Текст книги "Ворота Сурожского моря"

Глава 6

– Не так малость, смотри, как я, – повернув коня, Муратко толкнул пятками.

Умный конь с места прыгнул в галоп. Есаул вскинул саблю над головой. Десяток саженей до выстроенных рядком лозин конь не проскакал – пролетел. С легким свистом, провернувшись в полете, грозное оружие рухнуло на тонкий прут. Взгляд не уловил – попал или нет, блеснувшая голомля слилась со слепящей небесной синью. Прут даже не вздрогнул. Прошли секунды, Муратко, окоротив коня, уже разворачивался. Парни дружно в голос успели досчитать до пятнадцати. И только тут верхняя часть лозины плавно поползла по ровному срезу, а есаул, не глядя на дело рук своих, улыбаясь, направил коня шагом обратно. Валуй почесал затылок:

– Как же это у тебя получается?

– Дай-ка я ишшо разок, – Борзята объехал задумавшегося брата. Покрутил саблей, разминая плечо.

– Эх! – пегий жеребец поднялся на дыбы и, опустившись, рванул галопом.

Парень вскинул саблю. Вжикнуло гибкое железо, и кончик лозины, задержавшись до счета четыре, укоротился еще на вершок. Дождавшись, пока младший Лукин возвратится на исходную, есаул одобрительно кивнул сдерживающему довольную улыбку Борзяте:

– То добре, хлопец. Видно, что уменье есть. Только подправить надоть. Глянь ишшо разок. И все тоже гляньте. Вот так, вот так… резче. С проворотом, – есаул уже который раз показывал выстроившимся перед ним всадникам приемы сабельной атаки.

Особым шиком считалось у казаков, если срубленная лозина не сразу сползет по срезу, а, словно не веря известию о своей смерти, задержится как можно дольше. Умелая рука могла так направить саблю, что тонкую камышинку даже ветром не качнет. А бывали, говорят, такие мастера, у которых срубленные лозины вовсе не падали, и срез снова затягивался. Может, сказки…

С конем Борзате повезло. Пегий быстро сообразил, что хозяин требует от него полного подчинения, и в каждой ситуации старался демонстрировать почти собачью преданность. Однако у него был пунктик: жеребец никого из станичников к себе не подпускал. Конь видный, многим казакам хотелось подойти поближе, рассмотреть его, а то и пощупать. Но, угадав желание человека приблизиться, конь зло скалился, прижимая уши. Охота погладить жеребца у постороннего казака сразу пропадала. И только при появлении младшего Лукина жеребец как по мановению волшебной палочки преображался в смирного и послушного коня. Борзята нарадоваться не мог на четвероного друга.

Сотня Муратки Рынгача, входившая в тысячу Ивана Косого, набранная в большинстве из молодых ребят, многие из которых, как братья-близнецы, уже успели побывать в плену, тренировалась в Монастырском урочище. В эту же тысячу зачислены были и другие знакомцы ребят, сейчас занимающиеся где-то на другом конце огромного поля, раскинувшегося меж двух донских проток. Семка Загоруй, Ратка Иванеев, коваль Гарх Половин… Правда, опытные бойцы не столько сами оттачивали навыки владения саблей, тут им равных особо и не находилось, сколько молодежь подтягивали.

Тренировки продолжались вторую неделю. Есаул Рынгач и старшина Фроська Головатый гоняли народ с утра до вечера. К освобожденным гребцам с каторги Кудей-паши старые казаки относились снисходительно. Частенько, вместо того, чтобы отправлять парней на стрельбы из самопалов, возвращали к котлу – за внеочередной порцией каши. Ребята, под беззлобные смешки товарищей, охотно направляли коней к едальне. Поесть лишний раз завсегда на пользу, да и понимали – без силы много не навоюешь.

К исходу второй недели бывшие пленники начали понемногу округляться. Уже не так выпирали ключицы, не вострились подбородки с первыми кудряшками вновь наметившихся бород (старые, неухоженные все посбривали), и ребра на голых торсах уже не все можно было сосчитать с первого взгляда. Да и уставать стали значительно меньше.

Продвигалось и обучение ратному делу. Почти все парни, натасканные в семьях отцами и дедами, неплохо владели саблями и ножами. Опытным наставникам оставалось только малое: кому-то подсказать новый прием, где-то отработать не очень четкое движение. Сложней всех ученье давалось Дароне. Парень из мужицкой семьи, предки из оружия только вилы знали да цеп. Вруну пришлось познавать сабельную науку с нуля. К исходу десяти дней у настырного парня кое-что начало получаться, но все понимали: идти с такими знаниями на татар – чистое смертоубийство.

Прознав про его уменье заговорить кровь, залечить рану, лихоманку какую одолеть, ведун Гераська предложил парню перейти в обоз, где организовывалась лекарня. Но Дароня категорически отказался.

«Все воевать, а я болячки врачевать? – объяснял он товарищам. – Нетушки. Ежели чего, и так помогу, чем смогу. Но с лошади не сойду».

Атаманы уважили решение парня. На смерть идет, не в кустах отсидеться, тут не запретишь. И оставили в покое. Фроська, видя, что с саблей у того дружба не очень ладится, предложил вооружить парня кистенем. Силушка в руках имелась, с головой дружил. А техника у кистеня проще, за пару недель можно главные приемы освоить. Так и вышло. Дароня целыми днями вертел ядро, прилаженное прочным кожаным ремнем к кистенищу. Бился с чеканом и с коня, и пешим, и вскоре наладился сшибать головки камыша, почти не целясь и времени не теряя. В целом атаманы были довольны пополнением.

В этот раз сотню поделили на полусотни. Первые пятьдесят бойцов вместе с есаулом отрабатывали конную атаку, остальные под руководством старшины на другом конце широкой поляны, где когда-то стоял казачий городок, разоренный татарами, рубились между собой деревянными, а кто поумелей, и настоящими саблями, разбившись на пары.

В эти дни все Монастырское урочище на правом берегу Дона напоминало огромный тренировочный лагерь. Рядом тренировались другие сотни воинов. Всего к середине апреля лета 7145 от Сотворения Мира, или в 1637 году, как будут считать спустя более чем 60 лет, после петровской реформы, атаманы собрали около 6 тысяч казаков – огромная сила по тем временам. Последний раз такую ораву сабельников казаки видали лет десять назад, когда собирали объединенное с запорожцами войско против турок. Тогда удачно сходили. И крымские работорговые города, и предместья Стамбула надолго запомнили опустошительный набег. Одних только славянских рабов освободили более пяти тысяч.

Но чаще в походы уходили по полусотне, редко когда в ватагу сбивалось триста-четыреста бойцов. А тысячи две-три – это вообще раз в год-два на особо крупные дела, когда казакам противостояли многочисленные, в три-пять раз превышающие казачьи формирования армии ногаев или крымчаков. А то и тех и других вместе. Да еще и черкесами приправленные. И такие относительно небольшие отряды бивали врагов в девяти случаев из десяти. Успехи татар обычно случались, когда они нападали внезапно, вероломно, а казаки не готовились к обороне. А теперь-то, с такой силищей, сам Бог велел наказать нерусь за все их прегрешения, коих накопилось изрядно.

Крепость Азов давно уже костью сидела в казачьих глотках. Нашкодив в станичных городках, турки, татары, ногайцы, черкесы – желающих наловить казачьих да русских людей хватало с избытком – прятались за высокими крепостными стенами. Поди выкури их оттуда. Казаки так врагов и называли – людоловы.

Почти треть казачьих сил составили запорожцы, несколько недель назад внезапно появившиеся на берегах Дона. Днепровцы планировали добраться морем до Персии, чтобы предложить свои услуги персидскому шаху, воевавшему в это время с Турцией. У себя на Днепре слишком много атаманов появилось, всем места и власти не хватало, вот и собрались казаки в чужие земли. Как раньше говорили – других посмотреть да себя показать. Донцы, выслушав товарищей, сделали им встречное предложение – поучаствовать в походе на Азов и, после взятия крепости, остаться в ней жить навсегда. Донцы и днепровцы со стародавних времен почитали друг друга как братья и в случае чего всегда приходили на помощь. И тут запорожцы не долго колебались. Между чужими персами и своими казаками и выбирать нечего. Тем более что воевать так и так с турками пришлось бы. Так хоть на своей, русской земле. А Азов, как убежище для турских войск, и запорожцам немало обид причинил. В общем, подумали для форсу более и… согласились.

К землякам с Окраины, разместившимся на другом берегу узкой здесь протоки, на второй же день ушел Серафим Иващенко и не вернулся. Видно, нашел знакомцев.

После занятий ребята собрались у шалашей, выстроенных кругом, на небольшом майдане перед костром. Борзята и еще несколько казаков поджаривали на прутах кусочки разломанной лепешки, для экономии припаса состряпанной пополам с рыбной мукой. Ее только что приволок от котла Пешка-татарчонок. Михась Колочко – опытный казак, один из немногих женатых, – натирал саблю войлоком, чтобы если не острием, так блеском своим врагу урон нанесла. «В солнечную погоду зайчик, вовремя попавший в глаз турку, может жизнь спасти, – учил Михась. – Оно вроде чепуха, а в бою иной раз и соломинка оружием покажется. Нет там неважных мелочей». Парни слушали и тоже войлоком запасались. Тут же чинил порванную у ворота рубаху старшина Фроська Головатый.

– Ждем станицу из Москвы, – не отрываясь от занятия, тихо отвечал на вопрос Фроська. – Каторжный должен подвести боеприпасы и продукты. Своих маловато, особливо пороха и селитры. А на такую громадину идти с голыми руками – смысла нет.

– Когда же он вернется? – высокий и чубатый Дароня Врун пододвинул сапогом отлетевшую головешку. – Скоко еще тут сидеть будем, до лета, што ли?

Старшина перекусил дерюжную нитку, оставившую на тонкотканой рубахе грубый шов:

– Сказывают, на подходе атаман Каторжный. Идет стругами, потому медленно. И вроде как царь казаков уважил – припасу боевого выдал, и жалованье, и тканей, и муки, и сухарей три воза. Как придет, так, атаманы говорят, и двинем.

– Та, когда же? – Борзята вытянул губы к поджаристому куску лепешки и, обжигаясь, надкусил. – Невтерпеж ужо. Сидим тут, сидим, и все без толку.

– А куда вы торопитесь-то? – вскинул брови Михась. – Ты вообще, Лукин, только недавно толще тени стал, саблю выше головы поднимать начал. А туда же: «Сидим-сидим».

Казаки тихо захмыкали. Пешка хихикнул громче всех. Валуй покосился на него неодобрительно. Татарчонок, не заметив взгляда Валуя, прищурил хитрые округлые глаза. Надув щеки, он с притворной натугой поднял саблю в ножнах на уровень плеча. И тут же вскочил, возмущенно втягивая воздух через зубы. Смачная затрещина Валуя чуть не скинула Пешку с бревна.

– Ты чего, э… дересси?

Казаки сдержанно засмеялись, и даже Михась Колочко хмыкнул, оставив ненадолго и так уже блестящую саблю в покое.

– А смешками не бросайси.

– Так я же не на тебя, а на Борзяту.

– Мы с братцем завсегда заодно. Правда, младшой? – он приобнял брата.

Борзята смущенно опустил голову:

– А то. Но тут ты зря вмешался, – он мягко высвободился и, пригнувшись, дернулся к татарчонку, хватая его шею в замок. – Я бы и сам справился.

Татарчонок тоненько заверещал, притворяясь, будто очень больно. Казаки грохнули смехом. Космята серьезно прокомментировал, мол, все, лабец татарчонку, Лукины его зараз заставят Спасу молиться. Фроська обеспокоенно поднял голову. Увидев, что парни дуркуют, промолчал, улыбнувшись в усы.

– Будешь ишшо над казаком хихикать? – не замечая притворных воплей Пешки, Борзята еще крепче сжал шею.

– Не, не, не буду… че ты, шутков не понимаешь? – он вцепился в крепкую руку Борзяты.

– He-а, не понимаю.

– Не буду, честно, честно, клянуси…

– Спасом клянись.

Пешка дернулся, пытаясь вырваться. Но не тут-то было. Борзята держал крепко.

– Ну так че? Бошку отломать тебе, че ли?

– Не, все, все… сдаюся. Клянусь Спасом, истинный крест, – он попытался перекреститься, но зажатым и завернутым набок получилось плохо.

– Ну вот, чего я говорил, – Космята снова не улыбнулся, зато казаки рассмеялись. – Еще малость, и он по-нашему молиться начнет, бусурманин-то.

Борзята отпустил татарчонка, и тот, потирая шею и морщась, неторопливо уселся:

– У, бугай здоровый. Ниче, я тебе отомщу. Как ты без брата будешь. Это ты с Валуем такой смелый…

Борзята дернулся в сторону татарчонка, и тот подхватился, отбегая на несколько шагов.

Дружный гогот перекрыл удовлетворенное «То-то!» Борзяты.

– Ну, а все-таки, – Валуй, дождавшись, пока отсмеются, вернулся к прерванному разговору. – Когда атаманы станицу ждут? Завтра, через неделю?.. Хуть так-то скажи.

– Скоро, – отрезал Фроська, надевая через голову зашитую рубаху. – Вам ишшо знать рано. Молоко на губах не обсохло.

Борзята вздохнул, принимая от брата разломанный кусочек лепешки.

– Мужик врага ждет, казак врага ищет.

Фроська вскинул подбородок:

– Ищет-то ищет, да и головой думать надо. Силу сначала собрать, оружие, подготовиться. А как казаки все подъедут, так собором и черта поборем. А вам еще тренироваться и тренироваться.

– Так уже ж получается. И неплохо.

– До «неплохо» тебе, як до Индии пешим, – поддержал товарища Михась Колочко. – Вот у меня – неплохо, у Фроськи тоже. У атаманов – хорошо. У Косого, к примеру, Михайлы Татаринова, Васильева Наума, Каторжного Ивана. Так на то они и атаманы. Казаки многие, что постарше, тоже науку сабельную туго знают. А вам, желторотикам, еще расти и расти.

Поднявшись, старшина кинул саблю в ножны.

– Верно Михась говорит. И на сегодня все. Доедайте лепеху, и на боковую. Завтра раненько подниму – скоро в бой, а вы, – он поискал слово, – про глупости спрашиваете.

Казаки проводили глазами удаляющуюся спину старшины и, дожевывая хрустящие скибы, тоже начали подниматься.

Космята, порывшись в дорожной суме, извлек из нее кинжал в простых кожаных ножнах. Повертев в руках, бережно приладил его на пояс рядом с еще одним, упрятанным в деревянный чехол.

Валуй, заметив движения друга, остановился:

– На кой тебе второй?

В него уткнулся Борзята. И тоже заинтересованно замер.

Степанков поднял голову:

– Запас завсегда не лишний. А вдруг один потеряю али сломается? Чаво тогда?

– Ага, как ты без ножа станешь турку-то бить? – Борзята ехидно улыбнулся. – Его же одной саблей не возьмешь.

Старший Лукин хмыкнул:

– Неудобно же. И так на поясе всего навешано: и лядунка, и пульница, и кошель. А ишшо два ножа. Куда все?

– Вы за меня не переживайте. Мой пояс, мне удобно, – Космята резко поднялся, всем видом показывая, что ему здесь больше нечего обсуждать.

– Ты глянь на него, – младший Лукин дурашливо покачал головой. – И спросить ничего нельзя.

– Что вы до меня докопались? – Космята обернулся, уже уходя. – Вообще, спать команда дадена. А не… балаболить.

Степанков спешно нырнул в шалаш.

Лукины дружно усмехнулись, полезли следом.

Ночь опустилась прохладой, зазвенели первые комары, путаясь в камышах. Парням не спалось. Борзята махнул рукой. Долгоносик, возмущенно зазвенев, увернулся.

– Вот кровопивцы, шиш уснешь.

Дароня, поерзав, пододвинул голову к его уху:

– Слышь, Борзя. Не спишь ведь?

– С этими комарами поспишь.

Дароня Врун вздохнул:

– А я все о той дивчине думаю.

– Какой дивчине? – не понял Борзята.

– Ну, той, что тогда в Черкасске видали, с коромыслом.

– А… помню. А че думаешь?

– Да вот это. В душу запала. Думаю, как Азов возьмем, поеду – найду ее. Поможешь посватать.

– Эге! – Борзята даже привстал на локте. Ну ты, Врун, даешь. Какой из меня сват? Старшину попроси, али есаула. Им можно – они старые.

Дароня, почмокав в темноте губами, тоже уперся локтем:

– А не откажут?

– А это как себя на штурме покажешь.

– Да… – протянул Дароня. – Показать себя – то не сложно, сложно, чтобы атаманы заметили. Ну не тереться же мне подле них все время? Че это будет? Черт-те что это будет.

– За это не переживай, – Борзята опустился на солому. – Ежели они не увидят, мы подскажем. На что друзья?

Врун, опустившись на спину, твердо сказал:

– Точно, вот совершу подвиг какой-нибудь и попрошу казаков посватать. Родители мои под Валуйками пропали. Земля у нас там. Всей семьей гурты ставили, да все безоружные. И тут татарва налетела. Всех побили. А меня да сестренку малую в плен утащили. Мне тогда шестнадцать всего было. Эх, жаль, далеко от города землю работали. Так бы из крепости помощь могла успеть. Там же казаки. Они бы уж с татарвой справились. Кроме как атаманов да вас, никого у меня нет нынче.

– Слышь, Врун, все спросить хочу. Ты где шептати выучился? Да так складно.

– У меня дед колдун. Был. Тогда и его порубали. – Дароня вздохнул и помолчал. – Он и научил.

– Так ты эту дивчину приворожи. Умеешь, поди.

– Не-е, – Дароня закинул руку за голову. – Этому дед не учил. Да если бы и учил. Тут надоть по-настоящему, чтобы и она на меня запала. А то что это за семья будет, если сразу с колдовства и с хитрости. Нет, так не годится.

Валуй приподнял голову:

– Хорош, что ли? Спать охота.

– Все, все, – прошептал Дароня, – спим.

Казаки еще немного поворочались, и в шалаше затихло. Борзята вскоре засопел. Валуй, уткнувшись носом в прелую солому, чуток похрапывал. Космята толкнул его в плечо, и тот замолчал.

Дароня не спал. Мечтал о дивчине с синими глазами. Вспоминал ее звонкий смешок, свою неловкость, как запнулся на тропке. И в смущенной душе распускались синие цветы, первоцветы. Этой ночью он поверил, что обязательно найдет девушку. И посватает. А там уж, как Бог положит. О том, что у нее уже может быть жених, и она не захочет пойти за него, да и его могут убить при штурме крепости, он даже не думал. Парень, не переставая улыбаться светлым мыслям, уснул почти под утро, когда рассвет еще не разливался в безоблачном небе, но первые признаки светлеющего востока уже зарождались в его глубине.

На следующий день есаул Рынгач выстроил сотню сразу после завтрака и легкой разминки. Ее казаки делали самостоятельно. Братья Лукины и Пешка тепло относились друг к другу еще в плену, а здесь, несмотря на частые перепалки, по-настоящему подружились. В строю они обычно становились гуртом, старясь пристроиться под боком у Михася – умного и опытного казака. Рядом с ними чаще всего пристраивались Дароня Врун и Космята Степанков. Как-то так получилось, что Михась более всего выделял эту дружную пятерку. Но и более других гонял, стараясь научить всему, что знал сам. Парни перенимали быстро, учились охотно, как и остальные молодые ребята. Старые казаки меж собой тихо похваливали молодежь, теребя длинные усы. Но вслух об этом не говорили и даже виду не показывали. Не зачем молодняку ведать, что хороши. Нехай считают, что еще много не знают, – для дела больше пользы будет.

Глава 7

Утро выдалось теплым. Туман над таящейся в зарослях протокой уже растягивался в прозрачные полоски. Низкое солнце слепило казаков, и они, щурясь, строили над бровями козырьки ладонями. Сотня лошадей, тихо позвякивая удилами, перетаптывалась под пытающимися удержать их на месте всадниками.

Муратко заломил шапку на затылок. Чуть дернув повод и, бросив руку с нагайкой вдоль тела, медленно прошествовал мимо выстроившихся неровным полукругом[51]51
  Казаки не признавали ровного «царского» строя.


[Закрыть]станичников. Проехал до середины строя, внимательно вглядываясь в лица ребят, словно решая в уме какую-то трудную задачу. Остановив коня напротив близнецов, поиграл нагайкой в руке:

– Казаки, – от зычного голоса конь вздрогнул, и есаул, прежде чем продолжить, придержал его. – Ныне мы с вами в игру поиграем. Казаки-разбойники называется. Установка такая: с верхов Дона в крепость Азов пробирается лазутчик. Несет врагам тайные сведения о нашем войске. Ваша задача – его туда не пустить. Другими словами, споймать и доставить к атаману, то бишь к нам со старшиной. Для этого разобьем вас на пятерки и отправим по разным сторонам, кому куда выпадет, – он помолчал, разглядывая бойцов. – Вводная понятна? Вопросы есть?

Борзята, конечно, не промолчал:

– А лазутчики-то всамделишные будут? Али мы так, впустую погуляем?

Муратко пригладил по очереди сначала один ус, затем другой:

– Лазутчики будут. Кто такие, вам знать не обязательно, но предупреждаю, поскольку они тоже наши, а вы, покамест, не на войне, лупаснть нх и обижать разно не рекомендую. Для вашего же здоровья. Потому как казаки отбираются в шпиены уважаемые. И вас пятерых уделать могут, как Бог черепаху. Понятно? – он возвысил голос.

Казаки недружно загудели в ответ:

– А ежели они первые начнут, нам че, и сдачи не дать?

– Не начнут, потому предупреждены: молодежь не обижать шибко. Понятно?

– Ха, еще кто кого обидит, – Космята сказал негромко, и его услышали только рядом стоящие.

Остальные дружно гаркнули:

– Понятно!

– Так и быть, старших шибко обижать не будем, – Валуй многозначительно потер выставленный кулак.

– Но-но, – Муратко удержал рвущихся из глаз бесенят – настрой у молодежи создал нужный, они теперь наизнанку вывернутся, а «лазутчиков» споймают, – шибко-то не балуйте. – Он пригнулся к заворачивающему шею коню. – Казаки, слушай мою команду: на пятерки разойдись!

Валуй ухватил за локоть брата, тот зацепил Пешку. Неровный строй дернулся и понемногу раскололся на маленькие отряды. Рядом с Пешкой и братьями остались Дароня и Космята.

– Кажись, пятерка есть, – огляделся Борзята. – Ясно, меня старшим выбирайте.

– Это почему тебя? – поинтересовался Валуй.

– Так больше ж некого, – он пожал плечами.

Дароня усмехнулся:

– Я за Валуя голосовать стану.

– И я, – поддержал его Космята.

Борзята с наигранной растерянностью оглянулся на татарчонка:

– А ты, Пешка, тоже не за меня?

Пешка, блеснув хитрыми глазами, ответил нарочито равнодушно:

– А мне барабер[52]52
  Все равно (татарск.).


[Закрыть] кого слушать, если не меня выбираете, – и не удержался – хихикнул. – Ясно, я за Валуя. Он не такой дуболом, как ты, и шею мне не давил давеча.

– Кто это тут дуболом? – слегка обиделся Борзята.

Брат положил ему руку на плечо:

– Ладно, не куксись. Все равно я тебя старше.

– Ага, старше! На час?

– Ну, на часок, а все старше. Так что поклонись большаку.

– Тем боле ты один против троих, – уточнил Космята. – А то гуртом наваляем, и брат не заступится.

Борзята хмыкнул:

– Да добре-добре. Все равно он без моего совета и с места не съедет, – и быстро пригнулся – ладошка Валуя пролетела над самим затылком.

Не дожидаясь, пока брат повторит движение, он завернул повод жеребца:

– Сильный, сильный… а я быстрый.

– Ладно, шустрый, айда до старшины направление получать.

Улыбаясь, казаки тронули коней.

В лиманах шумел ветер, и кричала разная водоплавающая птица. Последнюю неделю, как потеплело, на здешних берегах ее появилось немерено. Голодные апрельские комары пищали в весеннем воздухе. Валуй, пришлепнув на щеке одного особенно назойливого, оглянулся на товарищей-рыскарей, засевших в чекане:

– Борзята, Дароня, давайте-ка переберитесь вон на тот уголок заливчика. Если кто там амором[53]53
  Наскоком.


[Закрыть] проскочит, мы можем и не поспеть. Тут через протоку переплыл, и все – гоняйся за ним до самой крепости.

Борзята кивнул. Махнув рукой Вруну, призывая двигаться за собой, скользнул в густую прошлогоднюю траву, большими комками слежавшуюся на берегу протоки. Он все-таки назначил себя главным, хотя бы среди двоих.

Казаки устроились в чекане понад берегом, вытоптав в середине его небольшой пятачок. Чтобы не вымочиться в прибрежной слякоти, застелили ее сухими жердями. Сидели уже часа три. Отсюда хорошо просматривалось, а больше прослушивалось все небольшое, свободное пространство впереди, поскольку стояла сушь, и лес, и камыш хрустели под любыми самыми тихими шагами. Походный атаман снова вгляделся в разворачивающийся перед ними широкий плес, почти сплошняком заросший камышом, другой берег, спрятанный за такой же стеной чекана, выходивший к протоке лесок, забитый ивой, лещиной и ракитой. Тихо и мирно. Старшина определил им этот самый спокойный, по мнению младшего брата, участок донских проток назло. Чтобы понапрасну мучились. И никто не появится, никакой «лазутчик». Они все наверняка на других участках пойдут. Валуй, хоть и не стал спорить с братом, но такую возможность не исключил. Однако смотреть все едино надо внимательно. Вот будет потеха «старичкам», если парни кого пропустят.

Через эту протоку вообще-то не так просто пробраться к крепости. На пути встретились бы помимо этого ерика еще широкая болотина и дебри алевады, в которых заплутать – раз плюнуть. Да и утопнуть можно в легкую. Казаки не сомневались, сюда вражий гонец сунется в самую последнюю очередь. Но задание есть задание, хочешь не хочешь, а отработать его надо добросовестно, чтобы потом не пришлось отводить глаза в ответ на неприятные вопросы старшины.

Атаман проводил товарищей, проскочивших, пригибаясь, свободное пространство, внимательным взглядом. Дождавшись, пока они скроются в густом камыше, опустился на выпирающую жердину. По раскачивающимся вершинкам камыша легко определил, где они, примерно, устроились. Кивнув, отметил удовлетворенно:

– Хорошо сховались.

И только устроился поудобней, как Пешка тронул его напряженной рукой. Валуй медленно, чтобы не привлечь внимания врага, если таковой появился, оглянулся. Татарчонок тыкал пальцем в сторону от реки, куда-то в глубь леска. Космята, зажимая ладонью сразу два ножа на поясе, тоже вглядывался туда. Старший Лукин продолжил взглядом линию вытянутого пальца товарища. В густых тонких ветках диколесья он разглядел сначала чернявую голову, а затем и руку человека с зажатой в кулаке саблей. Казакам повезло. Если бы Борзята с Дароней только что не привлекли внимание незнакомца, перебегая на новое место, тот вряд ли бы высунулся. О существовании остальных казаков он, похоже, не догадывался.

– Вот те на, – прошептал Валуй. – А что это он с оружием-то в руках? Чай, не на врагов идет?

– Станет сильно баловать – по башке получит, – прокомментировал Космята.

– Ага, и по морде тож, – согласился Пешка.

Тем временем человек, выяснив, где находятся два обнаруженных им засадника, пригнувшись, отправился вокруг плеса с другой от виденных им казаков стороны. По всему, в его планы не входила встреча с людьми. Он двигался ползком, ловко лавируя между прошлогодними травяными кочками и направляясь прямиком на атамана с товарищами.

Казаки прижались к лагам. Стоило «лазутчику» проскочить мимо островка чекана, в котором притаились засадники, и путь на Азов, хоть и опасный, путаный, но при определенном везении и опыте одолимый, открывался ему.

Качался чекан над головой, шумел в его сплетениях вольный ветер. Комар присел на щеку Валуя и, быстро отыскав подходящее место, напивался крови. Атаман терпел, боясь неосторожным движением выдать себя и засаду. Казаки, несмотря на то, что перед ними сейчас явно развертывалось действие условной игры «казаки-разбойники», и к засаде приближался не враг, а свой, такой же, как и они, казак, намеревались действовать решительно. Наверняка, атаманы потом расспросят «старичка», как его ловили.

Человек подполз к самой границе камыша и замер, тревожно оглядываясь. Лицо его скрывали заросли, но часть напряженно повернутой спины в зеленом зипуне казаки наблюдали через прорехи в былках. Лучшего момента для нападения нельзя было и придумать. Валуй прижал турецкий сапог к лагам и, резко оттолкнувшись, прыгнул первым. Уже в прыжке он понял, что «лазутчик» каким-то образом успел развернуться, и нападение не стало для него неожиданным. В доли секунды старший Лукин успел отбить направленную ему в грудь саблю и всей тяжестью рухнул… на траву. Почему-то человека там, где казаки видели его мгновение назад, не оказалось. Краем глаза атаман заметил, как из зарослей, словно камышовые коты, яростно выскакивают товарищи. Пешка успел захватить уворачивающегося «лазутчика» за шею, Космята двумя руками сдерживал кулак с зажатой саблей. Человек свирепо морщился и с рычанием пытался вырваться, вторая рука его изо всех сил колотила татарчонка, по чему придется. Тот уклонялся, но шею не выпускал. Все это Валуй уяснил для себя, пока вскакивал на ноги. Долго не раздумывая, он подхватил попавший под руку обломок сухостоя, забракованного недавно им же, как слишком короткий для настила, и от души приложился к вывернутому вбок затылку незнакомца. Руки его тут же обмякли, и казаки, только что из последних сил удерживающие матерого «лазутчика», упали рядом, громко дыша.

– Здоровый, гад, – Космята поднялся первым.

– Сильный, еле дерзал, – Пешка, вывернув из его ладони саблю, поднялся.

Валуй встал на колено, заглядывая незнакомцу в лицо. Позади раздался приглушенный топот ног: Борзята и Дароня остановились за спиной:

– Вы его, чего? Убили? – младший Лукин ошалело захлопал ресницами.

– Не боись, дышит, – Валуй быстро оглядел лежащего без сознания «вражьего посланника». Он оказался высоким и крупным. Широкие плечи, обтянутые тугим зипуном, лопатообразные ладони с толстыми пальцами, аккуратно подстриженная борода с клоком седины, кудрявый волос, падающий на плечи, – он мог быть кем угодно, хоть турком, хоть греком, хоть казаком. Но среди своих парни его не видели. Правда, это еще ни о чем не говорило. Атаманы могли попросить сыграть «лазутчиков» товарищей из других тысяч.

– Связать бы его, пока не очнулся, – Космята разминал натруженные пальцы. – Что-то он того, шибко крученный.

Дароня молча распустил приготовленной отрез веревки.

Связав по-прежнему не сопротивляющегося пленника по ногам и рукам, казаки уселись вокруг, по-татарски скрестив ноги.

– Знатная сабля! – Борзята подтянул эфес, украшенный уральским стеклом, к глазам. – Поди, старинная.

– Он меня ею чуть не проткнул, – атаман покосился на острие, играющее в ярких весенних лучах. – Еле отбил. Дай посмотреть.

– Зачем тебе сабля, – поинтересовался Космята. – Все одно ничего не понимаешь.

– Ага, – обиделся Валуй. – Ты понимаешь.

– А как же. Сразу видно – так себе сабля. Дай-ка.

– А вот шиш тебе. Два ножа повесил и две сабли хошь?

Парни хмыкнули.

– Ему что в руки попало, то пропало. Не давай, – Борзята откровенно хихикал над другом.

– Сами вы… такие, – Степанков демонстративно отвернулся.

– А вдруг он не очнется? – качнувшись вперед, татарчонок прижал ухо к груди пленника.

– Должон очнуться, – неуверенно протянул Валуй.

– Турецкая сила! – Космята резко отпрянул.

«Лазутчик», резко выгнувшись, перевернулся на бок, дергаясь всем телом. От его злобного взгляда Дароня даже подскочил.

– Э-эй! – Валуй упер в грудь незнакомца его же саблю. – Ты чего это? Чего дергаешьси? Не нравится, что споймали?

Пленник на миг замер, подняв глаза на казаков:

– А ну, развяжите, сучьи дети. Вам же лучше будет. Сам ослобожусь – всех порешу.

Борзята потянулся пятерней к затылку:

– Нет, ну какой борзый. Не смог незаметно проскочить – признай, что не вышло, тогда развяжем.

Атаман присел рядом на корточки:

– Ты, может, обижаешься, что по голове стукнул? Так, я же это… не нарочно, сам виноват, шибко вертелся.