Текст книги "Живые и взрослые"

5

За стеклом белый снег падает на черные деревья. Несколько снежинок ложаться на оконный откос – и Марине кажется: она видит, как они медленно тают, превращаясь в едва заметные мокрые пятнышки.

Первый октябрьский снег, обещание долгой зимы. Но все равно – еще рано доставать лыжи, не пришло время снежных крепостей, скольжения по льду замерзших прудов, упругих снежков, летящих в лица врагов и вечерние окна друзей: эй, выходи, давай играть! Марина знает: снег не раз растает и снова выпадет, и только потом – зима, мороз, елки сверкают на улицах, на ветках – гирлянды и шары, на верхушке – серебряная звезда, заключенная в круг.

Но это еще не скоро. А сейчас остается смотреть в окно и гадать: дождется ли первый снег конца уроков или сгинет, едва коснувшись земли, словно снежинка на откосе окна?

– А Марина Петрова, я вижу, все смотрит в окно, – говорит ДэДэ, – наверное, она лучше учителя знает тему сегодняшнего урока, не так ли, Петрова?

После той давней истории с катанием по перилам ДэДэ пользуется любым поводом, чтобы прицепиться. Вот теперь нельзя в окно смотреть, здрасте пожалуйста.

– Нет, – отвечает Марина, – я не знаю темы сегодняшнего урока. Но вы же все равно на доске не пишете, так что я могу и в окно смотреть.

– Хорошо, – говорит географ, – раз я не пишу на доске, то я попрошу кого-нибудь выйти и написать нам, например… пять основных характеристик нечерноземных почв. Это будет… – запустив пальцы в разлохмаченные волосы, он наклоняется над журналом, – это будет… – класс замирает, никто не знает пяти основных характеристик, – а, вот Петрова пусть и будет!

Марина поднимается и краем глаза видит, как Ника, раскрыв учебник, показывает обкушенным ногтем нужный абзац. Марина гордо вздергивает голову – все равно не успеет прочитать! – и идет к доске. Еще не хватало ей подачек от Ники! Мало того что Марина лишилась соседнего свободного места, так теперь еще и Лева чуть что начинает: «А вот Ника сказала… Ника считает…»

Правда, Лева рассказывает о Нике только Марине с Гошей – конечно, они друзья, дразниться не будут. А остальные, небось, поднимут на смех: еще бы, самый умный мальчик, а дружит с дурочкой из «пятнашки»!

Пятнашки – дураки, это все знают.

Марина стоит у доски. Хорошо, три из пяти характеристик она помнит, а две другие придется сочинить. Меньше тройки по-любому не поставят – ну, дома на Маринины тройки давно махнули рукой. Мама знает: в четверти опять будут одни четверки, а в учебное время их-то как раз и не бывает – только тройки и пятерки. Три плюс пять будет восемь. Делить на два. Вот вам и среднее арифметическое.

Конечно, Марина может учиться лучше – но зачем? И без этого в жизни столько интересного! Чем учить скучные уроки, лучше гонять на велосипедах с Гошей, обсуждать с Левой, будет ли продолжение у «Мальтийской птицы» и правда ли ДэДэ – шпион мертвых.

Марина считала – нет, не правда, а Лева убеждал, что очень даже может быть, потому что, во-первых, ДэДэ вредный, во-вторых, непонятно зачем ходит в какие-то дурацкие походы, а в-третьих, в школах всегда бывают шпионы – какой угодно фильм посмотри!

Гоша по обыкновению говорил: «Ух ты!» – а Марина спорила: мол, если бы географ был шпионом, его давно бы уже поймали. И вообще – с мертвыми сейчас мир, шпионы только в кино и остались.

О мертвых Марина знает больше всех в классе. Все-таки ее папа время от времени бывает на приемах в Министерстве по делам Заграничья, встречается с мертвыми послами, заключает какие-то торговые сделки, покупает мертвую технику или мертвую одежду – те самые, которые потом не найдешь в магазинах, только у знакомых или на черном рынке. Марина сто раз просила папу достать мертвый плеер – живые плееры, которые продавались в магазинах, то и дело ломались и жевали пленку, – но папа категорически отказался. Мама объяснила: мертвые все время предлагают ему подарки, чтобы он заключил договор именно с ними, на их условиях. Но подарки эти брать нельзя: если узнают – в лучшем случае выгонят с работы.

Вот Марине и приходится ограничиваться редкими папиными рассказами о мертвых. Он говорит, мертвые вовсе не похожи на то, как их показывают в кино: по крайней мере – те мертвые, с которыми знаком папа. Они хорошо одеты, белокожи, носят, как правило, черные очки и смокинг, да и вообще всем похожи на людей, разве что действительно не любят солнце. Вот деловые встречи и происходят по ночам, а утром папа отсыпается, так что Марина видит его только по выходным.

Само собой, папе не до Марининых троек, тем более – по географии.

А по мертвым языкам у нее всегда пятерки – это папа ценит. Недаром когда-то хотел отдать ее в языковую спецшколу.

Марина выходит на улицу. Надо же, снег еще не растаял! Смеясь, она бросает снежок в Гошу, кричит:

– Откроем сезон?

– Ага! – и, бросив сумку, Гоша хватает пригоршню снега.

Лева уже куда-то убежал, так быстро, что Марина даже удивилась.

– Что это с ним? – спросила она Гошу.

– Может, он Нику пошел провожать?

– Ника-Кика, – зло ответила Марина, – не дружит он больше с нами, я правильно поняла?

– Почему не дружит? – пожал плечами Гоша. – Можно же дружить и с ней, и с нами?

– Как-то раньше без нее обходились, – сказала Марина, – и ничего.

В раздевалке она рассказывала Гоше мертвый фильм, который когда-то видел дядя Коля и потом пересказал ей. Это был фильм про мертвое об-гру, только оно называлось как-то по-другому. Действие происходило в специальной школе-монастыре, и главного героя приходили учить тонкостям боевой техники четыре призрака.

Вообще, в мертвых фильмах всегда довольно много призраков – что, конечно, неудивительно. Призраки – они ведь тоже мертвые, но только перешедшие Границу.

Тут Марина всегда путалась, а папу спросить стеснялась. Мертвые, с которыми общались папа и дядя Коля, призраками не были, это точно. Не были они, разумеется, и боевыми зомби – лишенными разума мертвыми, брошенными на прорыв Границы. Получалось: не все мертвые, пересекшие Границу, становятся призраками. Хочется разобраться, но в книгах ничего не пишут, а папу спросить Марина не решается. Можно еще поговорить с Павлом Васильевичем, но тут надо выждать момент, когда он начнет вспоминать войну. Вот тут и надо спрашивать.

Гошин снежок попадает Марине прямо в нос. Становиться мокро и смешно.

– Ну берегись! – кричит она. – Не уйдешь!

– Ну чего, до первой крови? – говорит Лева.

Вадик толкает его в грудь:

– Ты, Рыжий, самый борзый, что ли, да?

– Сам ты борзый!

Традиционный ритуал: толчки, оскорбления, топтание по кругу и только потом – драка.

Лева и Вадик топчутся во дворе спортшколы, окруженные пятнашками. Вчера Лева подошел к забору, крикнул: «Завтра после уроков приду драться с Вадиком – один на один, как положено мужчинам!»

Один на один, да!

Он ничего не сказал друзьям – Гоша не отпустил бы одного, а Лева хотел честной дуэли. Сейчас, окруженный толпой пятнашек, жалеет: ему тоже болельщики не помешали бы.

Первый удар попадает Леве в ухо. Лева левой рукой хватает противника за грудки, а правой с размаху бьет в лицо. Вадик не успел закрыться – похоже, здоровый фингал ему обеспечен! Он вырывается из Левиных рук, отскакивает на полметра назад.

– Хороший удар, да? – спрашивает Лева, переводя дыхание.

– С понтом дела хороший, – отвечает Вадик и резко толкает Леву в грудь.

Лева отпрыгивает и тут же падает. Подножка, подлая предательская подножка! Он пытается подняться, но кто-то из пятнашек надвигает ему на глаза шапку. Другой начинают выкручивать руку, Лева кричит от боли и неожиданности.

– Болевой приемчик, – слышит он над ухом.

– Нечестно, – сипит Лева, – мы же договаривались один на один.

– А че, пацаны, я разве договаривался? – это голос Вадика. – Я че-то не помню.

Леву тычут лицом в размокшую от талого снега землю.

– Давайте Рыжему люлей навешаем по полной программе, – предлагает кто-то.

Лева пытается вырваться, но тщетно. Слишком крепко держат, шапка по-прежнему надвинута на глаза, Лева даже не знает, с какой стороны ждать удара.

– Эй, пацан, покажи класс! – подбадривает кто-то Вадика.

– Ну че, ты вроде до крови хотел? – спрашивает тот и бьет Леву по лицу.

Через полчаса снег на школьном дворе почти закончился. Марина вытряхивает остатки снежков из растрепавшихся волос.

– Считаем, что ничья, – говорит она Гоше.

– По-моему, я победил.

– Это еще почему?

– Такая примета: если даже ты говоришь, что ничья, – значит, на самом деле я победил, – объясняет Гоша, – а если ты кричишь «я победила!» – ну, значит, ничья.

– Ну, значит, я победила! – смеется Марина.

Они поднимают с земли сумки, идут к школьным воротам – и вдруг останавливаются. Там стоит Лева. Растерзанный, перепачканный в грязи, он держит под мышкой сумку с оторванным ремнем. Из разбитой губы течет кровь.

– Ух ты! – растерянно говорит Гоша.

– Что это с тобой? – говорит Марина. – Пятнашки напали?

– Ну, не напали, – говорит Лева, – это я Вадика вызвал на дуэль, а они всей шоблой явились, ну и вот… Я хотел в школе умыться, чтобы Шурку не пугать… я не знал, что вы еще здесь.

– Погоди, – говорит Гоша, – расскажи по порядку. Какая дуэль? Из-за Ники, что ли?

– Нет, – говорит Лева, утираясь рукавом, – из-за Шурки.

Он рассказывает свою историю, и Марина чувствует, что с каждой минутой злится все больше и больше. Ну, значит, война. Как та самая, Великая война живых против мертвых. Только на этот раз – это ее, Маринина, война против Вадика и прочих пятнашек. Разбитая губа Левы и его порванная сумка были вызовом, который пятнашки бросили ей, Марине. Пусть Рыба каждый год назначает Олю старостой – но Марина-то знает, кто главный в классе. И потому любое оскорбление, нанесенное ее одноклассникам, тем более ее друзьям, – это личное оскорбление для нее, Марины.

– Ну, если они не разбежались еще, я их прямо сейчас вырублю, – говорит Гоша.

– Наверняка уже попрятались, трусы, – говорит Марина, но сама уже продумывает схему военных действий. Окружение, захват, уничтожение. Ловушки, маневры, нападения. Нет, на этот раз пятнашки не отделаются простой стычкой – она найдет способ отыграться за Леву, заставит Вадика есть грязный снег.

До первой крови? До последней кровинки!

Кулаки Марины сжимаются.

– Ничего, Левка, – говорит Гоша, – мы с ними сквитаемся.

– Точно сквитаемся, – говорит Марина, – мы обещаем!

– Клянемся! – добавляет Гоша.

Лева вытирает бегущую по подбородку кровь и вспоминает: две недели назад он тоже клялся сквитаться за сестру. Он смотрит на Марину и Гошу и хочет верить: всем вместе им удастся то, что он не смог в одиночку.

– Пойдем ко мне, – говорит Гоша, – я тебе сумку зашью. Ну и умоешься заодно. Моих все равно дома нет, так что все нормально.

Втроем они идут по осеннему скверу. Первый снег почти растаял, и только под деревьями кое-где виднеются белые островки – но скоро исчезнут и они.

6

Павел Васильевич сидит, опершись локтями на учительский стол. Его седые усы грустно поникли, глаза смотрят из-под кустистых бровей. Сейчас он в самом деле похож на старого, усталого кота, которого Ника с Левой видели в зоомагазине.

– Что мне вам рассказать? – говорит он. – Вы же все сто раз слышали, все знаете.

Это, конечно, не относится к Нике, она еще никогда не слышала военных рассказов Павла Васильевича. Правда, тетя Света сто раз рассказывала о войне, и Нике не слишком интересен еще один рассказ. Она молчит – но не поэтому, а потому, что каждое ее слово вызывает всплеск насмешек и оскорблений Оли и ее подруг.

– Расскажите о фульчи, – просит с четвертой парты Лева.

– Или про то, как Границу переходили, – подсказывает кто-то.

– Павел Васильевич, расскажите о каком-нибудь поражении, – вдруг говорит Марина.

– О поражении? – удивляется учитель. – В День Победы?

– Ну, это же условный день, – говорит Марина, – мы все об этом знаем.

В самом деле, День Победы отмечают 30 октября – потому что именно в ночь на 31-е наши войска оттеснили мертвых и перешли Границу. Войска мертвых были разгромлены уже на их территории – но когда это случилось, никто не знает. Солдаты возвращались с той стороны еще полгода. Все рассказывали о сражениях и о победе, но никакой даты назвать не могли. Похоже, по ту сторону Границы время движется совсем иначе. Возможно – не движется совсем. Некоторые ученые описывают Заграничье как череду областей, в каждой из которых существует свой застывший кусок времени. Наверное, поэтому мертвые снимают так много исторических фильмов – надо просто найти ту область, где замерло именно это время.

– Хорошо, – говорит Павел Васильевич, – я расскажу, как погиб отряд Арда Алурина. Этого я вам точно никогда не рассказывал.

– Вы знаете, конечно, что до войны Граница была еще недостаточна крепка, – начал свой рассказ Павел Васильевич. – То тут то там мертвые ее переходили. Ну, если какой-то ход замечали – его, конечно, заделывали. Но по большому счету Граница в те дни была как решето. На это были разные причины, сейчас не время об этом говорить. Важно, что только у нас, в столице, были надежно перекрыты все входы. И поэтому, когда началась война и мертвые полезли изо всех щелей, до столицы они не могли добраться. То есть они не могли перейти Границу прямо здесь, в городе. Они вылезали наружу там, в области, а потом собирались в отряды и дальше уже двигались по земле, как обычные войска. И, значит, нашей главной задачей на первом этапе войны было не пустить их сюда, в наш город.

Павел Васильевич встает и, опираясь на палку, идет к доске, словно собираясь что-то написать. Задумчиво посмотрев на притихших детей, продолжает:

– Вы знаете, война началась внезапно. Войска необученные, оружия толком нет, пуль не хватает. Люди несли в переплавку семейное серебро, подсвечники, ножи, вилки, даже чайные ложечки, даже серьги и кольца. Это потом вовсю заработали северные серебряные рудники – но первые месяцы было очень трудно. И вот отряд майора Алурина должен был защищать город в северо-западном направлении, вдоль Петровского шоссе. Их было всего двадцать шесть, но это были опытные воины, сражавшиеся еще во времена Проведения Границ. Ард Алурин еще до войны был живой легендой, настоящим истребителем. Говорили, он сам потерял счет уничтоженным мертвым. Короче, если кто-то мог защитить Петровское шоссе – то только его отряд. И вот они укрепились на высотке, в здании старой церкви, и оттуда отражали атаки мертвых…

Неожиданно для себя Ника слушает с интересом. У тети Светы были совсем другие рассказы. Она, совсем еще молодая девчонка, воевала в партизанском отряде. Не раз и не два она проходила в ставку мертвых, выдавая себя за укушенную каким-нибудь мертвым офицером (их пристрастие к молоденьким девушкам было уже хорошо известно). Пару раз тетя Света давала Нике потрогать тот самый серебряный нож, который она проносила в широком рукаве. Нике чудится, что от него до сих пор веет смертью и страхом.

На самом деле тетя Света приходилась Нике двоюродной бабушкой, но она с детства вслед за папой называла ее тетей. После того как Ника осталась одна, тетя Света забрала ее к себе.

Первое время Ника боялась тетиных рассказов о войне, все время думала: вдруг кто-то из мертвых, которых тетя уничтожила, – тоже был чьим-то папой? Что, если сейчас ее папа пытается к ней пробиться, а на Границе его ждут пограничники с серебряными пулями и тренированными собаками?

Первые полгода после гибели родителей Ника ни разу не заговорила о них. О чем она могла бы говорить: ведь для всех они были враги, мертвые – и только для нее по-прежнему оставались мамой и папой, которых она так любила.

А потом в «пятнашке» кто-то узнал, что случилось с ее родителями…

– Их осталось всего пятнадцать, – продолжает Павел Васильевич, – и тогда в атаку пошли фульчи. Я надеюсь, вам никогда не придется узнать – что такое фульчи-атака. В кино не покажешь самого страшного. А самое страшное – это запах. Ну и еще – какие они на ощупь. В этом смысле даже ромерос лучше. Они, конечно, опасней, злее – но психологически с ними гораздо проще справиться. Главное – стрелять в голову, можно даже обычными пулями. А если плоть фульчи хотя бы раз растекается у тебя между пальцами – до самого ухода такого не забудешь.

Павел Васильевич замолчал. Он снова сидит за столом, рассматривая свои большие морщинистые руки. Ника тоже сидит опустив глаза, она тоже не может забыть, как растекалась между пальцев грязь, которой был набит мешок со сменкой.

Узнав, что ее родители – мертвые, одноклассники сначала сторонились Ники, словно боялись: смерть, как зараза, перейдет к ним. Потом начали выяснять – как родители погибли. Случайно ли? А может, они сами захотели стать мертвыми? Может, они сами сбежали в Заграничье? Может, Ника сама хочет стать перебежчицей? Может, она и сейчас шпионит на мертвых?

Именно тогда Вадик предложил проверить: если изводить Нику – явятся ли мертвые родители ее спасти? Надо напихать в мешок грязи, засунуть портфель в бочок мужского туалета, приклеить Нику к стулу и посмотреть, что она будет делать…

На самом деле Ника знала, что она должна была делать. Нужно было объявить себя смертницей – как знаменитая Аннабель из ее старой школы.

В школе про Аннабель рассказывали легенды. Говорили, например, что она всегда носит при себе серебряный кинжал, доставшийся ей от бабушки, погибшей на фронте. И что однажды, когда на нее напала банда врагов – какая банда и каких врагов, Ника не помнила, – Аннабель сказала: «Я не могу справиться с вами всеми, но я хочу, чтобы вы знали: я буду сражаться до последнего. Я смертница и не боюсь смерти. Я смертница и презираю боль. Смотрите!» – и, выхватив нож, распорола себе руку так, что кровь струей брызнула в лица нападающих. Говорили, что после этого враги разбежались, не причинив ей никакого вреда.

Вот так и надо было себя вести! Носить черную одежду с серебряными молниями и сердцами, чуть что – говорить, что да, она гордится своими мертвыми родителями!

«Жалко, что я такая трусиха, – думает Ника, кусая ноготь на левом мизинце. – Как Аннабель я никогда не смогу. Я даже подойти к ней боялась – так и смотрела издалека».

Слава богу, в этой школе никто, кроме Левы, не знает, что случилось с мамой и папой. Наверное, и Леве не надо было говорить – но почему-то она поверила ему тем вечером, почему-то верит до сих пор.

Если Оля с подружками узнают про маму с папой – страшно подумать, что тут начнется!

– Короче, отряд майора Алурина отбился от фульчи. И тогда с той стороны прислали парламентера. Это была девочка, где-то вашего возраста, немного похожая на нее, – Павел Васильевич кивает на Нику, – только более худая. Она шла по этому воняющему полю, где разлагались уничтоженные фульчи, и держала в руках тоненькую веточку, только что срезанную, еще зеленую. И к ней был привязан кружевной белый платок.

Она подошла совсем близко, когда вдруг майор Алурин выхватил пистолет – и если бы солдаты не навалились, он бы выстрелил. А мы все-таки старались воевать по-честному – парламентеров не уничтожать, перемирие выдерживать, ну и все такое. А девочка подошла совсем близко и сказала Алурину: «Дядя передает тебе привет, папа. Говорит – иди к нам, наши уже все собрались». Вы поняли: они послали к Арду Алурину его дочь. Нашли где-то семью и всех убили. И теперь майору Алурину пришлось бы стрелять в собственных близких – в брата, в жену, в дочь. Вот какая это была страшная война, ребята. Потому и говорят, что страшней войны не знала история.

«Да, – думает Ника, – про такое тетя Света не рассказывала. Послушать ее – никто и никогда не встречает своих мертвых, только какие-то неизвестно откуда взявшиеся мертвые, незнакомые. Может, даже из каких-то других миров, по ту сторону Заграничья, о которых фантасты пишут. А вот, получается, и своих мертвых можно встретить».

Встретить маму и папу.

Последний раз Ника видела родителей живыми без малого пятнадцать месяцев назад. Обычный летний день, маленькая прихожая их квартиры. Родители опаздывали, папа нервничал, мама смотрелась в зеркало. Потом они поцеловали Нику – и ушли. А через четыре часа, по дороге домой, в их такси врезался самосвал с пьяным водителем.

Ника до сих пор завидует тем людям, у которых мама с папой были тогда в гостях, – они видели ее родителей на несколько часов дольше, чем она.

– …и когда солнце село, они снова пошли в атаку. Все понимали, что это была последняя атака, Ард Алурин понимал, все его бойцы тоже понимали. У них почти не осталось пуль, из оружия были только серебряные ножи и осиновые колья – на случай атаки упырей. Они продержались всю ночь, почти до самого рассвета – а утром подошли новые войска и выбили мертвых обратно. Но майор Алурин и его люди были уже мертвы. Они удерживали дорогу на город в течение пяти дней против целых полчищ мертвых. Мы похоронили их и воинским салютом почтили память героев. Потому что хотя они и погибли – но боевую задачу выполнили, врага к городу не подпустили.

Павел Васильевич умолкает.

– Простите, – слышит Ника голос Левы, – я хотел спросить: как вы думаете, после смерти майор Алурин увидел своих близких?

– Этого никто не знает, – отвечает учитель, – мы даже не знаем, заполучили ли мертвые Арда Алурина в свои ряды. Вы знаете, они всегда пытались убить таких воинов – ведь почти всегда мертвые воины продолжали сражаться, но только уже на другой стороне. Я сказал «почти всегда», потому что некоторые отказывались воевать против своих недавних товарищей. А некоторые даже сражались на нашей стороне, как говорится – в тылу врага. Становились диверсантами или разведчиками. Говорят, что одним из таких бойцов стал Ард Алурин, – но, как вы понимаете, эта информация тогда была строго засекречена. Возможно, засекречена и теперь…

Ника кивает. Еще давным-давно она слышала: бывают и «хорошие мертвые». До того как родители погибли, она никогда в это не верила. Зато последний год она часто думает: может, и в самом деле – мама с папой после смерти совсем не изменились, не забыли ее, не стали врагами всем живым?

Переобуваясь в раздевалке, Ника слышит, как Оля о чем-то шепчется со своими подружками. До нее доносится «…сказал, что похожа, ты ведь сама слышала…», потом подходят всей шайкой, Оля спрашивает с ехидной ухмылкой:

– Кика, скажи, а это правда, что твои родители теперь – мертвые?

«Ну вот, – думает Ника, – зря я сказала Леве, зря».

Она поднимает голову и отвечает, глядя Оле прямо в глаза:

– Да, это правда. Мои родители погибли. А тебе, гадина, какое дело?