Текст книги "Лютый беспредел"

Глава 5. Беда приходит одна

Геннадий Ильич не сразу узнал голос, прозвучавший в телефоне. По правде говоря, он вообще не ответил бы на звонок, если бы не тревога за сына. У него была самая тяжелая форма похмелья, которое усугублялось простудой.

Накануне, когда из носа и глаз потекло, а в гортани образовалась сухость, он решил убить вирус алкоголем. Это было ошибкой. Вирус никуда не делся, а вот себя Геннадий Ильич едва не угробил.

– Да! – прохрипел он в трубку.

Номер звонившего был незнакомым. В больную голову Геннадия Ильича пришла мысль, что Сергей потерял мобильник и воспользовался телефоном приятеля. Допускать вероятность того, что с сыном что-то случилось, вообще не хотелось. В этом состоянии совсем ничего не хотелось.

– Генка! – прозвучал мужской голос.

– Кто говорит?

– Да я, брат, я! Не узнал?

Геннадий Ильич узнал. Если бы это было возможно, то от этого узнавания ему стало бы еще хуже. Но было и без того плохо, дальше некуда, поэтому он буркнул:

– Чего тебе?

Звонил младший брат. Вышел после очередной отсидки. Или сбежал, с него станется. Всю жизнь он садился и бегал. Во многом из-за него майор Карачай так и не стал подполковником и не пошел выше. Родство с рецидивистом здорово подпортило ему анкету. А младший брат – жизнь. Сколько помнил его Геннадий Ильич, столько тот врал и крал. Больше ничего не умел делать.

– Хотел тебя обрадовать, – сказал брат.

– Не получилось, – отрезал Геннадий Ильич. – Не обрадовался я. Пока.

Он прервал звонок и отправился на кухню делать лечебную смесь из лимонного сока и анальгина. Перед глазами мелькали точки, напоминающие микробов под микроскопом. На тошноту и недомогание накладывалась тревога за Сергея. Вчера как ушел из дому утром, так больше не возвращался. На звонки не отвечает. Распсиховался из-за матери. Мерзавка она. Приперлась спозаранку и все испортила.

Геннадий Ильич вспомнил совет сына купить оленьи рога и поморщился. Тревога сменилась глухой обидой. Если Сергей обосновался у кого-то из дружков-спортсменов, то так тому и быть. Или подругу себе завел? Ну-ну, дерзай, сынок. Глядишь, и тебе тоже рога пригодятся.

Телефон снова зазвонил. Допивая кисло-горький сок, Геннадий Ильич посмотрел на экран. Брат. Вот же привязался!

Брат был младше на девять лет, поэтому они никогда не были близки. Сосуществовали. Жили как бы в параллельных мирах. Когда Геннадий был уже взрослым юношей, Сашка еще в солдатиков играл. И помаленьку учился воровать солдатиков у других.

В двенадцать лет он был пойман с шайкой таких же воришек в своей же школе, куда они забрались, чтобы вынести недавно приобретенные магнитофоны, кинопроекторы и другую технику. Потом была фотолаборатория и срывание шапок с прохожих. И наконец налет на магазин. Сашка был тогда пятнадцатилетним и отправился в колонию для несовершеннолетних преступников, но там учудил что-то такое, за что его перевели к взрослым. Дальше он покатился не просто по наклонной, а по вертикальной плоскости.

– Ну? – сказал Геннадий Ильич в трубку. – Уже не порадовал. Что еще?

– Не сбрасывай меня, – попросил Александр. – Не чужие все-таки.

– И не родные больше.

– Кровь-то одна. И всегда одной будет.

– Давай без этих лирических отступлений, – сказал Геннадий Ильич. – По существу. И учти, я больше не служу. Так что просить меня с кем-то свести или отмазать бесполезно. Я уже не мусор, как вы выражаетесь.

– Вот и отлично! – обрадовался брат. – Раз ты не мент, то можешь мне помочь. По-братски.

– Денег не проси. Я по пятницам не подаю.

– Я не побираться звоню.

– Тогда зачем? – продолжал допрос Геннадий Ильич.

Самодельный антипохмелин начал действовать, и он почувствовал себя лучше. И вообще, брат есть брат. В конце концов, от одного мороженого откусывали и в одной одежде ходили. Спали под одним одеялом, было дело. И даже первая любовь Александра являлась одновременно первой «настоящей» девушкой Геннадия. Помнится, они тогда дважды подрались сильно. Чуть не поубивали друг друга. А потом хохотали до упаду, глядя на свои разбитые физиономии.

– Я в бегах, – сказал Александр. – Пустишь пересидеть?

– Охренел? – взвился Геннадий Ильич. – Немедленно иди в полицию с повинной, пока срок не добавили. Хотя теперь, наверное, поздно.

– Поздно, брат. Мне пятнашка светит. Я лучше сдохну, чем вернусь.

– Зря ты позвонил. Связь, скорее всего, прослушивается.

– Исключено, – успокоил Геннадия Ильича Александр. – Меня по фальшивому паспорту замели. И в деле я прохожу под другой фамилией.

– Разве такое возможно?

– Возможно, – заверил брата Александр. – Не захотели следаки с ксивой возиться. Я в отказ ушел. Они бы сто лет могли выяснять, кто я такой. А так – бросай на кичу и дырки для погонов верти.

– За что тебя? – спросил Геннадий Ильич.

– Авторитета одного завалил. При депутатской неприкосновенности. Теперь он в земле, а я бегаю. Так получилось.

– Зачем тебе это было нужно?

– Меня не спрашивали, – ответил Александр. – Сходка постановила, мне поручили исполнить. У нас желания не спрашивают.

– Вот и прятался бы у своих подельников, – буркнул Геннадий Ильич.

– Оно, конечно, можно. Только я не хочу к ним обратно. В кои-то веки возможность выпала заново начать жить. Сейчас я чист. Ни судимостей, ни долгов невыплаченных. Никто не спросит с меня. Мастырь новую ксиву и живи.

– Ты серьезно?

– Серьезней некуда, брат, – сказал Александр. – Мне сороковник, а здоровье, как у восьмидесятилетнего хрыча. Еще одну отсидку не вытяну. Спрыгивать надо. Подсобишь?

Геннадий Ильич вздохнул:

– Приезжай. Где живу, помнишь?

– Склерозом пока не страдаю. Ты только своих подготовь. Мол, брат встал на путь исправления, поживет чуток. У меня половину желудка вырезали, так что жру мало. А спать и на полу могу. Долго не задержусь. Определюсь с документами, работенку найду – и свалю. Люсьен твоя потерпит?

– Она ушла, – коротко сообщил Геннадий Ильич.

Александр присвистнул:

– Чего не поделили?

– Не твое дело. Тема закрыта.

– Как скажешь.

– И с Сергеем держи дистанцию, Саша. Без этой своей блатной романтики. Ему дядя-рецидивист ни к чему.

– Понимаю, – сказал Александр. – Сколько ему? Большой, поди, вымахал?

– Нормальный, – ответил Геннадий Ильич и, поколебавшись, добавил: – Сегодня дома не ночевал.

– Дело молодое.

– В том-то и дело. По молодости ох сколько дров наломать можно.

– Ты, главное, не дави на него, – сказал Александр.

– Не учи ученого. Тоже мне, заступник выискался.

Геннадий Ильич закончил разговор и принялся готовить себе омлет. Жизненный опыт свидетельствовал, что на сытый желудок похмелье переносится легче. Зря он вчера свою норму превысил. Так и сорваться недолго. Вот чего делать нельзя ни в коем случае. У него есть сын, которому нужно быть примером и опорой. Но рога Геннадий Ильич ему припомнит.

Он снова почувствовал гнев. Растишь-растишь детей, выкладываешься, чтобы обеспечить их всем необходимым, а они тебе в душу плюют вместо элементарной благодарности.

В дверь позвонили. Жуя, Геннадий Ильич отправился открывать. Он ждал брата и в недоумении уставился на двух парней лет двадцати, которых увидел перед собой на лестничной площадке. Оба были в кожаных куртках с меховыми воротниками и в спортивных штанах.

– Здравствуйте, – произнес тот, что повыше. – Вы Серегин отец?

– Я, – машинально представился Геннадий Ильич и с усилием проглотил кусок, застрявший в горле.

Он знал, что сейчас услышит. Знал еще до того, как парни стащили с голов свои шерстяные шапочки. В мозгу промелькнула мысль, что нужно не дать им говорить, и тогда все обойдется. Столкнуть их с лестницы? Захлопнуть перед ними дверь и убежать в дальний конец квартиры, зажимая уши?

Геннадий Ильич остался стоять на месте. По его коже побежали мурашки. Он взял себя ладонями за локти.

– Сергея… – выдавил из себя парень. – Сергей… Он во второй больнице.

– Живой?

Парни переглянулись и медленно покачали головами.

– До утра не дотянул, – сказал другой парень. – У него раны тяжелые были. Жизненно несовместимые, так доктор заяснил.

– Несовместимые с жизнью, – поправил товарищ.

Геннадий Ильич почувствовал ледяное спокойствие. Все самое плохое, самое страшное уже произошло. Больше нечего было бояться. Все кончилось.

– Откуда раны? – спросил он.

Парни посмотрели друг на друга и одновременно приготовились бежать. Геннадий Ильич оказался проворнее. Он схватил одного за шкирку и прижал к стене.

– Откуда раны, я спрашиваю?

– Кавказцы… – пробормотал парень. – У нас с ними терки. Пустите!

Он вырвался и бросился вниз, где его уже дожидался товарищ.

– Вторая больница! – выкрикнул кто-то из них на бегу. – Там все узнаете.

– Чего тут у тебя? – спросил незнакомый худой мужчина. – Чуть не сбили с ног.

Геннадий Ильич сфокусировал зрение и увидел, что перед ним стоит состарившийся брат.

– Тут у меня беда, – произнес он. – Сына убили. Сережу. Ты заходи. Мне ехать надо.

Он стал одеваться, не очень понимая, что и куда нужно просовывать и застегивать. Александр стоял столбом в прихожей. Снег таял на его летних туфлях. Геннадий Ильич посмотрел на набежавшие лужицы и подумал, что ему следовало бы посидеть в одиночестве и, может быть, поплакать. Вместо этого он сказал:

– Поставь туфли сушиться на батарею. Я тебе потом что-нибудь найду. У вас с Сережей один размер?

– Не знаю, – растерянно произнес брат.

– Вот и я не знаю, – сказал Геннадий Ильич. – Убили Сережу. Такое может быть?

Брат молчал.

– Поеду. Не помнишь, какая больница?

– Я не знаю, – пробормотал Александр.

– Вспомнил, – кивнул Геннадий Ильич. – Вторая. Мне во вторую больницу нужно. Сергей там.

– Пальто надень, Гена.

– Что?

– Пальто…

– У меня куртка.

Геннадий Ильич надел куртку, навесил на шею шарф, бросил его под ноги и вышел из квартиры. В маршрутке он не смотрел на людей. Ему никого не хотелось видеть. И сына тоже. Потому что Сережа умер, и теперь это был не он. Настоящего, живого Сережи больше не существовало. Он исчез. И больше не с кого спрашивать за рога дурацкие. И за беспорядок в комнате ругать некого.

Что же дальше? Как жить? Что делать?

«Убью их, – решил Геннадий Ильич. – Всех».

Он пока не знал, кого именно имеет в виду, но знал, что иного решения быть не может.

Корпуса больницы были укутаны туманом, белесым, как снег. Геннадий Ильич долго бродил по больничному двору в поисках нужного здания. Спрашивать никого не хотелось. Слышать посторонние голоса и ощущать взгляды было почти невыносимо. Геннадий Ильич был весь как открытая рана. С него содрали кожу и пустили в мир. Это было ужасно больно.

Он понял, что такое смерть, когда наконец отыскал корпус 3Б. Там был боковой вход в полуподвальное помещение под косым шиферным навесом. Ступени вели в коридор с зелеными стенами и зеленым линолеумом. Круглые светильники на потолке горели через один. Двери были белые, крашенные недавно масляной краской. Едкий запах этой краски заполнял все пространство.

Открылась дверь, у Геннадия Ильича спросили, кто он такой, и пригласили войти. Там было несколько человек – двое в халате и один в чем-то темном. Сергей лежал на каталке, укрытый до груди. Он был совершенно неузнаваем, но Геннадий Ильич подтвердил темному человеку, что да, это мой сын. Его попросили ответить на ряд вопросов. Он кивнул, но говорить не смог. Стоял, смотрел на белого Сережу и гримасничал, пытаясь то ли заплакать, то ли сдержать слезы.

Его отвели в другую комнату, усадили, дали таблетку с водой и стали расспрашивать. Подписав протокол, он спросил, можно ли еще раз посмотреть на сына, но было поздно: Сережу увезли. Куда, зачем, выяснять не хотелось. Этого было лучше не знать. Совсем.

Геннадий Ильич пообещал позвонить, если вспомнит что-нибудь существенное, и поехал домой. Вспоминались всякие пустяки, малозначительные и совершенно бесполезные для следствия. Как и само следствие.

Виделся Геннадию Ильичу и совсем еще маленький Сережа, и взрослый, и веселый, и грустный, и сердитый, всякий. Он был при жизни очень разным. А после смерти стал одинаковый. Никакой. Того, настоящего Сергея у Геннадия Ильича забрали, а оставили ему фальшивку, бессмысленную оболочку. Лучше бы он не ездил в больницу. Не нужно было смотреть на мертвого сына, уложенного на каталку. Сколько у него было пулевых отверстий в груди? Два или три? Кажется, два. Или три. Какая теперь разница?

Идя к своему подъезду через двор, Геннадий Ильич обнаружил, что несет в руке стеклянно звякающий пакет из магазина. Когда он успел туда завернуть? Что покупал? Как расплачивался? В голове было темно и пусто. Он вошел в квартиру, аккуратно закрыл за собой дверь и окликнул:

– Саша? Ты дома?

Брат появился бесшумно и почему-то с виноватым лицом, как будто это из-за него Сережа погиб.

– Как бы я вышел? – спросил он. – Ты ведь мне ключей не оставил.

– Я тебе потом Сережины отдам, – пообещал Геннадий Ильич, проходя с пакетом в кухню. – Когда вернут. Сейчас с его вещами следователи работают.

– Вещдоки, – сказал Александр.

– Что? Ах, да. Вещдоки. Пить будешь? Ты сказал, у тебя язва…

– Нет язвы. В больничке с желудком вырезали. Но я бы выпил. Помянуть нужно, по христианскому обычаю.

Геннадий Ильич поморщился:

– Какие там еще обычаи! Выпьем и все. Чтобы не так сильно болело.

– Потом еще больней будет, – предупредил Александр.

– Ну и пусть. Пусть я сдохну от боли. Но не сразу. Сначала наказать нужно тех, кто Сережу убил. – Геннадий Ильич хлопнул себя по лбу. – Черт! Башка дырявая! Забыл у следователя спросить, как это случилось. Или спрашивал?.. Не помню…

Он наполнил два стакана и придвинул брату тарелку с квашеной капустой:

– Угощайся. Давай выпьем, а потом я маслица налью и лучка накрошу. Пока так сойдет.

У водки был водочный вкус, но градусы не ощущались. Александр похрустел капустой, сунул в рот еще одну щепоть и сказал:

– Я справки навел. По своим каналам.

– Ты же вроде прячешься? – припомнил Геннадий Ильич. – Или я что-то не так понял?

– Все так, брат. Но есть верные кореша. Не заложат.

– И что они тебе рассказали?

– Вчера спортсмены на черноту напали, – стал рассказывать Александр. – На осетинскую братву. Взяли их старшого, Рахат-Лукума какого-то. Но сами двоих потеряли. Серегу твоего и еще одного. Не знаю погоняло.

– Подробности знаешь? – спросил Геннадий Ильич.

– Какие тут подробности? Шмальнули тех, кто первым шел.

– Я их убью. Всех.

– Кавказцев? Их же туча!

– Всех, – повторил Геннадий Ильич. – И кавказцев, и тех, кто Сережу на них натравил. Всех. Буду убивать, пока живой.

Они выпили и посидели молча. Александр полез в холодильник и соорудил что-то вроде обеда. Геннадий Ильич к еде не прикасался. Пил часто и машинально. Вливал в себя водку и продолжал сидеть, глядя в стол.

– Я с тобой, – сказал ему Александр.

– Я вижу, – произнес Геннадий Ильич безразлично.

– Ты не понял. Я в деле с тобой. До конца.

– Зачем тебе?

Геннадий Ильич с усилием поднял голову и посмотрел брату в глаза.

– Так надо, – сказал Александр. – Если не подпишусь, неправильно это будет.

– Правильно, неправильно… Кому какое дело?

– Мне, Генка. Мне есть дело.

Геннадий Ильич покачал головой:

– Ты же его не знал совсем. Сережу… Живи дальше.

– Я свое отжил, – сказал Александр. – На самом деле у меня рак, вот почему резали. В больничке сказали, год еще протяну. С тех пор полгода прошло. Новый год встречу и…

Он не договорил. Геннадий Ильич поставил стакан, который собирался поднести ко рту.

– Они могли ошибиться, врачи.

– Я у других был. Тот же приговор. Без вариантов.

– Больно?

– Бывает, – ответил Александр. – Терпимо. Я привык уже. Насчет того, что работу найду и съеду, я тебе соврал, Гена. Некуда мне идти.

– И не надо, – сказал Геннадий Ильич. – Не надо никуда ходить. Ты уже пришел. Мне не в тягость. Один теперь.

Он опять поднял стакан, заглянул в него, встал и вылил содержимое в раковину. Александр вопросительно взглянул на него.

– Ты пей, если лезет, – сказал Геннадий Ильич. – Потом падай, где хочешь, и отсыпайся. С завтрашнего дня сухой закон.

– Ну и правильно, – согласился брат. – Спьяну много не навоюешь.

Он выпил. Геннадия Ильича шатнуло. Держась за стену, он поволочил ноги прочь. Потом неожиданно вернулся и отчеканил:

– Если есть на свете черт, то он не козлоногий рогач, а трехголовый дракон, понял? И головы эти – трусость, подлость и жадность.

– Ты чего? – насторожился Александр. – Тебе бы поспать, братик.

Геннадий Ильич посмотрел на него бессмысленными глазами и пошаркал по коридору дальше. Было слышно, как в комнате он упал на пол. Александр попытался встать, чтобы помочь, но не смог. Тогда он уронил голову на стол и отключился.

Глава 6. Сердце матери

С момента ухода из дома тревога и чувство вины не покидали Люцию Марковну. Как бы ни убеждала она себя, что ей, как и всем вокруг, причитается свой маленький кусочек личного счастья, кошки от этого скрести на душе не переставали.

Не было у нее и стопроцентной уверенности в том, что Валентин в один прекрасный день не решит подыскать себе женщину помоложе. Как ни следи за собой, как ни ухаживай за кожей и ни подтягивай морщины, а возраст дает себя знать. Сорок – это вам не шутки. Сорокалетний мужчина еще только входит в зенит своей зрелости. У его ровесницы женского пола начинается увядание. Глядясь в зеркало, Люция Марковна почти всегда думала об этом.

Еще два или три года назад она совсем не стыдилась своей наготы и даже гордилась ею. Теперь все изменилось. Перед тем как раздеться, она непременно гасила или приглушала свет, а принимая ласки любовника, ни на минуту не забывала о необходимости маскировать оплывшие и дряблые участки своего тела.

С помощью дорогой косметики и всяких ухищрений можно продлить иллюзию молодости еще на некоторое время, но не надолго. Пять-шесть лет от силы, вот какой срок отмерен Люции Марковне. А потом? Детей рожать поздно, чем же тогда привязать к себе Валентина так, чтобы не отвернулся?

Будь у нее здоровье покрепче, она бы занялась спортом, чтобы подтянуть фигуру и оттянуть пору увядания. Но с молодости Люция Марковна страдала сердечной недостаточностью и часто падала в обмороки при месячных, которые проходили у нее крайне болезненно. В стрессовых ситуациях она начинала задыхаться, и после последнего разговора с сыном была вынуждена целый час отсиживаться на лавочке, ожидая, пока подействует таблетка.

Она никогда не рассказывала в семье о проблемах со здоровьем. Не хотела, чтобы Сережа переживал, а Геннадия не ставила в известность, считая, что ему все равно. Бездушный, черствый человек. Как могла она полюбить такого? Наверное, сыграли свою роль уверения знакомых, что вместе они напоминают пару Владимира Высоцкого и Марины Влади. Тогда это было еще модно. Потом на смену им пришли совсем другие герои, а Люся и Гена Карачай остались вместе.

Ох, сколько она от него натерпелась! Помимо внешнего сходства с кумиром восьмидесятых, Геннадий еще и запоям был подвержен. Приходилось постоянно контролировать его, чтобы не дать сорваться. Чувство ответственности не позволяло Люции Марковне вести себя с мужем так, как он того заслуживал, чурбан неотесанный. Вечно с головой в работе, вечно в дела свои погруженный – не дела, а так, делишки мелкие. И с пустыми карманами. Букета роз на праздник от него не дождешься. Сунет на восьмое марта пяток тюльпанов дохлых и думает, что так и надо…

Валентин был мужчиной совсем другого склада. О цветах напоминать не надо: вон, ими весь дом уставлен и благоухает. Косметику и парфюмерию дарит высшей пробы, комплименты говорит, нежные слова нашептывает, в постели исполнителен и неутомим. С Валентином Люция Марковна впервые испытала, что такое множественные оргазмы, а с Геннадием не всегда и обычные случались. Ни фантазии, ни умения. Уляжется сверху и тупо долбит, скрипя зубами. Иногда это было даже хорошо, но хотелось чего-то другого, чего-то более изысканного и изощренного. У Валентина получалось. Он умело чередовал нежность с напускной, дозированной грубостью, и Люция Марковна не променяла бы его ни на кого другого.

– О чем задумалась? – спросил он, наблюдая за ней.

Вот что значит внимательный мужчина! Геннадий никогда не задавал подобных вопросов. Пока не обратишься к нему, вообще не замечает твоего присутствия…

– О тебе, – сказала Люция Марковна.

Валентин улыбнулся:

– И что ты обо мне думаешь?

– Что ты хороший.

– Приятно слышать, – сказал он.

– И мне приятно, – сказала она. – Я так рада, что ты есть и что ты со мной. Будешь еще?

Люция Марковна приготовилась мазать тост маслом. Поколебавшись, он кивнул, но предупредил:

– Последний. Что-то я поправляюсь в последнее время.

– Мужчина должен быть большим и сильным, – сказала она. – Ты не толстый, Валик. В самый раз.

– При моем росте мне следовало бы весить на два килограмма меньше, – озабоченно произнес он, хрустя тостом.

– Стоп! – всполошилась Люция Марковна. – А джем? Я же джемом не намазала.

– Хочу уменьшить количество сладкого в своем рационе, – сообщил ей Валентин, протягивая надкушенный тост.

– Вот подожди, пойдут фрукты, я тебе таких варений наварю, – пообещала она.

– Зачем возиться? В магазине купим.

– Нет. Это совсем другое. У меня такие варенья! Попробуешь – никогда магазинные есть не захочешь.

– Ты меня интригуешь, – сказал Валентин и потянулся за очередным ломтиком прожаренного хлеба.

Его рука ненадолго замерла в нерешительности, но опустилась и взяла тост. Валентин всегда брал то, что хотел. Он редко себе в чем-то отказывал.

Зазвонил телефон. Вернее, если быть точным, издал серию призывных трелей. У Люции Марковны и Валентина была выставлена одинаковая мелодия на мобильниках, но они никогда не ошибались. Каждый легко узнавал «свой» звонок.

– Тебя, – сказал Валентин.

– Потом перезвоню, – решила Люция Марковна. – Позавтракать не дадут спокойно.

– Бросай свое кафе, Люся. Я достаточно зарабатываю, чтобы обеспечить нас обоих.

– Чем же я стану заниматься, Валик?

– Жить будешь, – ответил он. – Просто жить и радоваться жизни.

– Я и так радуюсь, – сказала она. – Потому что у меня есть ты.

– И ты есть у меня. Мы есть у нас. – Он засмеялся.

Она тоже засмеялась.

Телефон зазвонил снова.

– О господи! – вздохнула Люция Марковна. – Задрали. Без меня не могут шагу ступить.

Она отправилась в гостиную. На дисплее светилось имя Геннадия. Что ему понадобилось с утра?

«Сережа, – подсказала интуиция. – Что-то случилось с Сережей».

Кончики ее пальцев моментально похолодели. Она взяла трубку и начала подносить к уху, когда вдруг передумала и нажала кнопку сброса. Она не хотела отвечать мужу. Не хотела слышать то, что он собирался ей сообщить.

Мобильник засветился снова и принялся слегка кружиться на столе, куда его положила Люция Марковна.

– Телефон! – крикнул Валентин из кухни.

Она ответила, хотя желание было изо всех сил шваркнуть телефон об пол.

– Что тебе надо? – спросила Люция Марковна.

– Люся, – сказал муж.

И умолк.

Она взялась за сердце. В груди образовалась сосущая пустота. Безвоздушное пространство.

– Что? – спросила она.

– Сережа, – сказал он.

– Что?.. Что?..

– Нет больше Сережи, – закончил муж.

– Ты решил поиздеваться надо мной, негодяй! – вскричала она не своим, непривычно низким, грудным голосом. – Хочешь заставить меня переживать, волноваться? Не выйдет! Ничего у тебя не получится, милый мой! Все ты врешь! Ничего с Сережей не случилось и случиться не могло!

Он несколько раз пытался перебить ее, но был вынужден дождаться конца гневной тирады. И только тогда сказал:

– Его убили. Позавчера.

Люция Марковна покачнулась. Комната странно накренилась и приобрела непривычное освещение. Как будто на потолке дополнительные лампы включили, отчего углы и стены погрузились в густую тень.

– Почему же ты мне только сейчас говоришь, скотина такая! – заверещала Люция Марковна.

Грудной голос исчез. Она была способна только на визг. Она подсознательно стремилась заглушить голос мужа.

– Я вчера на опознании был, – сказал он. – Потом со следователем беседовал. Не до тебя было.

Люция Марковна пошевелила губами, проверяя, не пропал ли у нее дар речи. Вошел Валентин, вопросительно поднял брови.

– Муженек звонит, – сказала она, усмехаясь. – Нажрался с утра и решил моей крови попить. За всю нашу совместную жизнь не напился.

– Люся, – послышалось в трубке. – Это правда. Сережа убит. Завтра похороны.

Она захохотала, как ведьма. Ей хотелось объяснить Валентину, какой все-таки негодяй ее бывший, но спазмы в груди и горле не позволяли. Все, на что была способна Люция Марковна, это продолжать смеяться, тыча в телефон пальцем.

Она увидела, как лицо Валентина сделалось испуганным, накренилось и вытянулось. Люстра на потолке резко пошла куда-то вбок, Люция Марковна с размаху ударилась об пол. Когда она открыла глаза, над ней нависал Валентин, странно отдаленный и видимый как в перевернутую подзорную трубу. Он что-то говорил, его глаза были встревоженные.

– Больно, – пожаловалась Люция Марковна.

Голоса не было. Она произнесла это внутри себя.

– Что? – спросил Валентин.

Его голос звучал так, словно она окунулась в воду по самые уши. Она любила делать так маленькой девочкой, лежа в ванной. Ее любимой игрушкой был белый резиновый котенок в желтой маечке и почему-то без штанишек. Вода быстро остывала, но вылазить не хотелось. Здесь было все равно теплее, чем снаружи. Люся стала погружаться все глубже. Силуэт Валентина расплывался и отдалялся, пока не сменился отчетливым и крупным Сережиным изображением. Это причинило ей такую боль, что она не захотела цепляться за видимую поверхность, а позволила себе тонуть все глубже, падая спиной в разверзшуюся под ней пропасть.

Оставшийся на свету Валентин что-то причитал, тормошил ее тело, щупал запястье и совершал множество других абсолютно ненужных действий. В конце концов он догадался позвонить в неотложку и сел ждать прибытия врачей. Сохранять неподвижность не удавалось. Он то опускался на колени рядом с Люсиным телом, то возвращался на место, немного побегав по комнате.

Отчаяние охватило его. Он боялся не того, что она умерла, а того, что останется живой, но парализованной. Это было бы просто ужасно. Совесть никогда не позволит ему бросить любимую женщину в беде. Значит, он будет обречен возиться с ней, менять ей одежду, купать, садить на унитаз, кормить с ложечки. Каторга. Изматывающая и грязная работа, которую никто не оценит. Придется нанимать сиделку. Допустим, она будет брать по пятьсот долларов в месяц. Статья расходов не слишком большая, но чувствительная. Сколько это продлится? Пусть год или два, а потом Люся пойдет на поправку. К тому времени она превратится в настоящую старуху с пролежнями. Речь и двигательный аппарат вряд ли восстановятся окончательно. Люся будет шамкать и ронять все из рук. «Милый, помоги мне застегнуть кофту… Не мог бы ты подать мне пульт?.. Отнеси свою зайку в кроватку, пожалуйста…»

Скорая помощь все не ехала и не ехала. Валентин позвонил туда и узнал, что из-за вируса врачи не успевают по вызовам. Тогда он взял Люсин мобильник и набрал ее мужа. Спасительная идея пришла ему в голову. Если она жива, то нужно вернуть ее домой. Кто, как не законный супруг, должен ухаживать за больной женой? Да, да, да! Перед лицом трагедии бывшие соперники помирятся и пожмут друг другу руки. Геннадий заберет Люсю, а Валентин останется страдать в одиночестве. Это будет тяжелая утрата, но он выдержит. Пожертвует любовью ради счастья других.

– Алло, – сказал Валентин в трубку. – Геннадий? Это я… друг вашей супруги. Валентин мое имя, как вы, возможно, знаете. Так вот, гм. Вам следует срочно приехать. Не знаю, что вы Люсе наговорили, но ей стало плохо. Сердечный приступ, должно быть. Я вызвал скорую, но они все не едут. Если поторопитесь, то успеете. Кто, как не вы, должен быть сейчас рядом?.. Диктую адрес…

Закончив разговор, Валентин устало перевел дух. Ощущение было такое, будто проделал какую-то тяжелую физическую работу. Голос Геннадия Карачая Валентину определенно не понравился. Даже не поблагодарил за заботу. Не зря Люся характеризовала его как бесчувственного чурбана. Так оно и есть. Трудно с таким типом уживаться. Но жизнь диктует нам условия, а не наоборот. Придется потерпеть. Им всем придется, ничего не попишешь.

Лишь бы не умерла Люся прямо здесь, на полу. Потому что потом неприятностей не оберешься. Затаскают по кабинетам, станут расспрашивать, что и как, требовать каких-то подробностей, а где их взять? Позвонил Геннадий, что-то сказал. Люся разнервничалась, раскричалась, а потом упала. Дурацкая ситуация. Главное, совершенно непонятно, как и чем помочь Люсе. Валентин бизнесмен, а не медик.

Он вздрогнул, когда позвонили, и побежал открывать. Это была бригада скорой помощи. В доме сразу сделалось тесно и шумно, запахло зимой и лекарствами. Валентин объяснил врачу, что приключилось, тот повозился с Люсей и сказал, подняв голову:

– Поздновато вы нас вызвали.

– Как поздновато?! – возмутился Валентин. – Я сразу позвонил. Это вы долго не ехали.

– Раньше было нужно, – стоял на своем врач. – Теперь нам здесь делать нечего. Вашу жену в морг нужно. Номерок подсказать?

– В морг?

– Вскрытие, освидетельствование… Все, что положено в таких случаях. Но вы не волнуйтесь. Смерть от естественных причин наступила, так что все в порядке.

С этими словами врач, успевший собрать чемоданчик, протопал к выходу, оставляя за собой мокрые следы. Медсестра последовала за ним безмолвной тенью.

– Погодите! – выкрикнул Валентин. – Вы не можете так уйти.

Врач обернулся:

– Наше дело – спасать живых, а не с мертвецами возиться.

– Но я не могу. Это вообще не моя жена.

Медсестра вскинула голову, в ее глазах появились искорки интереса.

– Сочувствую, – сказал врач. – Могут возникнуть осложнения.

– Мне не нужны осложнения, – быстро произнес Валентин. – Вы увезите ее, пожалуйста, куда положено. Я заплачу.

– Ну…

Врач изобразил сомнение. Оно рассеялось, когда Валентин сунул ему двести долларов. Был позван снизу водитель с носилками и черным мешком. Медики действовали слаженно и умело. Не прошло и трех минут, как на память о случившемся остались только изгаженные полы.

«Они ведь в машине ездят, – тупо подумал Валентин. – Почему обувь грязная? Могли бы бахилами пользоваться, что ли… Люся! Люсенька… Какой ужас!»

На глазах Валентина выступили слезы. Только теперь он по-настоящему осознал, какое горе пережил. Его любимая женщина умерла. Больше он не услышит, как она смеется, не увидит нежность в ее глазах, не съест приготовленное ею блюдо. Трагедия. Непоправимая трагедия.

Он сидел на стуле с кистями рук, зажатыми между коленями, и опущенной головой. Он был настолько поглощен чувством утраты, что не услышал появления Геннадия Ильича Карачая. Просто в поле его зрения появились ботинки, и он поднял взгляд. Слезы катились по его щекам, но Валентин не вытирал их. Он хотел, чтобы Люсин муж видел, как сильно он страдает.