Текст книги "Альтернативная история Жанны д’Арк"

Жанне угрожают пыткой

Едва Жанна оправилась от болезни, как ее привели в малый зал замка Буврей, где ее уже ждали 65 человек. Это было самое многолюдное заседание трибунала за все время судебного процесса. Вновь увещевать подсудимую на этот раз поручили Жану де Шатийону, другу Пьера Кошона и Жана Бопэра.

И вновь началась «старая песня»: все те же доводы, все те же «голоса»… «дьявольские козни»… «мужской костюм»… «гордыня»… Все впустую.

Но вот наступил момент, когда «милосердное» увещевание закончилось и сменилось прямыми угрозами: «Если ты не доверишься святой церкви и будешь упорствовать, тебя сожгут как еретичку». Жанна продолжала стоять на своем.

12 мая епископ Кошон поставил вопрос о том, не применить ли к дерзкой подсудимой пытку.

А вот это уже было серьезно. Пытка – это удивительное изобретение для того, чтобы погубить невиновного, чтобы отнять у него его последнее право – право молчать. О разнообразных и изощренных пытках, применявшихся в XV веке, можно написать целую книгу, но не в этом состоит наша цель.

К счастью для Жанны, десять советников высказались против применения к ней пытки, мотивируя это тем, что «не следует давать повода для клеветы на безупречно проведенный процесс». Лишь трое настаивали на применении пытки. Среди них был метр Николя Луазелер, который заявил, что пытка кажется ему лучшим средством врачевания души Жанны.

Итак, десять против трех. Председателю трибунала пришлось присоединиться к мнению большинства, и от пытки было решено отказаться.

По мнению ряда историков, то, что Жанну, в конечном итоге, не пытали, доказывает ее королевское происхождение.

Слушание дела закончено

14 мая Парижский университет на специальном заседании утвердил свое заключение по делу Жанны, поступки которой были квалифицированы как ересь. После этого Генриху VI было направлено письмо, в котором короля просили о следующем:

«Чтобы это дело было срочно доведено правосудием до конца, ибо промедление и оттяжки здесь очень опасны, а отменное наказание крайне необходимо для того, чтобы вернуть народ, который сия женщина ввела в великий соблазн, на путь истинного и святого учения».

Решающее слово было произнесено.

23 мая Жанну ознакомили с заключением Парижского университета. Председатель суда объявил слушание дела оконченным. Окончательное вынесение приговора было назначено на завтра.

Бедная Жанна! Похоже, что до нее только сейчас стало доходить, что просиходит. Ее состояние историк Анри Гийемен описывает следующим образом:

«Представим себе, что происходило с Жанной. Оцепенение охватило ее, когда она начала отдавать себе отчет в том, что хочет от нее трибунал, когда она определила, если можно так сказать, суть вопроса. На самом деле, ей инкриминировали не ту или иную вещь, все обвинения сводились к одной очень простой цели: доказать, что она против Бога.

Это было так неслыханно, так бредово, что она растерялась. Она готовилась к претензиям по поводу своей политической деятельности… но мало-помалу она начала понимать, что церковники хотят ей доказать, будто она плохая христианка, будто она предала небеса, будто она восстала против них, будто она еретичка. Как же можно было принимать ее – ее! – за врага веры, за лицемерного врага Господа нашего Иисуса, лик которого она носила на своем знамени, этого она никак не могла понять».

Ужасное состояние! Здесь была и обида, и недоумение, и страх. Да, да, именно страх, причем не столько за свою жизнь (этот страх есть всегда), сколько за какую-то нелепую необратимость всего происходящего. Это была именно та крайняя степень страха, которая лишает человека помощи рассудка, парализует его чувства и волю, делает из человека покорное животное.

Отречение Жанны

Рано утром 24 мая Жанну под сильной охраной привезли на кладбище аббатства Сент-Уэн. За ночь там соорудили два помоста – один большой, другой поменьше.

На большом помосте разместились судьи и именитые гости, приглашенные поприсутствовать на церемонии оглашения приговора. Среди них был сам Генри де Бофор, с 1426 года кардинал Винчестерский.

Жанна поднялась на малый помост и стала рядом с проповедником, которому предстояло обратиться к ней с последним словом. На эту роль епископ Кошон пригласил странствующего проповедника Гийома Эрара (Guillaume Erard). Предполагалось, что слова незнакомого священника произведут на подсудимую большее впечатление, нежели речи человека, которого она уже не раз видела.

Огромная толпа горожан заполнила пространство между двумя помостами, а поодаль стояла телега палача, уже готовая отвезти осужденную к месту казни.

Слово взял проповедник Гийом Эрар. Он что-то долго говорил о «лозе, которая не может приносить плоды, если она отделена от виноградника», а также о «многочисленных заблуждениях» и «пагубных деяниях», которыми подсудимая поставила себя вне святой церкви. После этого он перешел к Карлу VII, заявив:

– О, Франция, о благородная французская династия! Ты, которая всегда была оплотом христианства и защитницей веры, как ты обманута! Твой правитель и самозванный король Карл положился, как еретик и раскольник, на слова и дела пустой и бесчестной женщины. И не только он, но и все покорное ему духовенство, которое испытывало эту женщину и не наставило ее на путь истинный.

Проповедник указал на стоявшую рядом Жанну:

– Я обращаюсь к тебе, Жанна, и говорю, что твой король -еретик и раскольник.

Жанна словно очнулась ото сна, вскинула голову и закричала:

– Мессир, мой король вовсе не такой, как вы утверждаете! Клянусь жизнью, он самый благородный из всех христиан…

Проповедник дал знак судебному исполнителю Жану Массье, находившемуся рядом с Жанной:

– Заставьте ее замолчать.

Закончив проповедь, Гийом Эрар вновь обратился к Жанне:

– Перед тобой сидят судьи, которые много-много раз убеждали и просили тебя передать свои слова и поступки на суд нашей святой матери церкви, доказав, что среди этих слов и поступков есть многое, чего не следовало бы говорить.

– Я вам отвечу! – снова закричала Жанна. – Что касается подчинения церкви, то я просила судей отослать мое дело в Рим, на суд святому отцу-папе, которому я готова вручить себя, ибо он – первый после Бога. Что же касается моих слов и поступков, то в них не повинен ни король, ни кто-либо другой. А если в них и было что дурное, то в ответе за это только я.

По мнению многих историков, обращения к папе римскому нередко бывало достаточно для того, чтобы прекратить процесс инквизиции. Это была, своего рода, апелляция Жанны – если не формально, то по существу. И эта ее просьба с точки зрения канонического права была вполне законной. Во всяком случае, если бы трибунал придерживался правовых норм, то он был бы обязан отложить вынесение приговора, рассмотреть просьбу обвиняемой и сообщить ей свое мотивированное решение.

Но о каких правовых нормах могла идти речь на этом «спектакле»? Жанне заявили, что «святой отец находится слишком далеко», а каждый епископ и без того является полновластным судьей в своей епархии.

После этого епископ Кошон начал читать приговор. В бумаге, которую он держал в руках, не было слова «смерть». Было сказано лишь, что церковь передает осужденную в руки светской власти, прося обойтись с ней снисходительно и «без повреждения членов». Но в те времена эта лицемерная формулировка могла означать лишь одно – казнь на костре.

Кошон читал медленно и громко. Он словно ждал чего-то, и это «что-то», чего так ждали постановщики этого кошмарного спектакля, произошло. Прервав епископа на полуслове, Жанна закричала, что она согласна подчиниться во всем воле святой церкви, что если священники утверждают, что ее видения и откровения являются ложными, то она не желает больше защищать их.

Короче говоря, Жанна произнесла слова покаяния, и ожидавший ее смертный приговор тут же заменили другим, который судьи заготовили заранее, рассчитывая на то, что обвиняемая отречется.

В новом приговоре говорилось, что суд учел чистосердечное раскаяние подсудимой и снял с нее оковы церковного отлучения. Но так как подсудимая тяжко согрешила против Бога и святой церкви, ее осуждали «окончательно и бесповоротно на вечное заключение, на хлеб горести и воду отчаяния», дабы там, оценив милосердие и умеренность судей, она «оплакивала бы содеянное и не могла бы вновь совершить то, в чем ныне раскаялась».

Огласив этот новый приговор, епископ Кошон распорядился увести Жанну в замок Буврей. Таким образом, инквизиционный процесс по делу о впадении в ересь «некой Жанны, обычно именуемой Девой», закончился.

Заставил Жанну смириться страх перед костром. Это очевидно, и хотелось бы посмотреть на человека, для которого этот «аргумент» не показался бы решающим.

Никогда еще смерть не казалась ей такой неотвратимой -неотвратимой и близкой. И только теперь она поняла, что чуда не произойдет, что никто не придет к ней на помощь, и что она стоит перед выбором: отречься или умереть. И она отреклась.

Жанна призналась во всевозможных преступлениях против веры, отреклась от всевозможных «голосов» и согласилась подчиняться впредь предписаниям церковного, в частности, никогда не носить оружия и мужской одежды.

Политическая цель процесса была достигнута. Английское правительство могло оповестить весь христианский мир, что еретичка, замышлявшая сокрушить с помощью дьявола поставленную Богом власть, всенародно покаялась в своих преступлениях.

Но, вырвав у Жанны слова покаяния, организаторы процесса вовсе не полагали дело законченным. Оно было сделано лишь наполовину, ибо за отречением Жанны должна была последовать ее казнь.

Святая инквизиция располагала для этого простым средством, нужно было лишь доказать, что после отречения она совершила «рецидив ереси»: по закону, человек, вторично впавший в ересь, подлежал немедленной казни. А в том, что Жанна, приговоренная к пожизненному тюремному заключению, рано или поздно совершит нечто такое, что можно будет расценить как «рецидив ереси», никто не сомневался.

Когда особо рьяные противники Жанны после окончания церемонии на кладбище Сент-Уэн выразили встревоженность тем, что ей удалось избежать казни, епископ Кошон спокойно ответил:

– Не тревожьтесь. Очень скоро мы ее снова поймаем.

Как видим, «милосердный приговор» был лишь временной отсрочкой запланированной казни.

«Рецидив ереси» у Жанны

Прошло 2 дня. В воскресенье 27 мая по городу распространился слух, что осужденная вновь надела мужской костюм. На следующий день Кошон, Лемэтр и семь их помощников направились в замок Буврей, чтобы выяснить, так ли это. Оказалось, что так. Жанна встретила судей одетая в свой старый костюм.

На вопрос, зачем она сделала это, Жанна ответила:

– Я сделала это по своей воле. Находясь среди мужчин, приличнее носить мужской костюм, нежели женское платье.

Казалось бы, безобидный ответ на безобидный вопрос. Но это только казалось. Вечером в доме епископа Кошона собрались секретари трибунала. Вместе они составили некий документ и скрепили его своими подписями. Так появился на свет трагический протокол, согласно которому у Жанны был обнаружен «рецидив ереси».

Как видим, судьба Жанны была окончательно решена в тот самый момент, когда она снова надела мужскую одежду. Именно тогда она вторично впала в ересь, то есть совершила преступление, которое неминуемо влекло за собой смерть на костре.

Как же это произошло? На первый взгляд, этот вопрос может показаться совершенно излишним. Разве сама Жанна не ответила на него? Разве она не заявила, что надела мужской костюм добровольно, и не объяснила, почему она это сделала? К чему же искать загадки там, где их нет?

Все это так. Тем не менее, историки вновь и вновь спрашивают себя: как это произошло? Спрашивают потому, что обстоятельства, при которых Жанна вновь надела мужскую одежду, являются в действительности весьма неясными.

Во время процесса реабилитации некоторые свидетели, допрошенные следственной комиссией, выдвинули версию, согласно которой английские стражники насильно заставили Жанну надеть мужской костюм. Особенно подробно и даже красочно рассказал об этом судебный исполнитель Жан Массье:

«Вот что случилось в воскресенье на троицу (27 мая)… Утром Жанна сказала своим стражникам-англичанам: «Освободите меня от цепи, и я встану» (на ночь ее опоясывали цепью, которая запиралась на ключ). Тогда один из англичан забрал женское платье, которым она прикрывалась, вынул из мешка мужской костюм, бросил его на кровать со словами «Вставай!», а женское платье сунул в мешок. Жанна прикрылась мужским костюмом, который ей дали. Она говорила: «Господа, вы же знаете, что мне это запрещено. Я ни за что его не надену». Но они не желали давать ей другую одежду, хотя спор этот длился до полудня. Под конец Жанна была вынуждена надеть мужской костюм и выйти, чтобы справить естественную нужду. А потом, когда она вернулась, ей не дали женское платье, несмотря на ее просьбы и мольбы».

К этому Жан Массье добавляет:

«Все это Жанна мне поведала во вторник после троицы, в первой половине дня. Прокурор вышел, чтобы проводить господина Уорвика, и я остался с ней наедине. Тотчас же я спросил у Жанны, почему она вновь надела мужской костюм, и она ответила мне рассказом, который я вам передал».

Показания Жана Массье прямо противоречат заявлению самой Жанны на последнем допросе 28 мая 1431 года. Приведем выдержку из протокола допроса:

«Спрошенная, почему она надела мужской костюм и кто заставил ее надеть его, она отвечала, что надела его по своей воле и без всякого принуждения».

Вроде бы, яснее сказать невозможно, но, как известно, секретари подчас записывали совсем не то, что говорила Жанна, и не записывали того, что она говорила.

К сожалению, это свидетельство Жана Массье является единственным, где изложены конкретные обстоятельства дела. Другие современники говорили о том, что Жанну насильно заставили надеть мужской костюм, в более общей и осторожной форме.

Так, например, врач Гийом де ля Шамбр (Guillaume de la Chambre), лечивший Жанну, высказался так:

«Спустя некторое время после отречения, я слышал разговоры, будто англичане подвели Жанну к тому, что она вновь надела мужской костюм. Рассказывали, что они похитили у нее женское платье и подложили мужскую одежду».

Участники процесса Мартен Ладвеню (Martin Ladvenu) и Гийом Маншон выдвинули другую версию: по их мнению, Жанна надела мужской костюм, чтобы защититься от стражников, пытавшихся ее изнасиловать.

Как бы то ни было, Жанна снова надела мужской костюм, а это было свидетельством «рецидива ереси». Как говорится, что и требовалось доказать (вспомним слова Пьера Кошона про то, что «очень скоро мы ее снова поймаем»). Жанну просто-напросто «поймали», иначе как ответить на вопрос, откуда в ее камере вдруг взялся мужской костюм? Одно из двух: либо его не убрали после отречения, либо подложили потом. Но и в том, и в другом случае преднамеренный характер этих действий слишком уж очевиден.

Смертный приговор Жанне

Провокация удалась, и теперь трибунал мог спокойно приступать к слушанию дела о вторичном впадении в ересь. Это дело было рассмотрено в течение двух дней: 28 мая 1431 года состоялся допрос подсудимой, а 29 мая трибунал принял решение о ее выдаче светским властям. Эта формулировка была равнозначна смертному приговору.

Тем не менее, как пишет Анри Валлон, «смертная казнь, чтобы она последовала, должна была быть, как минимум, кем-то провозглашена». Как ни странно, в случае с Жанной д’Арк этого не последовало. Тот же Анри Валлон констатирует:

«По свидетельствам всего Руана и лично лейтенанта байли*, после церковного решения, гражданский судья, который должен был ее приговорить, ограничился тем, что сказал сержантам: «Уведите, уведите».

В «Портретах святых» Антонио Сикари читаем:

«Ее так торопились умертвить, что светскому суду даже не оставили времени для вынесения приговора (а именно этот суд формально должен был приговорить ее к смерти)».

Все это выглядит весьма странно, ибо в те времена судебная процедура приговора к смертной казни была четко прописана и строжайшим образом соблюдалась.

" Байли – в Средневековой Франции управляющие регионов от лица короля.

О том, что ее казнят, Жанна якобы узнала, когда к ней в камеру пришел монах Мартен Ладвеню. Его прислал епископ Кошон, чтобы он подготовил девушку к смерти.

Позже брат Мартен вспоминал:

«Ее состояние было таким, что я не могу передать это словами».

Мартен Ладвеню не может, а вот Анри Гийемен пытается. В своей книге «Жанна, прозванная Жанной д’Арк» он пишет:

«Жанна знала, какой она была… Она всегда молилась и любила молиться. Она часто исповедовалась. Она уважала своего пастора в Домреми. Где бы ни была, она часто посещала церковь. С тех пор, как она находилась в тюрьме, она все время просила, чтобы ей разрешили делать это, хотя бы по воскресеньям. Категорический отказ. Когда ее вели в зал заседаний, церковь была по пути, не могли бы ей позволить зайти туда хотя бы на минутку, приклонить колени, взглянуть на алтарь, на крест? Отказ. Вот так! «Они говорят, что я не люблю Бога, что я навредила Ему, что я встала в один ряд с нечестивцами, безбожниками, злодеями от религии. Но откуда они взяли все эти безумия?» Она закричала: «Если, сама того не понимая, я что и сделала против Господа, скажите мне об этом, и я попрошу у Него прощения, я раскаюсь и никогда больше не сделаю подобного. Но скажите, скажите! Где и в чем я провинилась? Что я могла такого совершить, чтобы меня назвали плохой католичкой, чтобы церковь назвала меня неверной?»

Все это было несправедливо. Невероятно. Ужасно. Ну, как же они все не понимают.

Глава седьмая
Имитация казни

Тайное похищение Жанны из замка Буврей

Каземат в замке Буврей, где ждала казни Жанна, был похож на могильный склеп: сырые холодные стены, кувшин с водой и охапка соломы на полу.

Потерявшая всякую надежду на спасение Жанна сидела на полу, уткнув лицо в колени. Она плакала. Плакала от страха, от обиды и от бессилия что-либо изменить. Чтобы презирать смерть на поле боя, нужны недюжинные душевные силы, но для того, чтобы ожидать уже назначенную смерть, их нужно куда больше. Этих сил у Жанны больше не осталось. У нее не было даже сил для того, чтобы молиться…

Вдруг смятение Жанны прервал скрежет дверного замка. Какие-то люди в черных плащах вошли в темницу. Кто это еще? Слабого света факела хватало лишь на то, чтобы различить три темных силуэта.

– Кто вы и что вам надо? – тихо спросила Жанна.

Вошедшие ничего не ответили, а лишь взяли Жанну под руки и куда-то потащили. Она попыталась закричать, но большая рука в перчатке больно сжала ей рот. Последние силы оставили Жанну, и она потеряла сознание.

Очнулась она уже на улице. От свежего ночного воздуха и от терпкого запаха травы у нее закружилась голова. Какие-то люди суетились вокруг нее. Один из них легко приподнял ее и посадил на лошадь, другой – набросил на нее темный плащ и вложил в дрожащие руки поводья. Через мгновение небольшой отряд, пришпорив коней, помчался по направлению от города…

Таким или примерно таким образом Жанна была вывезена из тюрьмы через подземный ход за несколько часов до исполнения приговора.

Относительно подземного хода в замке Буврей историк Робер Амбелен пишет следующее:

«Внутри главной башни замка Буврей, которая по-прежнему существует и известна под названием башни Жанны д’Арк, открывался колодец. Он сообщался с подземным ходом, который вел в так называемую башню «К полям», развалины которой еще можно обнаружить в здании, расположенном на улице Жанны д’Арк, в доме №102. В ходе войны 1939-1945 гг. руанское гестапо использовало этот подземный ход, а также ряд других: в колодце оно укрепило железную лестницу, позволявшую попадать в него, как это делалось и когда-то в давние времена».

На наличие подземного хода, через который бежала Жанна, указывает ряд историков. В частности, Жан Гримо, ссылаясь на судебные протоколы по делу Жанны, утверждает, что подземный ход был «тайным местом» (loco secreto – так написано в первоисточнике), где с Жанной встречался (и не раз встречался) герцог Бэдфорд.

Сожгли на костре. Но кого?

Согласно канонической версии, Жанна была казнена 30 мая 1431 года на площади Старого рынка в Руане. Однако почти сразу поползли слухи, что сожжена на костре была не сама Жанна, а некая совершенно другая женщина.

Кто была эта страдалица? Может быть, двойник-доброволец, прекрасно отдававший себе отчет в том, что умрет мученической смертью под чужим именем в обмен на прямой путь в рай? А может быть, просто никак не связанная с Жанной несчастная женщина, обвиненная в каком-либо преступлении, которая и так встретила бы смерть на костре?

Это останется тайной. Ясно пока лишь одно: вместо Жанны на костер пошла другая женщина.

Об этом говорят многие факты.

Прежде всего, всех поразило то, что жертва была послана на костер с удивительной поспешностью, пренебрегая строгими правилами процедуры, обычно принятой на процессе инквизиции, не испрашивая окончательного решения светского суда. На это серьезное нарушение позднее указывал представитель руанского бальи (главы судебно-административного округа) некий Лоран Гедон. Это был человек, весьма авторитетный в процедурных вопросах, и он отмечал:

«Приговор был вынесен, как если бы Жанна была передана светскому суду. Сразу же после вынесения приговора она была передана в руки бальи, и, хотя ни бальи, ни я сам, которым подобало произнести приговор, не произнесли его, палач сразу же забрал Жанну и отвел ее на место, где уже были подготовлены дрова, там ее и сожгли».

Далее Лоран Гедон напоминал, что во всех остальных случаях злоумышленники, приговоренные церковным судом, затем препровождались в суд бальи, дабы на судебном заседании им был вынесен приговор по всем правилам (церковь сама никогда не выносила приговоров).

Местные жители, пришедшие посмотреть на казнь, толком не могли разглядеть жертву, ибо мощное оцепление из восьми сотен солдат не подпускало зрителей к эшафоту, и даже окна ближайших домов власти Руана приказали закрыть деревянными ставнями.

На площади Старого рынка были приготовлены три высоких деревянных помоста: первый – для последнего «увещания милосердного», второй – для судей, и третий, расположенный выше всех, – для костра. Тут же, на третьем помосте, был столб с прибитой к нему доской, на которой было написано:

«Жанна, именуемая Девой, лгунья злоковарная, обманщица, колдунья, в Иисуса Христа не верующая, идолопоклонница, служительница дьявола, отступница, еретичка и раскольница».

В оцеплении – 800 солдат! Даже если эта цифра и завышена (а секретарь суда Жан Массье, приводящий ее, не всегда был точен в своих оценках), все равно это очень много. И действовала вся эта солдатня с какой-то неприсущей моменту грубостью и суетливостью.

Жанна д’Арк на костре. Худ. Германн-Антон Штильке

Но даже если бы солдат было не так много, многочисленные зрители все равно не могли бы точно опознать лицо осужденной, так как во время казни оно было закрыто капюшоном. При этом обычно осужденные шли на костер с открытым лицом и обнаженной головой, если не считать бумажного колпака, обмазанного сернистым составом. На этот раз лицо приговоренной было полностью закрыто.

Было ли это только мерой предосторожности, связанной с опасениями, что в последний момент будет сделана попытка освободить Жанну? Это маловероятно, ведь население Руана было на стороне англичан. Следовательно, власти могли опасаться лишь разоблачения того, что на костер вывели не Жанну, а какую-то другую женщину.

Еще один весьма странный момент: накануне казни осужденную не соборовали, а в XIV и XV веках от этого никто не был освобожден, и преступники – прежде всего.

Поясним и этот факт. Соборованием или елеосвящением называется таинство, в котором при помазании тяжело больного или осужденного освященным елеем на него призывается Божественная благодать для спасения его от телесных и душевных недугов. Таинство это называется соборованием, потому что для его совершения собирается несколько священников, хотя при необходимости его может совершать и один священник.

Соборование было обязательным для преступников, осужденных на казнь, ибо перед смертью человек должен был избавиться от груза грехов. Если уж кто и освобождался от соборования, так это невинные дети и те, кто вел праведную жизнь, хотя последние тоже могли иметь какие-то «незначительные» грехи, о которых они просто забыли при исповеди.

Когда казнь была завершена, толпе было предложено убедиться в том, что еретичка Жанна погибла. Желающие действительно могли увидеть обуглившийся труп, но чей он, Жанны или кого-то другого, сказать было решительно невозможно.

После казни тюремщик Жанны граф Уорвик отдал приказ собрать прах жертвы и бросить его в Сену: и речи не могло быть о том, чтобы позволить толпе превратить его в мощи. И по этому поводу из уст в уста передавалась молва, которую до нас донес Жан Массье:

«Я слышал от Жана Флери, подручного бальи и писца, что палач рассказал ему: когда тело сгорело и превратилось в пепел, сердце ее осталось целым и невредимым и полным крови. Палачу было приказано собрать прах и все, что осталось от нее, и бросить в Сену, что он и сделал».

Брат-доминиканец Изамбар де ля Пьер (Isambart de la Pierre), сопровождавший осужденную на костер, рассказывал, что палач якобы утверждал:

«Даже употребив масло, серу и уголь, он никак не мог ни истребить, ни обратить в пепел… сердце Жанны, чем был поражен как совершенно невероятным чудом».

Конечно, рассказы о сохранившемся в огне сердце и о белой голубке, вылетевшей из огня в сторону Франции – все это наивные легенды, не имеющие ничего общего с материальными законами природы, но фактом остается то, что от так называемой Жанны не осталось даже праха. Конечно, палачи XV века и думать не могли о методах идентификации человека по его останкам при помощи анализа его ДНК; они руководствовались другим – Жанна должна была исчезнуть, причем исчезнуть навсегда и по возможности бесследно.

И совсем уж курьезный факт: при строжайшей дисциплине и скрупулезности инквизиторов в их «бухгалтерских» книгах не было найдено записи о расходах конкретно на казнь Жанны. При этом записи о денежных суммах на дрова и прочий «антураж» для других казней наличествуют в полном объеме.

Историк Ален Деко пишет по поводу казни Жанны следующее:

«Что мог видеть народ во время казни? Немного. В тот день на рыночную площадь Руана согнали 800 воинов, вооруженных мечами и булавами. И на площади был установлен такой порядок, что «ни у кого не хватило бы смелости приблизиться к осужденной и заговорить с нею».

Казнь была назначена на восемь часов утра. Но осужденную, идущую на костер, народ увидел только в девять. На ней был огромный колпак, спущенный до середины носа и скрывавший ее лицо почти целиком, а нижняя часть лица, утверждает летописец, «была сокрыта под покрывалом».

Что означал этот странный маскарад? Зачем понадобилось скрывать лицо жертвы, если ею действительно была Жанна? В тот день в Руане сожгли женщину. Однако нет никаких доказательств того, что этой женщиной была Жанна. Стало быть, ее могли и подменить».

Как видим, на всей процедуре казни лежала печать таинственности и какой-то странной невнятности: все было проведено с явными нарушениями, лица казненной никто не видел, все делалось поспешно, можно даже сказать, топорно. Когда через четверть века после казни началась реабилитация Жанны, выяснилось, что никто из представителей судебной власти не выносил Орлеанской Деве никакого приговора. К тому же ни один из участников суда не смог с точностью рассказать о том, как проходили процесс и казнь: одни сообщили, что ничего не видели, другие – что ничего не помнят, а третьи – что покинули Руан задолго до казни. И даже сама дата казни оказалась не вполне точной: современники и историки называли не только день 30 мая, но и 14 июня, и 6 июля, а иногда и февраль 1432 года (так, во всяком случае, утверждают английские летописцы Вилльям Кэкстон и Полидор Виргилиус).

Из всего сказанного можно сделать только один вывод: на площади Старого рынка была казнена не Жанна, а подставное лицо, не имеющее к ней никакого отношения. И этого не должны были заметить не только многочисленные зрители, но и сами участники казни.