Текст книги "Никто мне ничего не обещал. Дневниковые записи последнего офицера Советского Союза"

Сергей шёл и размышлял: «Что он здесь делает? «Сослали» его довольно далеко. Раньше отсюда было просто не выбраться, но он служит сегодня. Сегодня, когда идёт массовое сокращение и его служба абсолютно никому не нужна».

Он подошёл к КПП своей части. Окинул взглядом былое её могущество, приводящее китайцев и японцев в священный трепет перед северным соседом. Из тёплого помещения КПП не очень-то спеша вышла очень симпатичная барышня в военной форме и принялась докладывать.

Он рассматривал её с большим интересом, как и всех барышень, и думал: «Дела в империи, видимо, идут совсем плохо. Некрасов, помнится, тоже к барышням не равнодушен был и обращался по-свойски: «в горящую избу войдёт, коня на скаку остановит», а теперь не обращаются, теперь в строй ставят. Старик бы порадовался, его прогнозы сбылись окончательно. Да и куда барышням деваться, если работать в империи больше негде, да и денег не платят, опять одни «трудодни».

Наконец, барышня обо всём доложила и перешла к сплетням и слухам. Это уже был их «внутренний ритуал». Просто все барышни стояли у Сергея в штате. Человек он был добрый, чем мог, помогал им, и они в силу природной женской привязанности как могли старались и служить, и услужить. Конечно, Сергей не лишал их такого удовольствия, как сплетни и слухи, а главное, возможности высказаться.

Барышни его любили. То пирожков притащат, то пригласят на вечерний «капустник», то на двери мелом напишут: «Командир у нас дурак, а зам по тылу дурачок».

В общем, воинская часть жила обычно – необычной жизнью. Обычной, в плане учений, занятий, проверок, а необычной в том плане, что весь полк на редких учениях эмитировал один исправный танк. Дивизию – несколько танков. Сокращать уже было некого, но слухи о сокращении кем-то целенаправленно нагнетались, и это делало службу абсолютно бессмысленной. А на стыках происходили самые невероятные вещи, как, например, женские ночные дежурства на КПП, надписи на дверях и т. д.

Не успел Сергей войти в свой кабинет, как туда же ворвался начальник КЭЧ и сходу начал шёпотом «канючить» квартиру для своей любовницы: «Я знаю, у тебя квартира освобождается, отдай её официантке Наташке…».

Сергей обещал подумать. С уходом начальника КЭЧ он вызвал к себе Наташку и спросил: – Сколько тебе лет, радость моя?

– Восемнадцать, – бодро ответила она и кокетливо продолжала, – а зачем вам?

– И зачем тебе это старый похотливый козёл? – продолжил допрос Сергей.

Она вся покраснела и стала объяснять, – что живёт их 14 человек в двухкомнатной квартире, а начальник КЭЧ обещал ей дать квартиру.

– Да это бомжатник, – пробормотал про себя Сергей, – наследие «царского режима». Отношение к невоенным ещё хуже, чем к военным. Условия, в которых живёт местное население, вообще ужасны. Но куда им деваться, если кормиться они могут только вокруг воинских частей. А в воинских частях пустого жилья прорва, но не положено его отдавать, пусть лучше рушится.

Вслух, как можно дружелюбней он сказал: «Значит, так Наташка, пока ты лицо гражданское, квартиру тебе никто не даст. Пиши бумагу, что изо всех своих девичьих, хоть и подорванных, сил, хочешь стать рядовым нашей части. Станешь рядовой, получишь квартиру. Этого козла забудь. Скоро сюда приедет толпа лейтенантов – «ботаников», яйца у них через неделю будут как у страусов, познакомишься и выйдешь замуж. Всё поняла?».

– Всё, – промямлила Наташка и собралась уходить.

– Стоять, – остановил её Сергей и протянул лист бумаги.

– Пиши: «Начальнику военкомата, прошу…», – и он начал диктовать текст.

– Военкому можешь отдаться, если понравится, если не понравится и начнёт пальцы загибать, опять ко мне. Всё поняла?

– Всё, – закивала Наташка.

– Ну, терпения тебе, – проводил её Сергей ободряющим словом.

Ради дальнейшего повествования здесь уместно заметить, что насколько его любили женщины, подчинённые ему солдаты и младшие офицеры, ровно настолько же его не любили равные ему по должности и вышестоящие офицеры. Карьерный рост Сергея, абсолютно не интересовал. В его роду было несколько лихих казаков. Был один довольно высокого ранга военный, погибший в озере Байкал вместе со слетевшим с рельсов поездом. Но он о них мало что знал, а потому и тянуться ему было не за кем. Время его службы было хоть и удачно с точки зрения карьерного роста, так как всюду шли локальные конфликты, но само участие в них выглядело как бесчестие. Интриговать он не хотел, так как был наблюдателен и видел, что сила рождает такую же противодействующую силу. В интригу можно было «войти», но из неё невозможно было выйти.

С уходом Наташки Сергей ощутил какую-то внутреннюю пустоту, и в голове окончательно утвердился вопрос: «А что я здесь делаю?». Явно проявилось желание на чём-то сосредоточиться. Он вдруг обнаружил, что сосредоточиться он способен только на делах службы. Он не знал, радоваться ему этому открытию или впасть в тоску, так как выходило, что остальные грани жизни для него закрыты.

– Сосредоточиться. Сосредоточиться, – повторял он про себя.

Сосредоточиться в армии можно только на мобилизационных документах.

Он отправился к мобисту, уже немолодому, но всё ещё сильно пьющему офицеру. Дверь в его кабинет была открыта настежь, как и сейф с папками. Бумаги валялись по всему кабинету, и прямо на полу, среди документов, валялся и сам «мобист».

Сергей не стал входить в кабинет, так как слишком много дверей пришлось бы сначала закрывать, а потом открывать. Он открыл дверь напротив, дверь начальника штаба, и с большим чувством юмора, посматривая на спящего «мобиста», который был виден, рассказал начальнику штаба о том, как один из его орлов упал под тяжестью службы. Начальник штаба, не очень понимающий, куда клонит зампотыл, пытался огрызаться, мол сам такой.

– Серёжа, мне бы всех твоих баб, я бы, – пытался шутить начальник штаба, он же Володя.

– Пока бабы со мной, я за них спокоен, – парировал Сергей и продолжал, – у тебя есть ключи от мобкласса? Тогда закрой его, пока твоего пьяного орла никто не обнаружил, а документы никто не успел забрать. Нас с тобой ссылать уже некуда, а его посадят.

Начальник штаба побледнел и метнулся в соседний кабинет. Ничего нового из того, что там увидел Сергей, он не обнаружил. Ткнул мобиста в бок ногой, тот что-то промычал. Володя поднял с пола ключи, закрыл сейф в кабинет и предложил Сергею пойти выпить.

Это был ритуал, который на фоне развала империи стал традиционным. Слишком много стало нарушений, граничащих с преступлениями, которые хоть и невозможно было скрывать друг от друга, но в силу мужской солидарности необходимо было хотя бы соблюдать рамки приличия. Это была не круговая «порука», это была жизнь вне времени, вне закона.

– Пошли, – согласился Сергей.

Володя чувствовал себя виноватым и не очень понимал дальнейшее намерение Сергея.

Сергей смотрел на него и удивлялся сохранившемуся в нём чувству долга, чести и той дани своего собственного уважения, которую он отдаёт своей профессии.

Сергей смотрел на него и думал, что начальники штабов, наверное, последними из офицеров в силу своей загруженности и бесконечной «военной игры» начинают понимать, что происходит на самом деле. «Белая кость», «голубая кровь» – это настоящие кадровые военные, и, пожалуй, единственные. Но как они слепы.

Ожидая, когда Сергей что-нибудь скажет, он достал бутылку коньяка и два стакана. По ходу дела он шутил и приговаривал: «Как зампотыл ты мог бы обеспечить штаб и рюмками».

Сергей молчал.

Володя продолжал: «Неплохой офицер, когда трезвый. Может любую обстановку на карту нанести. Почерк прекрасный».

Сергей перебил его: «Володя, ты на самом деле такой или не понимаешь, что происходит. Мы все давно занимаем клетки в штатном расписании и всё. Мне просто жалко твоего мобиста и тебя, ибо вы оба как дети, только по-разному спасаетесь».

Володя стал серьёзен и проговорил: «Ну, уволим мы его, думаешь, другой будет лучше, но самое главное, будет ли другой вообще. Я уже не знаю, что мне со всеми этими документами делать. Бумаг стало больше, офицеров меньше. Бред какой-то».

Сергей его перебил: «Ты знаешь, мне что-то стало очень не везти в последнее время. На прошлой неделе мы точно так же пили коньяк с замом по вооружению. Кстати, по почти такой же причине».

«Наслышан, – проявил осведомлённость начальник штаба, – два ящика гранат под кроватью у начальника склада вооружений, бросание в форточку взрыв пакетов, пьяные оргии в общежитии».

«Вот именно, проблема в том, что наш «отец-командир» даже не понял того, что произошло. Этот вор прапорщик даже выговора не получил, а боеприпасы, кстати, до сих пор лежат в кладовой общежития под «замком». А ты о пьяном «мобисте». Проспится, – сказал Сергей и добавил: «Открыть не забудь, а то проснётся, жаждою томим, а этаж второй».

Сергей вернулся в свой кабинет. Он посмотрел на часы. Наступало время обеда и послеобеденной дрёмы. До своего, такого неожиданного прозрения на свою службу и на свою жизнь в армии его устраивало всё, даже двухчасовой обед, предусматривающий глубокий сон. После прозрения остался один сон. Чтобы не тратить время на переходы от части домой и обратно, он ушёл спать в казарму.

Казарма ещё с курсантской поры оказывала на него какое-то магическое действие своим порядком и силой. При хорошо поставленной службе с теми, кто находился в казарме, ничего не могло случиться. При плохо поставленной службе в казарме, наоборот, могло произойти всё что угодно. Но суть казармы, её сила и порядок оставались в его чувствах неизменными. Он её даже любил, как любил ходить по плацу строем. Когда сотня человек одновременно кричит, выдыхая одну песню, одновременно ударяет то правой, то левой ногой о плац, и если ты в этом строю, то начинаешь понимать не только силу, но и людскую, военную мощь.

А с тех пор, как он установил в казарме уставной порядок, он находил там абсолютный покой.

Сказав дневальному, когда его будить, он лёг подремать.

Армейская жизнь приучила его засыпать в любом положении, в любое время и при любом настроении. Мотивация была простейшая: в армии никогда не знаешь, что и кому взбредёт в голову и во что это может «вылиться». И любую неприятность лучше встречать отдохнувшим. Следовательно, необходимо быть отдохнувшим всегда. Поэтому солдатскую шутку «солдат спит, а служба идёт» он разделял полностью.

Засыпал он просто. Он «вытеснял» из головы все мысли и представлял, как тело предаётся покою и сну. Что касается души, то он предоставлял ей возможность тело караулить и размышлять, и путешествовать, где ей только вздумается. Как ни странно, но так оно и было. Если к нему, крепко спящему, кто-нибудь пытался близко подойти, он просыпался ещё за два-три шага до идущего. Внутренние часы работали как хронометр. Это не было привычкой, это было врождённым качеством.

В этот раз всё было как всегда. Вот только, как ему сквозь сон казалось, он видит свою душу. Она стремилась показать ему вечность жизни, вопреки любым изменениям, происходящим в мире. Таких чувств он не испытывал давно. Он не спал, но не мог подняться. Он чувствовал совершенно непостижимую тяжесть своего тела. Он не хотел видеть, но видел чувствами.

Далёкий северный город. Молодой князь благодарит молодых и старых горожан за оказанное ему доверие и приглашение на княжество и одновременно предлагает совершить поход в неведомую им страну, где они не только увидят много диковинного, но и бедные станут богатыми, а богатые ещё богаче. И этот поход он предлагает им, свободным горожанам, в качестве своей княжеской благодарности.

Сергей сквозь дрёму понимает, что князя звать Рюрик, а город тот называется Великим Новгородом, а зовёт он их в поход на Византию. И зовёт только потому, что увидел в горожанах огромную силу, которая позволит ему стать равным среди равных в тех местах, откуда он пришёл в Новгород, если военный поход на Византию будет удачным.

Дальше Сергей видит огонь, пленных с двух сторон. Огромный собор, в котором монахи ведут тихую беседу:

– Сегодня мы отбили нападение ещё одного племени, но это не последний набег, – говорит один из монахов.

– Наше государство всего лишь один из обломков Великой Римской империи и нам не желательно повторять ошибки Рима, – продолжил его речь другой монах.

– Что вы имеете в виду? – спросил тот, кто выглядел старше всех присутствующих монахов.

– Отбиваться от всех племён бесполезно, народам становится тесно, они ищут новые места, но главное, тех, кто в большом количестве владеет римскими безделушками: золотом, серебром, – единым голосом заговорили монахи.

– Вы ещё слишком молоды, если видите только это. Знание идёт с Востока в виде никому и ничему не подвластных орд. Они готовы смести всё на своём пути. Это знак. Мы не поняли миссии Иисуса Христа, не поняли миссии его последователя пророка Мохаммеда, мы прервали своё поступательное развитие. Мы остановились и пошли назад. Восток лишь ускоряет наше падение. Это справедливо, – мрачно говорил старый монах.

– Но надо что-то делать, – не унимались молодые монахи.

– Конечно надо. И мы будем делать. Мы будем охранять и нести наше православное знание и в Азию, и в Европу. В Европу его нести труднее. Европа уже познала все блага цивилизации, но не сумела сохранить их, не сумела распознать Бога. Европу сгубила алчность, корысть и торговля. Европа ещё долго будет жить прошлой памятью и сопротивляться новому знанию. Под рясами европейских священников ещё долго не будет Бога. Хотя эти священники знают истину, но алчность сильнее, и желание личного могущества ещё долго будет застилать всё остальное. В Азию наше православное знание нести легче. Но Азия ещё долго не будет способна понять его. Понять того, что главное вершится там (он показал рукой на небо), а не здесь.

Азия охвачена разорением, горем и междоусобицами. Орды кочевников истребляют друг друга, но ищут они не золота и не римских безделушек. Они столкнулись с комфортом, и они ищут тех, кто этот комфорт создаёт. Они уничтожают любую оседлость, ибо видят в ней свою гибель. Они, хоть и по-своему, но повторяют путь Рима, путь рабовладельцев. К сожалению, народы очень быстро привыкают быть и угнетёнными и угнетателями. К подготовленным европейцам пришёл Иисус, и они его не поняли, что тогда можно говорить о ещё совершенно диких азиатах.

Но на границе между Европой и Азией существует народ, именуемый себя русским. Этот народ – будущее нашей веры, а её настоящее – это русские казаки. Казаки – это опыт полной независимости народа без границ, без государственного устройства. Опыт жизни на Земле, основанный только на вере, а веру они приняли православную. Практически без нашего участия, по зову своего сердца. Казаки – это жизнь будущего. Как в одном государстве живут без раздоров семьи, города, так же живут и казаки на всех землях между Азией и Европой. Казаки своим примером доказывают, что можно жить в вере, если существует местное управление в виде казачьего круга, схода вплоть до семейного совета. Если в их основу положена вера православная. За это будем держаться, остальное приложиться.

Сергей проснулся, едва дневальный подумал, что пора будить командира. Он встал, потянулся до хруста в суставах и пошёл на обычное послеобеденное построение.

Как ни странно, но плац и все ритуалы, связанные с ним, завораживали Сергея. Он от рождения был чрезвычайно далёк от поклонения голому материализму и не считал материю первичной. Ленина он уважал примерно в той же степени, что и Гебельса. Это были два, несомненно, умнейших человека и самых лучших «пиарщика».

Воспользовавшись очередной опалой на пролетарских вождей и «выносом» их книг из всех библиотек, Сергей умыкнул все тома Ленина, и даже в двух экземплярах. С этого времени он перестал напрягать мозги при составлении того или иного документа, рапорта и т. д. Он вполне ритуально «слюнявил» палец, открывал оглавление любого тома и находил все исходящие слова на входящую информацию. Ильич настолько глубоко знал материальную жизнь, что не оставил в ней ни одного не охваченного своим гением места. Но прочитав несколько томов Ильича, Сергей понял, что Ленину была знакома и другая сторона медали. Он просто не хотел её никому показывать. Её сокрытие гарантировало пусть и временную, но абсолютную власть. Видимо, недаром историки нашли в Ильиче не то бурятские, не то калмыцкие корни шаманов. Правда, точно такие же материалисты спокойно ему жить не дали ни одного года, ибо они про вторую половину медали знали значительно меньше, и Ильич «напоролся» именно на то, за что боролся.

Геббельсу повезло больше. Он жил хорошо, в абсолютной славе при жизни. По этой причине трудов Геббельса нигде не продавали и не выбрасывали, их тщательно хранили и прятали.

Сергей довольно часто размышлял над иронией истории. Однажды, придя на кладбище, он увидел целый ряд роскошных памятников, под которыми лежали останки, а часто и остатки «новых русских». Его поразили надписи: «жил год», «жил три года», максимум был определён в пять лет. Ребята плохо знали историю власти. Для здоровья было бы полезней ходить по плацу.

Плац – это магия. Так считал Сергей. На плацу он видел, насколько иллюзорен мир. Вчера в его воинской части жизнь кипела, как в муравейнике. Дом культуры не вмещал всех именитых артистов, желающих петь и плясать в нём. Сегодня пустота, редкая «душа» прошмыгнёт в ещё теплящийся «чепок», так солдаты называли своё кафе. Да мир иллюзорен по определению, но только не плац. Его форма неизменна. Его не пробивает даже трава. У плаца особый дух, и он вполне реален.

Едва Сергей ступал на плац, в его голову начинали проникать мысли о великом. Он думал о том, сколько созидающих начал зародилось на плацу. Сколько форм было создано или, наоборот, разрушено духом, зародившимся на военных плацах. Сергей считал плац высшим произведением искусства и всё время недоумевал, как «тупые» головы критиков и прочих болтунов не могут рассмотреть в картине Малевича «Чёрный квадрат» воинский плац – это же так очевидно. На плацу начинается замысел, и на нём же подводятся итоги работы сосредоточенного исполнения замысла.

Только армия, только плац делает из мальчиков мужчин. Если бы пушкинских старик служил в армии, топтал плац, то свою старуху он «застроил» бы в одно мгновенье. Мужчина в армии становится не менее изворотливым и хитрым, чем женщина. Это проявляется даже тогда, когда он попадает в женскую среду, и, конечно, в задачах, которые ему предстоит в этой среде решать.

Видимо, когда-то давно Адаму было намного легче совладать с Евой. Она была одна, непорочна, неопытна. Она слушала его открыв рот, потакала ему и никуда не лезла. Потом был грех, пошли дети. Хотя здесь заключена некоторая странность опыта: грех и дети. Но дети размножили пороки, особенно её, их мамы, Евы.

Сергей стал приходить на службу эпизодически, как и все остальные офицеры. Но дело, военное дело никуда не девалось. Более того, если с массовым сокращением такие «военачальники», как начальник физической подготовки, начальник химической службы, начальник инженерной службы и прочие оставались без всяких обязанностей и без кадрового состава, то служба тыла, за которую отвечал Сергей, хоть и часто сокращалась, но всё ещё оставалась многолюдной. Но что это были за люди. В основном это были женщины, жёны старшего командного состава, которые даже не знали того, где они несут свою «нелёгкую» службу. Но были и «энтузиастки», не жёны, а любовницы, племянницы и даже карьеристки. Мороки с ними было полно.

Проблема состояла в том, что командовать ими, рядовым и сержантским составом с косичками, должен был офицер. В полку не было женщины офицера. Сергей перепробовал способности всех молодых офицеров. Все как один «пали» в неравной борьбе.

Однажды, читая биографию Ленина, Сергей обнаружил, что Ильич имел бурятские корни и управлялся со многими женщинами. Управлялся так лихо, что история не зафиксировала следов ревности его женщин.

– Ё моё, – воскликнул он радостно, среди офицеров были буряты. Они отличались от остальных простотой мышления и удивительной работоспособностью, но с замедленным выполнением любой команды.

Сергей задумался над национальными особенностями офицеров и обнаружил, что из всего многонационального состава офицеров его полка он бы служил вечно с корейцами, бурятами, молдаванами за их весёлость и отходчивость.

Нравились ему немцы и прибалты, но на них нужно было нагонять ужас, иначе они по-своему истолковывали понятие «солдат спит – служба идёт» и кивали в сторону русских, но в отличие от русских, в вечном российском бардаке «раскисали» и ничего не делали «принципиально».

Сложнее всего было служить с белорусами и украинцами, относившимися к службе и ко всему, что видели вокруг, как к своему натуральному хозяйству. Они просто всё и отовсюду растаскивали.

Предстояло самое простое, убедить бурята, что возглавить роту, сплошь состоящую из женщин, – это его повышение и лебединая песня «карьериста». Бурят был не молод. В свои сорок он всё ещё ходил старшим лейтенантом. Бурята звали Володя.

Володя не спорил. В нём жила какая-то мудрость ламы. Он не делил людей на мужчин и женщин, плохих и хороших. Философия его была проста. Раз есть армия, значит есть и приказ, который не нужно обсуждать, а нужно выполнять. Потом он привык, что на него в основном орут все вышестоящие «отцы – командиры», а здесь его просили и даже повышали до капитана.

Офицеры заключали пари на предмет продолжительности его службы на новой должности. Солдаты посмеивались. Все были в курсе истерик, интриг, творящихся в этой бабьей роте.

А дальше произошло чудо. Володе хватило ровно одного месяца, чтобы в его «хозяйстве» наступил мир и порядок. Процесс воспитания он провёл блестяще. Сергей даже начал почитывать книги о буддизме, присматриваться к ламам и захаживать в буддистские храмы, которые в тех местах редкостью не были.

Военную операцию бурят провёл с блеском, видимо, это была действительно его лебединая песня. Володя дней десять терпеливо слушал жалобы одних стерв на происки других. При этом он делал вид, что не замечает подмигиваний и намёков. Он что-то рисовал, привязывая события ко времени, а сам, как потом понял Сергей, постоянно размышлял, кому бы всё это «сбагрить». Здесь его мысли были очень созвучны мыслям Сергея. Сергей тоже всегда считал, что должны быть желающие выполнять его работу, надо их только найти. Из сорока женщин Володя выделил двух. Они были не молоды, разного ума и разного темперамента. Одна была глуповата, с заторможенным мышлением, но красива. Её красоту, «подруги» ей простить не могли. Вторая была некрасивая, но хитрая, а главное, работящая и очень, как её определил бурят, «языкастая». Она в основном и вносила раздор. Они были не молоды, они были ничьи и поэтому готовы буквально на всё. Готовы не из корысти, а из-за жизненного разнообразия или, наоборот, однообразия.

Володя не был знаком с толкованием христианских грехов. Ему хватало буддизма, но он знал, что письменная форма грехов была почти одинаковой, понимание разным. Просто ламы были много старше христианских священников и о начале жизни знали значительно больше. Володя «пожертвовал» собой и стал любовником у обеих дам.

Красавицу, он в основном поругивал в назидание остальным. Ругаться он правда не умел, но волнение изображал хорошо, и то повышал ей квалификацию, то снова понижал, то давал ей надбавку к окладу, то не давал. Ей было абсолютно всё равно, так как с его приходом она жила только им одним, другие страсти для неё закончились.

Второй даме, некрасивой, но языкастой, он обеспечил быстрый карьерный рост до звания «старшины», что по сути было справедливо, ибо она работала и ей нравилась служба.

Остальные 38 барышень запутались в этих асимметричных отношениях и успокоились. Их женскому уму было понятно, что красивую он любит, и потому не выгоняет, а за хитрую и умную спрятался и тоже не выгоняет.

Володе, конечно, было нелегко, но к делу это уже не имело никакого отношения.

Сергей как-то заметил Володе, что его тёзка при наличии бурятских корней был просто обречён на успех, тем более в окружении, примерно таких же женщин.

Володя впервые на памяти Сергея расхохотался.

Сергей почувствовал, как мало известно народам друг о друге, и как всё тесно взаимосвязано: мужчины, женщины, народы.

Эх, народы. Чего вам не хватает? Бог предупреждал Адама и Еву – не есть яблоко раздора. Но нигде не сказано, предупреждал ли он остальных обитателей райского сада не грызть эти самые яблоки. Скорее всего, нет. Люди в райском саду всё-таки были самыми недисциплинированными, хотя и совершенными творениями Бога. Но опять же нам неизвестно божье определение этих самых совершенных творений.

То, что люди придумали: цари природы, где природа по умолчанию подразумевается, как кладовая разного хлама, из которого, его величество человек изготовляет «царский» продукт, ни в какие ворота не лезет. Тем более, обратно в ворота райские. Пока ворота открыты только в одну стороны: из рая. Человечество явно обиделось на Бога и придумало свой собственный путь.

Отец и сын Дарвины на радость таким же умникам всю свою жизнь разгибали человека с помощью труда из согбенной, бегающей на четырёх лапах обезьяны в то, что звучит гордо, в человека. И разогнули, правда, при этом не заметили, что в стаде обезьян жизнь устроена более правильно, чем в стаде людей.

Хотя им, людям, не нужно было даже зрение напрягать, чтобы увидеть, как молодой, например, орангутанг, решивший улучшить стадо и начавший «кошмарить» молодых и не очень орангутангок, бывает быстро остановлен «советом старейшин», старых и мудрых орангутангов, которые хоть каждый в отдельности и слабее, но вместе по шее могут дать и молодому. И молодой, задиристый орангутанг вынужден слушаться. До него начинает доходить, что чего-то он ещё не знает, а раз не знает, то лучше не лезть.

Вообще-то, семья дарвинистов очень надолго сбила всё человечество с ритма развития, указав на прародителя. Человечество с радостью устремилось обратно в макаки, мармозетки, мангобеи, шимпанзе, гориллы, пока не упёрлось в Кинг-Конга.

Всё бы хорошо, но люди стали видеть в них себя, чем очень обижали обезьян. Если бы подражание улучшало породу человека, вероятно и Господь бы радовался. Но люди начали делить единое стадо обезьян на мартышкообразных обезьян старого света, добавляя при этом, что старых мартышек новым трюкам не обучишь, и на обезьян нового света, связывая с последними свои надежды на развитие. Так и пошло, природа – кладовая, обезьяны – прародители.

Им, людям, задуматься бы над тем, почему Бог не разрешал есть яблоки только им. Видимо, создавая людей, Господь и хотел одного, чтобы они задумывались и видели, как живут разные зверюшки и брали от них лучшее.

Если два оленя или лося начинают что-либо делить, они просто стукнутся рогами, и чьи рога крепче, тот и главней. Никакой крови, никакой драки. Тигры и львы в сравнении с людьми ведут себя более чем скромно, хотя люди их и обзывают хищниками. Захотели покушать, поймали того, кто мимо пробегал, сели за «стол» и съели, а дальше переваривают и никого не трогают без нужды. Даже рыбки пираньи грызут всех подряд только в период голодухи.

Во всём животном мире с правами и обязанностями всё в полном порядке. Каким-то странным образом каждая зверюшка знает, что только она является субъектом права как редчайшая и божественная индивидуальность, хоть и в понимании человеческом, тварь.

Молодая зверюшка может съесть старую, но исключительно в целях улучшения и сохранения вида, породы. Молодые нужны для развития, старые для обучения молодых, их одёргивания, иногда для пропитания молодым, что здесь поделаешь, но всё в рамках законов природы.

Восторженная барышня может воскликнуть: «Как жестоко»! Но при дележе наследства стариков между молодыми родственниками часто кипят куда как более страшные страсти. Одних судебных систем, правоохранительных органов человечество придумало столько, что не хватит пальцев ни на руках, ни на ногах. А уж с того, кто всё живое назвал тварями, спрос особый.

Господь, конечно, знал, с кем имеет дело и от чего предохраняет Адама и Еву. Живите спокойно, развивайтесь, не сбивайтесь с ритма. Сначала научитесь у других всему тому, что они умеют: у птиц летать, у рыб плавать, у змей ползать, у обезьян вести себя, а там посмотрим, что с вами делать дальше. Почувствуйте ритм жизни и симметрию мира. Не трогайте нулевую отметку – яблоко, ибо через неё с вершины камнем упадёте вниз.

Увы, а может быть и к будущей радости, Адаму и Еве только после «падения» предстояло познать и ритм, и геометрию ритма.

Сергей по-настоящему любил армию и военное дело. Он изначально знал систему координат. Он родился с ней в голове. Она и привела его в армию. Где ещё можно в кратчайшие сроки с поверхности воды уйти под воду или с земли подняться в воздух, или из рая мирных будней попасть в ад военных действий. Куда ни глянь, везде ритм в заданной системе координат.

Но это знание было открыто Сергею. Всё же его окружение оперировало другими понятиями, примерно теми же, что заставили Адама и Еву съесть яблоко: дисциплина, порядок. Сергей удивлялся массовой глупости господ офицеров, отказывающихся понимать, что первично, а что вторично. Но вскоре смирился и с «ать – два», как Господь Бог с искушением Адама и Евы. Право выбора должно быть у всех. Но смирился он с этим только не в рамках своих обязанностей, что же касалось его службы, то ритм он насаждал незаметно, но властно. Задавая ритм, он задумывался над тем, почему Бог, отвечающий за райский сад более подробно не объяснил Адаму, что есть что, но потом решил, что ученикам нужно давать возможность учиться на ошибках и право на инициативу. Всё-таки там был сад, а здесь «зоосад».

Дальше его увлекала мысль о том, что люди, все без исключения, счастливчики. Иначе, как понимать несомненный факт того, что на Земле есть всё из того, что есть во Вселенной, в Космосе. А если чего-то ещё нет, то можно сделать, стоит лишь до этого, небывалого, додуматься.

Сергей давно понял, что лучшее воспитание проходит через объяснение с показом. Через ноги доходит хуже, чем через голову.

Над ним посмеивались, когда он, выведя своё «войско» на плац стал подробно рассказывать ему о бубне и барабане. О том, что инструмент, способный задавать ритм, является правильным и божественным инструментом. Особое внимание он обращал на чувство меры и пояснял, что главное не переборщить, ибо набор из барабанов и тарелок, именуемых ударной установкой, сеет хаос. Хотя на первый взгляд одно и то же, и даже лучше. Но не надо «как лучше», надо как правильно и по предназначению. Его начинали понимать даже женщины, которые хоть и вносили в армию асимметрию, но исключительно по причине своего долгого в ней отсутствия. Выслушав лекцию о барабане, они переносили свои знания на свой домашний быт, и жизнь налаживалась. До них доходило, что армия – это не война, это школа.