Текст книги "Наполеон"

Глава восьмая
Продажа Луизианы

Жан-Огюст Доминик Энгр. Портрет первого консула Наполеона Бонапарта. 1803–1804

Оригинал договора о покупке Луизианы

Рембрант Пил. Портрет Томаса Джефферсона. 1800

Австрия была в очередной раз разгромлена, но оставались еще британцы, и для борьбы с ними Франции очень были нужны деньги. Так уж получилось, что Наполеон, никогда не имевший сильного флота, быстро потерял интерес к созданию Североамериканской империи, а вот в средствах он очень нуждался, и приказал своим посланникам предложить американцам купить не только Новый Орлеан, основанный французами весной 1718 года и названный так в честь герцога Филиппа Орлеанского, бывшего в тот момент регентом Франции, но и всю территорию Луизианы.

Кому продать? Конечно же, американцам.

В марте 1801 года президентом США стал Томас Джефферсон, человек демократического образа мыслей, не поддерживавший рабства, и сделка по покупке Луизианы в 1803 году позволила Соединенным Штатам практически удвоить свою территорию. Но главное, США получили контроль над рекой Миссисипи, важнейшей транспортной артерией, которая ранее была пограничной рекой.

Чтобы было понятно, с 1762 года Луизиана была колонией Испании. Новый Орлеан, находившийся на территории Луизианы, обладал очень выгодным географическим положением. Страна, владеющая этим городом, могла контролировать всю реку Миссисипи.

Однако в 1800 году Испания передала контроль над Луизианой Франции. Впрочем, договор, подписанный в Сан-Ильдефонсо, был секретным, и считалось, что Луизиана находится под испанской юрисдикцией до полной передачи ее под контроль французского государства. Окончательно передача контроля над Луизианой от Испании к Франции состоялась 30 ноября 1803 года, всего за три недели до продажи Соединенным Штатам.

По сути, американцами в 1803 году были куплены французские владения в Северной Америке, и размер приобретенной территории составил примерно 2,1 млн кв. км, что в четыре раза превосходило по размеру саму Францию.

Цена сделки составила 15 миллионов долларов или 80 миллионов французских франков. Исходя из этого, цена одного квадратного километра составила всего семь долларов.

Эта «странная» сделка Наполеона до сих пор продолжает удивлять историков. Что это было? Великая удача для американцев? Тонко продуманный ход, одним росчерком пера создавший ненавистной Наполеону «владычице морей» Великобритании нового серьезного соперника? Или, может быть, сделка имела прямое отношение к коррупции?

На отошедших в пользу США землях в настоящее время располагаются штаты Арканзас, Миссури, Айова, Оклахома, Канзас, Небраска, южная часть штата Миннесота, бо́льшая часть штата Северная Дакота, практически весь штат Южная Дакота, северо-восточная часть штата Нью-Мексико, бо́льшая часть штата Монтана, часть штата Вайоминг, северная часть Техаса, восточная половина Колорадо и часть штата Луизиана, включая город Новый Орлеан.

«Луизианская покупка», как уже говорилось, стала делом 3-го президента США Томаса Джефферсона, и он был весьма озабочен ее законностью, ибо Конституция США не содержала статей по поводу приобретения территорий у иностранных государств. Тем не менее, он решился на сделку, поскольку Франция и Испания мешали американской торговле через порт Нового Орлеана. А Новый Орлеан, как уже говорилось, полностью контролировал реку Миссисипи – одну из главных водных артерий Северной Америки.

* * *

Томас Джефферсон направил в Париж Джеймса Монро и Роберта Ливингстона для проведения предварительных переговоров. Сначала в качестве приобретения планировались только Новый Орлеан и его окрестности. Никто и предположить не мог, что французская сторона выдвинет совершенно другое предложение.

Дело в том, что еще в 1802 году в Париж был командирован Пьер-Самюэль Дюпон де Немур, родившийся в Париже и бежавший после революции в США. В Америке Дюпон, имевший множество полезных связей во французских правящих и деловых кругах, стал близким другом Томаса Джефферсона. И по тайным дипломатическим каналам вступил в переговоры с Наполеоном от имени президента США.

Кстати, ярым противником продажи Луизианы был наполеоновский министр иностранных дел Шарль-Морис де Талейран. Во всяком случае, когда Ливингстон сообщил о твердом намерении приобрести Новый Орлеан, предложения американцев были названы Талейраном «преждевременными».

Но потом потерпела неудачу французская экспедиция для подавления восстания рабов в Санто-Доминго (в настоящее время – Гаити). Там началась активная партизанская война против колониальных войск, плюс вспыхнула эпидемия страшной желтой лихорадки, которая унесла жизни трех четвертей французских солдат, включая генерала Шарля Леклерка (зятя Наполеона и командующего экспедицией).

Наполеон прекрасно осознавал, что Великобритания может легко захватить Луизиану. Он понимал, что новая война с британцами неизбежна, и, трезво оценивая положение, пришел к выводу, что его планы колониальной экспансии в Западном полушарии обречены на неудачу. Не располагая конкурентоспособным флотом, Франция не смогла бы удержать Луизиану, и та стала бы легкой добычей британцев. При этом Наполеону, как уже говорилось, нужны были деньги, и он решил одним выстрелом «убить сразу трех зайцев»: получить средства, столь необходимые для предстоящей войны, насолить британцам и заручиться благожелательным нейтралитетом набирающей силу заокеанской республики. И Наполеон, будучи человеком резким и быстрым в принятии решений, приказал своему министру финансов Франсуа де Барбе-Марбуа уведомить американскую сторону о своем желании продать всю территорию Луизианы, а не только Новый Орлеан.

При этом первый консул заявил: «Я отказываюсь от Луизианы. Я уступаю не только Новый Орлеан, но и всю колонию. Сожалею, но пытаться сохранить ее было бы ошибкой»[62]62
  Cerami, Charles. Jefferson’s Great Gamble: The Remarkable Story of Jefferson, Napoleon and the Men Behind the Louisiana Purchase. Naperville, 2003.


[Закрыть].

11 апреля 1803 года Талейран официально признал это решение Наполеона и активно взялся за его реализацию. Однако, как оказалось, американская сторона была готова заплатить только за территорию Нового Орлеана сумму в 10 миллионов долларов, поэтому американцы были шокированы, когда всю огромную территорию Луизианы им предложили за 15 миллионов. Наполеон поначалу запросил 22,5 миллиона долларов. Американцы отказались. Наполеон через своих дипломатов намекнул, что вообще может передумать. А потом замолчал на несколько дней. 27 апреля Барбе-Марбуа явился в американское посольство и объявил, что Наполеон снизил цену до 16 миллионов. Американцы, торгуясь, предложили 12 миллионов. Сошлись на пятнадцати.

Окончательно обо всем договорились в Париже 30 апреля 1803 года, и, согласно этому договору, Французская республика уступила Соединенным Штатам территорию Луизианы «на вечное пользование вместе со всеми суверенными правами». Сделка прошла (то есть договор был подписан) 3 мая 1803 года (13 флореаля XI года).

* * *

Территория Луизианы была огромной – от Мексиканского залива на юге до Земли Руперта на севере, и от реки Миссисипи на востоке до Скалистых Гор на западе. Общая площадь проданной Наполеоном территории в два раза превосходила размеры самих Соединенных Штатов на тот момент.

Современные историки иронично называют покупку Луизианы самой крупной сделкой с недвижимостью в истории. Президент Джефферсон объявил американским гражданам о подписании договора 4 июля 1803 года и тут же ввел на новых территориях временное военное правительство.

20 октября Сенат ратифицировал Договор о покупке Луизианы, увеличивший размер Соединенных Штатов почти вдвое.

Огромная по величине территория была продана всего за 15 миллионов долларов, из них 11,25 миллионов долларов были выплачены авансом (30 апреля 1803 года), а остальная сумма (3,75 миллионов долларов) ушла в счет погашения долга Франции перед гражданами США: возмещение «за коммерческие убытки, понесенные американцами в результате абсурдных декретов Конвента», за действия французских корсаров, за потери кораблей и грузов во время военных действий 1798–1800 гг. Выгода для Соединенных Штатов, с какой стороны ни посмотри, была колоссальной.

Удивительно, но при этом французское правительство, грубо нарушив обещание, данное испанскому правительству, никогда и никому не передавать колонию, даже не подумало уведомить о сделке мадридский двор. Испанский посол в Париже Хосе-Николас де Асара узнал об этом лишь в середине мая, а 19 мая он сообщил своему министру иностранных дел: «Правительство только что продало Луизиану американцам, договор уже подписан и отправлен в Америку на ратификацию»[63]63
  Американский экспансионизм. Новое время. Сборник. М.: 1985.


[Закрыть]. Однако Мадрид в то время был бессилен предпринять какие-либо ответные действенные меры, а ноты протеста испанского правительства Наполеон просто проигнорировал. Аналогичные ноты были отправлены и в США. Осенью 1803 года испанский посланник в Вашингтоне выразил протест американскому правительству, заявив, что Франция не имела права передавать кому-либо колонию. Но испанскому дипломату было указано, что Соединенные Штаты не имеют отношения к «частным вопросам», касающимся Франции и Испании, которые они должны улаживать между собой сами.

Испанцы, планировавшие прикрыть как щитом французской Луизианой свои континентальные владения, были взбешены подобным поворотом. Они оказались в крайне невыгодной стратегической ситуации и позже вынуждены были уступить американцам и Флориду.

Мануэль Годой, первый министр королевства, фактически управлявший Испанией с 1792 по 1808 гг., назвал договор о продаже Луизианы «сигналом к гибели испанской колониальной империи». В своих «Мемуарах» он потом написал, что существовала статья договора о том, что Луизиана не будет передана какой-либо другой державе и будет возвращена Испании по праву в случае, если Франция захочет от нее избавиться. Годой возмущался, что продавать за деньги один народ другому правителю, не посоветовавшись с волей этого народа, – это акт варварства, достойный Средневековья.

Впрочем, возмущаться можно было бесконечно, но это ничего не меняло. Наполеон считал себя избранным, и делал только то, что хотел. В результате 4 июля 1803 года американское правительство оповестило о подписании договора по Луизиане испанского губернатора этой провинции Хуана-Мануэля де Сальседо и Себастьяна Кальво де ла Пуэрта, маркиза де Каса-Кальво, назначенного для передачи колонии французскому представителю. Удивительное дело, но получилось так, что Наполеон продал американцам Луизиану до того, как Франция вступила во владение ею. Поэтому формально требовалось, чтобы испанские уполномоченные сначала передали Луизиану французским властям. И вот 30 ноября 1803 года французский префект Пьер-Клеман де Лосса вступил во владение Луизианой. При этом требования губернатора Сальседо установить границы уступленной Испанией территории были отвергнуты французским префектом, заявившим, что он не уполномочен заниматься «демаркацией границ». Наконец, 20 декабря на церемонии в Новом Орлеане де Лосса, «управлявший» колонией всего три недели (генерал Виктор, назначенный в Луизиану военным комендантом, даже не успел туда прибыть), передал территорию американскому губернатору Уильяму Клейборну и командующему американской армией на Западе Джеймсу Уилкинсону.

После этого Пьер-Клеман де Лосса покинул Луизиану, чтобы занять новый пост префекта Мартиники, а договор, в соответствии с которым Франция отдала Луизиану США, так и остался без четких указаний по поводу ее границ.

Что же касается США, то там договор о покупке Луизианы вызвал больше опасений, чем радости. Опасения заключались в следующем: во-первых, конституция не содержала положений о расширении страны за счет покупки новой территории; во-вторых, многие боялись, что беспорядочное продвижение на Запад может изрядно рассеять шесть миллионов населения, которое и так было малочисленным для территории, в несколько раз превышающей любую европейскую страну. В любом случае, дебаты в Конгрессе по этому поводу были очень жаркими.

Франция, продав Луизиану, лишилась всех владений в Северной Америке и лишь в 1816 году к ней вернулись Сен-Пьер и Микелон, крошечные острова у побережья Ньюфаундленда.

* * *

За Луизиану американцы расплатились облигациями. Но Наполеону не нужны были американские облигации, и тогда Джеймс Монро и Роберт Ливингстон порекомендовали для проведения сделки использовать банкирский дом братьев Бэринг в Лондоне и банк Хоупа в Амстердаме. Французские представители приняли это предложение, и, учитывая нетерпение Наполеона, быстро обменяли облигации на наличные деньги. Понятное дело, с приличной скидкой.

Известный историк Е. В. Тарле, говоря о Шарле-Морисе де Талейране, написал потом об этом так: «По существу дела далеко не всегда можно определить цифру его взяток. Например, когда Наполеон приказал продать Луизиану Соединенным Штатам, то переговоры о сумме вел Талейран, и американцы вместо восьмидесяти миллионов [франков — Авт.], о которых шла речь вначале, уплатили Франции всего пятьдесят четыре миллиона: точная цена аргументов, которыми американцы вызвали такую широкую уступчивость со стороны министра иностранных дел, осталась невыясненной и доселе»[64]64
  Тарле Е. В. Наполеон. М.: 1992.


[Закрыть].

Глава девятая
Убийство герцога Энгиенского

Герцог Энгиенский. Гравюра. XIX век

Жан-Поль Лоран. Герцог Энгиенский во рву замка Винсен.1873

Робер Лефевр. Портрет Рене де Савари, графа Ровиго. 1814

Убийство герцога Энгиенского… Жозефу Фуше приписывается фраза: «Это больше, чем преступление. Это ошибка». По-французски это звучит так: C’est pire qu’un crime, c’est une faute. В действительности эту фразу произнес вовсе не Фуше, а Антуан Буле де ля Мёрт, председатель Законодательной комиссии, разработавшей знаменитый Гражданский кодекс Наполеона.

* * *

Как утверждает историк Натали Петито, Наполеон был не только «наследником революции, но и наследником революционного террора»[65]65
  Petiteau, Natalie. Napoléon, de la mythologie à l’histoire. Paris, 2004.


[Закрыть]. С этим утверждением трудно не согласиться. В самом деле, к единоличной власти в стране Наполеон шел, не считаясь ни с кем, безжалостно устраняя любые препятствия на своем пути. После ареста генералов Моро и Пишегрю, в которых, по меткому определению Шатобриана, Наполеон видел соперников лишь «из мелкой зависти», этот «исполин, никак не могущий добраться до вершин власти», пребывал в ярости.

А о ярости Наполеона ходили легенды.

В данном случае, для ярости были причины. Прежде всего, «рука Лондона», которая виделась «набиравшему обороты» диктатору повсюду. Кроме того, в заговорах Наполеону представлялась очевидной и провокационная роль Бурбонов. Однажды в приступе гнева он заявил, что напрасно Бурбоны думают, будто он не может воздать им за попытки его уничтожить. Эти слова услышал министр иностранных дел Шарль-Морис де Талейран и, желая выслужиться, а также, чтобы безопасно отомстить ненавидевшим его роялистам, поддакнул:

– Бурбоны, очевидно, думают, что ваша кровь не так драгоценна, как их собственная.

Это привело Наполеона в бешенство. Тут-то и было впервые произнесено имя 32-летнего принца Луи-Антуана-Анри де Бурбона, герцога Энгиенского, последнего представителя рода Конде.

26 февраля (9 марта) 1804 года Наполеон наскоро собрал тайный совет, в который входили ближайшие его соратники Камбасерес, Лебрён, Талейран и Фуше. Но собрал их Наполеон не для того, чтобы узнать их мнение (оно его не особо интересовало), а для одобрения и поддержки того, что задумал он. А он задумал захватить герцога Энгиенского.

Талейран и Фуше решительно выступили «за» (существует даже мнение, что именно хитроумный Талейран выступил инициатором этой идеи). Третий консул Лебрён долго мялся, но в конце концов тоже присоединился к их мнению. Единственным, кто попытался высказаться «против», оказался второй консул Камбасерес.

– Генерал, – сказал он, – герцог живет за границей, а нарушение границы нейтрального государства и его похищение всколыхнут всю Европу. От нас все отвернутся.

– Месье, – холодно ответил ему Наполеон, – страна, укрывающая моего врага, не может рассматриваться как нейтральная. Возникшие обстоятельства оправдывают нарушение границы.

Камбасерес не сдавался, и это вынудило первого консула язвительно заметить:

– Что-то вы стали излишне щепетильны и скупы на кровь ваших королей.

Камбасерес тут же предусмотрительно замолк, а Наполеон, как и следовало ожидать, решил поступать по-своему (или, если кому-то так угодно, последовать совету Талейрана, хотя очевидно, что он был не из тех людей, которым можно навязывать чужие мнения).

В этом деле имелось лишь два затруднения: во-первых, герцог жил не во Франции, а в Бадене, во-вторых, он решительно никак не был связан с заговором против первого консула. Первое препятствие для Наполеона было несущественным: он уже тогда распоряжался в западной и южной Германии как у себя дома. Второе препятствие тоже особого значения не имело, так как Наполеон уже заранее решил судить герцога Энгиенского военно-полевым судом, который за доказательствами никогда особенно не гнался.

* * *

Герцог Энгиенский спокойно жил в небольшом городке Эттенхейме, не подозревая о страшной угрозе, нависшей над его головой. В ночь на 3 (15) марта 1804 года отряд французской конной жандармерии, подчинявшийся генералу Орденеру, вторгся на территорию Бадена, вошел в Эттенхейм, арестовал герцога Энгиенского и увез его во Францию. Баденские официальные власти не подавали никаких признаков жизни, пока происходила вся эта операция.

До 6 (18) марта арестованный герцог находился в Страсбурге, а 8 (20) марта он был привезен в Париж и заключен в Венсенский замок. Вечером того же дня собрался военно-полевой суд, обвинивший герцога Энгиенского в том, что он получал деньги от Англии и воевал против Франции. В три часа ночи 9 (21) марта 1804 года несчастный, которому не дали даже слова сказать в свое оправдание, был приговорен к смертной казни.

Председатель суда генерал Юлен хотел написать Наполеону ходатайство о смягчении приговора, но генерал Савари, специально посланный из Тюильри, чтобы следить за процессом, вырвал у Юлена перо из рук и заявил:

– Ваше дело кончено, остальное уже мое дело.

Через пятнадцать минут герцог Энгиенский был выведен в Венсенский ров и расстрелян.

По словам Д. С. Мережковского, «суд был пустая комедия, действительный приговор исходил от Бонапарта»[66]66
  Мережковский Д. С. Наполеон. М.: 1993.


[Закрыть]. Шатобриан приводит очень важное уточнение о том, что первый консул «распорядился заготовить все приказы касательно узника Венсенского замка. Один из этих приказов гласил, что если суд приговорит герцога Энгиенского к смерти, приговор надлежит привести в исполнение немедленно»[67]67
  Франсуа-Рене Шатобриан. Замогильные записки (пер. с фр.). М.: 1995.


[Закрыть].

Сразу после расстрела возник и стал распространяться слух, что именно герцога Энгиенского заговорщик-роялист Жорж Кадудаль и его сообщники планировали пригласить на французский престол после того, как будет покончено с Наполеоном. Все это была очевиднейшая клевета: несчастный герцог никогда не бывал в Англии и никогда не встречался с Кадудалем. Но этот слух сослужил большую службу Бонапарту.

* * *

Сразу после этого учреждения, изображавшие собой представительство народа (Трибунат, Законодательный корпус и Сенат), «вдруг» заговорили о необходимости раз и навсегда покончить с таким положением, когда от одного человека зависит спокойствие и благо всего народа, когда все враги Франции могут строить свои планы покушений. Вывод был ясен: пожизненное консульство просто необходимо превратить в наследственную монархию, а это – как раз то, что было нужно Наполеону. Таким образом, Венсенский ров, где был расстрелян невинный потомок Бурбонов, стал рубежом между старым и новым порядком, важной ступенью, приведшей Наполеона прямиком на императорский трон.

Анализируя события, Шатобриан писал в своих знаменитых «Замогильных записках»:

«Изучив все факты, я пришел к следующему выводу: единственным, кто желал смерти герцога Энгиенского, был Бонапарт; никто не ставил ему эту смерть условием для возведения на престол. Разговоры об этом якобы поставленном условии – ухищрение политиков, любящих отыскивать во всем тайные пружины. Однако весьма вероятно, что иные люди с нечистой совестью не без удовольствия наблюдали, как первый консул навсегда порывает с Бурбонами. Суд в Венсене – порождение корсиканского темперамента, приступ холодной ярости, трусливая ненависть к потомкам Людовика XIV, чей грозный призрак преследовал Бонапарта.

Мюрат может упрекнуть себя лишь в том, что передал комиссии общие указания и не имел силы устраниться: во время суда его не было в Венсене.

Герцог де Ровиго[68]68
  Генерал Савари, но пожалован титул герцога де Ровиго лишь в мае 1808 года.


[Закрыть] приводил приговор в исполнение; вероятно, он получил тайный приказ: на это намекает генерал Юлен. Кто решился бы “безотлагательно” предать смерти герцога Энгиенского, не имея на то высочайших полномочий?

Что же до господина де Талейрана, священника и дворянина, он выступил вдохновителем убийства; он был не в ладах с законной династией… Трудно отрицать, что господин де Талейран подвиг Бонапарта на роковой арест, вопреки советам Камбасереса. Но так же трудно допустить, что он предвидел результат своих действий. Если он позволил себе дать роковой совет, то, разумеется, оттого, что недооценил возможных последствий. Князя Беневентского[69]69
  Талейран, но титул князя Беневентского получил лишь в 1806 году, после захвата Беневенто французами.


[Закрыть] не смущала проблема добра и зла, ибо он не отличал одного от другого: он был лишен нравственного чувства и потому вечно ошибался в своих предвидениях»[70]70
  Франсуа-Рене Шатобриан. Замогильные записки (пер. с фр.). М.: 1995.


[Закрыть].

Далее Шатобриан делает вывод, что смерть герцога Энгиенского в жизни Наполеона стала одним из тех «дурных поступков», которые «начали и довершили его падение».

«Напрасно надеялся он, – пишет Шатобриан, – что его слава вытеснит его злодеяния из памяти людской, они перевесили и погубили его. Подвело его именно то, в чем он видел свою силу, глубину, неуязвимость, когда попирал законы нравственности. Пока он нападал только на анархию да на иноземных врагов Франции, он одерживал победы, но стоило ему вступить на путь нечестия, как он лишился всей своей мощи.

В доказательство этой истины прошу отметить, что со смертью принца начался раскол, который вкупе с военными поражениями погубил виновника Венсенской трагедии.

Смерть герцога Энгиенского, подчинив поведение Бонапарта иному закону, подорвала его здравомыслие: ему пришлось усвоить, дабы пользоваться ими как щитом, максимы, которые он не мог применить в полной мере, ибо его слава и гений постоянно им противоречили. Он стал подозрителен; он сделался страшен; люди потеряли веру в него и в его звезду; ему пришлось терпеть, если не искать, общество людей, с которыми он в ином случае никогда не стал бы знаться и которые из-за его деяния сочли себя равными ему: их позор пал и на него. Он не смел ни в чем упрекнуть их, ибо утратил право осуждать. Достоинства его остались прежними, но благие намерения переменились и уже не служили поддержкой этим великим достоинствам; первородный грех точил его изнутри»[71]71
  Франсуа-Рене Шатобриан. Замогильные записки (пер. с фр.). М.: 1995.


[Закрыть].

Другой современник Наполеона Стендаль охарактеризовал историю с герцогом Энгиенским следующим образом: «Герцог Энгиенский, внук принца Конде, проживавший на территории герцогства Баденского, в нескольких километрах от Франции, был арестован французскими жандармами, увезен в Венсен, предан суду, осужден и как эмигрант и заговорщик расстрелян. Раскрытие этого заговора дало Наполеону возможность осуществить последний, величайший из его честолюбивых замыслов: он был провозглашен французским императором, и его власть была объявлена наследственной»[72]72
  Стендаль. Жизнь Наполеона. Воспоминания о Наполеоне. Собрание сочинений (пер. с фр.). Том 11. М.: 1959.


[Закрыть].

Стендаль приводит очень интересные слова самого Наполеона, пытавшегося оправдать чрезмерную жестокость в отношении герцога Энгиенского исходившей от него угрозой его собственной жизни:

«Министры настаивали на том, чтобы я приказал арестовать герцога Энгиенского, хотя он проживал на нейтральной территории. Я все же колебался. Князь Беневентский дважды подносил мне приказ и со всей энергией, на которую он способен, уговаривал меня подписать его. Я был окружен убийцами, которых не мог обнаружить. Я уступил лишь тогда, когда убедился, что это необходимо. Мое законное право на самозащиту, справедливая забота о спокойствии общества заставили меня принять решительные меры против герцога Энгиенского. Я приказал его арестовать и назначить над ним суд. Он был приговорен к смертной казни и расстрелян. Разве не все средства являются законными против убийства?»[73]73
  Там же.


[Закрыть]

Позаботиться хоть о каких-то доказательствах «вины» несчастного герцога Наполеону даже не пришло в голову. Зато на это не могло не обратить внимание ближайшее окружение Наполеона и так называемое общественное мнение. Тот же Стендаль писал:

«После того как герцог Энгиенский был казнен, при дворе говорили, что его жизнь была принесена в жертву. Я слышал от генерала Дюрока, что императрица Жозефина бросилась к ногам Наполеона, умоляя его помиловать молодого герцога; Наполеон с досадой отстранил ее; он вышел из комнаты; она ползла за ним на коленях до самой двери»[74]74
  Стендаль. Жизнь Наполеона. Воспоминания о Наполеоне. Собрание сочинений (пер. с фр.). Том 11. М.: 1959.


[Закрыть].

* * *

Подавляющее большинство историков сурово осудило убийство Наполеоном герцога Энгиенского. Так, например Эмиль Людвиг в книге «Наполеон» написал: «Никто и не вспомнил бы об этом расстреле, не иди речь о Бурбоне – символе коронованных правителей Европы. Таким образом, этот поступок консула был наглым вызовом европейским тронам и многим миллионам европейцев, веривших в то, что королевская власть дается Божьей милостью. Он стал сигналом к борьбе против диктатора, который никогда раньше не прибегал к террору»[75]75
  Людвиг, Эмиль. Наполеон (пер. с нем.). М.: 1998.


[Закрыть].

А вот мнение Поля-Матье Лорана (Лорана де л’Ардеша): «В это время Наполеон запятнал себя кровавым, неизгладимым из памяти народов преступлением. Он велел похитить из баденских владений герцога Энгиенского, последнюю ветвь знаменитого дома Конде, и предал его смерти. Наполеон чувствовал и сам, что убийство герцога навлечет на него негодование современников и потомства»[76]76
  L’Ardèche, Laurent de (Paul-Mathieu Laurent). Histoire de l’Empereur Napoléon. Paris, 1839.


[Закрыть].

Как видим, все в один голос отмечают негативную реакцию общественности на кровавую выходку Наполеона. Один лишь Жан Тюлар по одной ему ведомой причине написал, что «смерть герцога Энгиенского, что бы там ни утверждал Шатобриан, не произвела никакого впечатления на французское общество»[77]77
  Жан Тюлар. Наполеон, или Миф о «спасителе» (пер. с фр.). М.: 1996.


[Закрыть].

Шатобриан, как известно, указывал на то, что убийство герцога Энгиенского коренным образом изменило отношение людей к Наполеону. Самым бесповоротным образом изменило оно и самого Наполеона.

Понятно, что в лице герцога Энгиенского Наполеон стремился преподать урок всем роялистам, но это преступление навсегда обесчестило его. По меткому определению историка Роже Дюфреса, «отныне Бонапарта и Бурбонов разделял кровавый ров»[78]78
  Роже Дюфрес. Наполеон (пер. с фр.). М.: 2003.


[Закрыть].

* * *

Следует отметить, что в период становления Наполеона огромную роль играла его полиция. Наполеон сам говорил: «Нужно установить порядок». И в этом он был прав. Франция нуждалась в порядке. Но там, где устанавливался порядок, всегда возрастала роль полиции. Будучи бескомпромиссным сторонником укрепления порядка, Наполеон инициировал чрезвычайные карательные акции против наводнивших французские провинции роялистов и английских шпионов. Но полиция Наполеона – настоящая политическая инквизиция той эпохи – следила не только за заговорщиками. Она следила за всеми. Более того, у Наполеона было несколько полиций, и они умудрялись следить и друг за другом. При этом, если деятельность профессионального заговорщика Жоржа Кадудаля еще можно было трактовать как реальную угрозу жизни будущего императора, то несчастный герцог Энгиенский к этому не имел ни малейшего отношения и никак не заслуживал своей трагической участи.

В связи с этим историк Жак Годешо пишет: «Наполеон имел две стороны. Как частное лицо, он был простым и управляемым, не добрым и не злым. В качестве же государственного деятеля он не допускал никаких чувств, он не руководствовался ни привязанностью, ни ненавистью. Он уничтожал и устранял своих врагов, не сверяясь ни с чем, кроме необходимости или личного интереса»[79]79
  Godechot, Jacques. Napoléon. Paris, 1969.


[Закрыть].