Текст книги "Игры на воздухе"

 
До самой осени меняли адреса:
То узенький шесток, то жёрдочка над лесом.
Полдня сбирался дождь, прошёл – за полчаса
В тугом трико телесном.
 
 
Легко ли вымыслить – чем роща хороша? —
Не терпким яблоком, не свежею заплатой,
Не золотой прорехой шалаша,
Не мглой голубоватой;
 
 
Мережкой, может быть? – но жестяной узор
Осыплется, как до сих пор бывало,
Кой-где удержится до холодов подзор
Рдяного покрывала…
 
 
Разутый кровельщик, что бродит по садам
С киянкой в ящике, уже давно приметил
Вишнёвый лист, упавший к холодам,
И птичий пепел.
 
 
Ну вот и встретились! Поклон тебе. Пора
Наклеить ленточки на запертой фрамуге…
 
 
И с первым дымом кашель топора
Разнёсся по округе.
 

 
А девочка, что прошлое хранила,
Как письма, пережатые жгутом,
Осталась там, где черпают чернила,
Где карточный выкладывают дом.
 
 
В той местности, и узкой, и безлистой,
Остались восклицанья вперебой,
Не каждому легко туда и близко
Едва ли обозначенной тропой.
 
 
В той местности, не знающей названья,
Уложены в раскрытый саквояж
Неспешных зим досадные мельканья
Да горечь неизведанных пропаж.
 
 
Быть может, к ним, в рулон свернув тетради,
Отправлюсь я один и налегке,
Как в странствия, прописанные ради
Бегов от предсказаний по руке.
 
 
И девочка с записками в ладони
Рассеянно просыплет на паркет
Семь писем неотправленных и тронет
Виски мои, как много, много лет…
 

 
Только слуха хворобый июль не царапнет железом уключин,
Ароматной сосновой смолой не наполнит мальчишеский рот.
Мы, нахмурясь, глядим за порог на литые тяжёлые тучи,
Раскрываются шапки травы под ободьями грузных подвод.
 
 
Астрагал осыпает плоды по уклонам озябшего лета,
Босиком выбегаешь в траву донимать молодых прыгунцов.
Егерей напоив молоком, ты грустишь и печалишься следом,
Словно скрипом дорожных ремней обозначилось ваше родство…
 
 
Что осталось от наших затей? – Полинялое тело футболки,
Непомерно пустой саквояж да в простенках пучки чабреца…
Всё теснее наш низенький дом, всё просторней чуланы и полки,
И озёр проступает вода в поредевших к утру деревцах…
 

 
1.
 
 
Да сколько б ни припоминала
В ночах, бессонных напролёт, —
Щедрот нечаянных так мало:
Лишь имя, вправленное в лёд.
 
 
Должник. Должно быть, не ответит.
А если и найдёт слова —
На что тебе несносный лепет
И связанные с ним права?
 
 
И надо-то досадно мало:
Лишь фразы, выроненной вдруг, —
Чтоб вспыхнула и убежала,
По лестнице рассыпав звук…
 
 
А в сумерках, как разойдутся,
Вернёшься и мельком, тайком
Запишешь это безрассудство.
И свалит в сон за дневником…
 
 
2.
 
 
Потянешь из учебника закладку,
Расплачешься, запишешь впопыхах,
Невесть зачем, но строго по порядку,
Как ожиданье переходит в страх…
 
 
На что тебе подсказки и приписки,
Коль всё одно не втиснуть нипочём
Участливость и бессердечье близких,
Глядящих в дневники через плечо!
 
 
Когда-нибудь права свои превысим…
На деле же – ни страха, ни обид,
Ни дневников, ни торопливых писем,
И лишь одним душа моя болит:
 
 
Признания мои – осиротели,
Как только ты, очерчивая круг,
Забыла – по прошествии недели —
Свой поцелуй, похожий на испуг.
 

 
Каким немыслимым круженьем
И мы с тобой заражены?
Воздвиженье – передвиженье:
Осы очнувшееся жженье,
Воды остывшей отраженье —
Неумолимы и сложны.
 
 
И возбуждает нетерпенье
Медлительный гусепролёт:
Всю ночь – покуда хватит зренья —
Они ломают оперенье,
Крылами скалывая лёд.
 
 
Как будто движутся – к исходу…
Но простоят до Покрова
Леса, процеживая воду,
Пока осиную колоду
Откроет мёртвая трава.
 
 
Возможно ли представить было
Ледок у края колеи,
Недвижущийся дым, уныло
Вошедший в лес, как холод – в жилы,
А в сбрую – парные шлеи?
 
 
Так что же сетуем на это
И целый день раздражены?
В Нахабино – уже не лето,
Воздвиженье царит и свето-
вращение, и так нелепо
Река и пруд обнажены…
 

 
Не тебе объяснять, что уходит дорогой, по полю,
Поднимая клубы, растревожив прогретую пыль,
Узкоплечий июль, накупавшийся в озере вволю.
И склоняется вслед обесцвеченный солнцем ковыль.
 
 
Пахнут влагой сады, перегретой листвой винограда;
Облетает кусты деловитый докучливый шмель;
Чуть скрипит на ветру, завалившись в малину, ограда
Да под грушей, в тени, доцветают душица и хмель.
 
 
А тебя захлестнул обжигающий зуд заготовки:
Керогаз надрывается, пыжится на сквозняке;
Целый день что-то варишь и капли роняешь с мутовки,
Или – шаришь под листьями в березняке.
 
 
Небо – выцвело, что ли… И как-то особенно гулко.
Так давай на скрипучие стулья присядем в саду.
Обожди хлопотать, скоро день отойдёт в переулки,
На ходу раздувая звезду…
 

 
Постой, не думай о разлуке!
Тебе ль – упрёки без конца
И вскидываться, в каждом звуке
Предчувствуя в дверях гонца?
 
 
…Нам только минуло двенадцать,
И только через десять лет
Нам робко предстоит обняться,
Страх погасив и верхний свет.
 
 
Покуда – головокруженье
Мы постигаем – из простуд,
Но мы уже живём движеньем
Друг к другу, нас уже везут
 
 
Сквозь дождь, на деревянных лавках,
Раскачивая вдоль и вбок,
Трамваи «тройка» и «девятка»,
По рельсам волоча звонок.
 
 
Но – не ко времени, не к сроку…
И только через десять лет
Ты будешь выбегать к порогу
На шорох, на щелчок, на свет.
 

 
Как встретиться, когда дороги – мимо,
Когда – ни слов, ни сил произнести
Признание, что так необходимо,
Чтоб призрак равновесья обрести?
 
 
Ты скажешь с потемневшими глазами:
«За этот год разительных удач
Ты повзрослел…» —
Я перебью: «За Вами —
Прогулка в лес вблизи осенних дач».
 
 
Мы замолчим, и паузу заполнит
Звонок осы в открытое окно —
Нервозный звук, однообразно долгий,
Как будто бы кружит веретено.
 
 
Окажутся за этим зыбким зудом
Обиды зим нестоящи, пусты,
Что лёгкая сонливая простуда
С поправкой на больничные листы.
 
 
И тягость молчаливого разлада
Забудется, пройдёт сама собой, —
Как только кончится садовая ограда
И дачных голосов отстанет разнобой…
 

 
За редкой зеленью – сутуловатый строй
Посёлка дачного с проношенною кровлей,
С оградой лопнувшей, площадкой смотровой…
А воздух тянется, белёсый и сырой,
В прореженные колья.
 
 
Усталым дизелем не оправдать тоски…
В плаще болоньевом, покрытом влажной пылью,
Старик стоит и ладит вдоль доски
Полоски узкие, фанерные бруски.
И чем помочь бесплодному усилью?
 
 
А время крошится, меж пальцев щель течёт
И охрой сыплется, и ржавым купоросом.
А пальцы слабые уже не держат счёт.
И планку хлипкую другая щель сечёт,
Гвоздём пристёгнутая косо.
 
 
Не залатать, коль жизнь пошла под снос…
А он царапает, скребёт, перебирает,
С досады морщится – должно быть, от заноз —
Бормочет, горбится, волнуется до слёз.
А планки сыплются, прорех не прикрывая…
 

 
Неправда, что страхом не дышит
Уже поредевшая чаща:
Он ропотом, сумраком вышит,
Лопочет листвою ледащее,
 
 
Гнездится в обширных куртинах,
Разросшихся нынешним летом, —
Как стойкий туман в седловинах
За лесом, за явью, за светом.
 
 
Себе не решившись признаться,
Страшась подступившей тревоги,
Пойдёшь беспричинно смеяться, —
А будто заплачешь в итоге.
 
 
Пойми, неуместна бравада…
Давно ли себе обещали
Не грезить в канун листопада
О будущем, кутаясь в шали?
 
 
И дрогнет нечаянно блюдце
На лёгкой прозрачной ладошке,
И тёплые капли прольются.
Не слёзы. А всё же немножко…
 

 
Какая бабочка за плотной дымкой тает?
Челночница! Она роняет нить,
Прихватывает через край, латает,
То пó верху травы, то в небе метит шить.
 
 
Лазейку штопает…
Бесплотною иглою
Возможно ли вернее притачать
Край леса с накатившеюся мглою
К небесной пустоши?… …и шва не различать…
 
 
Всмотрись попристальней, – куда она скользнула?
Ещё один размашистый стежок.
Нанизаны вподбор и стол, и спинка стула,
И пущенный – за полверсты – движок.
 
 
Родимая! и нá день расставаться —
Больней, чем думаешь.
Да не оставит нас
Предчувствие, что с жизнью, может статься,
Прочнее связаны и нечего бояться, —
Пока последний взмах за кромкой не угас…
 

 
Всё, что запальчиво мне посулила,
Разувереньям моим вопреки, —
Йодные пятна засохшего ила
По берегам обмелевшей реки,
Рваные днища рассохшихся лодок,
Хриплые крики неряшливых птиц,
Несоответствие метеосводок
И перекаты холодных зарниц —
Всё состоялось.
И август в малине
Выломил высохший выцветший прут.
Чудится рыбий плавник на стремнине,
Видишь, как он независим и крут!
Так бы и нам – оставаться на месте,
Не подчиняясь течению лет!…
 
 
…Вот и в твоём неуверенном жесте
Близость разлуки наметила след.
 

Г. К.

 
Одичала малина на даче.
Что с тобой? Обронила ключи?
Нам погоды отныне незрячи,
Улети, улечу, уличи.
 
 
Это значит – крючок вышивальный
Протянул через лиственный лес
Полусвет, полутлен поминальный,
Подбирая помалу окрест.
 
 
Укрывают узлы и обрывы
На изнанке прожитого врозь
Тёмный клей угасающей сливы,
Облепихи подмёрзшая гроздь.
 
 
Расстаёмся с нелепым устоем
Расставаться с печалью в глазах
С крупным яблоком солнца, листвою
Зыбко скрытым в пустых небесах.
 
 
И сверкает на буйной отаве
Мнемонической бабочки лист.
Отпускает уже. Отпускает.
Умали, умили, отмолись.
 

 
На ветхом примусе не закипает чай,
Напрасно вынули иголки…
Начало осени! Накинь платок, встречай.
Как сгрудились и опустели полки.
 
 
Всё пересказано, осталось разве две-
четыре выплывших из полумрака фразы
Да – влажный след в слежавшейся халве,
Звук ложечки о край стеклянной вазы.
 
 
Какое нищенство на звук, на цвет! На свет.
Чай остывающий тепла не продлевает.
День обрывается, уже сошёл на нет,
С лица меняется – заболевает.
 
 
Так сложно вымолвить, слова произнести…
Пятно засохшее на блюдце позабытом…
А дождь стучит… Накинь платок, впусти…
И всхлипнет форточка, черкнув стеклом разбитым.
 

 
Окрестности исхожены, а дале —
И жизнь пройдёт, не ведая конца.
Я в ней ловлю приметы и детали:
Лес, осень, дождь и дождевик отца.
 
 
О, как дрожит, поблёскивая жёстко,
Тропой мелькая, выбитой в траве,
Широкий плащ! И пятнышко извёстки
Смывает дождь на левом рукаве.
 
 
Я остаюсь перед открытой рамой.
Остывший воздух затекает в дом.
Я мал ещё, и нестерпимо рано
Заглядывать за влажный окоём.
 
 
Что ожидает мальчика в матроске,
Когда предстанет выйти за предел
Его забав на дачных перекрёстках?
 
 
Плывёт дурман: полынь и чистотел…
 

А. П.

 
Многооконный дом 60-х:
Горбы пристроек, сломанный пейзаж
Со ржавчиной, деталями разъятых
Мотоциклетов, «Виллисов», – гараж.
 
 
Из твоего окна, должно быть, видно
Вертушки детской – вкось – веретено,
Кольцо трамваев, летнее кино
(Одни затылки. Всё-таки – обидно…),
А во дворе – играют в домино.
 
 
Что ты молчишь и проверяешь, все ли
Открыты шпингалеты и рывком
Вскрываешь окна, те, что не успели
Ещё открыться душным сквозняком?
 
 
Ты весь вот тут: в невымытой посуде,
Посудной горке, жалостно пустой,
В разбитом быте на железном блюде,
Невесть какой приправленном тоской.
 
 
Кого винить, что виды – небогаты,
Что будто бы судьба не задалась?
К исходу лета облака щербаты.
Оставь… оставь… На то не наша власть…
 
 
И мы – молчим.
И думаем о многом.
О том, к примеру, что живём под Богом,
Неведомых прохожих не любя.
Что есть в пейзаже, грубом и убогом,
Черты разлада мира и тебя.
 

А. П.

 
Словно боьшего – не надо: стопка чистого белья,
Пачка писем, горстка чада уплотнённого жилья.
Свет, разлитый на клеёнке, «Мы уже немолоды…»,
В русле газовой колонки шелест льющейся воды.
Как же плачут за стеною! Знать, и правда – выходной.
Не обходит стороною стылой праздности конвой.
И вздохнёт за занавеской подурневшая жена,
Перехватит складкой резкой дорогая тишина.
У соседей кто-то шумно воду пьёт и рукавом
Отирает рот безумно, точно в кадре роковом. —
Это так легко представить!..
Как же с жизнью совладать?
Не прибавить, не убавить, по углам не рассовать.
Всё шептать. И без ответа жить на самом сквозняке…
Угасает сигарета. Горький чад на языке.
 

 
Как мнительна и как ты непохожа,
Когда стоишь – ладони в рукавах —
На сквозняке! Опять одно и то же:
На сжатых пальцах прошлое итожа,
Прости меня – уж если в двух словах!
 
 
Меж нас, должно быть, скрыты недомолвки,
Пространные, как лёд, обиняки,
Просыпанные в простыни иголки
Сосновые, фонарь у верхней полки
И памяти цветные сквозняки.
 
 
Да всё бы это высказать! И всё бы
Назвать, сложить и подвести итог:
Звонки, записки, частые хворобы,
Заносы снега, прошлого сугробы. —
Я не могу. А впрочем, кто бы – смог?
 
 
И мы молчим. И так невероятна
Молчанием подбитая черта
Под прошлое – под вспышки, блики, пятна
И суету, что, в сущности, понятна,
И чем не дорожили ни черта!
 

 
1
 
 
В округлому октябре – ни вымысла, ни смысла,
Скупых лучей – чуть полдень поддержать.
Утихли восклицанья скандалиста,
Само собой рассыпалось монисто,
Земли раскрыта влажная тетрадь.
 
 
В бесцветном небе, нежилом и плоском,
Не провернуть ни лопастей, ни крыл.
Утрачен счёт, и осени обноски
В потёках сажи, сурика, извёстки
Напоминают отгоревший пыл.
 
 
2
 
 
Повеет ветер с дальнего предела,
Прошелестит воздушной мишурой,
И отзовётся позабытый строй
Печали, слёз, музыки неумелой
Среди примет округи городской.
 
 
И тайное означится в пейзаже:
Проявится в листве полунамёк
На пустоту и неизбывный срок,
Когда в себе осознаешь однажды,
Насколько безутешно одинок.
 
 
3
 
 
Ты льнёшь к лицу, в полудень разодета,
И щуришься, отведав на прикус
Вишнёвый вкус разломленного лета,
Густой настой на вересковых ветках,
На спину лет навьючивая груз.
 
 
Так с каждым сроком мы приобретаем,
И с каждым днём – возврата не найти
Молниеносно множимым деталям,
Из коих жизнь, не ведая, сплетаем,
Поклажей обрастая на пути.
 
 
4
 
 
Но огородникам – бессмысленно пенять
На перемены в запахе и цвете,
Когда шатров брезентовые клети
Пустующие тонут на рассвете
В непрочной дымке сумеркам подстать.
 
 
И грусть лежит в основе перепевов,
Когда работники, с граблями и сумой,
Бредут к реке, расчерпывая зной,
А от воды – направо и налево —
Туман смывает звёзды по одной…
 
 
5
 
 
В сердцах заброшу записные книжки!
Пора, пора запомнить наизусть
Приметы дней, умчавшихся вприпрыжку,
По осыпанью хвои на пальтишки
Детей, по лесу проложивших путь.
 
 
Они шумят, сбиваясь и картавя.
В пустом лесу им просто невдомёк,
Что жизнь смешала с дальним эхом лая,
Ни вымысел, ни явь не отделяя,
И лета смерть, и осени приток.
 
 
6
 
 
Порою кажется, что дух перехватило
Бессилием. И ты грустишь затем,
Что песен нет для скороспелых тем,
Что тычется остывшее светило
В тугой подол у сомкнутых колен.
 
 
И нашу жизнь подстерегает тленность
За суесловьем в глиняных домах,
Когда по табелю – осенний вертопрах
Диктует ледяную постепенность
Немого угасанья на глазах.
 
 
7
 
 
Уже оплакан Праздник Урожая
И не собрать в подобранный подол,
Дни исходив от края и до края,
Беспомощно слова перебирая,
С раскрытой почвы скаредный обол.
 
 
И клонится земное коромысло.
В безудержной игре календарей
Неточность слов не обретает смысла,
И лишь текут и прорастают числа
Сединами безжизненных полей.
 
 
8
 
 
За суетой – не слышно перемены
В мелодии, настроенной на альт.
Но возникает в кронах постепенно
Прилив иной, всё поглотившей темы,
И темы старой мне уже не жаль.
 
 
Так вот они, опустошенья ноты!
И попусту противиться – зачем,
Коль в нищенстве осенней позолоты
С уходом лета и твои уходы
Теряют смысл среди осенних тем.
 
 
9
 
 
А в хрониках октябрьских суетливых
Я на страницу вижу наперёд
И Ваши годы, пресные, что лёд,
И свиток разрушительно унылых
Моих неизбываемых забот.
 
 
Немыслимо, но будущее прочат
Удачливым. По отошедшим дням
Читаю предназначенное нам:
Настал октябрь – и стала жизнь короче,
А прошлое – крадётся по пятам.
 
 
10
 
 
Среди кострищ и лунок с тусклой влагой
Не отыскать утраченные дни,
Хоть до единой перечти бумаги
И до одной сочти. Чего же ради —
Встаёт вопрос – хранить черновики?
 
 
Потерю лет учитывать – без смысла:
Окажется – когда сверстаем жизнь —
Что прожили, хотя и бескорыстно,
Но попусту, и некому виниться
В потрате дней, и некого винить…
 

 
В доме осени – выбиты стёкла,
Сквозняки на четыре угла.
Мокнут груши и яблони мокнут,
Грудь малины суха и гола.
 
 
Разорённые гнёзда повсюду
И пожитки испуганных птиц.
Горстка кинутых перьев на блюде.
Вскрики соек, мельканье синиц.
 
 
Всё яснее размокшая охра,
Реже дачный автобус. Сильней
Потемневшего шифера грохот
Под напором возросших ветвей.
 
 
И теперь всё точнее в деревьях
Угадать недостроенный дом.
Мы навесим запоры на двери,
В гулких комнатах лето запрём!
 
 
Вот и вещи уже увязали.
Опустел устоявшийся кров.
И стоим – как стоят на вокзале —
Возле выцветших в лето стволов.
 

«…как пахнет коленкор переизданий,

не тленом ли?»

Н. Кононов

 
Я простыл. Я не помню родства. И далече
Ты уводишь меня: за познание речи,
За познание сути, за проблески быта,
Где судьба промелькнула, разъята, забыта…
 
 
Я забыл, что помимо провинций пасхальных,
Незашторенных окон палат госпитальных
Существуют понятия мглы и простора,
Не вместившие въедливый тлен коленкора.
 
 
Так ответь, не тебе ль за строкою тягучей
Этот жребий падёт, этот выпадет случай
Осознать, обретая значенье предтечи,
Созидательный смысл разрушительной речи?
 
 
Не тебе ли?..
Но явь обнажает пружины,
И мелькает бесплотная тень мочажины,
И скрипят над водой жернова мукомолен…
Я забыл… я не помню… я умер… я болен…
 

 
Скажи, на что употребим
Приметы нашего ночлега:
Паровика тяжёлый дым,
Полоску сбившегося снега
В пазах качающихся рам?
На что нам эта суматоха
С вокзальным чаем по утрам,
С молочным паром полувздоха?
 
 
О, как дрожит твоя рука!
Как покрывает иней прядки!
Как тяжело течёт река!
Как баржи тянутся по Вятке!
 
 
Скажи, на что употребим
Тележный грохот новостройки,
Что нам с тобой необходим,
Как снег, нелепый и нестойкий?
Как потаённый рычажок
Обеспокоенности? Ноет
Незатянувшийся ожог:
Вокзал, пальтишко нитяное…
 
 
Нам всё труднее пренебречь
Среди привычных оправданий
И с расставаньем схожих встреч
Противоречьем расставаний.
И невозможно убедить
Себя, наверное, друг друга,
Что в этом некого винить.
Ухта. Елабуга. Калуга…
 

И. Б. Роднянской

 
Настурция – подумаешь, забава!
Старуха – слева, а собачка – справа.
А в центре, у дверей, сутулясь, дочь:
Поблёскивает мокрая оправа,
И дождь идёт, и некому помочь.
 
 
Старуха вяжет, скидывая петли,
Собачка дремлет – услыхала, нет ли
Усталый вздох в пространство, ни к кому?
Они привыкли, ветрено ли, снег ли,
Самих себя жалеть, по одному.
 
 
Настурция – опора и спасенье:
Старательно помыть под воскресенье,
Вязальной спицей землю разрыхлить
И развести в стакане удобренье,
Чтоб чайной ложкой медленно полить…
 
 
У ходиков подрагивают стрелки;
Два чайника, две газовых горелки,
Две кружки, перевёрнутые дном,
Сверкающие хрупкие тарелки —
Благополучье ходит ходуном.
 
 
А было: жили – помнят ли? – в разруху
Душа к душе, крошили в голодуху
Крапиву в закипающие щи.
Теперь – стары, годами и по духу,
А прежнее – попробуй, отыщи!
 
 
И лишь болонке, радостно скулящей,
Достанется от жизни предстоящей
Тоска и тяга двух существ чужих,
Родных по крови, жгущей, леденящей,
Остуженной и выжатой, как жмых.
 
 
Кого жалеть в квартире коммунальной,
Обременённой жизнью конфронтальной? —
Старуху-мать или старуху-дочь?
Настурция на полочке овальной.
Скулит собака. Некому помлчь.
 

З.К.

 
Ступеньки, лестница, фрамуга…
Когда-то порознь, друг без друга,
Входили медленно в проём…
И вот, пришли теперь вдвоём.
 
 
О, щуплый призрак балагана!
Мы входим – в таинство органа,
Где трубы ржавы и пусты,
И мягкий говор с высоты.
 
 
Послушай, двери, словно клапан,
Впускают звуки: тот – заплакан,
Щемящ, а тот – наоборот,
Похож на кашель у ворот.
 
 
Цепей бряцание из шахты,
Глухое сетованье: «Ах ты,
Опять пешком… уже года…»
И чей-то выкрик: «Никогда!..»
 
 
Чужая жизнь даётся – что ты! —
Предельно просто, без заботы,
Среди обновок и гостей,
Широким жестом, без затей!
 
 
Давай останемся в парадном,
Где остро пахнет маринадом,
Бельём, постиранным вчера, —
Вот так и пахнут вечера.
 
 
Но кто, окликнув нас с тобою,
С перил завис над головою
И всё пытается узнать,
Откуда мы и как нас звать?
 
 
Качнулось, дрогнуло в подвале… —
Не мы ли что-то поломали,
Разладив трубы и колки,
Затронув жизнь за уголки?..
 
 
Да что искали в этом месте,
Где лифт гремит, скользит по жести,
Солят капусту, письма жгут,
Уходят, входят, нас не ждут?
 

 
Давай с тобой переиграем сырое ветреное лето,
В два голоса перепоём!
Не дети же, чтоб за сараем, в траве скрываясь, незаметно
Подкрадывались вдвоём.
 
 
Забавы наши будут проще: в плетёных стульях на террасе
Усядемся часам к пяти,
Чтоб видеть, как пылает роща на солнечной небесной трассе, —
Достань-ка циркуль, очерти!
 
 
Рука твоя так близко будет, что ничего не стоит тронуть,
И сладко – всё-таки не сметь…
Два крупных яблока на блюде, и третье – утопает в крону.
А вот и лес пошёл шуметь!
 
 
Но нам не дали инструменты и обманули с реквизитом:
Два стула, лестница и дождь.
Грузовики, топорща тенты, всю ночь перед окном разбитым
Буксуют. И не переждёшь…