйти отсюда вообще? Да нет, что за малодушие! От него не отстанут, ещё и не факт, что из этого заведения так просто выбраться. Лучше сразу во всём разобраться. Скорее всего, они лишь хотят что-то выяснить. Может, очередная жалоба вечно недовольных родственников больных? Захотелось курить, но надо выдержать силу воли, да и обидно было бы – десять лет истекает, как он переборол пагубную привычку, приобретённую в школе.

Станислав начинал закипать, в самом деле, что же это такое? После ночного дежурства вместо положенного отдыха ему приходится болтаться в коридоре районной прокуратуры в полном неведении, пока какая-то там помощница прокурора не соблаговолит уделить ему внимание! Что он, преступник какой? Он, спасший жизни не одному десятку, а, может быть, и сотням людей! Уж очень это походило на издевательство. Глубоко вздохнул, затем ещё раз и постарался думать совершенно о постороннем, хотя бы про те невозмутимые лица на стенде.

Когда он бессчётный раз миновал ряды защитников Афганистана, тот же, но уже сильно вспотевший краснолицый выскочил из тридцать шестой комнаты и ринулся к зелёному столу, с ходу снова раскладывая на крышке хитрую комбинацию исписанных листов. Стас не выдержал и решительно толкнул дверь. Помощник прокурора Савицкая красила губы, держа в одной руке маленькое округлое зеркальце, не отходя от станка, так сказать… При внезапном вторжении на её лице отразилась лёгкая досада:

– А… это опять вы? Можете подождать здесь. Садитесь, сейчас мы закончим с мастером торговых дел, – она подвигала губами, равномерно размазывая помаду. – И займёмся вами, – тотчас смилостивилась блондинка, упреждая попытку Веткина открыть рот.

Опять появился черноволосый, не обращая внимания на постороннего, принялся настырно подсовывать Савицкой свои листы. Он сопровождал попытки торопливыми сумбурными пояснениями, пурпурная оттенком кожа лица блестела от мелких бисерин пота, мокрые колечки волос, тронутые сединой, липли ко лбу.

Хозяйка кабинета и положения отвечала с пренебрежением, на лице её застыло брезгливое выражение. С каждым произносимым словом суетливость гражданина возрастала, словно его поджаривали на вертеле, капли пота зримо укрупнялись, а кожа лица угрожающе багровела. Его хаотичные телодвижения наводили нга мысль, будто своими замечаниями помощник прокурора забивает в мужчину раскалённые гвозди, причём делает это с видимым удовольствием. Тот ещё наивно надеялся на что-то и продолжал несвязный лепет, напоминая муху, барахтающуюся в клейкой сети паука, но в то же время сохранял манеру нагловато держаться.

Их разговор представлялся Веткину малопонятным и неинтересным, он уяснил только, что перед ним вовсе не мелкая сошка, а ответственный работник, и всё упирается в накладные, неверно оформленные при его частых визитах в южную республику. Он пытался свалить вину на отсутствующих здесь, причём, упоминались крупные суммы в десятки тысяч рублей, но чем больше оправдывался, тем яснее становилось, что выйти сухим ему точно не удастся. Веткин не испытывал ни капли сочувствия к малосимпатичному ближнему своему, который оказался сейчас таковым чисто пространственно и по воле случая, а на самом деле представлял далёкую и чуждую для него сферу торговли.

Наконец, Савицкая отправила приунывшего ответчика в очередной раз писать объяснения в коридоре и приступила к изнывающему Стасу:

– Вам придётся ответить на несколько вопросов, но я должна предупредить об ответственности за дачу ложных показаний.

– Я вас слушаю, – довольно нелюбезно буркнул Станислав, демонстративно глядя то на циферблат часов, то на серое небо в окне над соседней крышей.

Савицкая начала с ритуальной проверки анкетных данных, а ну, как перед ней вовсе не тот, кого вызывала? Затем перешла к расспросам о методах реанимации, о клинической смерти, о ведении историй болезни и прочей документации. Стас недоумевал, к чему такие подробности? Неожиданно пристрелка закончилась.

– Постарайтесь перечислить все подробности случая с больным… – последовала фамилия последнего не вполне удачно оживлённого пациента.

Стараясь ничего не упустить, Станислав изложил, как помнил. Изредка Савицкая вставляла совершенно непрофессиональные на его взгляд замечания, поторапливала, пыталась подсказать готовый ответ. Такое нервировало, Веткин сбивался, начинал запинаться, пытался вернуться к незаконченному им не по своей воле ответу. Ей удалось заставить его почувствовать себя студентом на экзамене, отвечавшим по билету с плохо знакомыми вопросами.

– Скажите, а родственники больного, супруга например, предлагали вам какую-то плату или награду за лечение?

– Насколько я знаю, у него из родных здесь и была одна жена… – Стас надолго замолчал.

Вспомнил лицо Инны, слёзы в серых выразительных глазах. При первом посещении мужа, ещё до клинической смерти, когда тот уже без сознания находился в реанимационном зале, Станислав пожалел симпатичную женщину и на одну короткую минуту провёл к койке. Несколько мгновений спустя, она пыталась упасть на колени, умоляла спасти самого дорогого для неё человека. Стас, не дал ей опуститься на пол, засомневался, насколько она искренна и не воспроизводит ли перед ним сцену из театральной трагедии? Но реальный пациент при смерти и тяжесть его состояния заставляли поверить без пяти минут молодой вдове при живом муже.

Инна Владимировна тогда действительно бессвязно лепетала о деньгах, золоте, «только спасите, спасите его! И я сделаю всё…». Стас даже почувствовал раздражение, неужели, она не понимает, что дело совсем не в её горячечных посулах?! Будто и без таких ненужных слов не делалось всё возможное! Он показал ей положение близкого человека без прикрас не для того, чтобы вызвать подобную реакцию, всякое могло произойти, и она должна приготовиться к вероятности худшего исхода…

Такие сцены не были внове ни для Стаса, ни для других реаниматоров. Сколько раз родные умирающих сулили докторам золото и деньги, вечную память и пропечатанную в прессе признательность. Но, после выздоровления, как правило, не следовало ни обещанных драгоценностей, ни конвертов с шуршащим содержимым, благодарственные заметки в газетах, правда, изредка случались, но толку-то от них… Если только на стену в рамочку повесить! В лучшем случае пределом фантазии дарителей оказывалась бутылка-другая коньяка, коробка конфет или бесполезный букет цветов, а если и приносилось что-то сверху того, то обычно перепадало заведующему отделением.

Бывали, конечно, исключения, но обычно те, кого Стас вытаскивал с того света, или их родственники даже не здоровались с ним на улице, то ли действительно не узнавая, то ли намеренно напуская на себя такой вид. Да что на улице, даже при встрече нос к носу на территории больницы после перевода из реанимации, они могли равнодушно посмотреть на него и пройти без приветствия, словно мимо человека-невидимки. Вероятно, такие полагали должным, чтобы он обратил на них внимание первым, проявил участие, поинтересовался их драгоценным здоровьем. А сами успевали позабыть, в каком подвешенном состоянии между жизнью и смертью сами или их близкие недавно находились и благодаря кому из этого смогли выкарабкаться.

Некоторые, действительно, ничего не помнили и не знали, что с ними происходило во время полного отсутствия сознания. В любом случае их благодарность, если потом имела место, изливалась на лечащих врачей других отделений.

Но, нередко попадались и такие, кто видел в нём всего лишь прислугу, обязанную холить и лелеять их по законам своей гуманной профессии. Да ещё мифической клятвы Гиппократа, неведомо кем на самом деле сочинённой, обязывавшей врачей безропотно мириться с ролью обслуживающего больных персонала. Своё последующее выздоровление и бодрое самочувствие недавние кандидаты на тот свет воспринимали само собой разумеющимся, единственно закономерным, заранее предрешённым для них рождением в стране победившего социализма и лучшей в мире Конституции. «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» Но Веткин подозревал, в большинстве такие оставались несведущими в главном и не понимали, что на самом деле приключилось с ними, чего они избежали, если бы не старания Стаса и прочих медиков. Либо сознательно выкидывали из памяти неприятные моменты, когда их жизнь не зависела от них самих, чтобы не свихнуться потом в раздумьях о её непонятном метафизическом смысле.

Возможно, то являлось результатом всеобщего замалчивания физиологических основ жизни и смерти со школьной скамьи. Не дай бог, повредить психику детей, запачкать грубыми бытовыми испражнениями непорочное сознание растущего советского гражданина, высокоморального строителя светлого будущего! А потом глядишь – воспринимают, да уже не то и совсем не так, как рассчитывали воспитатели… И, кто вообще, кроме сталкивающихся с тем в силу своей профессии, знает, насколько хрупка и мимолётна жизнь, и в то же время на удивление живуч и вынослив человеческий организм? Так ведь и в религию можно скатиться!

Из школьной программы все усвоили, что человек произошёл от обезьяны, но никто из учителей не рассказывал о физических и моральных муках, боли и крови, которыми сопровождаются рождение, взросление, болезни и смерть. Потому, испытав даже малую толику их на собственной дражайшей шкуре, любой неподготовленный неизбежно испытывает шок…

Если не считать иногда тех же конфет и бутылок с нелепыми цветами лишь дюжина красивых поздравительных открыток с кучерявыми пожеланиями к общенародным праздникам составляли до сих пор почти весь «нетрудовой доход» реаниматора Веткина. Вот подношение денег рассматривалось обеими сторонами действительной взяткой, с помощью которой можно не только «морально разложить» обязанных исполнять свой долг за положенную мизерную зарплату, но и посодействовать «загреметь по статье».

Помощник прокурора собралась прервать затянувшуюся паузу, но Стас опередил:

– Да, припоминаю, как-то она действительно обещала озолотить меня, если спасу мужа, только это обычные разговоры в подобных случаях. Мы привыкли и не придаём им никакого значения.

Стас понимал, что, возможно, говорит лишнее, но уж вот такой он, бывший пионер Станислав Веткин, воспитанный с детства на примерах Павлика Морозова, Тимура с его командой и Васька Трубачёва, боровшихся с Мишками Квакиными и прочими отрицательными персонажами. Но тут в кабинете, кроме Савицкой, перед ним никого не было, а она сама вряд ли могла правильно оценить подобную пионерскую честность.

– И она так-таки ничего ни разу не передала вам, ну, в виде благодарности, ни в первые дни, ни даже после… ммм… реанимации?

– Нет, конечно, об этом и речи не шло.

– А когда с ним случилось то, что вы рассказали, вы сделали всё от вас зависящее… как положено?