Текст книги "Остров Русь"

– Ну, это просто, – ухмыльнулся Гапон. – Они, как напьются, куда идут?

– Ко мне, – ответил князь. – Явятся, на ногах чуть стоят, «хотим, – говорят, – подвиг совершить, прикажи, князь, чего-нибудь!».

– Ну вот, давай подождем. Как явятся, тут мы их тепленькими и покоцаем с дураком ихним вместе.

– Точно! – обрадовался князь. – А пока сыграем?

– Сыграем, сыграем, – закивал Гапон, – больно мне кальсоны твои глянулись. И корона.

– На корону не зарься, казенная она!

Черномор нерешительно кашлянул. Князь и Гапон повернулись к нему.

– Чего тебе еще? – спросил Владимир. – Ступай.

– А может, головы-то рубить не надо, а? – спросил Черномор, слегка напуганный результатами своего навета. – Да и богатыри-то тут ни при чем, главное – Иван…

– Ступай, ступай, – повторил князь, – сами разберемся. – И вновь вернулся к домино. – Елки-палки! Все, что ли, уже?!

– Все, – скромно подтвердил Гапон. – Разоблачайся, княже.

Понурившись, дядька Черномор медленно двинулся прочь. В сенях, зажав под мышкой княжецкие кальсоны, его догнал Гапон.

– Эй, Черномор, дело есть!

– Какие у нас с тобой дела могут быть, собака поповская?

– Ну, кто собака, это мы с тобой потом обсудим. Ты вот о чем подумай. Трех богатырей сейчас казнят, так?

– Так, – тяжело вздохнув, признал Черномор.

– А без них дружина княжецкая – тьфу, верно?

– Верно.

– Теперь представь, что как раз в этот момент на Киев печенеги нападут.

– И представить-то боязно.

– А ты не страшись. Ежели ты со своими тридцатью тремя богатырями за печенегов выступишь, быть тебе у ханского наместника воеводою!

– Да ты что?! – взъярился Черномор. – Да я тебя сейчас!..

– Только тронь, – пригрозил Гапон, – вмиг голова с плеч слетит.

– А я сейчас Владимиру про твои речи расскажу.

– Поверит он тебе! Мне он поверит, а не тебе!

– И то правда, – снова вздохнув, согласился Черномор. – Что же делать-то?

– А ты иди домой да подумай хорошенько, – посоветовал Гапон. – Ванну прими, тебе в воде лучше думается, так ведь?

– Так, – сокрушенно подтвердил Черномор.

– Ну тогда – адью, до встречи, – помахал ему Гапон ручкой. – Как надумаешь чего, сообщи. – И поп вприпрыжку помчался обратно в тронный зал.

Глава четвертая,
в которой Алеша не желает быть решкой

Но вернемся к нашему герою и его доблестным друзьям. Пока у князя Владимира плелись дворцовые интриги, много пива да зелена вина утекло в утробы богатырские.

Усилиями Ивана беседа за столом двинулась в ином русле. Да и трудно разве русского мужика склонить к разговору о женщинах?

– А вот у меня тоже история, – нетрезво ухмыляясь, заявил Алеша Попович.

– И у меня, – ревниво перебил его Добрыня.

– Нет уж, я первый, – заупрямился Алеша.

Добрыня схватился за меч:

– Давай-ка, любезный, силушкой померимся: чья возьмет, тот и первый.

– Стойте, стойте, – принялся утихомиривать их Иван, – пусть-ка Бог вас на правду выведет. – И, достав из кармана двугривенный, предложил: – Орел – будет Алеша, а решка – Добрыня.

– Почему это Алеша – орел, а я – какая-то там решка?! – возмутился Добрыня.

– А потому! – ехидно хихикнул Алеша.

– Ну давайте наоборот, – торопливо предложил Иван.

– Но-но, – на этот раз схватился за меч Алеша.

Иван понял щекотливость положения, и не сносить бы ему головы, не вмешайся в беседу Боян:

– Полно ссориться вам, добры молодцы. Лучше чарки свои богатырские вы наполните-ка зеленым вином да испейте их друг за друженьку. Да за Русь нашу – милу матушку.

– Дело Боян говорит, – поддержал сказителя Илья Муромец. – Давайте лучше вмажем, чем меж собой собачиться.

Иван расслабился. Выпили.

– Все-таки интересно было бы мне рассказы богатырские послушать, – заметил дурак.

– А давайте-ка я расскажу о вас, – предложил Боян, – ведь давно уже ваши все подвиги превратились в преданья былинные.

– Да чего ты расскажешь? – презрительно сморщился Алеша, и стало заметно, что он уже не вяжет лыка. – Вы ж, бояны, все переделали, все приукрасили.

– А, пусть рассказывает, – махнул рукой Добрыня и угодил ладонью в чашку маринованных кокосов, – а мы поправлять будем.

– Ладно, ври, – разрешил Алеша.

Боян проворно выставил перед собой гусли, ударив по струнам, извлек из недр инструмента немелодичный аккорд и вдохновенно заголосил:

 
Из славного Ростова, красна города,
Шел Алеша, что попа сын соборного!
Не за славою он шел, не за золотом,
А на службу он шел ко Владимиру!..
 

Алеша вдруг разрыдался и упал лицом в тарелку с печеными устрицами, причитая:

– Не за славой, точно, не за золотом. – И затих.

Воодушевленный успехом, Боян заголосил дальше:

 
Вот сидит он за столом у Владимира,
А за тем же столом – Тугарин Змеевич.
Он по целой ковриге мечет за щеку,
Да по целому ведру питья медвяного.
Указал на Тугарина Алеша-млад,
Да и молвил он князю Владимиру:
«Ой, нечестно твой Змеевич пьет да ест,
Как болван, дурачина нетесанный.
Как возьму я за шкирку Тугарина
Да под гору высокую выброшу!»
Почернел тут Тугарин, что ночь зимой,
Да с Алешей пошел в чисто полюшко.
Там ему богатырь во честном бою
И оттяпал поганую голову…
 

Тут Алеша перебил Бояна, подняв перемазанное устричным соусом лицо:

– Говорил я, врать будешь – так и есть, не удержался.

– Зато красиво, – заступился за Бояна Добрыня.

– А на хрена она мне, красота эта?! – продолжал кипятиться Алеша и передразнил: «Там ему богатырь во честном бою…» Да во честном-то бою меня бы Тугарин мизинцем левым придавил. Обманом я его взял, самым что ни на есть подлым. Аж поныне совестно. Вышли мы в чистое поле, я и говорю: «Что ж ты, Тугарин, брешешь: говорил, что один на один будем биться, а сам войско за собой привел?» Обернулся Тугарин округ себя, тут-то голову я и отсек ему.

Ивану за Алешу стало стыдно.

– Не, Попович, – гнул свою линию Добрыня, – у Бояна-то красивше будет. Давай, дед, ври дальше.

– Это он по скромности своей, – пояснил Боян реакцию Алеши и вновь ударил по струнам, – потому как Алеша Попович-млад своей доблестью честной прославился, ведь не зря ж он покинул свой дом родной, и семью, и жену-раскрасавицу…

Вновь встрепенувшись, Алеша заорал:

– Да кончай ты врать-то, уши вянут. В гробу я твою доблесть видел! Я как раз от жены-то в Киев и сбежал! Она же у меня – царевна-лягушка.

– А, эту историю я тоже знаю, – обрадовался Боян, – очень романтическая история…

Но продолжить Алеша не дал. В пароксизме хмельной искренности он заявил:

– И это тоже вранье. По правде-то так дело обстоит: днем она баба как баба, очень даже симпатичная, а вот ночью – лягушка! Надоело мне это до смерти, вот в Киев и подался. Лучше службу служить, чем с лягушкою жить.

Иван растерянно переводил взгляд с Алеши на Бояна, не зная, кому из них верить, чему отдать предпочтение – красоте или правде.

– Ох ты горе горькое, – взвыл тут Алеша, – разбередил ты, гад, душу мне! Как вспомню жизнь свою, так тошно становится! Не сыпь мне соль на рану, дед, хватит! Расскажи-ка лучше о себе ты, Добрынюшка. Мы-то с Ильей и так все знаем, а вот Ване, добру молодцу, в новинку да в урок будет.

Добрыня, с трудом приподняв голову, согласился:

– Будь по-твоему, Алеша. Слушай, Ванечка. Расскажу-ка тебе я о том сейчас, как со Змеем поганым во честном бою я племянницу князеву вызволил – красну девку Забаву Путятишну.

Изрядно пьяный Боян, не остывший от распри с Алешей и преисполненный духа противоречия, перебил его:

– «Во честном бою…» Да все ж знают, что вы с тем Змеем уговор держали друг на друга не нападать. Он и не ожидал ничего, когда ты в чертоги его ворвался.

Добрыня покраснел как рак, свирепо глянул на сказителя и молвил:

– В честном ли бою, не в честном ли, а Забаву Путятишну вызволил.

– Еще б тебе ее не вызволить, когда втюрился в нее по уши. Только было сватов прислал, как Змей ее из-под носа и увел. Между прочим, с ее же согласия.

Вокруг раздались смешки. Иван огляделся. Все посетители кабака промеж собой вовсе не разговаривали, а внимательно прислушивались к беседе за их столом.

Добрыня, вновь многозначительно взявшись за рукоять меча, произнес с расстановкой:

– А уверен ли ты, Боян, в словах своих?

– А чего же мне неуверенным быть? – вопросом на вопрос ответил тот, не заметив угрожающего жеста. – Аль не я в твоих сватах ходил?

– Чего ж Забава не пошла за меня, как ты думаешь? – спросил Добрыня ледяным тоном, явно Бояна провоцируя. А тот, как это порой бывает свойственно людям творческим, не заметил подвоха и упивался своей осведомленностью:

– А чего тут думать-то? Владимир не отдает. Рылом, говорит, ты, Добрынюшка, не вышел…

Вокруг вновь одобрительно загоготали.

– Ну все, дед, – побледнев, тихо сказал Добрыня Никитич и стал медленно-медленно подниматься со скамьи, – договорился ты.

Тут лишь Боян очнулся от эйфории.

– Добрыня, ты мне друг, но истина дороже, – пролепетал он, осторожно сполз со скамьи и попятился к двери.

– Врешь, не уйдешь! – вскричал богатырь и, взмахнув саблей, вскочил прямо на стол.

Юрким выхухолем лесным скользнул Боян в дверь, а все прочие присутствующие повскакали с мест и кто мечом, кто саблей острой, а кто и булавой пудовой принялись размахивать в воздухе, то и дело задевая соседей…

Не долго думая Иван схоронился под стол. Под столом было тихо и уютно. «Так, – подумал Иван, – пора смываться. Однако пойду-ка я за Бояном прослежу. Все-то этот дед знает. Ежели с ним дружбу свести, вскорости я всех подноготных киевских знатоком стану. А три богатыря уж так набрались, что, пожалуй, моего исчезновения и не заметят…»

С мыслью этой он на четвереньках пополз к выходу. Вокруг хрустели мебель да косточки богатырские. Но внизу было вполне безопасно.

Выбравшись наружу в душную летнюю ночь, в свете звезд Иван увидел невдалеке сутулую фигуру улепетывавшего по Муромской дороге Бояна и кинулся за ним.

Глава пятая,
в которой Иван впервые видит зеленоволосого человека и принимает участие в совещании ВБО

Иван бежал за Бояном резвым богатырским шагом. Когда Боян подозрительно оглядывался, дурак делал вид, что бежит в противоположную сторону, и успокоенный певец продолжал свой путь. Скоро они добрались до придорожного камня, и Боян, мусоля во рту палец, принялся громко читать надписи.

– Налево пойдешь – в болоте пропадешь, прямо пойдешь – в кабак попадешь, направо пойдешь – к избе-читальне придешь… Ага!

Боян побежал направо, и заинтригованный Иван продолжил преследование. Вскоре показалась изба-читальня – большое каменное строение, откуда шел нестройный гул, напомнивший Ивану трактир в день большого празднества.

Боян замедлил шаг, пригладил бороду и вошел в двери дубовые. Иван шмыгнул следом.

Огромное помещение, залитое светом десятков свечей, гудело, как растревоженный улей. Повсюду – на лавках у стен, на полу, на кадках с березками – сидели бояны. Некоторые лениво перебирали струны гуслей, другие, насупившись, разглядывали соседей, и почти все похлебывали медовуху из глиняных крынок. Иван, разинув рот, подумал: «Охохонюшки! Все бояны вместе собрались! А ежели, не ровен час, печенеги сюда нагрянут? Без песен останемся!..»

Твердо решив постоять на страже русской культуры, Иван сел в уголок, положил булаву по правую руку, сабельку – по левую и стал ждать. Вначале бояны с подозрением косились на него, потом кто-то хлопнул себя по лбу и громким шепотом сообщил:

– Критик!

Все тут же успокоились, потихоньку поставили на пол крынки с медовухой и приняли благообразный вид. Вовремя, потому что в центр зала неспешно вышел высокий моложавый мужчина с добрыми глазами на суровом лице. Достав из-за пазухи маленькие гусли, он призывно потренькал. Наступила тишина.

– Ну вот, все и собрались, – негромко сказал Боян с добрыми глазами. – И хорошо. Скоро начнем песни петь. Рад я, что никакая распутица нам не помеха и даже набег хазаров не помешал приехать всем русским боянам. Дружба наша – залог песен веселых.

– А веселье на Руси есть питие, – гнусавым голосом сказал сидящий рядом с Иваном лысый боян.

Раздался одобрительный смех, и в рядах вновь замелькали крынки с медовухой.

– Верхушкин! – строго посмотрел на лысого председательствующий боян. – Нельзя же так прямо! Вначале песни петь будем, потом разрешаю немного расслабиться. Только тихонько, чтобы простых русичей не пугать. А то, сами понимаете, трудно каждый раз для сбора новую избу искать. Первую избу-читальню, где собирались, народ до сих пор стороной обходит; у синего моря собирались – так после нашего отъезда избу в питейный дом переделали…

– Почему? – ахнул кто-то.

– Потому что запах не выветривался, а книги все – спалили.

– Неправда, половину я вынес! – торжествующе достал из кармана закопченный берестяной свиток боян в первом ряду.

– Ладно-ладно, не будем понапрасну ссориться. Все мы понимаем, что, не будь нас, и читален бы не было. Давайте лучше решим, что сегодня делать будем. Предлагаю разбиться на маленькие группы, спеть друг другу свои песни, а потом обсудить их.

– Да мы и так уже спелись! – протестующе крикнул боян Верхушкин. – Можем сразу все обсудить, а потом веселью предаться!

– Он дело говорит, директор, – поддержал Верхушкина тот самый старенький седой боян, который только что с Иваном и тремя богатырями сидел в кабаке. – Все мы понимаем, что здесь собрались настоящие пивцы… певцы то есть. Профессионалы! Не побоюсь даже сказать, гении. Чего ж нас, гениев, обсуждать? Лучше мы молодежь послушаем, решим, что с ней делать…

– Лапкин! – погрозил ему пальцем директор. – Нам гении не нужны. Нам нужна чистота звука!

Все дружно закивали. А боян-директор продолжал развивать свою мысль:

– Помните, как в первый раз мы собрались? Какой разброд был в певческом деле? Отдельные именитые певцы пели в полный голос, а нас и слушать никто не хотел! И вдруг мы собрались кучкой, созвали народ и исполнили концерт «Версты былинные»! Поодиночке нас бы закидали тухлыми кокосами, а когда мы вместе были – побоялись! И пусть кое-кто возмущался некоторой разноголосицей, все равно признано было, что многие из нас имеют слух, а некоторые – голос. Да что говорить, независимо от слуха и голоса все мы сочиняем и собственные былины!

– Кстати, о собственных былинах! – приподнявшись, гневно заявил сидящий на кадке с березкой маленький сутулый боян. – Я сочинил уже столько былин, столько струн всем тут на гуслях перенастроил, такое активное участие в делах ВБО принимал, что мне давно пора организовать сольный концерт!

Сидящий по правую руку от директора боян поднялся и иронически ухмыльнулся:

– Ах, Шнобель, Шнобель… Ну зачем вам сольный концерт? Сольных – не надо. Когда бояны вместе поют, не так заметно, кому чего не хватает!

– А ты пел сольно, пел! – подпрыгивал на месте боян Шнобель.

– У меня слух есть, – парировал тот и сел.

Заинтригованный Иван толкнул сидящего рядом бояна булавой и спросил:

– Слушай, кто это?

– Боян – ткачев сын, – потирая бок, ответил сосед.

– А что такое ВБО?

– Всерусское боянское объединение… Ну ты, критик, и темный! Кто ж нас не знает?!

Пристыженный дурак примолк. А директор ласково потрепал по голове хнычущего Шнобеля, шепнул ему что-то на ушко и объявил:

– Ну что ж, пора и обсудить кого-нибудь. На закуску, так сказать. Лапкин, говорят, вы уже прослушали былины молодых?

Но не успел Лапкин ответить, как из тесной кучки безусых боянов, которые, трясясь от страха, стояли в дверях, вынырнул удивительный человек. Иван-дурак при его появлении поперхнулся медовухой, которую кто-то любезно протянул ему, и стал на всякий случай натягивать боевые рукавицы.

Человек был немолод и на бояна ничуть не походил. Да и вообще не походил он на русича, хоть и сабельку имел, какой любой богатырь бы позавидовал. Но самое удивительное – его волосы и борода имели нежно-зеленый, напоминающий о весне и свежей травке цвет!

– Кстати, о былинах, – заорал он. – Услышав слово «былины», я решил рассказать вам удивительный факт! Слово «былина» происходит от древнерусского слова «быль»! Быль же означает – бывалое, бывшее, то есть уже случившееся и запавшее в память народа! Кстати, о народе! Слово «народ»…

– Ты кто такой? – осадил его директор. – Я тебя раньше не видел.

– Боян я, – раскланиваясь, сообщил зеленоволосый. – Кстати, слово «боян» происходит от…

– А ты не тать лихой? – вскинулся Шнобель. – Не печенег ли? Не кавказец ли дикий?

– Я русский боян, – обиделся тот. – Автор замечательных застольных былин, исполняющихся напевно, вполголоса.

– А почему мы тебя не слышали? – продолжал бдить Шнобель.

– Пару лет назад, – помрачнел зеленоволосый, – шел я по лесу и упал в берлогу. Мне медведь на ухо и наступил. С тех пор я пою тихо, для себя.

– Кубатайчик! – всплеснул руками боян Верхушкин. – Помню, помню я тебя! Ребята, это наш, боян!

Зеленоволосый гордо подбоченился и помахал Верхушкину рукой.

– Да, – задумчиво сказал директор ВБО. – Ситуация. А грамотка, что ты боян, у тебя имеется?

– Вот она.

Директор осмотрел грамотку, понюхал, попробовал на зуб. Кивнул:

– Пойдет. Отлично сделана. Даже лучше, чем настоящая. Садись, боян, с этого и начинать надо было.

Тот плюхнулся на скамью рядом с Иваном и окинул его пытливым взглядом. Потом уставился на булаву.

– Слово «булава»… – начал он…

Иван торопливо сунул ему крынку с медовухой.

– Я не пью, – обиделся зеленоволосый. – Я пьянею от общения, находясь в окружении пьющих. Это имеет ряд следующих преимуществ…

Зажав обращенное к соседу ухо перчаткой, Иван вновь уставился на директора ВБО, рядом с которым уже стоял боян Лапкин.

– Слушали мы сегодня былины северного бояна Куланьяннена, – начал он. Стоящий у дверей толстенький молодой боян глупо улыбнулся и сделал вид, что настраивает гусли.

– Боян голосистый, былины хорошие, – продолжал Лапкин, – но петь их нельзя!

Боян Куланьяннен уронил гусли и выпучил глаза.

– Почему нельзя? – сам себя спросил Лапкин и сам же ответил: – Во-первых, мы таких не поем. Во-вторых, молод еще. В-третьих, уж очень у него былины жестокие. Вот, скажем, былина о сорока богатырях и заколдованном острове. В ней богатыри, да даже и не богатыри толком, а добры молодцы, только и делают, что друг друга на кусочки рубят. Такого не бывает!

«Бывает!» – хотел было пискнуть Иван, но, сообразив, что нарушать напряженный полет мысли старого бояна невежливо, промолчал.

– Вот если былину переделать так, чтобы они друг друга не убивали, а понарошку дрались, – продолжал Лапкин, – чтоб булавы у них были соломенные, а кровь – из сиропа клюквенного, тогда петь можно. Есть у вас на севере клюква?

– Есть, – пролепетал Куланьяннен.

– Вот и переделайте. У вас большое будущее, боян. Вы вполне сможете петь колыбельные песенки для детишек малых.

– А если я для взрослых петь хочу? – обреченно поинтересовался северянин.

Все иронически заулыбались. Боян-ткачев сын приподнялся и разъяснил:

– Поймите, Куланьяннен, эти экологические ниши у нас давно заняты. Остались места лишь для бояна-колыбельщика, бояна-хитрого мужичка и бояна-гитариста. Гитариста – это чтобы показать нашу прогрессивность. На гишпанском инструменте, гитаре, играешь? Нет? Вот так-то. Что там у него с другими былинами?

– Ну, парочку мелких можно вставить в очередной концерт «Версты былинные», – снисходительно сказал Лапкин. – Есть еще одна большая, но какая-то больно запутанная. Можно, правда, ее до ума довести. Надо вначале петь последний куплет, потом второй, затем десятый и сорок третий. Остальные выкинуть, а двадцать шестой петь в виде припева.

– Дело говоришь, Лапкин, – поддержал его боян-ткачев сын. – Кого еще прослушали?

– Бояна Бурчалкина с юга, – нахмурился Лапкин. – Только сам он не приехал, а прислал на бересте текст былины срамной. «Бабушка и Василек» называется.

– Читал-читал, – оживился кто-то из молодых. – Ох срамная былинка! Там Василек этот бабушку…

– Раз сам не приехал, и обсуждать не будем, – поспешил перебить его директор. – Грамотку сию возле печки положите. Мало ли что, вдруг дров не хватит… Кто еще у нас спеть хочет?

Тут Ивану-дураку плашмя саданули по затылку саблей. Он гневно обернулся и, отняв от уха рукавицу, уставился на зеленоволосого соседа.

– Извини, – зашептал тот. – Привычка такая: как попаду в народ, так хочется саблей махать. Руки чем-то занять надо…

– На. – Иван протянул ему пригоршню семечек, оставшихся в кармане от первой встречи с Марьей-искусницей. Он справедливо решил, что семечки помогут занять соседу не только руки, но и язык. И угадал.

А возле директора ВБО уже стоял крепенький мужичок с грустным выражением лица. Он со вздохом протянул ему несколько берестяных свитков и произнес:

– Написал я тут маленько. Петь не надо, скажите просто, что не так…

– Хитрый мужичок! – хором закричали бояны. – Покатит!

– Теперь бы еще гитариста найти, – мечтательно сказал директор.

А бояны веселились. Крынки с медовухой незаметно уступили место бутылям с зеленым вином. Сильно захмелевший от общего веселья сосед приник к Ивану-дураку и зашептал:

– Семечки у тебя – язык проглотишь! Сам жарил?

– Любовь моя, Марьюшка, их жарила, – ответил Иван и побрел искать более спокойное место.

Он протиснулся между обсуждавшими размеры дани за очередной концерт, постоял чуть-чуть возле кучки боянов, решавших, как правильно петь былину об Алеше Поповиче. Оказывается, в самом распространенном тексте былины Алеша бьется со Змеем Тугариным два раза подряд и оба раза его убивает. Верно, древний боян написал два варианта боя, а решить, какой лучше, – не успел. Помер, видать, от натуги. Теперь бояны решали, что лучше: выкинуть один поединок или дописать, что у Змея Тугарина был брат-близнец Змий Тугарин. Иван постоял, послушал, но понял, что сегодня бояны к единому мнению не придут, и двинулся к выходу.

У дверей было куда веселее. Молодые бояны, отпивая по очереди из единственной бутыли с зеленым вином, пели друг другу свои былины. Всеобщим успехом пользовался боян Воха, который, аккомпанируя себе на гишпанском инструменте, пел на непривычный мотив:

 
Выезжает тут Илюха, о йе-е!
Выезжает на лихом коне!
Он крутой, он круче Соловья,
Он снесет ему башку, ий-я!
А Алена Соловьинишна ушла гулять,
Соловейкин род продолжить, жениха сыскать.
Соловей укороченный под Калиновым мостом,
А Илюшенька с Аленой – под ракитовым кустом!
Ах, Алена! О йе-е!
 

Певец затарабанил по струнам, глотнул зелена вина и, мгновенно осипнув, продолжал:

 
А хотите, я спою вам про Ивана-дурака,
Про Ивана, чей папанька ой да Черная Рука?
Как напился он с Емелей, документы потерял,
А в бою с четырехглавым богатырским другом стал.
 

Дурак привычно схватился за булаву, но передумал. Приятно все-таки, когда о тебе поют, пусть даже не очень складно. В руки ему сунули крынку с медовухой, мир стал уютен и бояны симпатичны. Рядом сидел хитрый мужичок, которого все звали Кудряшкиным, и вполголоса подпевал бояну Вохе. Униженный Куланьяннен бродил среди молодежи и напрашивался на комплименты. Его жалостливо хвалили. Временами забегал директор ВБО, делал пару глотков из бутыли, стрелял у кого-нибудь табачку и возвращался к профессиональным боянам. В последнем набеге он взял в полон гитариста Воху и увел его увеселять маститых. Молодежь тут же похватала гусли, разбилась попарно и принялась петь друг другу. Кто-то, прежде чем петь, хвалился: дескать, эту былину он уже пустил в народ и ее поют в деревне Тугоуховке, где народу – целых двадцать душ.

Потом заглянул боян Фискалкин, снисходительно посмотрел на молодежь и похвалился недавним приобретением – заморскими гуслями-самогудами. С их помощью Фискалкин добился небывалой плодовитости, сочиняя по две былины в день. Гусли сами ему подыгрывали и даже запоминали текст былины. Молодые бояны после ухода Фискалкина стали уверять друг друга, что мотив на гуслях-самогудах однообразный, а голоса у Фискалкина отродясь не имелось. Но видно было, что они ужасно завидуют.

Решив нарушить тягостное настроение молодежи, Иван-дурак крякнул и спросил:

– А не сыграете ли вы критику чего-нибудь новенького, свеженького, интересного?

Втайне дурак надеялся, что кто-нибудь продолжит былину бояна Вохи о нем. Но вышло по-другому. Гусли взял Кудряшкин, откашлялся и запел:

 
Как напилися в трактире нонче три богатыря,
Зелено вино хлебали, времени не тратя зря.
Как решили они подвиг богатырский совершить,
Как пошли к собаке-князю позволения просить…
Молодежь захихикала, Иван потер затылок.
А у князя гость незваный, старый дядька Черномор,
На Илюху, на Алеху, на Добрынюшку попер:
Мол, ругали, слышал, князя, повели ты их казнить,
Ясны головы хмельные с плеч широких отрубить.
А Илюшка был поддатый, а Добрыня пьяный был,
А Алешка улыбался, ни хрена не говорил.
Нету силы богатырской, всю пропили в этот день,
И Гапон, коварный попик, на плетень набросил тень.
Посадили их в подвалы, заковали в кандалы,
Может, головы отрубят, пока силы их малы.
Не видать им больше света и хмельна вина не пить,
Вы не ссорьтесь лучше с князем, все равно не победить!..
 

Кудряшкин откашлялся еще раз и смущенно объяснил:

– В последней строчке – это мораль. А когда богатырям головы отрубят, я еще немножко напишу.

Опрометью выбежал Иван-дурак из избы-читальни. Оттолкнул зеленоволосого, объясняющего Гнедку различия между галопом и рысью, и вскочил на коня. Выручать надо братьев-богатырей!