Текст книги "Дидро и цивилизация России"

Глава 4
«Я, конечно, поеду в Россию». Зарождение концепции цивилизации России

Кажется, первое прямое свидетельство интереса Дидро к русской теме содержится в его письмах середины октября 1760 года, касающихся только что появившегося первого тома «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера. Дидро с нетерпением ждал присылки книги о царе[191]191
  Diderot D. Corr. Vol. III. P. 152–153. Ф. М. Гримм послал Дидро «Историю» Вольтера. Передавший книгу Э. Н. Дамилавиль сопроводил ее похвалой, которую Дидро счел неуместной: «Дамилавиль нашел ее прекрасной. Я ему за это устроил головомойку (Je lui ai lave la tête)». См.: Ibid. P. 160, 180.


[Закрыть]. Получив ее 16 или 17 числа, он в письмах к Этьену Ноэлю Дамилавилю от 19 октября и к Софи Воллан от 20 октября уже давал характеристику только что прочитанного тома[192]192
  Ibid. P. 177–180.


[Закрыть]. В отзыве Дидро речь шла о достоинствах и недостатках «Истории», и в гораздо меньшей степени в нем выражено отношение автора к русскому царю. «Предисловие» Вольтера, в котором говорится о задачах и методах написания истории, кажется Дидро «несерьезным» (puérile), легковесным. Географическое описание России, как справедливо указывал критик, выдает недостаточную осведомленность автора в этом вопросе. Наконец, сама история царя, хотя и не лишена интереса, не оправдывает ожиданий читателя: «Что касается „Истории“ царя, хотя читается она с удовольствием, если спросят в конце: „Какое великое зрелище я видел? Какое глубокое впечатление оно во мне оставило? Каким величественным эпизодом я был поражен? Какой кусок я захотел бы перечитать?“ – не знаешь, что и ответить»[193]193
  Ibid. P. 178–179.


[Закрыть]. Дидро заметил и осудил лукавое нежелание Вольтера показывать личную жизнь царя – чтобы не омрачить образа героя.

Впрочем, кое-что понравилось Дидро в книге знаменитого собрата: его нежелание восхищаться батальными сценами, в которых толпы людей истребляют друг друга, живое описание стрелецкого бунта… Однако Дидро ожидал большего.

И все-таки он выказывал свое уважение к «законодателю России»: «Весь интерес происходит… от живости, с которой это подается, и от важности сюжета… Много недостает писателю Франции, чтобы подняться до уровня законодателя России». Следующее суждение философа как будто примиряло его с автором «Истории» Петра I: «Между тем, если бы все газеты были сделаны, как она («История». – С. М.), я бы не захотел пропустить ни одной»[194]194
  Diderot D. Corr. Vol. III. P. 161.


[Закрыть]. Однако здесь, возможно, содержался скрытый намек на то, что Вольтер не далеко ушел от своих предшественников в описании дел Петра. Действительно, в «Предисловии» Вольтер весьма нелестно отзывается о своих предшественниках в описании деятельности царя (в частности, о Ж. Руссе де Мисси), обвиняя их во лжи, глупости и плагиате, заявляя, что их труды «скомпонованы из газет»[195]195
  Les oeuvres completes de Voltaire. T. 46. P. 386.


[Закрыть]. В несколько смягченном варианте подобная критика «Истории» Вольтера прозвучала в рецензии, помещенной в выпуске «Литературной корреспонденции» Гримма от 1 и 15 ноября 1760 года[196]196
  Correspondance littéraire, philosophique et critique, par Grimm, Diderot, Raynal, Meister, etc. / Éd. M. Tourneux. Paris: Garnier, 1878. T. IV. P. 308–313 (далее – Corr. litt.).


[Закрыть], что может свидетельствовать о том, что автор знал и разделял мнение Дидро[197]197
  Les oeuvres completes de Voltaire. T. 46. P. 314, 322–324. Автор комментариев современного издания «Литературной корреспонденции» Сигун Дафгорд Норен считает, что рецензия написана Гриммом. См.: Grimm F. M. Correspondance littéraire. T. VII (1760) / Éd. critique par Sigun Dafgård Norén. Ferney-Voltaire, 2012. P. 309–312.


[Закрыть]. В рецензии «сдержанность» Вольтера в оценках русского реформатора связывалась с его желанием угодить петербургскому двору.

При всей своей пристрастности «История» Вольтера, конечно, содержала богатый материал, далеко выходящий за пределы газетной болтовни, и значительно обогащала представления европейских читателей о России и ее реформаторе.

Книга Вольтера на некоторое время привлекла внимание Дидро и его друзей к России. Находясь в октябре 1760 года в гостях у барона Гольбаха в Гранвале, философ, вместе с другими приглашенными, среди которых был А. Р. Санчес, говорил о политике, о России, об «Истории» Вольтера[198]198
  См.: Diderot D. Corr. Vol. III. P. 202; Dulac G. Ribeiro Sanches et le développement de la Russie. P. 400.


[Закрыть].

Можно лишь предполагать, как прореагировал Дидро на выход второго тома вольтеровской «Истории» Петра I, который появился в апреле 1763 года. В переписке философа этот факт не отмечен, но в выпуске «Литературной корреспонденции» от 15 мая 1763 года появилась рецензия на этот том[199]199
  Corr. litt. Paris, 1878. T. V. P. 288–289; см.: Les oeuvres completes de Voltaire. T. 46. P. 324; Grimm F. M. Correspondance littéraire. T. X (1763) / Éd. critique par Ulla Kölving & Françoise Tilkin. Ferney-Voltaire, 2016. P. 170–172.


[Закрыть], которая, как можно понять из слов автора, является прямым продолжением предыдущего отзыва: «Эта последняя часть истории незабываемого царствования менее недостойна имени своего знаменитого автора, чем первая. Тем не менее я осмелюсь сказать, что она еще не поднимается до уровня, необходимого для истории законодателя, основателя, реформатора империи». Автор вновь упрекал Вольтера в стремлении произвести литературный эффект в ущерб глубине содержания. «Можно только сожалеть, что столь талантливый писатель иногда оказывается рабом тысячи мелких рассуждений, над которыми он должен был подняться в силу своего гения». Рецензент опять ставил в вину Вольтеру его стремление обойти острые углы при описании дела царевича Алексея и отсутствие личных характеристик Петра Великого и его сподвижников. «Между тем г. Вольтеру, несомненно, есть что сказать по этому поводу, и историк должен быть достаточно честным человеком, чтобы не скрывать свое мнение о вещах, которые он берется исследовать. Именно эта правдивость делает историю интересной. Если иногда особые соображения требуют осторожности, честный человек промолчит и не будет касаться вещей, о которых он не может высказаться свободно». Эти соображения вполне согласуются с позицией Дидро, которую он позже займет в отношении к Петру I и Екатерине II: с его стремлением дойти до сути явлений, с предельной правдивостью в суждениях. Однако философу также придется проявлять «осторожность» в личном общении с русской императрицей.

Между тем в сентябре 1762 года Дидро писал С. Воллан о дружеских политических беседах с Э. Н. Дамилавилем, Ф. М. Гриммом и аббатом Рейналем: «Русская революция особенно захватывает аббата…»[200]200
  Diderot D. Corr. Vol. III. P. 133.


[Закрыть] Пока европейские наблюдатели гадали, что ожидать от очередной «революции» в России (речь шла о перевороте 28 июня 1762 года, приведшем к власти Екатерину II), Дидро получил в конце сентября через Вольтера предложение новой русской императрицы продолжить выпуск «Энциклопедии» в России в связи с препятствиями, чинимыми энциклопедистам французским правительством. «Франция преследует философию, а Скифия ей покровительствует», – иронично заметил Вольтер по этому поводу. В этот раз Дидро отказался ехать в Петербург: «Нет, мой дорогой и знаменитейший собрат, мы не поедем ни в Берлин, ни в Петербург завершать „Энциклопедию“; по той причине, что в тот момент, когда я вам пишу, ее печатают здесь, доказательство чего находится у меня перед глазами»[201]201
  Ibid. Vol. IV. P. 175–176.


[Закрыть]. Из-за официального запрета «Энциклопедия» печаталась тайно, с ложными выходными данными. При этом она была большим дорогостоящим предприятием, в котором были заняты десятки авторов, издателей, печатников. Кроме того, рукописи словаря считались собственностью издателей. Все это, конечно, делало перенос издания в Россию практически невозможным.

Начало связей Дидро с Россией было положено в 1765 году, когда Екатерина II купила библиотеку философа. О продаже своего собрания книг Дидро задумался еще в 1762 году, рассчитывая на вырученные деньги обеспечить приданым свою дочь Анжелику. Библиотека (более 3 тысяч томов) была оценена в сумму свыше 13 тысяч ливров, однако за нее предлагали на 3 тысячи меньше и продажа не состоялась[202]202
  Wilson A. M. Diderot. Sa vie et son oeuvre. Paris, 1985. P. 378–379.


[Закрыть]. В начале 1765 года Ф. М. Гримм с разрешения Дидро предложил Екатерине II купить библиотеку за 15 тысяч ливров. Императрица согласилась и сверх того сделала два щедрых жеста в отношении философа: она оставила книги в его пользовании пожизненно и установила ему ежегодную выплату как библиотекарю в тысячу ливров. Дидро исходатайствовал официальное разрешение короля на получение «милости» русской императрицы. После того как за первый год жалование «забыли» выплатить, Екатерина II приказала выплатить его на 50 лет вперед[203]203
  Diderot D. Corr. Vol. VII. P. 15.


[Закрыть]. Таким образом, в 1769 году совокупные расходы императрицы на библиотеку составили 70 тысяч ливров[204]204
  Королев С. В. Библиотека Дидро: опыт реконструкции. СПб., 2016. С. 10.


[Закрыть]. Тем самым было обеспечено материальное благосостояние философа[205]205
  См.: Desné R. Quand Catherine II achetait la bibliothèque de Diderot // Thèmes et Figures du Siècle des Lumières. Mélanges offerts à Roland Mortier / Éd. par R. Trousson. Genève: «Droz», 1980. P. 73–94.


[Закрыть]. Вольтер с восторгом писал об этом Дамилавилю: «Кто бы мог предположить пятьдесят лет назад, что скифы столь благородным образом вознаградят в Париже добродетели, науки и философию, с которыми у нас обходятся недостойно?»[206]206
  Voltaire. Correspondance. Best. D 12568 (далее – Best. D).


[Закрыть] Прославляя «Семирамиду Севера» («Sémiramis du Nord») за это благодеяние, поэт Пьер Лежье (Pierre Légier) не преминул заметить, что Екатерина продолжает дело Петра I, который «изгнал варварство» из своей страны[207]207
  Diderot D. Corr. Vol. IX. P. 11.


[Закрыть].

В связи с получением этой «милости» от русской императрицы уместно вспомнить о такой черте характера Дидро, как отзывчивость и стремление помогать другим людям. По свидетельству его дочери, Дидро всегда откликался на просьбы даже посторонних людей и старался быть полезным своим друзьям: «Три четверти его жизни были положены на то, чтобы помогать всем тем, кто нуждался в его деньгах, его талантах или хлопотах»[208]208
  Mémoires pour server à l’histoire de la vie et des ouvrages de Diderot par Madame de Vandeul, sa fille // Oeuvres completes de Diderot. Paris, 1875. T. 1. P. XLVII.


[Закрыть]. Философ, конечно, был искренне благодарен Екатерине II и отныне старался по мере возможности оказывать ей услуги, главным образом, в ее культурных начинаниях.

Одним из наиболее важных событий в этом плане было приглашение в Россию в 1766 году по предложению Дидро скульптора Э. М. Фальконе, которому предстояло создать памятник Петру I. Эта деятельность философа отнюдь не была ни бестолковой, ни угодливой, как утверждали А. Лортолари и его единомышленники[209]209
  Lortholary A. Les «Philosophes» du XVIII siècle et la Russie. P. 97; подробнее см.: Dulac G. Diderot et le «mirage russe». P. 149–152.


[Закрыть]. Даже если бы она ограничилась посредничеством в приглашении Фальконе, она имела бы непреходящее культурно-историческое значение. Это сразу же сумела оценить Екатерина II, писавшая госпоже Жоффрен: «Дидро доставил мне человека, которому нет подобного, это Фальконе, он вскоре начнет статую Петра Великого; если есть художники равные ему по таланту, то смело можно сказать, что никто из них не может сравниться с ним в чувствах, словом, он друг души Дидро»[210]210
  Сборник Императорского Русского исторического общества (далее – СИРИО). СПб., 1876. Т. 17. С. XV.


[Закрыть].

Дидро во Франции, действительно, оказал ряд ценных услуг Екатерине II. Он убедил дипломата и писателя К. К. Рюльера не публиковать «Анекдоты русской революции в 1762 году», в которых в невыгодном свете была представлена роль Екатерины в дворцовом перевороте[211]211
  Dulac G. Diderot contre Rulhière // Dix-huitième siècle. 1991. № 23. P. 213–222.


[Закрыть]. Дидро вместе со своим другом русским послом в Париже Д. А. Голицыным содействовал покупке уникальных коллекций живописи (Генья, Троншена, Кроза-Тьера и др.), которые составили ядро эрмитажной коллекции живописи[212]212
  См.: Левинсон-Лессинг В. Ф. История картинной галереи Эрмитажа. Л.: Искусство, 1986. С. 57–84; Карп С. Я. Князь Д. А. Голицын и первый каталог живописи Эрмитажа // Труды Государственного Эрмитажа. Вып. LVI: Эрмитажные чтения памяти В. Ф. Левинсона-Лессинга. СПб.: Государственный Эрмитаж, 2011. С. 60–66.


[Закрыть]. По мнению Д. А. Голицына, Дидро при покупке коллекции Кроза сумел сэкономить императрице по меньшей мере 200 тысяч ливров[213]213
  Шенкер А. Медный всадник. Памятник и его творцы. СПб.: Дмитрий Буланин, 2010. С. 119.


[Закрыть]. Помогая императрице в приобретении художественных коллекций, Дидро навлек на себя гнев любителей искусств во Франции, о чем сообщал в письме к Фальконе: «Публика ненавидит меня самым решительным образом, и знаете ли вы, почему? Потому что я посылаю вам картины. Любители искусства поднимают крик; художники поднимают крик; богачи поднимают крик. Несмотря на этот крик и этих крикунов, я буду идти своим путем, и к черту их всех… Императрица получит кабинет Тьера (Пьра Кроза, барона де Тьера. – С. М.) в разгар дорогостоящих военных действий. Вот что унижает их и приводит в смятение»[214]214
  Diderot D. Corr. Vol. Х. P. 250.


[Закрыть]. Вместе с Голицыным Дидро покровительствовал русским художникам-пенсионерам в Париже. «Соблаговоление имеем ходить к нему (Дидро. – С. М.) и от него пользуемся благоразумными наставлениями», – писали русские ученики в Петербург[215]215
  Цит. по: Марисина И. М. Россия – Франция. Век восемнадцатый. М., 1995. С. 26.


[Закрыть].

О своем стремлении отблагодарить Екатерину II Дидро писал И. И. Бецкому, бывшему главным помощником императрицы в вопросах культуры: «Я обещаю, что прежде чем умереть, я возведу в честь нее пирамиду, которая достигнет неба…» Он также извещал Фальконе: «Если я когда-нибудь приеду в Петербург, я принесу в руках свою пирамиду»[216]216
  Diderot D. Corr. Vol. VI. P. 358, 374; Vol. VII. P. 41, 54, 89–92.


[Закрыть]. О чем же шла речь? Свое обещание философ конкретизировал следующим образом: «Я занялся работой над общим словарем, где будут объяснены, определены и описаны все термины; вы понимаете, что подобный труд может совершиться только тогда, когда науки и искусства достигнут высшей степени совершенства; вы понимаете, что это является средством доставить рождающейся нации всю работу, все просвещение трех или четырех веков цивилизованной нации…» Веря в возможность трансплантации культуры средствами языка, Дидро надеялся, что его «пирамида», основанная на «Энциклопедии», будет переведена на русский язык и поспособствует прогрессу нравов, а значит, цивилизации России. Несколько самонадеянно и в то же время смело Дидро полагал, что научная методология позволит ему улучшить характер и нравы целой нации. Однако его корреспонденты в России (Бецкой и Фальконе) дали ему ясно понять, что в России ждут не «пирамиду», а его самого[217]217
  Diderot D. Corr. Vol. VII. P. 88–93.


[Закрыть].

В ту пору Фальконе был главным связующим звеном между Дидро и императрицей (напрямую они не переписывались). Уже в конце 1766 года скульптор приглашал своего друга в Петербург: «Почему бы нам не обняться в гостях у августейшей монархини, которая желает вас видеть и любит вас… Приезжайте, пролейте слезы благодарности и наслаждения в Санкт-Петербурге. Екатерина благословит их»[218]218
  Цит. по: Шенкер А. Медный всадник. С. 231.


[Закрыть]. В марте 1767 года Екатерина II писала Фальконе, что она хотела бы видеть Дидро в России: для его блага и для своего[219]219
  СИРИО. Т. 17. С. 3.


[Закрыть]. Дидро не отказывался ехать, но всячески оттягивал поездку. В длинном письме к Фальконе в качестве главного аргумента невозможности в ближайшее время ехать в Россию Дидро приводил… свою любовь к Софи Воллан[220]220
  Diderot D. Corr. Vol. VII. P. 60–69.


[Закрыть]. На это скульптор сурово ему отвечал, что стоит пожертвовать шестью месяцами, чтобы отблагодарить осчастливившую его императрицу[221]221
  См.: Wilson A. M. Diderot. Sa vie et son oeuvre. P. 433–434.


[Закрыть]. Однако Дидро собирался еще шесть лет.

Энциклопедист рекомендовал пригласить в Россию в качестве советника ученого-физиократа, бывшего губернатора Мартиники Мерсье де ла Ривьера и… потерпел в этом случае полное фиаско. Советник, полагавший, что «все предстоит сделать в этой стране; лучше сказать, что все необходимо сломать и сделать заново»[222]222
  Бильбасов В. А. Дидро в Петербурге. СПб., 1884. Приложение I. С. 151.


[Закрыть], вызвал раздражение у императрицы и, после вознаграждения, был отправлен восвояси. Более результативной оказалась рекомендация русским властям в качестве преподавателя П.-Ш. Левека, который не только преподавал в Кадетском корпусе, но и написал лучшую для своего времени историю России[223]223
  См.: Сомов В. А. П.-Ш. Левек – протеже Дидро и историк России // Отношения между Россией и Францией в европейском контексте (в XVIII–XX вв.) История науки и международные связи. М.: ИНИОН РАН, 2002. С. 71–81; Ильиченко Э. В. Русско-французские культурные и научные связи второй половины XVIII века: Пьер-Шарль Левек. Автореф. … канд. ист. наук. Саратов, 2011.


[Закрыть].

В переписке с Дидро[224]224
  См.: Diderot D. Corr. Vol. VII. P. 32–35.


[Закрыть] Фальконе более чем сдержанно оценивал уровень культурного развития русского общества. Скульптор, отличавшийся трудным характером, обострил отношения с окружающими и внушал своему корреспонденту в Париже самые мрачные мысли о русских, которые никогда не будут способны оценить его творение. На это Дидро отвечал художнику 6 сентября 1768 года: «Ты мне прямо говоришь, что русские – скоты и обречены оставаться таковыми навсегда, но ты забываешь, что настоящие ценители Фальконе находятся здесь, они есть повсюду, где известны твои произведения»[225]225
  Ibid. Vol. VIII. P. 109.


[Закрыть].

На формирование представлений Дидро о далекой стране влияли многие факторы, например рассказы французов, побывавших в России. В письмах к Фальконе (апрель – май 1767-го и май 1768 года) Дидро повествовал о восьмидесятилетнем скульпторе Симоне, приглашенном когда-то Петром I в Петербург, много работавшем там, но вынужденном бежать из России без вознаграждения после смерти царя. В Париже он жил в страшной нужде и рассказывал о России ужасы, а русских представлял «с рогами, хвостами и когтями; Россию как ад Мильтона, где осужденные на муки проводились поочередно из ледяной бездны в огненную преисподнюю… русских как людей непорядочных, без чести и без веры; как злобных тюремщиков, из рук которых невозможно вырваться, когда имеешь несчастье в них попасть»[226]226
  Ibid. Vol. VII. P. 53; Vol. VIII. P. 45–46.


[Закрыть]. Дидро отмечал, что информация, полученная от Симона, заставляла его сомневаться в том, что среди французов найдутся необходимые Фальконе помощники[227]227
  История скульптора Б. Симона была воссоздана по архивным документам В. В. Антоновым. См.: Антонов В. В. Б. Симон – помощник Пино // От Средневековья к Новому времени. Материалы и исследования по русскому искусству XVIII – первой половины XIX века. М., 1984. С. 124–130.


[Закрыть].

Однако и для самого Дидро ехать в Россию означало «отправиться на северный полюс»[228]228
  «Et si je me laissais entrainer sous le pôle», – писал он Ф. Гено де Монбейяру 5 февраля 1767 г. (Diderot D. Corr. Vol. VII. P. 29).


[Закрыть]. Философ не мог не задумываться о неудачной поездке ко двору Екатерины де ла Ривьера, которого он считал «человеком добрым, умным и простым»[229]229
  Diderot D. Corr. Vol. VIII. P. 35–36. Он также высоко оценивал политические качества де ла Ривьера: «большой политик, большой логик, человек опытный, прозорливый в своих трудах и предприятиях». См. также: Ibid. Vol. VII. P. 199, 215, 219, 222, 224.


[Закрыть]. Тем не менее у него оставались надежды на Екатерину II и ее реформаторские планы. «Я, конечно, поеду в Россию. Я слышу зов сердца, которое меня туда непрерывно толкает, и это порыв, которому я не могу сопротивляться. Однако я больше никого туда не пошлю», – писал Дидро Фальконе в мае 1768 года[230]230
  Diderot D. Corr. Vol. VIII. P. 38.


[Закрыть].

Призывая Фальконе прославить царя Петра, сам Дидро прославлять монархов без оглядки, без дальнего политического прицела не мог. «Мне также приятно думать, что я мог бы обеспечить несколько забавных моментов моей русской благодетельнице, уничтожая здесь и там фанатизм и предрассудки, попутно давая некоторые уроки монархам, которые не станут от этого лучше; но не будет ошибкой послушать правду и послушать ее без обиняков», – писал он С. Воллан 10 ноября 1765 года[231]231
  Ibid. Vol. V. P. 168.


[Закрыть]. Как видим, Дидро все-таки надеялся на пользу политического диалога с Екатериной II, хотя принимал не все в ее политической деятельности. 15 ноября 1769 года, во время Русско-турецкой войны, он писал о Екатерине II: «Она теряет время на то, что делает бессмертными других. Однако у нее есть другие планы, которые выше славы завоеваний»[232]232
  Ibid. Vol. IX. P. 215.


[Закрыть], – давая тем самым понять, что ценит в императрице отнюдь не военные успехи и не продолжение завоевательной политики Петра I и надеется на успех ее созидательной деятельности.

В 1769 году Дидро познакомился с «Древней Российской историей» М. В. Ломоносова во французском переводе с немецкого языка[233]233
  Histoire de la Russie depuis l’origine de la nation russe jusqu’à la mort du grand-duc Jaroslaw premier par Michel Lomonossow, traduite de l’allemand par M. E. (Eidous). Paris: Guillyn, 1769.


[Закрыть]. Отзыв философа, предназначенный для «Литературной корреспонденции», но оставшийся ненапечатанным в свое время, лаконичен, внешне беспристрастен и содержит мало оценочных суждений в адрес русского автора. «Я не мог бы ничего сказать о русском оригинале и немецком переводе, которых я не знаю. Что касается французского перевода, то он весьма заурядный, вялый и вовсе не элегантный». Способ изложения материала, литературная сторона произведения, как видим, оставалась для Дидро весьма важным критерием в оценке исторического произведения. Первая часть «Истории» Ломоносова, в которой тот, опираясь на античных и раннесредневековых авторов, доказывал древность «славянского племени», писал о переселениях славян «до Рюрика» и высказывался по «варяжскому вопросу», кажется, вовсе не заинтересовала Дидро, который, впрочем, снисходительно готов признать ее научность: «…первая [часть] собственно говоря, посвящена русским древностям. Она не очень интересна для чтения, но предполагает многочисленные изыскания». Вторая часть книги Ломоносова, главы которой посвящены княжениям от Рюрика до Ярослава Владимировича, по словам Дидро, «значительно интересней». Живость литературного изложения Ломоносовым политической истории Руси с ее острыми перипетиями, кажется, нашла некоторый отклик у французского философа. Сюжет о «выборе веры» князем Владимиром он выделил особо. Дидро даже восхитился смелым ответом князя Владимира иудейским проповедникам: «Истинный или ложный, ответ Владимира евреям превосходен: „Поскольку ваш Бог вас проклял и расточил среди других народов, есть все основания полагать, что ваша вера ему не нравится. Почему же вы хотите, чтобы я ее принял? Для того чтобы он меня покарал, как вас?“» По-видимому, этот ответ оказался созвучным религиозному свободомыслию просветителя. Однако именно с этим сюжетом связано единственное критическое замечание Дидро в адрес Ломоносова-историка: «Однако я нахожу, что автор несколько суеверен. Он сообщает речи христианского философа, обращенные к Владимиру, будто он их слышал собственными ушами. Вольности такого рода всегда имеют успех в поэзии; здравый рассудок не принимает их равным образом в истории». Это достаточно серьезный упрек в некритическом отношении к источнику и его цитировании без научного комментария. Дидро все-таки оценил литературность «Истории» Ломоносова и вполне справедливо в ней же увидел слабую сторону труда русского ученого.

Заключительный пассаж отзыва Дидро относился уже не к Ломоносову, а к теории культурного прогресса Руссо. «Что бы ни говорил Жан-Жак Руссо и фанатичные враги прогресса человеческого разума, но это трудно – читать историю варварских веков любого народа и не радоваться тому, что родился в просвещенный век и среди цивилизованного народа»[234]234
  Diderot D. Oeuvres complètes / Ed. J. Assézat et M. Tourneux. T. 17. Paris: Garnier Frères, 1876. P. 495–496.


[Закрыть]. Чтение труда по начальной русской истории привело Дидро к характерной просветительской идее о «варварском» Средневековье и победной поступи прогресса в век Просвещения. Обратим внимание на то, что Дидро, говоря о «цивилизованном народе», имеет в виду Францию. Считал ли он цивилизованной страной Россию XVIII века?

Примерно в то время, когда Дидро в силу различных обстоятельств поворачивался в сторону России, он начал размышлять о судьбах литературы и искусства в обществе в контексте концепции цивилизации. Эту концепцию философ не мог не применить к России.

В своих «Салонах», анализируя современное и древнее искусство, Дидро постепенно пришел к осознанию тех условий, которые необходимы для развития культуры и искусства в обществе. Подлинные навыки художника, знания и вкус вырабатываются далеко не везде, писал он в «Салоне» 1765 года. Для формирования настоящего художника необходимы концентрация населения, культурная среда, а также конкуренция между мастерами. Философ считал, что изоляция художника, его отдаление от очагов культуры может легко привести к деградации мастера. Со ссылкой на Винкельмана Дидро утверждал, что расцвет античного искусства был обусловлен между прочим благоприятным влиянием прекрасной природы и климата, а также общественных нравов, общественным признанием, которое получали художники, высокой оценкой их труда. Примечательно, что среди факторов, влиявших на расцвет искусства, Дидро на первое место поставил «дух свободы, который воспитывает душу и внушает ей величие»[235]235
  Salon de 1765 // Diderot. Oeuvres complètes. T. XIV. Paris, 1984. P. 278.


[Закрыть].

Свое дальнейшее развитие эти идеи нашли в «Салоне» 1767 года. Не используя еще понятия «цивилизация», Дидро подходил к пониманию развития культуры в обществе как естественного, длительного, детерминированного многими факторами процесса. Развитие культуры происходит «медленными и робкими шагами, долгими и мучительными попытками» («par une marche lente et pusillanime, par un long et pénible tâtonnement»). Философ делал главный акцент на непреложный и неспешный ход естественного развития: «Надо, чтобы исполнялись непреложные законы природы; природа ничего не делает скачками, и это не менее верно для искусств, чем для вселенной».

Под влиянием идей физиократов Дидро рисовал общую картину зарождения и развития искусств в обществе. В основе всего лежит земледелие. Умножение количества и качества земледельческой продукции приводит к богатству, которое рождает истинную роскошь: поэзию, музыку, живопись и другие искусства. Есть, однако, другой сорт роскоши – показной, основанной на ограблении и тирании, роскоши, которая губит подлинное искусство и плодит посредственных мастеров. Философ демонстрировал гибкое понимание законов общественного развития. Он далек от упрощенного детерминизма и фатализма. Он признавал множество факторов, которые в совокупности определяют развитие художника и культуры в целом: климат, способ правления, законы, общественное устройство и т. д. Отмечая вторичный характер ремесел и искусств по отношению к земледелию, автор «Салонов» тем не менее хорошо понимает их роль в обществе. Именно уровнем их развития определяется для него степень цивилизации народа: «Именно наличие певцов (= литераторов) отличает народ варварский и дикий от народа цивилизованного и умеренного»[236]236
  Salon de 1767 // Diderot. Oeuvres complètes. T. XVI. Paris, 1990. P. 308.


[Закрыть].

В «Салоне» 1767 года, анализируя картины Ж.-Б. Лепренса из русской жизни[237]237
  См.: Jean-Baptist Le Prince (Metz, 1734 – Saint-Denis du Port, 1781) Le Voyage en Russie. Rouen: Musée des Beaux-Arts, 2004; Madleine Pinault Sørensen. Le Prince et les dessinateurs et graveurs du «Voyage en Sibérie» // SVEC. 2004. № 3. T. 1. P. 125–160.


[Закрыть], Дидро признавался, что он не знает условий жизни в России. Тем не менее он уже задумывался об этом, мечтал о будущей поездке в Россию. Неслучайно высказанные здесь соображения об истинной и мнимой роскоши он позже перенесет в записки для Екатерины II. Как тонко подметил Ж. Дюлак, в замечании Дидро относительно богатых одежд русских крестьян на картинах Лепренса исподволь провидится идея о том, что для будущего России главное – не совершенствование искусства, а благосостояние народа[238]238
  Dulac G. La question des beaux-arts dans les relations de Diderot avec la Russie. С. 20.


[Закрыть].

Думается, что эти размышления во многом предопределили молчание либо скепсис философа в отношении Петра I как реформатора России и уровня ее цивилизации в целом. Скачок, прорыв страны в цивилизованный мир без постепенного развития агрикультуры, без кропотливого воспитания общественных потребностей и нравов едва ли казался ему возможным. Об этом же говорили и те немногие факты русской жизни, которые Дидро знал наверняка: суровый климат, отсутствие концентрации населения, отсутствие свободы, наконец.

В 1768 году Дидро прочитал книгу ученого-астронома аббата Шаппа д’Отроша «Путешествие в Сибирь» («Voyage en Sibérie fait par ordre du roi en 1761»), которая наделала тогда много шума. Путешественник, пробывший в России почти полтора года, нарисовал мрачную картину русской истории и современности. Все прошлое России представлялось автору чередой укреплявших рабство тиранов, кровавых мятежей и войн. Близкий к просветительским кругам автор отмечал отсутствие «третьего сословия» в России. Деспотизм и рабство были для него главными отличительными чертами русской жизни.

В «Антидоте» (1770) Екатерина II попыталась опровергнуть основные положения книги Шаппа, но сделала это не очень убедительно. В «Литературной корреспонденции» от 1 марта 1769 года появилась отрицательная рецензия Ф. М. Гримма на «Путешествие в Сибирь», которую некоторые исследователи без особых оснований приписывали Дидро[239]239
  См.: Mervaud M. Introduction // Chappe d’Auteroche J. Voyage en Sibérie. (SVEC. 2004. № 3. T. 1.). P. 85.


[Закрыть]. Последний не питал большого уважения к своему коллеге-астроному, называя его еще до поездки в Россию «дураком, называемым аббатом Шаппом»[240]240
  Diderot D. Corr. Vol. III. P. 242.


[Закрыть]. В письме к Гримму от 4 ноября 1771 года философ писал об «ошибках» и «лжи» Шаппа[241]241
  Ibid. Vol. X. P. 237.


[Закрыть]. Вполне возможно, что именно его Дидро имел в виду, когда после поездки в Россию писал, что не хочет уподобляться путешественнику, «который с каждым поворотом делает заметки в своей записной книжке, не смущаясь, что пишет ложь»[242]242
  Ibid. Vol. XIV. P. 71.


[Закрыть]. Однако еще больше возмутил его «Антидот», о котором он писал, не подозревая о его принадлежности перу русской императрицы:

Вот книга наихудшая по своему тону, самая мелочная по своей сущности, абсурдная по своим претензиям. Все опровергается таким образом, будто русские – самый мудрый, самый цивилизованный, самый многочисленный и богатый народ на земле. Тот, кто опровергает Шаппа, достоин большего презрения за свою лесть, чем Шапп за свои ошибки и ложь[243]243
  Ibid. Vol. X. P. 237.


[Закрыть].

В этом отзыве заслуживает внимания вновь продемонстрированный Дидро скепсис в отношении уровня цивилизации России. Как уже отмечалось, Дидро обещал императрице исправить «ошибки» Шаппа в случае переиздания «Энциклопедии» в России. Однако исследователи уже не раз указывали, что критике Дидро в отношении книги Шаппа не следует придавать особого значения, поскольку чтение «Путешествия в Сибирь», а также «Антидота» могло стать толчком к дальнейшим размышлениям философа о российской цивилизации, которые в некоторых случаях оказались созвучны идеям Шаппа[244]244
  См.: Mervaud M. Introduction. P. 96–97; Goggi G. Alexandre Deleyre et le Voyage en Sibérie de Chappe d’Auteroche: la Russie, les pays du Nord et la question de la civilisation // Le Mirage russe au XVIII-e siècle. P. 77–83; примечательное созвучие идеям Дидро можно обнаружить в положительной рецензии на «Путешествие в Сибирь», опубликованной в Journal Encyclopédique. В связи с сочинением Шаппа рецензент ставил проблему перехода от варварства к цивилизации, проблему народов «недавно цивилизованных». Применительно к России он заявляет: «…физически и морально невозможно, чтобы подвластный деспотизму народ смог бы просветиться и проникнуться любовью к наукам и искусствам». Автор считал Шаппа хорошим наблюдателем, соглашаясь с ним: «нам ничего не остается, как засвидетельствовать согласно нескольким наблюдениям аббата Шаппа, сделанным случайно, без предварительного выбора, что русские являются рабами, прикованными деспотизмом к трону их хозяев…» См.: Journal Encyclopédique. 1770. T. V. P. 331–334; T. VI. P. 41–54.


[Закрыть].

Действительно, в 1768–1770 годах Дидро много читает и беседует о России и начинает свое сотрудничество с Г.-Т. Рейналем в «Истории обеих Индий», где и высказывает совершенно недвусмысленно свое отношение к цивилизации и цивилизаторам России. Внутренняя история этого сотрудничества досконально изучена Дж. Годжи, который не только привел новые факты, касающиеся совместной работы Дидро и Рейналя, но и опубликовал труднодоступные тексты философа, написанные с этой целью[245]245
  Diderot D. Mélanges et morceaux divers; Diderot D. Fragments politiques.


[Закрыть].

Сохранилась запись беседы Дидро 28 марта 1768 года со своим знакомым (неким господином Зантье) об опасности русского вторжения в Европу. Эта тема занимала европейских публицистов со времен Северной войны. Победы русской армии в Семилетней войне, тревоги французской дипломатии, живущей традиционными представлениями о равновесии сил в Европе и «восточном барьере», а также мрачные предсказания Руссо в «Общественном договоре» актуализировали тему русской угрозы в 1760-е годы[246]246
  См.: Мезин С. А. Стереотипы России в европейской общественной мысли XVIII века // Вопросы истории. 2002. № 10. С. 151–154.


[Закрыть]. Дидро не верил в серьезность этой опасности, поскольку считал, что малочисленность населения и суровые природные условия являются непреодолимым препятствием на пути русских завоеваний в Европе: «Не бойтесь ничего, – сказал Дидро, – русское население никогда не сможет достичь значительной величины. Климат там слишком суровый. Там необходимо всегда сохранять огромные леса, а лес растет очень медленно». Эти и другие рассуждения философа, свидетельствующие о его увлечении идеями физиократов, помогли Дж. Годжи установить, что отрывок о России в первом издании «Истории обеих Индий» (1770) также принадлежит Дидро[247]247
  См.: Goggi G. Diderot et la Russie: quelques remarques sur une page de la première édition de l’ «Histoire des deux Indes» // L’Encyclopédie, Diderot, l’estétique. Mélanges en hommage a Jacques Chouillet 1915–1990. Paris: Presses Universitaires de France («Puf»), 1991. P. 99–112.


[Закрыть].

Здесь Дидро впервые прямо и очень резко высказывался о реформах Петра I и их последствиях. Вопреки общепринятому мнению, замечал Дидро, «хорошие наблюдатели, которые исследуют результаты деяний, без труда разберутся в череде блестящих ошибок [Петра I], оставивших обширные области без законов, без свободы, без богатств, без населения и без промышленности»[248]248
  [Raynal G. T.] Histoire philosophique et politique des établissements et du commerce des Européens dans les deux Indes. T. 2. Amsterdam, 1770. P. 204–205.


[Закрыть].

Вопрос о том, кого имел в виду Дидро, говоря о «хороших наблюдателях», заслуживает специального рассмотрения. Пока же обратим внимание на то, что, перечисляя печальные результаты политики Петра I, автор называл в негативном плане все те условия, которые он, как мы видели, считал необходимыми для строительства подлинно цивилизованного общества.

«Они (хорошие наблюдатели. – С. М.) идут еще дальше. Они осмеливались заявлять, что никогда в этих пустынях не установятся надлежащие порядок, нравы, управление, если не приблизить одни народы к другим. Они полагали, что суровость климата создает непреодолимое препятствие для такого сближения из-за необходимости сохранять огромные леса». В данном случае Дидро почти дословно повторил собственную мысль о том, что малочисленность и разбросанность населения и необходимость сохранения обширных лесов составляют замкнутый круг, из которого едва ли удастся вырваться русским.

«Они сомневались в том, что население России больше выиграло за последний век, чем проиграло. Ее законодатель, говорили они, – все истощил, чтобы создать армию, флот, порт; а его наследники завершили всеобщее разрушение, чтобы и дальше хвалиться этими напрасными учреждениями». Кроме критики преемников Петра I, продолжавших его имперскую политику, в этих словах заключается возражение Вольтеру, считавшему, что русские за пятьдесят лет прошли путь, который другие народы прошли за пятьсот: «Русские пришли поздно и поскольку вводили в свою среду вполне усовершенствованные искусства, получилось так, что они продвинулись вперед за пятьдесят лет так далеко, как никакой народ собственными силами не продвинулся за пятьсот лет»[249]249
  Les oeuvres completes de Voltaire. № 46. P. 480; см. также посвящение И. И. Шувалову трагедии «Олимпия»: Voltaire. Oeuvres historiques / Éd. R. Pomeau. Paris: Gallimard, 1957. P. 9.


[Закрыть]. Дидро таким образом оспаривал то, что К. Уилбергер назвала вольтеровской «формулой» России[250]250
  Wilberger C. H. Voltaire’s Russia: window on the East // SVEC. 1976. Vol. 164. P. 197.


[Закрыть].

И далее мы находим мысли, близкие Дидро со времен «Энциклопедии», особенно о неудобстве Петербурга в качестве столицы: «У империи недостает подданных, чтобы набирать столь многочисленные войска; никогда нельзя иметь военный флот в государстве, у которого нет торгового флота; и Петербург, который мог быть только полезным, больше поглотил ресурсов, чем доставил пользы с тех пор, как некстати стал столицей».