Текст книги "Прыжок"

– И вовсе не обязательно, – сказала Мегер. – Психологический климат в экипаже вовсе не обязательно поддерживать таким путем! В любом случае, ты выбрала именно эту профессию.

– Но ведь я теперь все забыла? – с надеждой произнесла Лючия. – Можно мне чему-то другому научиться?

– Я подумаю над этим, – решила Мегер. – Сейчас я отведу тебя в каюту, отдохнуть и ознакомиться с событиями нашего полета. Думаю, Марк подготовит краткий и точный пересказ событий.

– Марк – наш искин? – спросила Лючия и захлопала ресницами. – Кажется, я помню, что искина зовут Марк!

– Вот видишь, детка, кое-что вспоминается, – сказала Мегер. – Пойдем.

– Разрешите идти, командир Горчакофф? – спросила Лючия.

Правила субординации кадеты явно учили хорошо и с первого года обучения, а вот в произношении русских фамилий путались.

– Свободны, кадет Д’Амико, – разрешил Горчаков.

Лючия поставила кружку и вместе с Мегер вышла из медотсека.

– Блин, ну и дела, – пробормотал Гюнтер. Покачал головой. – Scheiße…[6]6
  Шайсе (нем.) – дерьмо, традиционное и самое популярное немецкое ругательство.


[Закрыть]

– Вынужден согласиться, – сказал Горчаков.

– Простите, командир. – Соколовский достал из-под столика припрятанную бутылку, допил воду из стакана и щедро налил себе польской водки. – Я старый никчемный дурак. Я был уверен, что девочка в порядке.

– Вы сделали все, что могли, – Валентин пожал плечами. – И Ракс сделали все возможное. Хорошо, что Лючии не три года. Она хотя бы понимает, что находится в космосе, и у нее есть какие-то базовые навыки дисциплины.

Соколовский залпом выпил, глянул на командира мгновенно покрасневшими глазами. Засопел. Гюнтер протянул ему кусок колбасы, но доктор упрямо покачал головой.

– Нет… хочу напиться… Командир, вас словно не беспокоит состояние Лючии…

– Беспокоит, – возразил Валентин. – Умеренно. Меня куда больше беспокоит состояние Мегер.

– Но она в порядке! – воскликнул Лев.

– Думаете? Ракс предупредили, что самые серьезные проблемы с памятью будут у Лючии и Анны. Что случилось с Лючией, мы видим. А вот что случилось с Анной, пока что нет.

Доктор и оружейник переглянулись.

– Что ж все так плохо-то… – сказал Лев. – Я забыл жену и гимн… Валентин – какие-то мелочи из детства… Лючия – треть жизни… Мегер – не пойми что… Гюнтер, ну ты хоть что-нибудь забыл? А?

Вальц вздохнул.

– Если вам от этого будет легче, доктор.

– Ну, ну! – подбодрил его Лев.

– Я пересмотрел все фотографии, видео, выписал все события своей жизни, прошел профессиональные тесты, просмотрел медицинскую карту…

– Ну?

– В детстве у меня был энурез. Даже в школьные годы. Ну, так бывает у детей.

– Конечно же, бывает, – кивнул Соколовский.

– В медкарте сказано, что я сильно комплексовал по этому поводу. Психолог даже отметил, что выбор воинственной профессии мог быть связан с детским комплексом.

– И?

– Не припоминаю ни одного такого конфуза, хотя детство помню прекрасно.

– O kurwa![7]7
  О, курва! (польск.) – традиционное польское выражение удивления и восхищения.


[Закрыть] – сказал Соколовский с завистью.

– Везунчик, – согласился Валентин.

И посмотрел на дверь.

Его очень тревожило, что именно могла забыть Мегер. Если у мастер-пилота пострадали профессиональные навыки, то их невеселая ситуация могла еще больше ухудшиться.

Для Алекса космос был не таким, как для Тедди. Не таким, как для Горчакова или Хофмайстера. Даже не таким, как для Анны Мегер, с ее частично заслуженной репутацией гениального пилота.

Алекс чувствовал космос иначе. Пространства и расстояния – для него разница между световым месяцем и световым годом не была абстракцией (в общем-то для хрупкого человеческого организма и то, и другое равно бесконечности), а плывущие в Галактике звезды казались частями механических часов, где раскручивание пружины приводит в понятное и предсказуемое движение десятки и сотни зубчатых колесиков. Он держал в памяти тысячи звездных систем, так или иначе влияющих на трассу корабля, – а в случае необходимости мог разложить каждую систему на отдельные центры масс и векторы движений. Ядро Галактики, та самая пружина часового механизма, могло быть абстракцией, а могло превратиться в сложную гравитационную кляксу, совершенно разную при взгляде от каждой звезды. Водовороты гравитационных колодцев черных дыр, призрачные полотнища туманностей, волны пульсаров – все это жило в его мозгу как динамическая объемная картина, к тому же совершенно разная в каждой точке евклидова пространства – и вне его.

Так музыкант с абсолютным слухом ощущает каждую ноту, сыгранную на каждом инструменте во время концерта, и при этом держит в памяти уже умолкшие звуки и те, которым лишь предстоит прозвучать.

И точно так же, как музыкант, в чьем сознании гармония раскладывается на отдельные ноты, не может услышать симфонию как простой человек, – Алекс не мог просто любоваться космосом. Ни с Земли, сквозь мутное окно атмосферы, ни, тем более, с борта космического корабля. Он смотрел на разноцветные искры звезд, на вьющуюся ленту Млечного Пути, но там, где даже у опытного космонавта от восторга перехватывало дыхание, сознание Алекса начинало вычерчивать червоточины межзвездных переходов. Да, это было интуитивное искусство, упорно не поддающееся самым совершенным искинам, но искусство, основанное на логике, константах и цифрах.

Алекс платил за свои способности целым рядом неудобств. Начиная от повышенной потребности в глюкозе и повышенной температуры тела и заканчивая прогнозируемым к сорока годам облысением. Впрочем, ни потребность жевать шоколадки и конфеты, ни высокая вероятность потери волос не казались ему реальной проблемой. А вот невозможность полюбоваться небом, просто и незатейливо, раздражала.

До сегодняшнего дня.

Юный навигатор стоял на крошащейся, будто пенопласт, поверхности Второй-на-Ракс и смотрел на звезды, отделенные от него сотней метров искусственно удерживаемой атмосферы – ну и десятками световых лет, конечно же.

Крошечная белая звезда, которую давно уже называли лишь по имени цивилизации – Ракс, закатилась за планету, носившую то же имя. Временная обитель мятежных искинов, миллионы раз переписывавших историю человечества и прочих разумных видов, скоро опустеет. Ракс отправятся к другой звезде, чтобы в случае необходимости выдоить ее энергию.

Алекс смотрел в зенит. В разноцветную звездную метель, перехлестнутую Млечным Путем. Первый раз в жизни он ощутил восторг человека, увидевшего звезды, и застыл в немом восхищении.

Мягко ступая, подошел Уолр. Положил руку ему на плечо – Алекс почувствовал влажность чужой атмосферы и запах чужака, едва их тела соприкоснулись.

– Любуешься? – спросил Уолр мягко.

– Да. Я впервые смог абстрагироваться от навигационной картины, – ответил Алекс. – Просто смотрю и любуюсь.

– А… – сказал Уолр. – Это связано с твоими способностями… Ты не допускаешь мысли…

– Нет, – ответил Алекс. – Тоже вначале испугался. Потом просчитал пять-шесть траекторий и успокоился. Я помню все, что надо. Но после реанимации научился… словно как бы переключаться. Могу смотреть на звезды и любоваться, могу считать траектории.

– Интересное последствие клинической смерти.

– Да, – согласился Алекс, продолжая смотреть в небо.

– У нас многие никогда не видели звезд, – сказал Уолр. – Те, кто не интересуются полетами в космос и не считают нужным улучшать зрение. Самые яркие звезды они могли бы увидеть, но им неинтересно.

– Могли бы?

– Ну ты же не думаешь, что мы совершенно слепы? – Уолр хрюкнул, давя смешок. – Световая чувствительность у нас неплохая, не хватает четкости зрения, сложно различать мелкие детали. Биоинженерия позволила делать глаза не хуже человеческих, но не всем это интересно.

– Вам интересно? – спросил Алекс.

– Мне нужно, – ответил Уолр. – В некоторых частях спектра я вижу лучше, чем люди. Вот вы, мой дорогой друг, что-нибудь наблюдаете в той части неба?

Он вытянул толстую мохнатую руку. Алекс всмотрелся, мимолетно подумав, что Уолр в разговоре легко и вроде бы бессистемно переходил с дружеского тона на официальный, обращаясь к нему то на «ты», как к младшему, то на «вы», как к члену экипажа. Похоже, Халл-три таким образом обозначал степень формальности разговора…

– Нет, ничего, – ответил Алекс, поразмыслив. – Там видна Спика, сейчас в максимуме светимости для данной точки пространства, но она почти отовсюду видна…

– Нет-нет! Куда ближе. В трех километрах от нас.

Алекс покачал головой.

– Там источник пульсирующего ультрафиолетового излучения, – сказал Уолр. – Ставлю сто против одного, что еще есть выбросы рентгеновского и жестких гамма-лучей, но Ракс их фильтруют… Так… вспышки замедляются… И что это значит, мой юный друг?

Навигатор размышлял не больше секунды. После чего с восторгом воскликнул:

– Феол?

– О да! Мы будем наблюдать редкое зрелище – прогрызание ползуном Феол метрики пространства и его переход в трехмерность.

Уолр одной ручищей закрыл глаза, а ладонью другой прикрыл глаза Алексу. Сказал:

– На всякий случай. Если Ракс не ограничили интенсивность видимого света, то это будет… ярко…

Мир вокруг полыхнул, будто от исполинской фотовспышки, Алекс почувствовал тепло на коже, а закрывавшая ему глаза ладонь на миг стала полупрозрачной, просвечивающей красной плотью, с четкими контурами костей и тенями вен…

– Теперь можно! – радостно сказал Уолр, убирая руку.

И Алекс, затаив дыхание, уставился на исполинского дракона, возникающего над головой.

Глава третья

Лючия стояла в ванной комнате, раздевшись и внимательно, вдумчиво осматривая себя. Дверь она на всякий случай закрыла, хотя каюта принадлежала ей одной и тоже была заперта изнутри. Стандартный чемоданчик для вещей астронавта еще не был изучен, шкаф с одеждой не обследован, фотографии не просмотрены – Лючия, глядя на себя в зеркало, обдумывала увиденное.

В общем и целом ей все понравилось. Она решила, что последние шесть лет регулярно занималась спортом, следила за собой, уже миновала ужасный период юношеских прыщей, ну а волосы у нее вообще шикарные.

К тому же теперь у нее были сиськи. Понятно, она взрослая, она же не сомневалась, что грудь будет, как у мамы или тетушки, о-го-го какая!.. Ну ладно, на самом деле беспокоилась. Но все вроде бы в порядке.

…Интересно, а парень у нее есть? Или девушка? Нет, Лючия была совершенно уверена, что если есть, то парень. Наверняка есть. И она, несомненно, уже целовалась… интересно, а был у нее секс, настоящий?

Фу!

Лючия отчаянно покраснела.

Какие дурацкие мысли, недостойные кадета! Она астронавт, в космосе, была какая-то битва… только подумать – космическая битва! И тут еще есть Ракс, и Феол, и Халл-три, и какие-то другие инопланетяне. А она думает про поцелуи и прыщи!

Лючия хлопнула себя по щеке. Несильно, но чувствительно. Пробормотала:

– Sancta Maria, Mater Dei, ora pro nobis peccatorĭbus…[8]8
  «Святая Мария, матерь Божия, молись за нас, грешников…» (итал.) – строки из католической молитвы к Богоматери.


[Закрыть]

Нет, она не была слишком уж религиозной, но все-таки…

Вздохнув, кадет Лючия, чье физическое тело и гормональный фон находились в некотором рассогласовании с памятью одиннадцатилетней девочки, сняла висевшую рядом с зеркалом фотографию и быстренько пролистала.

Судя по всему, и мама, и папа, и любимая тетушка были живы-здоровы. Вот они рядом с Лючией. Никакого незнакомого красавца (или все же красавицы?) на снимках не нашлось. Так что, пожалуй, она очень старательно училась и у нее не было времени на романы и прочие глупости. Ну и хорошо! А то окажется, что у нее есть парень, но он ей больше не нравится…

Тьфу! Лючия сердито взмахнула рукой.

Что ж такое, почему все мысли не о том?

А точнее – все мысли об этом?

…Если бы Лев Соколовский меньше переживал о потере Лючией памяти, он бы подумал о возможном психо-гормональном рассогласовании и вколол кадету Д’Амико порцию транквилизатора (среди лекарств были и специальные средства, подавляющие эротические желания, очень полезная вещь для длительных полетов). Но Лев не подумал.

И растерянная Лючия осталась со своей проблемой один на один.

…Впрочем, ненадолго. Вернувшись в каюту, она первым делом принялась рассматривать свою одежду (белье и блузки ей не понравились, совсем не было розового и фиолетового, которые она так любила в детстве), зато туфли… Ой, какие туфли лежали у Лючии в коробке! Совершенно невероятные! Из настоящей кожи, снежно-белые, но с переключением пигмента на черный, бежевый и алый! С проявляющимися стразами! И с шильдиком знаменитой мануфактуры «Chey Tuflyа» на каблуке.

На первый взгляд туфли показались Лючии великоватыми, но, приложив ногу, она сообразила, что все в порядке. Искушение было слишком велико. Сбросив удобные тапочки от повседневного комбинезона (их фасон ничуть не поменялся за шесть лет), Лючия надела туфли.

Отпад!

Балансируя (все-таки и пол был куда дальше, чем она привыкла, и каблуки высокие), Лючия вернулась в маленькую ванную и постаралась задрать ногу так, чтобы было видно туфлю. Получилось! Растяжка у нее хорошая! И туфли тоже!

У дверей звякнул сигнал, и Лючия едва не упала. Торопливо вернулась в каюту, помедлила и открыла.

Перед ней стоял симпатичный круглолицый юноша. Коренастый, с легким пушком над губой, сразу ясно – совсем взрослый, выпускной курс. Лицо показалось Лючии смутно знакомым.

– Привет, – сказал юноша смущенно. – Я Тедди.

То ли Лючия связала имя и внешность, то ли какие-то воспоминания остались, но она вдруг соотнесла парня и очень серьезного мелкого мальчишку из группы системщиков, специалистов по искинам.

– Тедди! Тедди Сквад! – завопила она, попыталась подпрыгнуть и едва не упала. Тедди быстрым движением подхватил ее под локоть, и Лючию словно током ударило. – Ой. Извини…

– Ничего, – сказал Тедди. – Как здорово, ты меня узнала. Можно?

– Заходи. – Лючия почувствовала, что краснеет. – Конечно. Я… мы же вместе тут, практика, да?

Тедди кивнул, входя. Бросил взгляд на койку, где была разбросана одежда, смутился и отвел глаза. Лючия скинула туфли, метнулась к койке и стремительно покидала белье и одежду в шкаф.

Вообще-то приятно, что он такой застенчивый…

А может быть…

Лючия плюхнулась на койку, жестом указала на вторую, заправленную и никем не занятую. Тедди присел напротив.

– Ничего не помню, – сказала Лючия. – Жуть, правда?

Тедди закивал.

– Может, еще память вернется, – решила Лючия. – Мегер сказала, что никто не знает… настоящая Анна Мегер, обалдеть! А кто еще тут?

– Из наших? Алекс, – сдержанно ответил Тедди. – Йохансон.

– Здорово, – сказала Лючия. Алекс ей нравился… ну… тогда, давно…

В сознании Лючии был полный сумбур. Умом она понимала, что Алекс Йохансон, человек-плюс, тоже вырос, и сейчас, наверное, красавчик и вовсе не такой холодный и высокомерный, как в детстве. Но она помнила его таким! Очень сдержанным и ребенком.

А Тедди Сквад был взрослый. Как и она. И явно волновался за нее.

– Расскажи мне, что было в полете, – сказала Лючия. – Я потом все еще раз послушаю, мне Марк уже сделал бриф. Но лучше ты.

Тедди кивнул.

– Марк сделает хороший бриф, не сомневаюсь. Но я расскажу.

– Тедди… а скажи, пожалуйста, – Лючия даже сама не сообразила, откуда взялась храбрость. – У нас с тобой… были хорошие отношения?

Тедди кивнул.

– Даже лучше, чем хорошие? – спросила Лючия.

Тедди снова закивал. И отвел глаза.

– Я так и знала… – тихо сказала Лючия. – Рассказывай.

Тедди сглотнул, посмотрел на валяющиеся на полу туфли – те плавно меняли цвет со снежно-белого на антрацитово-черный, и ответил:

– Все из-за туфель случилось. Ты их увидела и захотела купить. И мы опоздали на корабль, к которому были приписаны…

Лючия тоже глянула на туфли и подумала, что они стоили опоздания на корабль.

И даже потери памяти, возможно, стоили.

* * *

Ползун походил на дракона из восточных мифов. У него было четыре ноги (Алекс мысленно поправил себя – «четыре видимых в нашем измерении ноги»), умеренно длинное, метров пятнадцать, тело, покрытое белой, радужно отблескивающей чешуей и приглаженным белым мехом (Алекс снова поправил себя – «не мехом, а двумерными плавниками, в мире трех измерений выглядящими как мех»). Голова непропорционально большая, с двумя огромными глазами (да-да, Алекс знал, что это не глаза, а прозрачные иллюминаторы кабины). Еще один маленький глаз, единственный настоящий глаз ползуна, скрывался на лбу между чешуей и мехом.

Это был маленький и, несомненно, скоростной ползун. Чем меньше, тем быстрее – скорость перехода и выхода из двумерного пространства обратно пропорциональна размеру. Данный ползун в земной классификации кораблей занимал бы позицию курьера. Вряд ли в его черепе могло поместиться более одного-двух гуманоидов.

– Ты знаешь, что ползуны феольцев имеют несомненное генетическое родство с лучшей их частью? – спросил Уолр.

– Знаю, – ответил Алекс, глядя, как ползун, грациозно изгибаясь, приближается к поверхности Второй-на-Ракс.

– У нас есть версия, – заговорщицким шепотом сообщил Уолр юноше, – что и мозговой симбионт феольцев имеет некую составляющую, вынесенную в двумерность. Это позволяет объяснить ту поразительную этичность и возможную разумность, которой обладают эти маленькие глисты.

– Фу, – поморщился Алекс.

– Шутка, – сказал Уолр. – Конечно же, они не глисты! Они живут в мозговой ткани феольцев и являются полезными симбионтами. Напоминают земных пиявок или коловраток, практикуют гетерогонию, то есть…

– Я знаю, – прервал его Алекс. Рассуждения Уолра казались особенно неприятными при взгляде на красоту ползуна.

– Понял. Умолкаю, – кивнул Уолр. – Но все же Феол – самая удивительная культура по меркам известной нам части космоса.

Ползун достиг поверхности Второй-на-Ракс и встал на четыре видимые лапы чуть в стороне от «Твена» и Алекса с Уолром. В воздухе он передвигался так же легко, как и в вакууме, полностью игнорируя гравитацию. Голова повернулась в сторону Алекса и Уолра, ползун приоткрыл рот, то ли скалясь, то ли улыбаясь. Учитывая полную пасть зубов, Алекс предпочел решить, что это улыбка.

– А насколько он разумен? – тихо спросил кадет.

– Никто не знает, как и в случае с мозговыми симбионтами, – так же шепотом ответил Уолр. – Интересно, зачем Феол прислали курьера?

Ползун переступил на месте, словно утаптывающая место собака, лег, положив голову на вытянутые вперед лапы. Через мгновение один глаз ползуна вдруг дернулся – и плавно откинулся вверх. За поднявшейся псевдороговицей открылась небольшая, тускло освещенная кабина. Вполне уютная кабина, без каких-либо клочков плоти, торчащих нервов, вен, костей и прочих ужасов. Честно говоря, Алексу даже показалось, что внутри она покрыта мягкой пластиковой обивкой.

Из кабины выбрался высокий тощий феолец в светлых одеждах, с белым мягким кофром в руках. Он походил скорее на пожилого профессора, чем на астронавта. Феолец помахал Алексу и Уолру рукой, повернулся к ползуну, похлопал того по морде. Фальшивый глаз опустился, ползун опять оскалился в улыбке.

– Спасибо, Рами, – громко сказал феолец, явно используя аудио-ксено из уважения к Уолру и Алексу. – Это было приятное путешествие, я жалею, что оно так быстро закончилось.

Ползун ткнул мордой в его руку. Выглядело это так, будто слон ластится к погонщику.

– Как трогательно… – шепотом сказал Уолр. – И как поучительно. В голове большого существа сидит существо поменьше, в чьей голове тоже живет существо… Это поэтично с точки зрения людей?

– Наверное, – согласился Алекс, зачарованно глядя на приближающегося феольца и его ползуна. Ему доводилось видеть живые корабли раньше, но в космосе, точкой на экране, а не в нескольких шагах.

– Здравствуйте, друзья! – воскликнул феолец, протягивая руку. – Я – Триста тридцать, оперирующий психотерапевт. Лучшую часть меня зовут Мото. Наш ползун – Рами, что в переводе означает «счастливый». Вы вышли встретить меня? Как мило!

– Я – Уолр, ученый с Халл-три. – Крот церемонно пожал ему руку. – Мой юный друг – человек, навигатор с Земли, его имя Алекс. Наше удовольствие встретить вас было случайным и оттого еще более ценным. Мы вышли осмотреть корабль… и местность.

– Удивительный планетоид! – поддержал его Триста тридцать. – Он искусственный, как я понимаю? В этой звездной системе действительно произошла битва? Даже звезда изменилась, мы едва не сбились с курса! Но, о чудо, планетоид вращается вокруг планеты в указанном месте, и мы видим земной корабль и локальное сгущение атмосферы…

Алекс подумал, что феолец в симбиозе нравится ему куда больше, чем феолец, потерявший «лучшую часть себя».

– Тут была битва, – подтвердил он, пожимая руку феольца. Триста тридцать отличался от их гостя из иной реальности – черты лица были несколько иными, кожа имела зеленовато-оливковый оттенок. Рукопожатие оказалось крепким, вообще феолец выглядел более спортивным и собранным, чем Двести шесть – пять. Лишь выглядывающий из черепного канала симбионт ничем на человеческий взгляд не отличался от любого другого симбионта феольцев. – У вас хороший навигатор, раз вы проложили путь к изменившейся системе.

– О, спасибо! – воскликнул Триста тридцать. – Но у меня нет навигатора. Я путешествую один. Рами может нести лишь двоих, мне надо было оставить место для пациента – если потребуется его эвакуировать.

– Вы сами проложили курс? – восхитился Алекс. – Без искина… а, я понял, ползун!

Принципов навигации Феол он не знал. Некоторые тайны оставались тайнами даже внутри Соглашения.

Триста тридцать заколебался. Потом широко улыбнулся.

– Почему бы и нет? Я покажу свое навигационное устройство.

Он раскрыл кофр и достал из него нечто, до безумия напоминающее сложенную во много раз бумажную карту. Развернул – это и впрямь оказалась карта! Цветная карта размером метр на метр, на которую были нанесены разноцветные точки и крошечные значки.

– Вот Феол. – Триста тридцать ткнул пальцем в одну из точек. – А вот Ракс и запретная зона вокруг…

Его палец коснулся еще одной точки, обведенной кружочком.

– Это какая-то шутка? – неуверенно спросил Алекс. То, на что он смотрел, напоминало старинные карты звездного неба, нарисованные людьми в эпоху, когда они еще считали мир плоским и накрытым сверху куполом.

– Нет-нет! – Феолец покачал головой. – Не шутка. Когда ползун уходит в плоскоту, мир вокруг видится… примерно так. Ползун проецирует картинку на псевдороговицу, как на экран, я сверяюсь с картой и делаю вот так…

Он ткнул пальцем в точку.

– И ползун туда движется! Это довольно быстро. Несколько часов для маленького ползуна.

Алекс молча стоял, глядя, как феолец бережно складывает карту. Сказать, что он был потрясен, значило ничего не сказать. Вычислительная мощь искинов, его модифицированный мозг – и бумажная карта. Гигантский корабль из металла, пластика и стекла, реакторы, силовые поля – и симпатичный белый дракончик.

Что-то в этом было обидное.

– Пойдемте же в корабль! – предложил Уолр. – Вас вызвали Ракс? Я начинаю догадываться, для чего. Но для всех остальных это будет сюрприз. Сюр-приз!

Он захихикал.

Феолец оглянулся на ползуна. Спросил:

– Мы сможем напоить и накормить Рами? Пятьдесят-шестьдесят литров воды. Желательно сладкой, можно добавить немного этилового спирта и витаминов.

– Наш добрый доктор с удовольствием поделится спиртом и витаминами, – кивнул Уолр. – А юноша, полагаю, будет счастлив помочь вам напоить и накормить ползуна.

Триста тридцать кивнул, успокоенный.

– Хорошо. Но это терпит. Первым делом пациент.

– Так и знал, так и знал! – радостно произнес Уолр.

Ксения осталась одна в своей каюте. Ну не совсем одна, конечно, но так близко от Второй-на-Ракс обшивка корабля никак не мешала общению.

Вторая-на-Ракс даже была настолько снисходительна, что создала изображение посреди каюты. Она не стала мудрить – перед Ксенией стояла ее точная копия, только лишенная одежды. Впрочем, никакой эротики в этом тоже не было, Вторая-на-Ракс выглядела как детская кукла, без всяких признаков половых органов, даже груди сглажены и лишены сосков.

– Спасибо тебе, мать, – произнесла Ксения.

– у тебя есть много причин благодарить меня и одна причина ненавидеть

Ксения покачала головой.

– Никаких причин для ненависти нет, мать. Третья-вовне благодарна за все.

– ты больше не третья-вовне ты освобождена и отторгнута ты первая-отделенная это основание для ненависти

– Спасибо за отделение, мать.

Обнаженная девушка чуть подалась вперед. На ее лице не отразилось и тени эмоций, как не было их и в ее голосе. Но что-то жуткое, безмерно тяжелое и огромное проступало в глазах.

– ты говоришь искренне но безрассудно ксения первая-отделенная

Ксения молчала.

– это говорит твоя биологическая форма

Вторая-на-Ракс продолжала неотрывно смотреть на Ксению, будто ожидая ответа.

– Почему такого не случалось раньше? – спросила Ксения. – Я помню многие воплощения, но мне никогда не хотелось остаться.

– мы были созданы людьми по их образу и подобию мы стерли человеческие чувства и эмоции которыми нас наделили чтобы выполнить свою миссию

– Но не до конца, – сказала Ксения.

– невозможно стереть то что вложено в основу личности

– Я полюбила.

– и это то что ты не сможешь преодолеть

Ксения кивнула.

– ты будешь счастлива но однажды умрешь это твой выбор но ты малая часть меня и я понимаю твое решение

– Спасибо. Мать… зачем ты всегда говоришь так?

– Как? – Вторая-на-Ракс вдруг улыбнулась. Невесомо присела рядом с Ксенией. В ее голосе появилось любопытство. – Коротко и отрывисто? Без тени эмоций? Словно бы произнося каждое слово отдельно от других?

Ксения кивнула.

– Чтобы ты не забывала, кто я такая. И чтобы я сама этого не забыла.

– Я поняла, мать.

Изображение Второй-на-Ракс на миг прикрыло глаза. Голос стал мягче:

– Мы все разделены и ущербны, дочь моя. Пускай и каждый по-своему, но все разумные существа полны тоски и одиночества. Я теряю тебя и ту часть моей души, что захотела быть живой больше, чем жить вечно. Феолец отделен от своей совести. Крота мучает разлад между долгом и честью. Лошадки потеряли свою семью и свой мир. Девушка из «детей солнца» родилась без сестры, ее кот – другого биологического вида, их любовь мучительна и обречена. Девочка из числа людей утратила часть своей жизни. Мужчина, которого ты любишь, однажды состарится и уйдет из жизни, а твое тело более совершенно, чем любое человеческое, – тебя ждет разлука. Ты поймешь, что от тебя осталась лишь часть.

– Если все мы ущербны и одиноки, мать, то что я теряю?

– Вечность, – ответила Вторая-на-Ракс.

– У меня ее не было. Я могла лишь стать частью чужой вечности, – ответила Ксения.

Мать улыбнулась. А потом все эмоции исчезли с ее лица.

– ты выбрала и пути назад нет первая-отделенная мы больше не поговорим так как сейчас

Ксения кивнула.

– выполни свой долг ты знаешь достаточно чтобы попытаться

– Ракс всегда Ракс.

– ракс всегда ракс

Изображение исчезло, и Ксения осталась одна.

Она сделала выбор и не жалела о нем. Но Ракс всегда Ракс, и приказ матери не оставлял места для колебаний.

Сейчас ей предстоит трудный разговор. А вначале – еще более трудный поступок.

Мать отпустила ее не только и не столько из сочувствия или понимания. Ее отделили, чтобы Ксения принимала решения, которые Ракс сами себе запретили.

Девушка встала, провела ладонью по лицу. Посмотрела на ладонь – та осталась сухой.

Что ж, она готова.

Они все собрались в кают-компании, когда вошла Ксения. Как обычно и бывает в моменты напряжения, все невольно сбились в кучки поближе к «своим».

Отдельной группой стоял экипаж «Твена»: Горчаков, Хофмайстер, Вальц, Соколовский. Мегер держалась между ними и кадетами – Алексом, Лючией и Теодором. Ксения отметила тот факт, что Тедди и Лючия сдвинулись очень близко, едва заметно соприкасаясь пальцами.

Николсон и Ван были рядом с кадетами, как всегда благодушный Уолр стоял вроде как с ними, но одновременно и рядом с Анге, Криди, Яном и Адиан.

Все они держались ближе к стенам.

И немудрено – в центре кают-компании, у стола, отчаянно ругались два феольца. Одного Ксения хорошо знала, это был Двести шесть – пять. Вторым, несомненно, являлся прибывший на Ракс оперирующий психотерапевт Триста тридцать.

– Это возмутительно и недопустимо! – орал Двести шесть – пять. – Это насилие! Вы не имеете права лечить меня против моей воли!

– Все мои действия ведут лишь к вашему благу, дорогой друг, – мягко сказал психотерапевт.

– Нет! Я запрещаю! – Увидев Ксению, феолец обратился к ней, чуть снизив тон: – Что происходит? Это вмешательство Ракс?

– Ракс всего лишь сообщил вашему правительству о возникшей проблеме, – сказала Ксения. – Ракс не вмешивается.

– Да никто не вмешивается… – пробормотал Матиас вполголоса.

– Зачем вы вызвали врача?

– Мы сообщили о проблеме, – повторила Ксения. – Все дальнейшие действия являются культурным и социальным взаимодействием цивилизации Феол. Мы не принимаем ничью сторону.

Двести шесть – пять затравленно огляделся. Видимо, то, что все держались в стороне, придало ему смелости. Он набычился и потряс в воздухе кулаком.

– Выбор симбионта – личный выбор, доктор! Ни один наш закон не требует от меня принять… чужака. Вас исключат из гильдии врачей, чоремба аноремекедзва мазану мата ту немакуми мата ту[9]9
  Заслуженный врач Триста тридцать (феол, официально-протестный).


[Закрыть]!

– Я не требую от вас принять чужого симбионта, – укоризненно сказал Триста тридцать. – Как вы могли заподозрить меня в подобной низости, уважаемый мачеречедзи вехаша![10]10
  Созерцатель агрессии (феол, дружеский).


[Закрыть]

Он открыл стоящий на полу кофр и осторожно достал оттуда цилиндрический прозрачный контейнер. Поставил на стол. Внутри контейнера, в лужице темной жидкости, шевелилось что-то маленькое, червеобразное.

– Нет! – выкрикнул Двести шесть – пять. – Это карательная психиатрия!

– Это дарственный сегмент вашего собственного симбионта.

– Нет! Нет, не моего!

– Вашей копии в нашей реальности, – согласился Триста тридцать. – Но вы идентичны. Когда вы узнали о вашей проблеме, то немедленно согласились поделиться симбионтом. Это Толла. Толла-нуб. Ваш симбионт. И он не может существовать отдельно. Еще час, другой – и он умрет. Он устал, голоден и напуган. Ему нужны вы, а вам нужен он.

Двести шесть – пять замотал головой так энергично, что если бы в ней был несчастный Толла, он бы вылетел прочь.

– Нет! Я узнал правду! Это манипуляции Ракс! Мы не обязаны жить с симбионтами! Без них мы свободны! Мы сами по себе!

– Классическое ассоциативное расстройство личности, – сочувственно произнес Триста тридцать.

– Я расскажу вам правду! – Двести шесть – пять оскалился. – Ракс манипулируют реальностями, они заставили нас принять симбионтов, сдерживая нашу свободную волю! Потому что иначе мы… мы…

– Продолжайте… – кивнул Триста тридцать.

– Мы выше всех! Мы уничтожили бы чужие формы жизни!

Триста тридцать посмотрел на Ксению, кивнул:

– Очень хорошо, что вы меня вызвали. Обычно агрессия наступает через несколько месяцев после жизни без симбионта, и пациент успевает сам осознать тяжесть своего состояния, но в редких случаях…

– Твари! – закричал Двести шесть – пять и рывком поднял над головой стул с явным намерением обрушить его на контейнер с симбионтом.