Текст книги "Ворота Сурожского моря"

Наевшись, казаки разместились в шалашах, тоже загодя рядком выстроенных на опушке. Бойцы так устали, что над лагерем не слышалось песен. Наевшись, все, кроме караульных, попадали на солому, накиданную в шалашах.

Пока дорога давалась тихо. Что-то будет скоро?

К середине третьего дня на горизонте показались безжизненные Каланчинские башни – казаки Наума Васильева, про которого сказывали, что он с отборными рыскарями тайно уже находился в крепости, месяц как очистили их от янычар. А к вечеру, верстах в пяти по ходу, залитые лучами грозного Хорса, засеребрились зубчатые стены древнего Азова. Казаки с интересом разглядывали высокие, дубами укоренившиеся, башни по углам, неприступные на первый взгляд свеженасыпанные и поросшие густой травой земляные валы у подножия стен, за которыми скрывались глубокие, ощетинившиеся кольями, рвы. Донцы знали, что не так уж и неприступны эти стены – еще на памяти старших казаков отборная ватага удальцов уже поднималась в разбитый взрывом пролом. Правда, ворваться в крепость так и не смогла – янычаров оказалось много больше нападавших, и они отстояли крепость. Разорив предместья, казаки вернулись тогда в курени без победы. Но в тот раз не собиралась такая силища, что ныне. «Теперь обязательно получится», – утверждали опытные станичники.

Тысячи делились, расходились в стороны, словно стрелки, нарисованные на карте атамана Татаринова. Сотни и десятки знали свои места, и за какие-то часы крепость оказалось обложенной со всех сторон. И даже с моря на отдалении от крепости кружили хищными щуками около двух десятков казачьих стругов.

Иван Косой завернул тысячу на берег Дона. Встали на виду у крепости, в полуверсте.

Расседлавшись, пустили коней пастись под присмотром назначенных дежурных. Засуетился народ, застучали топоры – заготавливали колья и ветки для шалашей и дрова. Иван Косой передал по цепочке команду пошуметь – атаманы решили заранее попугать врагов, мол, пущай понервничают. Потому на самом видном месте под крайними деревьями встали станом запорожцы – «Нехай видят, к нам на подмогу с Днепра пришли». Да и остальные тысячи выбирали для станов места заметные, если не со стен крепости, то со шляха. Не забывая разместить вокруг секреты и посты.

Следующая команда Косого велела казакам палить костры да разводить их почаще – хотели ввести противника в заблуждение по численности войск. Пусть думает, что казаков здесь немерено.

Только начали рассаживаться вокруг огня, как прискакавший на взмыленном коне всадник сообщил о вызове к Татаринову атаманов. Иван Косой тут же запрыгнул в седло – он, словно зная о скором вызове, не расседлывал лошадь, – и умчался вместе с гонцом.

Борзята проводил взглядом удаляющуюся спину атамана, хитро прищурился. Валуй, заметив, как изменилось лицо брата, осуждающе покачал головой. Но смолчал. Ежели что надумал – ни за что не послушает. Борзята повернулся к татарчонку, ковыряющемуся в котомке:

– Пешка! – гаркнул он зычно. – Ты чего еще здесь? А ну, к Муратко бегом.

Татарчонок подскочил с точилом в руке так быстро, как будто сел на ежика. Повинуясь первому порыву, он даже сделал шаг в сторону атаманского костра. Но спохватился. Подозрительно всмотревшись в серьезную физиономию Борзяты, недоверчиво бросил:

– А зачем он мне звал?

Десяток Валуя, разместившийся около двух соседних костров, грохнул хохотом.

– Зачем-зачем, – Борзята смеялся вместе со всеми, не пытаясь выкручиваться – шутка-то получилась. – Соскучился.

Пешка махнул рукой в сторону близнеца:

– Эх, шутника тоже нашелся, – и уселся, обиженно отвернувшись.

Валуй, пытаясь сдержать смех, укоризненно взглянул на брата. Убрав улыбку, Борзята подсел к татарчонку:

– Ладно, ты не обижайся. Я же для всех стараюсь – настроение перед боем поднимаю.

Пешка поднял саблю на свет, примерился к ней точилом:

– Я и не обизаюся, что на дурака обизаться?

Десяток захохотал еще раз, но уже тише.

Космята лезвием ножика тщательно скоблил деревянные ножны, наводя глянец. Улыбнувшись на шутку, ни к кому не обращаясь, коротко бросил:

– Оружия надо с собой больше брать. В бою все пригодится.

Борзята резко, словно услышал важную новость, развернулся к другу:

– Откуда знаешь? – ехидная улыбка чуть скривила верхнюю губу.

Но Космята, не поднявший голову, понял вопрос серьезно:

– Так опытные казаки говорили. Спроси хоть кого.

– И спрошу, – младший Лукин сделал пару шагов в сторону, очутившись перед задумавшимся Михасем:

– А, Михась, верно Космята говорит?

Тот лениво потянулся:

– Брешет.

Десяток снова захохотал.

К кострам подбежал старшина Головатый. Найдя взглядом Валуя, одобрительно кивнул:

– Добре устроились. Знатные костры получились, – подкрутив ус, подмигнул. – А что настроение хорошее – то на пользу. Может, завтра в бой, так когда с весельем, оно сподручней.

– А что, завтра точно в бой? – Дароня, сидевший спиной к старшине, развернулся всем телом. – На крепость пойдем?

Головатый качнул густым чубом:

– То мне неведомо. Теперича как атаманы решат, так и буде. А нам, станишникам, чаво бошку забивать? Наше дело маленькое: видишь ворога – пали, да саблей махай. А не видишь, спать лягай. Так что давай, казаки, зараз закругляйтесь, и на боковую.

– Оттого казак гладок, что наелся – и на бок, – подхватил Михась Колочко.

– Точно так, – он повернулся уходить. – Добри наливания.

– Слава Богу, – ответили ему нестройные голоса.

Старшина подскочил к следующему костру. Станичники, послушав дельного совета старого вояки, начали готовиться ко сну.

Глава 10

Утро разбудило казаков дымным ветром. Дохнув во сне распаленного воздуха, Валуй закашлялся и поднял голову. Вокруг просыпались товарищи. Со стороны степи порывами несло густые дымные полосы. Одна из них как раз накрывала лагерь. Десятский подскочил, шустро кидая через голову перевязь сабли. Рядом так же споро снаряжался Борзята. Пешка и Космята собрались быстрее.

– Я за лошадьми, – Космята крикнул уже на бегу, звеня зажатыми в руке уздечками. – Пешка, бери остальную сбрую и давай со мной.

– Хоросо.

Бойцы убежали к берегу, где, прижавшись к воде, тревожно переступали кони. Там уже суетились другие казаки, разбирая верных друзей. В небе набирали высоту сразу несколько орлов, среди них кружил чуть поменьше размером коршун. В стороне заходил на дичь сокол. Хищникам степной пожар – раздолье, из горящей травы, не помня себя от ужаса, прямо в острые когти и клювы прыгали тысячи мышей, сусликов, байбаков[61]61
  Сурки.


[Закрыть], зайцев. Снова порхнуло дымом, и Валуй зажал нос, стараясь не дышать. Над лагерем поднимался густой шум встревоженных голосов. В стороне у реки постепенно скапливалась тысяча, разбиваясь по ходу на сотни. Дым то налетал на казаков, и тогда нечем было дышать, и они кашляли, закрывая носы рукавами, то его относило порывами ветра в сторону. Нельзя было понять, откуда он берется и что же горит.

Прискакали Космята с Пешкой, удерживая в вытянутых руках повода остальных коней десятка. Разглядев на гарцующем жеребце в самой гуще бойцов Косого, Валуй запрыгнул на слегка волновавшегося каурого. Скомандовав казакам двигаться за ним, направился к атаману.

Ивана Косого осаждала внушительная толпа станичников. С трудом удерживая горячившегося коня, он отвечал одновременно всем, и оттого, наверное, его плохо понимали и переспрашивали. Наконец ему это надоело, и атаман приподнялся на стременах:

– Слушай мою команду. Полусотенные ко мне, остальным занять места по распорядку.

Казаки потянули чумбуры, разворачивая коней. Так и не узнав, в чем причина сполоха, повернул своего и Валуй. Только суеты сейчас не хватало.

По пути ему попался скачущий навстречу рысью Головатый. Кивнув друг другу, разъехались.

Десяток в составе сотни выстроился на дальнем от крепости участке поля, определенном загодя. Валуй занял освобожденное братом место и отмахнулся от вопросов:

– Ничего не знаю, сейчас старшина вернется – расскажет.

Казаки затихли, неторопливо обсуждая версии происходящего. Все грешили на татар или турок, мол, это они подожгли степь. К счастью, ветер нес огонь на реку в стороне от стана, а тысячу накрывало самым краешком дымного облака. Но и этого хватало, чтобы моргать покрасневшими глазами и сдержанно кашлять.

В кустах колючего терновника и крушины, еще не охваченных огнем, мелькали заячьи по-весеннему серые спинки, рыжие метелки лисьих хвостов. Визжали вдалеке, будто их режут, дикие поросята, несколько степных куриц – дроф, – суматошно лавируя, пробежали прямо через лагерь и скрылись в густых зарослях.

Показался старшина. Одернув коня у полусотни, внимательно оглядел войско:

– То наши ночью траву подожгли. Рассчитывали, что на крепость пойдет, а ветер поутру сменился. Вот и тянет куда попало.

Нахмурились в рядах казаки-усачи. Понимали, что теперь рубиться с ворогом придется на ограниченном участке: на выжженные луга коней гнать – смертоубийство, да и тяжело там будет, гарью только дышать. Иные забеспокоились – а не сменится ли ветер еще раз, не пойдет ли пал прямо на них.

– Не хватало еще в собственном огне спалиться, – проворчал негромко Космята.

Пешка услышал и покачал головой:

– Не надо раньше бояться, время придет, тогда и будешь в кусты головой лазить.

– Это кто боится? – воинственно выпятил грудь Космята. – И не думал даже. Так, мысли вслух.

Старшина приподнялся над гривой лошади, махнул рукой:

– Бой, казаки, принимаем. На подходе тысяч шесть-семь татарского войска, ерунда для нас. Джан-бек Гирей ведет. Остановить надо супостатов, иначе крымчаки в спину нашим, что сейчас у крепости ногаев и других татар рубят, зайдут.

Тысяча зашумела.

– А справимся ли? – раздались голоса.

Старшина ожидал вопроса. Казаки, конечно, народ героический, но благоразумия не утратили.

– Тот не казак, кто боится собак. Ничего, братки, бувало хуже. А тут-то справимся. К тому же с нами будет тысяча Осипа Петрова. Они по той стороне за чеканом готовятся.

Заулыбались казаки, повеселели:

«То добре, Осип – знатный атаман, с ним, да не управиться?!»

«Он и сам без нас шесть тыщ побьет».

Им ответили: «Наш Ванька Косой тоже не слабой».

«А разве мы что против говорим?» – шли на попятный первые казаки.

И тут за спиной старшины на расстоянии выстрела из самопала вынырнули из дымовой завесы первые татарские всадники.

– Татарва, глянь, – прищурившись, Борзята потянул из ножен саблю. – Спас, не дай сгинуть.

Другие казаки тоже ухватились за рукоятки сабель, у кого самопалы – слезли с коней и, выстроившись цепью, приготовились стрелять с колена. Эти первые боевое крещенье примут. За ними в два ряда топтались кони пикников. Зажимая острые трехметровые пики под мышками, казаки сосредоточенно высматривали врага в дыму. Ветер пушил меховые оторочья шапок, волоски лезли на глаза, заставляя щуриться. Валуй знал, опытные казаки воюют пиками похлеще, чем саблями. А враги боятся пикников до ужаса.

В третий ряд пробирались самые опытные «двурукие» бойцы – им вступать в бой сразу за пиконосцами. Выстроившись цепью, они, разминаясь, размахивали одновременно двумя саблями без гард[62]62
  В данном случае, дужка, защитный элемент рукояти сабли.


[Закрыть], накручивая восьмерки. Уже скоро, разворачивая перед собой взвизгивающие от нетерпения смертельные для врага цифры бесконечности, они врубятся в первые ряды татар, выкашивая перед собой головы, руки, тела, словно косари на покосе. Никто не подойдет к воинам ближе сабельного острия, пока не устанут бойцы или не подкрадется к ним кто сзади, и тогда предательский удар собьет станичника с коня. Но, чтобы не допустить этого, есть остальные казаки. Многие готовились к атаке, вооружаясь метательными ножами. Прежде чем сойтись с неприятелем в лобовую, эти казаки успевали метнуть встречь несколько ножей. И только потом доставали сабли.

Нет для врага ничего страшнее казачьей лавы и особенно ее первых самых грозных воинов, которым, говорят, покровительствуют даже небесные древние силы и сам казачий Спас.

Тем временем татарские всадники развернулись и стремительно умчались в дымное облако. Их никто не преследовал – опасно, можно и на засаду напороться. Валуй незаметно покосился на татарчонка. Пешка слегка побледнел, но воинственности не утратил. Прикусив губу и опустив голову, он оглядывал исчезающих в дыму врагов из-под бровей. Десятский, устыдившись навязанной ему подозрительности, решительно отвернулся – нет, не предатель Пешка. Позади что-то быстро зашептал Дароня Врун.

– Ты чего? – Валуй обернулся.

– Богородицу прошу защитить – первый раз все-таки в бой, – закинув кистень на плечо, он нервно теребил в руках трещетку, одним своим свистом наводившую ужас на врага при сабельной атаке казачьей лавы. Такие раздали еще давеча многим.

– Богородицу проси, но и сам готовься. Не зря нас почти месяц гоняли, много нового узнали, должно пригодиться.

– Должно-то должно, а все же… – Дароня не договорил – из снесенной ветром дымной пелены саженях в трехстах вылетели вскачь татары. До ушей донесся дикий вой и крики – враги неслись галопом. Развевался на ветру татарский темный флаг – казаки не разглядели, что на нем, – не до того. Знаменосец около атамана, развернув стяг, встряхнул его струящееся полотно. Казачий Спас сурово глянул на приближающихся врагов.

Валуй почувствовал, как от напряжения защекотали спину тонкие струйки пота. Потела рука, сжимавшая саблю. Но лоб оставался сухим. Как и щеки, горевшие алым румянцем. Он крутанул пару раз клинком, проверяя, не выскочит ли из влажной ладони. Нет, держался. Вытирая ладонь о зипун, еще раз оглянулся на своих ребят. Все напряжены, но виду стараются не показывать. Один Михась деловито сосредоточен. Для него бой – не первый.

– Не дрейф, Лукин, – поддержал его Колочко. – Я, ежели что, завсегда рядом буду.

Валуй сглотнул, не ответив. И так все понятно.

Иван Косой поднял коня на дыбы:

– Сабли вон, пики к бою! Вперед, казаки! Покажем врагам, что есть воля казачья! – дождавшись залпа самопалов, выкосившего первый ряд татарской конницы, он первым бросил коня вскачь.

За ним с места в галоп с улюлюканьем и свистом погнали коней казаки. Зашипели, запели на разные голоса трещотки. Валуй в первый же момент ослеп и оглох. Но испугаться не успел. Тряхнув головой, вдруг понял, что видит четче и слышит лучше. Мгновенно до болезненности обострились чувства. Он увидел каждого из товарищей, скакавших рядом. И понимал, что для этого не нужно оборачиваться. Казалось, он сейчас сможет почувствовать вес комара, севшего на запястье, а зрачки зрят зависшего над затылком коршуна. И саблю ощутил, как продолжение руки. И дикую первобытную силу. Силу предков, дедов и прадедов, что сейчас незримо, но ощутимо наливала крепостью руки, ноги, укрепляла ясностью рассудок. Он почувствовал, как сами собой расправились плечи под бешеные звуки криков и трещоток, и ушла без возврата неясная робость новичка-воина. Осознал себя частичкой этого огромного грозного организма – казачьей конницы. Увидел внутренним взором в себе ее мощь и ощутил ее, с того момента ничего больше не страшась и с нетерпением ожидая встречи с первым татарином.

Валуй неизвестно почему теперь твердо уверился: они победят любого.

Через несколько долгих мгновений две конницы сшиблись в лобовой смертельной атаке.

Ребята стояли в четвертых-пятых рядах строя, потому и, разогнав лошадей в рысь, вступали в бой последними. Как Валуй мысленно ни готовился к этому, но рослый татарин в зеленом зипуне и низко надвинутой на широко распахнутые глаза шапке оказался перед ним неожиданно. Десятский не увидел занесенного клинка, но тело, наученное годами тренировок, которые начинались у казака чуть ли не с младенческого возраста, само отпрянуло в сторону, пропуская кривую саблю над собой. Татарин проскочил мимо, на мгновенье показав закрытый меховой шапкой затылок. Этого оказалось достаточно, чтобы рука непроизвольно закончила движение, и сабля, почти не встретив сопротивления костей и кожи, снесла голову врагу. Он не успел осознать, что сделал, – сбоку уже хрипел потными губами татарский жеребец, а из-за его головы вытягивалась рука с саблей.

Тело знало, что делать. Инстинкты, вбитые в голову накрепко, пробудились моментально. Единственное, что удивило Валуя, так это легкость, с которой он справился и со вторым врагом. И первое головокружение от кажущейся доступности побед чуть не сослужило ему последнюю службу. Вдруг что-то звякнуло над головой, и он машинально пригнулся.

– Не зевай, Валуйка, – Михась вытягивал клинок из бока оскаливавшегося от боли и уже заваливающегося татарина.

Десятский понял, что товарищ только что спас его от неминуемой смерти. Но благодарить некогда – рядом на Семку Загоруя насели сразу четверо врагов. Тот рубился яростно. Один татарин, получив скользящей саблей по голове, морщась, отъехал в сторону. И тут же упал, пронзенный казачьей пикой незнакомого казака. Семка вскрикнул – татарская кривая сабля прошлась по правому плечу, к счастью, не глубоко. Спустя мгновение, перехватив оружие в другую руку, снова кинулся в драку. Валуй занес саблю и резко вдарил коня пятками. И краем глаза заметил, как туда же спешит Борзята.

Бой продолжался до самого вечера. В какой-то момент Лукин сделал вывод, что большинство татар рубятся довольно умело, но не выше уровня среднего казака, пару раз прошедшего через тренировочные сборы. Многие татары владели саблей не хуже самого Валуя, а то и лучше, но, не зная казачьих хитростей рубки и родовых обманных приемов, которым казака обучают с детства, простодушно на них попадался.

Сам десятский впервые прибыл на другой конец острова в тренировочный лагерь, где молодых казаков на три месяца погружали в атмосферу битв, вылазок и риска, пару лет назад, еще пятнадцатилетним. За последующие годы тренировок он успел вырасти в хорошего бойца.

И как только Валуй это понял, с той секунды он уже дрался хладнокровно, как в тренировочном бою, не выпуская из поля зрения все фигуры врага, находящиеся в непосредственной близости, и бездумно выбирая следующий удар, которых у него на вооружении оказалось неожиданно много. В пылу битвы вдруг вспомнилось все, чему когда-то учили, показывали опытные мастера, и он методично отрабатывал навыки на врагах. Несколько раз пересекался с братом, так же, как и он, заляпанным чужой кровью, немного оглушенным и злым, и так же расходился, повинуясь драматургии боя. Раз спас Пешку от татарина, замахнувшегося на него со спины дубиной. Тот, свирепо рубящийся с врагом, этого даже не заметил. Краем глаза видел Дароню, ошалело размахивающего кистенем. И татарина, отлетевшего от него, словно выпущенного из гигантской рогатки. Успел подумать: «Добре получается» – и вновь отвлекся на новых врагов. Только что Космята пулей пролетел мимо, пытаясь догнать пригнувшегося к гриве, обезумевшего от страха татарина без руки. И надолго исчез за спинами яростно рубящихся казаков.

Во время всей битвы десятский старался держаться недалеко от брата и ребят десятка, но в какой-то момент уже после проскочившего мимо Степанкова пропал в сутолоке рубки Дароня, потом куда-то запропастился Пешка, а незадолго до конца схватки он, оглянувшись, не нашел взглядом Борзяту. Зато увидел рядом Михася и еще несколько знакомых ребят. И в этот момент получил рубленый удар слабеющей вражеской руки по левому плечу. Успел сообразить, повезло – враг уже заваливался, сам раненый, закатывая глаза. Короткая невнимательность стоила ему первого ранения.

Валуй успел дернуть коня, выскакивая из-под удара следующего татарина. А развернувшись, увидел, как Семка охаживает врага саблей. На втором ударе тот начал медленно разваливаться на две половины – Загоруй рубанул через шею. Жутко улыбнувшись забрызганным кровью лицом десятнику, Семка стеганул лошадь, умчавшись к следующему врагу. Валуй, на ходу перетянув рану приготовленной тряпицей, не вышел из боя, а, чувствуя в себе силы и раж, продолжал летать по полю, махая направо и налево. И почти каждый удар находил цель.

Закончилась битва так же внезапно, как и началась. Вдруг в один момент он не нашел взглядом следующего врага и почему-то даже своих рядом не углядел. Хрипящий татарский конь бился почти под копытами, норовя в смертельной агонии задеть фыркающего каурого. Остерегаясь, Лукин потянул повод на себя, и жеребец чуть отступил. Порубанные трупы крымчаков, среди которых кое-где встречались и казачьи, устилали поле. Не сразу, разгоряченный боем, он сообразил, что татары бегут, и казаки мчатся за ними, рубя согбенные спины.

А когда понял, правая рука неожиданно налилась неподъемной тяжестью, заныла рана на левой, а тело вдруг ощутило непомерную усталость. Валуй, с трудом попав окровавленным клинком в ножны, тронул коня, чувствуя, как с каждым шагом из него вытекают последние силы, как из дырявой корчаги[63]63
  Горшок без ручек.


[Закрыть]. Каурый жеребец, одуревший от запаха крови, пытался соскочить на рысь, но Валуй крепко тянул чамбур, и жеребец, смирившись, осторожно перешагивал тела.

Тела, рубленые и стреляные, скорченные и раскинувшиеся во весь рост, лежали кругом. Позади, наконец, затих жеребец, но на окраине поля дико, предсмертно заржала раненая лошадь, пытаясь подняться, но без ноги не могла. Справа кто-то тихо звал сестричку. Сил обернуться не хватило. Неожиданно затошнило. Склонившись, он вылил вчерашний ужин на вражеское тело без головы.

К реке Лукин добрался опустошенным. По берегу бродили лошади, потерявшие седоков, свои и татарские. Несколько казаков, присев у воды, обмывали кровь, другие здесь же перевязывали друг другу раны. С веток прибрежных ясеней и тополей, оплетенных густым плющом, равнодушно поглядывали на них несколько ворон.

– У, собрались, бисовы птицы, – ругнулся кто-то за спиной.

Оглянувшись, Валуй узнал старшину Головатого. Один глаз его был залит кровью, но второй блестел грозно. Он тоже узнал Валуя:

– Жив, хлопец. Гарный боец. Видел я, как рубился с ворогом. Грозный казак из тебя получится, – и вдруг, сморщившись, склонился к гриве лошади.

Валуй еле успел его поддержать. Подскочившие казаки, перехватив старшину, бережно опустили на землю. Старшина, приоткрыв здоровый глаз, прошамкал окровавленным ртом – несколько зубов впереди отсутствовало:

– Ничего, братки, прорвемся, хуже бувало, – и уронил голову, теряя сознание.

Казак склонился над ним, слушая сердце:

– Стукает, – он выпрямился, и Валуй признал в нем еще одного знакомца – Ратку Иванеева.

Валуй сполз с коня. Чувствуя, как наваливается тошнота, попытался сглотнуть, но вдруг земля поплыла под ногами. Мягко заваливаясь набок, с последней искоркой сознания придержал раненую руку. Глаза закрылись сами собой.