Текст книги "С блокнотом по Корее. Версия 2.0"

Октябрь и ноябрь – время, когда в Южной Корее заключается больше всего браков, – также и время туристического сезона на острове Чечжудо. Местные жители острова любят молодоженов, сорящих деньгами направо и налево во время короткого свадебного отпуска, а не летних пляжников, живущих в палатках и скромно тратящих свои небольшие сбережения.

Молодожены не ездят на Чечжудо сами по себе. Как правило, они обращаются в местные туристические агентства, которые и организуют трехдневные туры с проживанием в гостиницах первого или второго классов, экскурсионным обслуживанием, билетом на самолет в оба конца. Все это стоит порядка $700–800 на двоих[16]16
  По уровню цен конца 1996 года.


[Закрыть].

Уже по прибытии в аэропорт, где выдаются билеты на самолет, участников таких поездок (как правило, это 6–8 пар молодоженов) пытаются соединить в один коллектив, стараются познакомить друг с другом. Цель подобных действий – это не только веселая поездка, но и желание заработать как можно больше денег, скажем организовав внеплановое вечернее посещение ресторана, с которого гиды имеют свои проценты.

В городе Чечжу молодоженов встречают гиды в форменных одеждах, затем их рассаживают в небольшие автобусы и везут по субтропическому раю.

Однако прежде, чем говорить о Чечжудо и особенностях его жителей и жизни в целом, хочется буквально два слова сказать о местных корейских авиалиниях. Они производят, мягко говоря, шокирующее впечатление в плане порядка и организованности. Его (ее) там практически нет. Или есть, только он совсем корейский, и плохо понимается нашим еврорусским умом.

Авиабилет имеет отрывной купон, который и служит посадочным талоном. «Регистрация», то есть отрывание купона и отправка багажа, может продолжаться удивительно долго и прекратиться лишь за 5–10 мин до объявленного времени вылета. Вещь просто невероятная. При посадке никто и нигде не проверяет удостоверение личности, хотя проверяют на наличие оружия.

Полет, однако же, никаких нареканий не вызывает. Во время короткого сорокаминутного перелета из Кунсана на остров Чечжудо предлагают горячий чай, кофе или другие напитки.

Итак, молодоженов встречают в аэропорту, сажают в небольшой комфортабельный автобус и, покормив в симпатичном ресторанчике, везут показывать разного рода достопримечательности. Но достопримечательности играют, скорее, роль фона для фотографий, а на сами объекты посещения посетители, кажется, обращают мало внимания.

Первым объектом нашей экскурсии стал музей скульптуры под открытым небом «Синчхончжи мисульгван» – огромный парк на склоне горы. Вход платный. Но тем, кто приехал по коллективным турам, выдают небольшие пластиковые жетоны, освобождающие от платы. Они собираются тут же при входе в парк. И буквально сразу же посетители, а это в основном молодожены, начинают делать фотографии на фоне скульптурных сооружений. Земля около них вытоптана, а части фигур ряда наиболее популярных бронзовых изваяний натерты человеческими руками до блеска.

Однако нас с невестой не устраивают такие избитые по сюжету фотографии, и мы решаем подняться на самый верх холма, в конец парка. Там никого нет, а на произведениях искусства лежит печать заброшенности, хотя таблички с подписями, сообщающими имя автора и название, находятся на своих местах. Очень много стел со стихами современных авторов. Утром шел дождь, и они намокли. Мокрые листья бамбука и магнолий. Мокрые ступени. Но на небе уже видны голубые отверстия чистого неба. Возможно, завтра будет хорошая погода.

Сверху парк ничем не огорожен. Сюда можно войти бесплатно, если сделать хороший круг по горам и зарослям кустарника. Но все платят. Это не так дорого, и без денег на Чечжудо никто не приезжает. Местные же сюда не пойдут.

Гид Сон Ёну, прирабатывавший в нашей группе съемкой на видео, уже позднее, разговорившись, сказал, что, хотя он живет и работает на Чечжудо, на пляж практически не ходит, в лучшем случае раз в году, и то еще долго перед тем раздумывая, идти или нет. И это в то время, когда большинство приезжающих стремятся прежде всего подняться на самую высокую гору острова – Халласан – или отдохнуть на берегу моря, насладиться его видом и тем, как оно бодрит тело и дает новую жизненную силу.

Парк скульптуры незаметно переходит в горные луговые пространства, перемежающиеся с суходольными полями. И все это упирается в гору, главенствующую над островом, – гору Халласан. Тут же чечжудоские могилы. Они похожи на корейские континентальные. Представляют собой все тот же круглый холмик со стелой позади или сбоку. Однако все могилки огорожены с четырех сторон невысокими стенами в полметра высотою и в метр толщины, сложенными из местного черного вулканического камня. У одного из углов этой ограды может быть символический проход, заложенный сверху парой длинных плоских камней. Один раз нам даже довелось увидеть могилу, довольно старую, покрытую плесенью, с двумя маленькими специфическими чечжудоскими изваяниями – «каменными дедушками» – толь харубан, – призванными охранять могилы от всяческих напастей.

Глава 3
Я не американец! Я «советский»!

На конференции Европейской ассоциации корееведческих исследований, проходившей в 1995 году в Праге, выступая с докладом, я сказал одну не запланированную заранее фразу, вызвавшую в зале весьма негативную реакцию. Суть моего заявления состояла в следующем: примерно половина корееведов из Европы и Америки, побывавших или живущих сейчас в Южной Корее, либо просто не любят эту страну, либо даже ненавидят ее и собираются в будущем бросить свою специальность.

Мэтры меня не поняли, и вот почему. Дело в том, что в дни их молодости, когда они еще только учились, Южная Корея была бедной страной, и к иностранцам, как правило более богатым, приехавшим из развитых стран, относились с почтением; можно сказать, бегали за всеми, кланяясь. Поэтому впечатление о корейцах того времени у них выражалось словами: «Эти приятные, милые люди».

Ныне же, когда страна входит в число наиболее развитых в мире и уровень жизни простого народа достаточно высок, отношение к иностранцам, а в особенности к бедным студентам, изменилось. Если на иностранцев и не смотрят свысока, то, по крайней мере, желают, чтобы те в обязательном порядке подстраивались под корейские реалии.

В результате и возникает негативное отношение европейцев к Корее, о чем я и сказал научной публике, которой так это не понравилось.

Вечером 29 июня 1995 года мне довелось увидеть зрелище, потрясшее меня до самых окончаний самых тончайших нервов.

В самом центре Сеула, там, где пересекаются проспект Сечжона и Колокольная улица, позади здания крупнейшего корейского концерна «Хёндэ» (Hyundai Building), случайно обнаружил «гостиницу» для иностранцев под названием «Тэвон» (Daewon Hotel)[17]17
  В настоящее время квартал реконструирован, гостиница снесена.


[Закрыть]. В архитектурном плане – это одноэтажное здание, построенное в традиционном корейском стиле, то есть имеющее теплый пол и черепичную крышу, поддерживаемую на столбах. Стены выложены из глины.

Первое впечатление – трущоба такая, что и в дурном сне не приснится. Гостиница находится на узенькой улице, выгнутой дугой. Невысокая деревянная дверь ведет во двор с цементным полом. Двор местами закрыт дырявой крышей, выложенной грязными стеклянными сегментами. Слева и справа вдоль двора стоит ряд корейских одноэтажных домиков с теплыми полами и раздвигающимися в стороны дверьми. Каждая из многочисленных дверей открывается в небольшую комнатушку, размерами чуть больше чем 2 на 2 м. Стоит такая комната порядка $12,5 в сутки. А если вы снимаете ее на двоих, то получается совсем дешево, всего $6 в сутки на человека.

Именно так, по двое, и живут здесь большинство постояльцев.

В центре крытого двора с цементным полом стоят столы. За ними сидят люди, иностранцы, которых почему-то хочется назвать отбросами общества. Это и немцы, и американцы, и пакистанцы, и представители тюркских народностей. Как их занесло сюда? Облик постояльцев необычен. Например, у одной из женщин в носу пять колец. Но есть во дворе и корейцы: хозяин, члены его семьи.

В другой части двора прямо из пола торчит кран с холодной водой. Рядом с ним – тазики, из которых принято умываться. То есть нельзя просто открыть кран и умываться под струей воды. Сначала, по традиции, обязательно нужно налить воду в пластмассовый тазик, а уж потом умываться из него. Здесь же в крытом дворе на веревках сушится чье-то белье. И еще есть большой шкаф-холодильник, из которого жильцы берут напитки.

А в целом – невероятная грязь, полумрак и такое ощущение, что крыша вот-вот обвалится.

Двери в комнатушки постояльцев открыты: кто-то играет на гитаре. Кто-то просто лежит. И хочется отсюда бежать, бежать без оглядки из этого средоточия невероятной грязи и тяжелых психических расстройств.

Только увидев эту «гостиницу», я понял, почему хозяева ближайших ресторанчиков квартала берут деньги вперед с иностранных посетителей. Очевидно, слишком часто бывали случаи бесплатного обеда, инициаторами которых, скорее всего, являлись постояльцы гостиницы «Тэвон» или их друзья.

Кстати, летом 1995 года мне доводилось встречаться с такими иностранными «корреспондентами» газет, которые за неимением денег спали в Сеуле на скамейках в парках, а умывались в туалетах на станциях метро.

Двадцать восьмого июля 1993 года поздно вечером в подземном переходе на перекрестке улиц Чонно-сага (Четвертая улица Колокольной дороги) и Ыльчжи-ро ко мне пристал глухонемой кореец, лет 30 на вид. Сначала угостил кальмаровым «печеньем» в форме небольших шариков, которое ел сам. А затем жестами стал приглашать меня пойти куда-то. Также жестами и написанием отдельных корейских слов в воздухе пытался объяснить мне, что то ли не может, то ли не хочет идти куда-то один. Предлагал вместе выпить, за его счет.

Я, жадный до приключений, решился последовать за ним. Он же, видя, что я все еще не понимаю, что ему от меня нужно, повел куда-то и указал жестами на большие железные ворота напротив. Они вели на американскую военную базу. У ворот была надпись, что-то в роде «Дальневосточное подразделение… и т. п. (Far East Department). И только, когда я увидел эти ворота, до меня дошел смысл его многочисленных жестов: «У тебя длинный нос, и ты пройдешь, а меня не пустят, будут бить (уже били). С тобой вместе я пройду».

Тогда пришлось объяснить, что я не американец, после чего он расстроенно извинился и ушел прочь. Позднее я узнал, что на этой базе очень хороший ресторан и бильярдная.

В новый мой визит в город N провинции Южная Чхунчхон мне показалось, что отношение к иностранцам-европейцам заметно ухудшилось.

Поначалу я ходил по магазинам городка вместе с моими корейскими знакомыми, которые лично знают многих владельцев лавочек. И везде нас ждал теплый и радушный прием. А потом мне пришлось посетить несколько магазинов самостоятельно.

Как-то раз пошел за соком в минимаркет «Тонъян». Хозяин, мужчина лет 42–45, угрюмо сидел у стола с кассой. Когда я вошел в магазин, он исподлобья бросил на меня взгляд, а потом сделал вид, будто меня вообще в магазине нет. Когда я подошел к хозяину с пакетом сока в руках, чтобы рассчитаться, он безмолвно набрал на калькуляторе сумму, так же молча взял у меня деньги и отвернулся, продолжив заниматься своими делами.

Когда я зашел в этот магазин в другой раз, чтобы купить растворимый кофе, то снова был встречен тем же угрюмым выражением лица. И когда хозяин в очередной раз попытался беззвучно набрать сумму покупки на калькуляторе, я не выдержал и сказал:

– Можете сказать по-корейски. Я понимаю.

Никакой реакции на заявление о моем знании корейского языка не последовало. Угрюмым тоном хозяин произнес:

– Семь тысяч двести вон.

И все!

В другой раз я зашел в мастерскую, где ремонтировали сумки, чтобы узнать насчет возможности замены колеса от чемодана. Увидев меня с чемоданом, хозяин в ответ на мой вопрос, произнесенный по-корейски, резко вытянул перед собой руки, словно пытаясь этим жестом выставить меня из мастерской, и сказал:

– У нас таких колес нет. И нигде нет в N!

– А что же делать?

– Не знаю.

– Неужели так и нигде нет? – не сдавался я.

– Нет, повторяю. В городе N есть. Это большой город. А здесь нет. До свидания!

А вот еще эпизод. На центральной улице N, протянувшейся от железнодорожного переезда к дамбе, расположен магазин игрушек и канцтоваров. В первый раз я зашел туда вместе с корейскими знакомыми, и чувствовал себя вполне комфортно: меня принимали как своего.

На другой день (шел сильный дождь) я отправился в тот же магазин один. Нужно было купить перманентный маркер. Хозяйка никак не отреагировала на то, что я вошел в магазин. Не прозвучало даже стандартного для такого случая приветствия. А потом произошло следующее…

В период дождей в корейских магазинах, ресторанах и других общественных заведениях при входе ставят большие пластмассовые ведра, чтобы посетитель мог при входе оставить в них свой мокрый зонт. Таким образом, в помещении сухо.

Я избегаю класть зонт в такие ведра, потому что хозяева магазинчиков не слишком часто выливают оттуда воду, а некоторые посетители принимают эти ведра за мусорные и бросают туда всякий хлам. Поэтому, заботясь о «долголетии» своей вещи, предпочитаю располагать ее не в самом ведре, а рядом. Так я поступил и на этот раз. Хозяйка, поначалу не отреагировавшая на мой визит, увидев, что я поставил зонт «не там», моментально вскочила и указала мне на пластмассовое ведро:

– Вы должны положить свой зонт туда. А то мокро.

А ведь еще вчера, когда я был в том же магазине с корейцами и когда я так же поставил свой зонт около ведра, хозяйка мне ничего не сказала …

…Подобное отношение к себе я чувствовал везде, куда бы ни ходил: и в магазине стройматериалов, и в кондитерской. Быть может, корейцы принимали меня за американца, которые иногда посещают N по пути из авиабазы в Сеул?

* * *

В августе 1998 года на стенах станций сеульского метро появились плакаты, изображавшие стилизованный дорожный знак «Движение без остановки запрещено», где вместо надписи «STOP» была изображена стрелка разворота, но вверх ногами. Ниже была расположена надпись крупными буквами: «Приезжают и уезжают ни с чем». Текст внизу плаката объяснял его смысл: «Ежегодно Республику Корея посещают огромное количество иностранцев. Но задумываются ли корейцы о том, какое впечатление о стране остается у них из-за поведения не всегда гостеприимных хозяев?»

В связи с указанной кампанией, развернутой сеульским метрополитеном, со мною приключилась следующая история.

Двадцать третьего августа около девяти утра я был на станции Пучхон сеульской надземной железной дороги и решил купить многоразовый билет за 5 тыс. вон. Я был с чемоданом и очень торопился на вокзал: нужно было ехать в провинцию. Дал служащему купюру достоинством в 10 тыс. вон. Служащий, проявляя особое внимание к иностранцу, решил вместе с билетом дать мне и футляр для его хранения. Он начал вставлять билет, но тот почему-то никак не помещался. Служащий долго возился и, наконец, сконфуженный, выдал мне футляр с наполовину засунутым в него билетом.

Я схватил билет и сдачу и побежал к турникету. Уже после того, как приехал на вокзал и открыл кошелек, чтобы расплатиться за пончики и колу, я обнаружил, что у меня есть лишь десятитысячные купюры и одна банкнота достоинством в 1 тыс. вон. Неужели забыл взять сдачу? К счастью, я запомнил, что служащий, продавший мне билет, сидел у левого окошка кассы, и его фамилия была О (около окошка стояла именная табличка).

На следующий день, вернувшись из провинции, я поехал на станцию Пучхон, к месту моего проживания. Господина О на месте не оказалось. И только 26 августа О появился в левом окошке кассы.

Я подошел к нему и стал, несколько волнуясь, объяснять ситуацию с невыданной сдачей. О сидел с каменным лицом и делал вид, будто ничего не помнит или не понимает. Позвал кого-то из глубины помещения и отослал меня к соседнему окошку, туда, где билеты не продавали. Я снова стал объяснять ситуацию. Кореец посоветовал мне прийти завтра, к 9.00, когда будет работать другая смена. Мол, может, они вспомнят о происшествии трехдневной давности. Но потом о чем-то задумался – наверное, о кампании по улучшению отношения к иностранцам, развернутой в метро, взял у господина О 5 тыс. вон и отдал их мне.

* * *

Седьмого июля 2011 года я отправился в район улицы Чонно (Колокольной улицы Сеула), чтобы поужинать. Перед тем организаторы корееведческой «Ассамблеи» выдали наличность, для того чтобы участники мероприятия сами позаботились о вечернем хлебе насущном.

Сначала попытался найти свой любимый сетевой ресторанчик «Чхунчхон так кальби», что значит «Куриные ребрышки города Чхунчхон». Но его не оказалось на старом месте – очевидно, разорился или был поглощен другой фирмой.

В итоге, побродив по узким улочкам ресторанного квартала, решил зайти в ресторан, специализировавшийся на жареной курице. Он назывался «Чикхен бэни» – этакая смесь английских и корейских слов: «чикхен» – от английского слова chicken – «курица», а «бэни» (뱅이) – это суффиксальная словообразующая частичка, обозначающая человека, качества которого тесно связаны со словом, к которому эта частичка присоединяется. В нашем случае название ресторана можно понять как «человек, очень любящий курицу».

Заглянул я туда, в частности, и потому, что при входе стояли две женщины – работницы, которые активно зазывали прохожих, хотя в ресторане и без того хватало посетителей, а на параллельной улице висел плакат, призывавший владельцев заведений не зазывать к себе клиентов.

Узнав, что ужинать я буду один, мне выделили небольшой столик неподалеку от открытой террасы. На улице шел дождь, а при входе не было специального места для хранения зонтов, поэтому с мокрым зонтиком в руках я прошел прямо к столу. Неожиданно кто-то из работников ресторана принес небольшой пластиковый пакет для зонтов, какие обычно предлагаются посетителям при входе в большие торговые комплексы, и услужливо положил мой зонтик туда.

Предложили меню. Ко мне подошел сам хозяин (главный менеджер?) и на английском языке попытался порекомендовать самое лучшее из недорогих блюд ресторана.

Мой заказ был выполнен почти моментально, а на столе никогда не оставались пустыми тарелки с салатами: мне их постоянно приносили до тех пор, пока я сам не сказал «хватит».

Вообще-то в Корее принято добавлять салаты и так называемые закуски в том случае, если тарелки быстро пустеют. Но здесь в манерах поведения и интонациях обслуживающего персонала я почувствовал особую «заботу об иностранце».

* * *

Южнокорейские дети детсадовского возраста очень дружелюбно относятся к иностранцам. В «Этнографическую деревню» – национальный этнографический музей под открытым небом в пригороде Сеула – каждый день приезжает огромное количество детей. Как правило, дети одной группы одеты в одинаковую по фасону одежду – некое подобие униформы. Например, это может быть желтый спортивный костюм, кроссовочки и рюкзачки.

Седьмого мая 1990 года мы тоже ездили на экскурсию в «Этнографическую деревню». И, удивительное дело, почти всегда при встрече с нами дети произносили две фразы: «Иностранцы! Иностранцы! Смотри!» и «Хэлло! Привет! Здравствуйте!» (по-корейски). При этом часто в знак приветствия махали руками. Очевидно, они принимали нас за американцев.

В Сеуле есть великолепный детский крытый городок аттракционов. На Западе такие называются «Диснейлендами». Сеульский называется «Мир Лотте» (Lotte World). «Лотте» – потому, что построила и владеет этим комплексом корпорация с одноименным названием.

Итак, в один из дней стоим мы с директором Балета на льду и кем-то из руководства фирмы «Лотте» у Южных ворот комплекса. Перед нами автобус, в который садятся дети, только что получившие всю гамму удовольствий в этом удивительном мире. Они вертятся рядом с нами, не обращая на нас совершенно никакого внимания. И вдруг ни с того ни с сего наш кореец говорит детям:

– Смотрите, это не американцы, это советские.

Дети не верят.

– Правда советские. А ну-ка, поздоровайтесь с ними! – продолжает наш кореец.

И тут одна девочка выделывает следующее:

– Не американцы? – переспрашивает она. – Советские? Во! – говорит девочка и показывает сжатый кулак с большим пальцем, вытянутым кверху. Лицо ее сияет.

* * *

Восьмого и девятого июля 1996 года у меня состоялись две встречи. Первая – традиционная для Кореи. Вторая – совершенно необычная и отражающая что-то удивительно новое, чего не было раньше и что, возможно, как-то по-особенному определит будущее этой страны.

Первая встреча.

Восьмого июля я ехал на метро из Сеула к станции Соннэ, в сторону дома, где жил в этот свой визит в Корею. Дорога долгая, минут пятьдесят. Чтобы скоротать время, стал внимательно читать комиксы, расположенные в рамке на внутренней стене вагона – там, где обычно размещается реклама. Оказалось, комиксы тоже имели рекламный характер. Они были подготовлены фирмой, производящей корейскую 25-градусную водку сочжу. В рамке было 8 рядов по 5 картинок в каждом. Каждый ряд представлял собой законченный сюжет: спорят японец и кореец по поводу территориальной принадлежности острова Токто, что в Восточном (Японском) море. Японец говорит: «Наш остров». А кореец в ответ: «Давай-ка копнем, посмотрим, что там в земле имеется!» Стали копать. Смотрят, в земле бутылка водки сочжу! Значит остров – корейский!

Итак, я стою перед комиксами и читаю. Вообще-то, я теперь редко сажусь в метро. В принципе, раньше иностранцам как почетным гостям, даже молодым, в общественном транспорте часто уступали место. И я тоже мог бы сидеть со спокойной совестью. Но к 1996 году в Сеуле развернулась активная кампания за улучшение отношения к престарелым и женщинам. Трансляция в метро, многочисленные «плакаты-наклейки» призывают уступать места старшим по возрасту и инвалидам. И эта кампания имеет эффект. Места теперь уступают гораздо чаще и охотнее, чем пять лет назад.

Почти напротив меня сидит мужчина лет 55, в светлой рубашке без галстука, в брюках, с папочкой на коленях. Он видит, как я внимательно смотрю на корейские надписи, и с полной уверенностью в том, что ответ будет положительным, спрашивает:

– Вы говорите по-корейски?

Далее следует вопрос, подтверждающий широкий опыт общения моего случайного знакомого с миром заграничным:

– Вы, наверное, немец?

– Нет, русский.

Назвать меня «немцем» – небольшая ошибка с его стороны. Обычно любой белый иностранец для корейца – это американец. Если человек различает американца и европейца, значит, он уже кое-что познал в сложных этнических вопросах.

После нескольких обычных для нового знакомства фраз у нас завязывается разговор. Мой собеседник занимается импортно-экспортными операциями, связанными с оптикой. Знает несколько русских слов. Говорит, сам пытался учить. Обсуждаем ситуацию в мире, в России. Как всегда при мимолетных случайных знакомствах, слышу лишь самое хорошее в отношении моей страны.

Но вот уже и моя остановка. Мне выходить. Обмениваемся визитными карточками. Добрые, теплые улыбки. И… прощай навсегда господин Чон Кухан!

Вторая встреча.

Другая встреча произошла в Сеуле у станции метро «Тонниммун» («Ворота Независимости»).

Только что у меня был очень важный и очень тяжелый телефонный звонок. Руки тряслись. Нервы были готовы разлететься в мелкие обрывки. Вышел к парку у входа в метро. Поставил свой рюкзак на каменный поребрик. Закурил.

Вдруг ко мне подходит девушка лет 27–28 в белой блузке, брюках. Волосы собраны на затылке в пучок. Спрашивает:

– Do you have writer? («У вас есть писатель?»)

Долго не могу понять, в чем дело. Наконец, не выдержав, она достает сигарету. Я догадался. Она, что свойственно многим корейцам, вместо звука «l» произносит звук «r», в результате чего слово «зажигалка» превратилась в «писателя». Ей нужна зажигалка. Достаю. Она, к моему удивлению, закуривает тут же на улице. Завязывается разговор. Сразу спешит сообщить, что интересуется религией, философией и искусством. («Значит, ничем», – думаю я про себя). Предлагает пройтись вместе. Курит на ходу средь бела дня. Время примерно 15.40. Действительно, невиданное для Кореи дело!

В парке «Тонниммун» есть небольшое кафе под открытым небом. Идем туда. Берет два чая в банках и бумажный стаканчик в качестве пепельницы. Сразу раскуривает еще одну сигарету марки «88 – ментоловые» и совершенно неожиданно для меня вставляет ее мне в рот. Говорит: «Попробуйте вкус!» Потом прикуривает другую для себя. После она уже не предлагала мне раскуренных ею сигарет, но сама курила безбожно. Пепел иногда сыпался ей на брюки, но она этого не замечала.

Говорили с нею исключительно по-английски. Она рассказала, что закончила какой-то не очень известный сеульский университет, отделение общественных связей. Сейчас работает медсестрой в клинике своего отца. Старший брат ее тоже врач. Про младшего я не запомнил.

Разговор был путанным, без стройного сюжета. Раз она перевела разговор на тему о сексе, и глаза ее, чем-то похожие на цыганские, вдруг загорелись особым огнем.

С трудом удалось вернуть беседу на более нейтральные темы. Девушка сообщила мне, что уже успела побывать в психиатрической больнице, что пробовала разного рода наркотики и биостимуляторы, что имеет компьютер, подключенный к внутрикорейской компьютерной сети, где обменивается со своими приятелями ночными посланиями о том, кто во что одет. Еще говорила, что есть у нее какой-то знакомый, преподаватель из Австралии; в Корее он читал лекции о женской красоте, выпустил альбом с фотографиями обнаженных женщин. Кореянка часто носит фотографии из этого альбома у себя в портмоне, но сегодня их у нее нет. Часто пишет преподавателю письма. А когда говорит с ним по телефону, то чувствует особое возбуждение.

Представления о жизни у нее четко делились на черные и белые, и я чувствовал себя с ней, как дедушка с малолетним ребенком, когда пытался заговаривать о смысле жизни.

В конце концов девушка дала мне свой телефон, адрес и, естественно, назвала имя. Ее звали Ли N. Просила обязательно позвонить, так как она знает много хороших мест, где можно поразвлечься.

На мое счастье, когда Ли N отправилась в туалет, по дороге туда она встретила свою американскую знакомую, которая училась в университете Ёнсе и занималась исследованием периода японской колонизации Кореи (1910–1945). Это удачное совпадение позволило мне легко оставить сумасшедшую кореянку с резким, отрывистым, напористым, громким английским языком.

* * *

Особенности того, как корейцы относятся к русским, ярче всего проявляются при посещении магазинчиков, лавок, рынков. Где же еще можно вступить в непосредственное общение, как не здесь? В универмагах персонал слишком вышколен, чтобы проявлять свои эмоции. А вот здесь…

Заглядываешь, к примеру, в часовую лавку на улице Чонно. Маленькая, тесная, с низеньким потолком. Хозяин, мужчина лет 45, и молоденькие женщины-служащие оживленно беседуют с какой-то знакомой, зашедшей в гости по пути. На меня не обращают никакого внимания. На мое приветствие, сказанное по-корейски, лишь сдержанный ответ. Хозяева пьют кофе. Я рассматриваю часы. Спрашиваю о цене. Цена высокая. Отвечают мне нехотя, с трудом отрываясь от кофе и разговора, всем видом показывая, что им на меня совершенно начхать. Меня это начинает раздражать. Я уже знаю, что к русским в Корее относятся хорошо.

Спрашиваю первым:

– А как вы думаете, из какой страны я приехал?

– Американец, – с уверенностью отвечают хозяева.

– Нет, – говорю я.

– Ну, тогда немец или голландец. – В глазах у хозяев зажигается некое подобие интереса ко мне, и интонация становится оживленнее.

Снова говорю:

– Нет.

Наконец уставшие от гаданий продавцы сдаются, и я гордо объявляю, что приехал из Советского Союза. Моментально лица хозяев расплываются в улыбке, они бросают свои дела. Завязывается оживленный диалог. В конце концов я собираюсь уходить. Хороши хозяева, да слишком дорог товар. Но, чтобы не обидеть, уверяю, что, мол, пока еще не решился, какой товар выбрать, но зайду позже.

На это хозяин-мужчина с горькой усмешкой возражает:

– Больше вы сюда уже не придете.

И он прав. В городе очень много других магазинчиков, где подобный товар можно купить гораздо дешевле.

* * *

Бывает и иное. Двадцать седьмого октября 2017 года в 18.00 читал в университете Ханкук лекцию о русской литературе на корейском языке. Было это в Международном центре, в аудитории 213. Слушатели – человек десять преподавателей и восемь студентов и аспирантов. Некоторые неплохо говорили по-русски.

После лекции один из опоздавших стал придираться к теме моей лекции, сказав, что он ожидал от меня другого.

Позже, во время ужина, я узнал, что спрашивавший – это пенсионер, почетный профессор университета Санмён Пак N, до декабря прошлого года работавший посланником по экономике при посольстве Республики Корея в Москве.

Немного поев и выпив, он обратился ко мне с поучающим тоном:

– Россия – отсталая страна. Технологий нет. Эффективность производства не та, что у нас. Вам надо учиться у других, а вы все гордитесь своими прошлыми достижениями. Да, сейчас Россия стала лучше, изменилась. Но имидж России тот, какой остался от девяностых годов, когда Россия была бедной, продукты давали по карточкам. Никто не верит, что у вас есть прогресс.

Я, послушав это, не стал спорить. Только удивился тому, что перед моей лекцией я почему-то сказал студенткам, сидевшим в аудитории и ждавшим ее начала:

– Не уважаете вы Россию. Не уважаете. В этом вся проблема…