Текст книги "Вне протяжения"

В поисках чего-то удобочитаемого они прошли в меньший зал, но и там этажерки занимала только иноязычная продукция. Всё же, в дальнем углу в самом низу удалось обнаружить единственную небольшую нишу у пола с то ли затёртым, то ли выцветшим указателем: «РСФСР». Все книги там стояли покоробленными после жестокой подмочки, причём, большинство из них, судя по году издания, оказались сравнительно новыми. Искорёженные картонные обложки прилипли к пожелтевшим страницам, и открыть их теперь без усилий, без неизбежного нанесения нового вреда содержимому, оказалось совершенно невозможно.

Продавец и кассир сидели в большем, более светлом помещении под чёткой крупной табличкой Эстонской ССР, они негромко переговаривались на своём языке, старательно делая вид, что не замечают двух возможных покупателей.

Уже на улице Катя рассказала, как однажды в день стипендии отправилась с подругами в кафе «Шоколадница» в Столешниковом переулке. Там они очутились по соседству со стайкой молодёжи, в которой выделялась броско и модно одетая блондинка западного вида. Раскрепощённую с необычным акцентом девушку звали Вилмой, приехала она из Вильнюса. А училась аж в самом ВГИКе, о котором когда-то в школе мечтала и Катя. Потом при новых встречах за чашкой жидкого шоколада с миндальными пирожными они подолгу беседовали обо всём, сдвинув столики, и рассевшись вперемешку с будущими артистками и режиссёрами.

Однажды кто-то адресовал литовской студентке попрёк в неблагодарности. Мол, ценой разорения сёл в центральной России поддерживается более высокий уровень жизни на окраинах Союза, в том числе и в её Литве. Вилма с ходу приняла сказанное на свой личный счёт и запальчиво со злостью ответила о проводимой Москвой политике планомерной ассимиляции. По её утверждениям, русских, украинских и белорусских ребят во время службы в армии всячески заманивают в Прибалтийские республики посулами райской жизни. Согласным в первую очередь дают хорошо оплачиваемую работу на крупных заводах и в портах, а женитьба на тамошних девушках поощряется немедленным предоставлением квартир вместо комнат для одиночек в общежитиях. То есть, таким путём разбавляют коренное население с целью сделать его национальным меньшинством на собственной земле. Отсюда с детства выраженная неприязнь к русским со стороны местных, подпитываемая утверждениями старших о советской оккупации перед самой войной с Германией.

В спор с ней тогда никто в «Шоколаднице» не вступил. Одна лишь Катя заметила, что ей непонятно, почему в таком случае Вилма всё же приехала учиться именно в Москву, в ненавистную для прибалтов метрополию? Очень такое не понравилось красивой блондинке. После Катиного вопроса едва наметившаяся дружба приказала долго жить, при следующих случайных встречах они лишь сухо кивали одна другой без продолжения разговора.

В таллинском книжном магазине в гетто для книг на русском языке Стас различил на повреждённых корешках несколько знакомых иностранных фамилий: «Э. М. Ремарк», «Т. Драйзер», «Р. Л. Стивенсон», «Лео Таксиль», «Рэй Брэдбери». Сплошь те, кого не найдёшь среди завалов никому не нужной макулатуры по всей стране. Он сам не отказался бы приобрести некоторые, не будь они так непоправимо испорчены. Но, какое отношение могли иметь зарубежные авторы к политике руководства Союза в Прибалтике или к нему, впервые сюда попавшему Станиславу Веткину лично? Вспомнились костры из книг после прихода к власти немецких нацистов, самый близкий по времени сходный пример. Другие даже в этом магазинчике не надо искать, а взять известного американца с той же полки. Стас в школе читал его переведённую антиутопию, в которой уничтожают остатки литературы в бездуховном будущем. Только не мелочатся с водой, а действуют более радикально – огнём.

Кем надо быть, чтобы так изуродовать тома мировых мыслителей лишь за то, что изданы на русском? Полный бред! Подтопление книг здесь, видимо, не столь наказуемо, как их полное сожжение, за которое можно привлечь виновных к ответу. Так сказать, местное рацпредложение. И как же он должен относиться теперь к продавщицам из магазина, хозяйкам святого для каждого любителя чтения места, оказавшимся нарочито нерадивыми и полными неприязни к русской культуре?

Неизбежно вспомнился вчерашний вышибала на входе в полупустой зал «Старого Томаса». Показной патриотизм местного ущемлённого народа при его чистоплюйстве с радением за местечковую экологию давно превратился на бытовом уровне в обыкновенное хамство по отношению к русским. Ну, ему самому, положим, то до лампочки, вряд ли он ещё раз приедет на прибалтийскую окраину, но симпатизировать или просто проявлять вежливость к подобным блеклым эстонкам в будущем он вряд ли теперь сможет.

– Ну, что, Ёлочка, двинемся к вокзалу? – спросила тогда Катя.

– Да, пора нам отсюда выбираться! Как в гостях ни хорошо… – тут же согласился Стас, почувствовав, как сильно захотелось домой.

10. Новое мы́шление, гласность, перестройка

Однажды он понял, что светлый прямоугольник на стене, через который иногда заглядывает слепящий тёплый шар, ведёт в другой неизвестный и гораздо больший мир. Тёмное пространство за остеклённой дверью таило в себе неожиданности. Оттуда появлялись уже знакомые и впервые виденные люди в белом, приносили еду с питьём, ощупывали его, переодевали, подвергали непонятным процедурам. С каждым днём теперь открывалось не испытанное и не замечаемое прежде. Его тормошили, заставляли двигаться, реагировать на разные раздражители.

Он научился определять посетителей по звуку шагов в коридоре, а вблизи по тембру голоса, по запаху, по выражению глаз, по прикосновениям. От них исходило едва различимое разноцветное свечение соответственно отношению к нему от бледно-лимонной жалости и розового любопытства до фиолетовой дымки холодного равнодушия. Он впитывал изменения среды с жадностью голодного ребёнка, ничего не оставляя без внимания, но теперь этого оказывалось недостаточно. Простое созерцание не удовлетворяло, хотелось активности, громко заявить о себе и своих потребностях с помощью движений, действий, издаваемых звуков.

Осмысленная речь пока оставалась недоступна, но порой выходили односложные слова, лишённые всякого значения, а чаще полностью бессмысленные звуки. Новорождённый мозг пытался использовать голосовой аппарат взрослого человека с неведомыми целями, которых, возможно, ещё и не ставилось.

Постепенно обучение начинало приносить плоды, под влиянием препаратов и специально разработанных тренировок мозг «выбирался из пелёнок». Рождаемые звукосочетания становились всё более определёнными, понятными окружающим. В изголовье на грани слышимости часами звучали медитативные мелодии, повторялись записи простых текстов для маленьких детей, начитанные приятными женскими голосами. Занимавшиеся с ним подкрепляли слова показом соответствующих им предметов или действий, а новейшая аппаратура ускоряла обучение. Его мозг жадно схватывал всё на лету, требуя новой умственной пищи. Что касается обычной еды, он уже мог выбирать из предлагаемого разнообразия. Вкусовые ощущения почти восстановились, но воспринимались им совершенно по-новому. Одновременно, возвращая забытый навык, челюсти пришли в движение, их обладатель испытал удовольствие от чисто механического пережёвывания комков клетчатки.

Его спустили на мягкий палас во всю комнату, теперь он мог ползать на четвереньках целыми днями, исследуя закоулки становящегося всё более тесным пространства. Одновременно больной овладевал управлением собственным телом и непослушными конечностями. Поначалу отрывистые и неуклюжие движения приобретали природную согласованность и плавность.

Ежедневный массаж и тренировки сделали своё дело, когда его поставили на подгибавшиеся в коленях ноги, он устоял без посторонней поддержки, хотя его ни на минуту не переставали подстраховывать. Шаг на одеревенелых, ещё не принадлежащих ему полностью ногах, затем второй, третий. В чёрном стекле двери приблизилась фигура рослого ссутулившегося мужчины в тёмной пижаме, нисколько не напоминавшая приходивших до того людей.

Больной с любопытством потянулся к незнакомцу в отшлифованной стеклянной поверхности. Одновременно тот другой зеркальным отражением взметнул навстречу руку в пижамном рукаве. Пациента ждало разочарование: пальцы неожиданно наткнулись на холод стеклянной преграды. Не рассчитав сил, он зашатался и упал бы, если бы не подоспела наблюдавшая за ним дежурная. Постичь только что увиденное оказалось пока выше его разумения.

Легко узнаваемый зелёный «жигулёнок» ноль шестой модели, привет из летнего леса в разгаре зимы, да и только, выскочил из ворот больницы перед носом Веткина. Такую окраску редко встретишь, раз, два и обчёлся. Станислав запоздало вскинул руку, и знакомая машина, брызнув талым снегом из-под колёс, затормозила в десятке шагов впереди. Скользя по остаткам наста, он подбежал, схватился за ручку задней дверцы, услужливо отпертой изнутри водителем.

Зиновий оказался не один, с переднего сидения белозубо и приветливо улыбалась Аллочка. Разрешили бы конкурс красоты среди медперсонала больницы – за первое место у неё конкуренток точно бы не нашлось. И медсестра умелая и понятливая, что гораздо важнее. Однако, главный ценитель её достоинств сейчас занимал место за рулём. Стас припомнил, что уже с неделю жена Зины, их коллега и одновременно председатель профсоюзного комитета больницы Стелла Михайловна не то лечилась, не то отдыхала в неврологическом санатории по льготной путёвке. Почему же не может и. о. заведующего отделением развозить своих сотрудниц в её отсутствие?

– Привет, старичок! – нарочито бодро продекламировал Луцкий.

Стас усмехнулся, одно из ходовых Зининых словечек, взятое из полузабытого мажорно-молодцеватого жаргона двадцатилетней давности. В те времена едва ли не каждый день по радио крутили: «Как делишки, старик? Не робей, старина! Всё нормально, старик, всё в порядке…». От него такое обращение Веткин ещё терпел, но самому панибратски называть окружающих, пусть даже институтских однокурсников, «стариками», «старухами» или «чуваками» с «чувихами» казалось старорежимным и насквозь фальшивым. Как-то совершенно «не климатило», пользуясь тем же доисторическим лексиконом.

– Вам куда, Станислав Дмитриевич? – томно спросила Аллочка, непринуждённо откидываясь на спинку кресла, то ли действительно она чувствовала себя здесь полной хозяйкой, то ли решила показаться такой перед Веткиным.

При всём желании Стас не смог бы обнаружить в её голосе ноток смущения. Веткин никогда не скрывал, что она ему нравится, хотя и не делал попыток к сближению, всё-таки работа есть работа. Кроме того, молодая сотрудница казалась ему неприступной в своей броской красоте, да и за словом в карман никогда не лезла, всегда готовая отбрить любого, высмеять приставалу независимо от должности, что и делала неоднократно на его глазах. Но прежде всего, удерживала мысль о Светлане, дело даже не в четырёх годах совместной жизни – совсем не малом сроке по нынешним временам, и не в подрастающем сынишке, в котором души не чаял. Он по-прежнему считал себя зацикленным на своей милой жёнушке, перевернувшей однажды его жизнь… Так что дальше шуток-прибауток у них с Аллой не продвинулось.

– В Центр регенерации надо, может, подбросите по дороге?

Зиновий присвистнул.

– По дороге… Далече ты собрался. Извини, старина, не выйдет: торопимся. До метро довезу. Лады? Да садись быстрее, пока гаишники не свалились, чего встал как столб?! Холод только напускаешь…

Последнее он мог и не говорить, Веткин уже находился внутри, упрашивать его не потребовалось. В салоне оказалось жарко натоплено.

– Растёшь, брат? Никак, удумал в науку податься, и всё, заметь, втихую, со своими уже не делишься?

– Да мне просто профессора надо повидать по делу…

– Ну-ну… Раз пошли по делу – выпить захотелось…

Распространяться с Зиной о помощнике прокурора при Аллочке не хотелось, конечно, приятели, но не настолько же… Впрочем, промолчать у него не получилось.

– Меня вызывали в прокуратуру к Савицкой… – не удержался Станислав, мягко покачиваясь позади в такт движению.

Зиновий стрельнул взглядом через салонное зеркальце и снова уставился на дорогу, сцепив руки на баранке. Аллочка задумчиво смотрела перед собой.

– Ты, что? Не мог меня предупредить? – упрекнул Стас и тут же мысленно сказал себе: только спокойно, я спокоен, спокоен и безмятежен, как веточка японской сакуры в период цветения.

– Понимаешь, старик, я не успел, да и Савицкая просила не говорить… Да, это же просто тьфу! Плюнуть и растереть. Полная фигня, обычная формальность, ты сам прекрасно знаешь. Им пришлось реагировать на сигнал, разбираться. Вот и всё! Жалоба даже не на нас, в конце концов… Ежу понятно…

Необычное многословие Зины не понравилось Станиславу.

– Да, но ты предоставил расхлёбывать всё мне одному… Как мешком по башке.

– Каким это образом? – Зиновий подогнал машину к тротуару и резко затормозил, обернулся и уставился на него, как всегда нахальными навыкате глазами.

– Почему ты показал, что я реанимировал без тебя? Что ты подошёл только минут через десять после начала?

– Я не помню, старик, честно не помню… А что, действительно, получилось что-то не так? Разве это важно?

Стас беспомощно посмотрел на Аллочку, он всегда терялся от подобной Зининой «простоты», девушка почувствовала его немой призыв и повернула к Луцкому свой классический профиль:

– Да, Зиновий Александрович, вы уж вспомните, пожалуйста, ведь вы прибежали сразу за Станиславом Дмитриевичем.

У Стаса потеплело на душе, значит, он прав, у него далеко не склероз, а Зина сам, возможно, запамятовал…

– Да послушайте, какое это имеет значение? Нас никто не собирается судить, обыкновенная жалоба склочной родственницы, хотя, я от неё не ожидал, признаться… Мы же знаем, что всё сделано тип-топ, как положено, и винить себя не в чем. О чём тогда вообще разговор? Эти домыслы выеденного яйца не стоят!.. Поверьте, всё будет в полном поряде!

Действительно, пожал плечами Стас, о чём, собственно, разговор? Тип-топ, так тип-топ! «Всё нормально, старик! Держи хвост пистолетом!..» Он не впервые чувствовал себя обезоруженным такой вот железной на вид логикой Зины. Ему казалось, он сам подчас становится в нелепую смешную позу в стремлении копаться в малозначимых для других фактах. Конечно, говорить тут больше не о чем, но ощущение неправильности в поведении Луцкого оставалось, как и неприятный осадок от его подозрительной разговорчивости. Потому ехать дальше, пусть всего один оставшийся квартал, с ним вместе совершенно расхотелось.

– Ладно, тормозни тут. Уже сам дойду. Спасибо, что не дали замёрзнуть в поле одинокому путнику, счастливо вам, – буркнул скороговоркой Стас, боясь показаться комичным, в сердцах захлопнул дверцу и торопливо зашагал к станции метро. Он успел миновать два дома прежде, чем услышал, как сзади резво взял с места застоявшийся «жигулёнок».

Почти весь путь до Центра Стас продолжал мысленно перебирать короткую перепалку с Зинулей. Снова укорял себя за не те и не так сказанные слова, за недостаточную твёрдость, за неумение настоять на своём и добиться полной ясности. Но постепенно под мерное покачивание вагона подземки мысли переключились на предстоящее.

Как-то встретит профессор? Веткин не договорился заранее, вправе ли он своими мелкими проблемами отнимать время у столь занятого человека? Ведь тот безо всякого надуманного пафоса занят созданием нового разума, не больше и не меньше! Наверняка весь день у него наперёд расписан. В прежние встречи в клинике всё общение между ними касалось только конкретной работы, Стасу заведомо отводилась роль младшего исполнителя. Но поговорить с ним, особенно после вопросов Савицкой, касавшихся лично профессора, представлялось обязательным. Поступить иначе Станислав не мог.

Ему повезло, Павловский оказался на месте и не заставил ждать. Уже через несколько минут после звонка по внутреннему телефону спустился к нему. Сам оформил пропуск, проводил в свой на удивление тесный кабинет на четвёртом этаже, напоминавший скорее склад или лабораторию. Нагромождения нераскрытых коробок с аппаратурой почти не оставляли свободного места, даже окно оказалось наполовину загорожено.

– Присаживайтесь, Станислав эээ… Вадимович! – Павловский пододвинул гостю вертящийся стул без спинки, как у пианистов, а сам угнездился за письменным столом с развалом бумажных лент от биорегистраторов. – С помещениями пока не балуют, так что приходится каждый квадрат использовать. Разумеется, с учётом противопожарных требований. Ну, да ничего, скоро закончим ремонт и разгрузимся.

Стас недоверчиво воспринял последние утверждения, продолжая оглядываться по сторонам, но вскоре позабыл о своих сомнениях. Со стены над столом на него торжественно и строго взирал новый генеральный секретарь ЦК КПСС с подретушированным родимым пятном на лбу. После череды престарелых больных предшественников он поначалу настолько выигрывал внешне, что Веткин попробовал раз-другой вникнуть в его многочасовые монологи. Но за россыпью не всегда грамотно навороченных, зато бойко произносимых шаблонных фраз общий смысл неизменно ускользал, подобно вертлявой рыбёшке в мутной воде. И потому Станислав, чтобы уберечь свой мозг от закипания, оставил заранее обречённые на неудачу попытки.

– Дмитриевич, Семён Аркадьевич, я – Дми-три-евич, – терпеливо поправил Стас, не чувствуя ни малейшей обиды по столь незначительному поводу. Павловскому извинительно многое, неправильно названное отчество не стоило даже капли внимания. – Можете называть покороче без официоза.

– Да, да, конечно, простите, запамятовал. Что-то ваше отчество мне туго даётся. Хотя князья, спасители наши, Донской и Пожарский сразу на слуху… Ну, если не обидитесь, тогда без посторонних впредь буду обращаться по-простецки: Станислав без батюшки, хорошо?

– Не вопрос, и мне так удобнее будет…

– Ладно, мы не на приёме в посольстве! Итак, Станислав, чему обязан визитом? Что-то стряслось? Я сам, знаете ли, собирался увидеться с вами, но, то одно, то другое… Наше сотрудничество удалось, полагаю, новые результаты вас заинтересуют… Вы же и сами любопытствуете о вашем крестнике? Так? – Павловский говорил быстро, поблескивая стёклами очков, одновременно ища что-то в выдвигаемых ящиках стола. Если бы Стас не знал его больше года, то решил бы, что таким образом хозяин кабинета показывает занятость, чтобы поскорее отделаться от незваного гостя.

– Я бы не стал отнимать ваше время… – на всякий случай начал мямлить Стас, но Павловский пресёк, решительно задвигая все ящики разом:

– Полноте, Станислав, оставьте предисловия. Итак, насколько я понимаю, дело не в одном любопытстве? Так всё-таки, что приключилось?

– Ддда… Семён Аркадьевич, вы правы… Меня на днях вызывали в районную прокуратуру… по жалобе жены нашего пациента, ну, той симпатичной блондинки, помните?

– Ах, вот оно что! Всё это мне очен-но даже знакомо! – Павловский нахмурился, порывисто встал и, заложив руки за спину, нетерпеливо зашагал, чуть ли не забегал по кабинету, ухитряясь не задевать при этом ящики с приборами. Сейчас он поразительно походил на одержимого учёного-изобретателя из комиксов болгарского еженедельника «Панорама», иногда прикупаемого Стасом в киосках «Союзпечати».

– И что же, Станислав Дмитриевич? Какие претензии к вам лично? Неужели, в чём-то конкретно обвинили? Ну-ка, давайте, давайте, выкладывайте всё начистоту, не тяните! – на ходу он снова назвал Веткина по имени-отчеству, на этот раз без ошибки.

И неожиданно для себя Стас подробно, как на исповеди, пересказал разговор с помощником прокурора и возникшие затем у него сомнения. Ведь насколько он знал, до сих пор из немногих пациентов с регенерированным мозгом так и не удалось создать полноценные трудоспособные личности…

Не забыл и о странных вопросах Савицкой насчёт самого Семёна Аркадьевича, про использование медикаментов, о порядке перевода больных и прочем.

Павловский слушал, не перебивая, иногда согласно кивал, по привычке рассеянно теребил пальцами оправу очков, хмурил брови. Присаживался на короткий миг, затем снова продолжал маячить туда-сюда. Если бы ещё полгода назад Веткину напророчили, что он вот так напрямую станет общаться с недостижимым для многих профессором, он бы только недоверчиво улыбнулся.

Лишь когда Стас закончил и вытер слегка вспотевший от волнения лоб, Семён Аркадьевич вернулся за стол.

– Итак, я прекрасно всё понял. Разумеется, вы правильно сделали, что пришли ко мне. Ценю такое доверие. Ведь я, если быть объективным, в какой-то мере, ваш должник, Станислав! Не удивляйтесь, вы не впервые неплохо справились с начальным этапом нашей работы… – Веткин попытался возразить, но профессор предупреждающе поднял раскрытую ладонь. – Ничего не говорите, уж я-то знаю, что удачным ведением пациента после реанимации обязан именно вам, вашей добросовестности, как и вашим бессонным ночам на дежурствах, а не заведующему отделением. Вот – лично вы его и вытащили. Что ж, перейдём к жалобе… Да будет вам известно, Станислав, Савицкая беседовала также и со мной, и не одна Савицкая. Дело далеко не в ней, и не только в теперешней жалобе родственницы. Не стану нагружать вас ненужными подробностями. Но и меня, профессора экспериментального регенерационного Центра уже не раз отрывали от работы повестками в прокуратуру, не только по поводу последнего случая. И меня заставляли ждать в коридоре, по вашему точному замечанию, как последнего проворовавшегося торгаша! Так что оснований для обиды у меня поболее вашего, поверьте стреляному воробью. Но, представьте, я её не чувствую, совсем нет…

Павловский опять встал, поправил и до того ровно сидевшие на переносице очки, заходил по комнате, снова неуместно напоминая Стасу персонаж комиксов.

– Вот некоторая злость за бессмысленно отнятое время, это да, есть немного. Но, вы, наверное, удивитесь, подобное для меня как бы дополнительный стимул к работе. Сразу понимаешь, что время ограничено, и остаётся одно: поторопиться, успеть сделать как можно больше. Приходится ускорять темп, выкладываться, подстёгивать других. И, поверьте, результаты получаются наилучшими, нередко раньше запланированного срока. Выходит, самым странным образом, внешние барьеры и трудности стимулируют работоспособность, создают этакий созидательный «производственный шум». Не дай бог, переборщить с этим, конечно! Но только так, реальными достижениями я могу ответить на мешающие работе бредни посторонних, не тратя попусту время, и не вступая в бессмысленные перепалки с их некомпетентными сочинителями.

Профессор взял короткую паузу, чтобы убедиться, насколько серьёзно восприняты его откровения.

– Вероятно, Станислав, кому-то очень хочется помешать нашим исследованиям, то ли в силу амбиций, то ли из-за конъюнктурных соображений… Может, кто-то из «старых друзей» в кавычках завидует, глядя со стороны… А чему завидовать-то? Не такие уж великие тыщи нам платят: вы, мол, ничего материального не производите, так сказать, жалкая межклассовая прослойка всего лишь, а не гегемон, основа общества. А то, что мы сохраняем и восстанавливаем сами производительные силы, то есть самих людей и гегемонов в том числе, этого они не понимают, или прикидываются, что не видят ничего, пока самих лично не тюкнет в темечко. А за все неизбежные накладки в нашем деле нам самим приходится расплачиваться нервами, собственным здоровьем, личной жизнью, в конце концов! Не мне вам рассказывать!

Павловский скептически хмыкнул, сделал глубокий вдох, после чего заговорил гораздо спокойнее. Веткину заранее отводилась роль внимательного молчаливого слушателя.

– Недавно прислали ещё одну комиссию по проверке учёта расхода спирта в нашем Центре. При его копеечной себестоимости-то! Мигом состряпали акт и теперь обвиняют в бесконтрольной трате, представляете?! Вы же знаете, Станислав, что в любом медицинском учреждении спирт – «белое золото», единственная конвертируемая, точнее бутилируемая валюта! Как только его получают – то сразу списывают до нуля, не дай бог, обнаружится неиспользованный остаток! Тогда на следующий год выдачу точно урежут. Это всем известно, таковы правила игры. Но вы же в курсе, ни один сантехник, ни один электрик в самом захудалом стационаре кран не починит, лампочку не ввернёт, пока ему этой самой «валюты» не нальют. Что уж тут говорить про монтажников и наладчиков сложнейшего оборудования! Сплошь и рядом такое. А чтобы получить без проволочек эту самую нужную аппаратуру со складов, которую просто так без блата у хозяйственников ни за что не выцарапать, гони ещё «белое золото» и не только его. Даже если все бумаги правильно оформлены и завизированы кем нужно. А чтобы транспорт и грузчики вовремя появились – опять двадцать пять, мочало начинай сначала. Словом, нашли к чему-то прицепиться, а то, что нам удаётся не тормозить работу по пустякам, избегать простоев, не терять темпа, никого, похоже, нисколько не колышет, нет, наоборот добрые люди постараются ещё и палки вам в колёса сунуть!

Павловский возбуждённо открыл слегка помятую дверцу повидавшего жизнь напольного холодильника «Полюс», оправдался:

– Вот, никак новый не привезут, впрочем, это сейчас не главное!

Извлёк из его недр, забитых коробками с реактивами и медикаментами, сиротливо смотревшийся лимон на блюдце. Хирургическим скальпелем уже из ящика стола тонко накромсал на кружочки, затем скрупулёзно каждый надвое. Выудил из остеклённого шкафчика, зажатого коробками в углу кабинета, нераспечатанную бутылку армянского коньяка.

Осознанно или нет, но профессор выказал тем самым полное пренебрежение к провозглашённой партией и правительством бескомпромиссной борьбе за трезвость, да ещё перед младшим коллегой из другого стационара. Напрасно на такое бесчинство с укором взирал сверху моложавый генсек КПСС. Станислава никто не спрашивал, да он и не думал возражать, с интересом наблюдая за действиями Семёна Аркадьевича, радующими глаз и согревающими душу. Вдогонку появилась наполовину пустая коробка шоколадных конфет и майонезная баночка с сахарным песком. Дольки лимона украсились белыми барханчиками, рядом незамедлительно изготовились к делу две коньячные рюмки. Избавившись от блестящей наружной и внутренней пластиковой пробок, Павловский хитро посмотрел на гостя:

– Впрочем, я даже не спросил, может, вы, Станислав, предпочитаете боржоми? Хотя думаю, такое выглядело бы как-то несерьёзно для нашего разговора… Впрочем, минералка никогда не помешает.

Стас промолчал, чем убедил радушного хозяина не возвращаться к решённому вопросу. Павловский решительно наполнил широкие рюмки на одну треть, продолжая тем игнорировать объявленный с высоких трибун «сухой закон», будто не для него писанный.

– Знаете, Станислав, почему я нисколько не обижаюсь на жену нашего пациента? Её можно понять и оправдать. Давайте посмотрим глазами жалобщицы. Горячо любящий муж, допускаю, просто близкий проживший годы рядом человек, отец её ребёнка оказался при смерти. Конечно, она согласна на любое лечение, дающее какую-то надежду. Она даже готова к тому, что вместо привычного супруга может получить уже психически больного человека, как её и предупредили. Пусть, лишь бы выжил. В то же время она не верит до конца в такую возможность, надеется на высшую справедливость. Берёт на себя роль няньки, сиделки и прочее, согласна на всё, только бы вернуть его. Но проходит месяц, другой, а зримого эффекта нет, хотя больной не погиб. Молодая женщина теряет веру в благополучный исход, её терпение иссякло. Она устала ждать, потому легко поддаётся слухам, уговорам. Ей начинает казаться, что из мужа в научных целях умышленно сделали слабоумного! Она в отчаянии, а тут очень кстати подворачивается услужливый советчик. Этакая добрая душа, которой наша несчастная может поплакаться в жилетку. Он и оказался любителем и мастером кляуз, каковые у нас никогда не переводятся. Воспользовался её сомнениями, указал виновных. Открыл ей, так сказать, глаза, кто виноват и что делать в одной посуде! Конечно же, всему причиной нерадивые корыстные медики, мужа не вернёшь, но надо наказать, отмстить, чтоб другим неповадно было! Ату их! Выход найден, хлоп, и жалоба готова. А вдруг тогда, словно по мановению волшебной палочки, можно будет директивно вернуть назад неправильно подремонтированного кормильца? Закон исполнят, и все, кроме негодных врачей, снова заживут долго, спокойно и счастливо!

С этими словами, которые с большой натяжкой могли сойти за длинный тост, Павловский чокнулся рюмками с Веткиным и подвинул к нему треснутое блюдечко ленинградского фарфорового завода с тонкими полукружиями лимона.

– Ну, так вот. Далее приводится в действие некий механизм, достаточно проржавевший, но ещё пригодный для разбирательства таких вот сигналов, изначально призванный устанавливать нарушенную социальную справедливость – наша юстиция. Разумеется, за нами нет никакого преступления, разумеется, после долгой нервотрёпки нас оставят в покое, а истцам объяснят, что к чему. Но самое досадное не в потраченном зря времени на оправдания. И даже не в отсутствии признательности у родственников за то, что хоть как-то продлили жизнь их ближнему. Обидно, что они, и родственники, и правоохранители, да мало ли кто ещё, ни черта не видят дальше носа, дальше своих предписанных формальных обязанностей. Они не понимают, не могут понять, какое важное для всех дело мы начали, просто психологически к тому не готовы. Ведь в чём суть? Из старого уже непригодного материала, каковой раньше неминуемо отправлялся в прозекторскую, мы пробуем создать нового человека. И это не пустые слова! И не творение пресловутого Франкенштейна, а подлинное возрождение жизни заново из праха. Да эта работа, как минимум, на государственную премию тянет! И это, заметьте, не я сказал! Только бы не помешали, дали бы завершить!

С последними словами профессор покосился на слушателя, будто и он был одним из тех, кто хотел помешать новаторской работе. Но Веткин продолжал молчать, переваривая информацию, и учёный продолжил:

– Впрочем, Станислав, эйфория пока неуместна. Организационно всё ещё очень не определено, не говоря о финансировании. Увы, случаи после реанимационной декортикации никак не предусмотрены нашим законодательством, из-за чего сразу возникает куча проблем. Пока таких пациентов единицы, их можно подержать в регенерационном Центре, но затем для реабилитации понадобятся учреждения нового типа. А сколько мороки с экспертизами, оформлением пособий по инвалидности по психическому заболеванию до их полного восстановления, а то и пожизненно! Кто возьмёт на себя все расходы? Государство? На его щедрость рассчитывать не приходится, это же не первостепенной важности оборонка или космос! Да и выколачивание положенных по закону крох отнимет немало сил и времени вместо того, чтобы своими делами заниматься. А семьи, жёны, дети пострадавших, которые, несомненно, предъявят на них юридические права, и которых эти новые личности вполне оправданно со своей точки зрения могут не признать? Тут возникает столько коллизий, что разрешить головоломку окажется под силу, если вообще возможно, только целым институтам. Проблема-то комплексная, этакая глыбища…. Ну, да это долгий разговор! Вы-то наверняка понимаете, уважаемый Станислав, в каком интересном деле вам повезло участвовать? Ради этакого стоит потрудиться, не так ли?