Текст книги "Жизнь обычного человека"

Пролог

Эта книга прежде всего о надежде.

На страницах этого произведения вы узнаете себя, своих соседей, родителей, детей, друзей и всех, с кем сводила и разводила Вас судьба.

Вам будет больно.

Вы будете испытывать стыд, жалость, отчаяние, грусть, одиночество, вину и вам захочется кричать.

Но Вы испытаете надежду.

Глава 1

Выбор сделан

Не знаю у всех ли или не у всех, но воспоминания о советском союзе, даже на пороге его разгрома, у меня почему-то в в воображении окрашивается в черно-белом цвете. Как в старых советских фильмах.

Я мало что помню с того времени, но помню. Ибо тогда я наблюдал с неба за своими родителями и делал выбор. Да, дети выбирают родителей. Вы же знаете это?

Это был маленький портовый городок в Советско-туркменском городе. Вокруг города была пустыня, скалистые горы и черная вода Каспия. Люди, не смотря на жаркий климат, мне казались холодными в этом краю. Мне приглянулась одна семья. Это была большая русская семья. Глава семьи был моряк, а его супруга врач. У них было две дочери и один сын. Странно, но приглянулась мне старшая дочь. Ей часто было одиноко, в ней было очень много энергии, она красиво улыбалась и всегда отвечала перед строгой мамой за все и еще чуть больше. Отец-моряк особо не лез в отношения своей супруги и ее детей, так как всегда проигрывал. Он просто пытался быть другом для детишек. Старшую дочь звали Таня. Мою будущую маму звали Таня. До сих пор для меня самого вопрос – почему именно она?

Таня работала медсестрой в военном госпитале. Время было тяжелое и в госпиталь регулярно привозили раненых с Афгана. Таня с любовью к делу оказывала помощь пациентам. Она не просто оказывала медицинскую помощь. Она старалась лечить и душу. И у неё это получалось. Это и тронуло меня. Таня была красива и за ней много кто ухаживал. Только и ухаживал. Таня была похожа на дикую лошадь. К ней невозможно было подойти. Она как-будто чуяла подвох за версту и оказывала сопротивление любым попыткам посягнуть на неё.

В один день привезли молодого парня со второй контузией с боевых действий. Это был молодой десантник по имени Степан. Крепкий парень, уроженец Украины не выдержал сумасшествия войны, наркотиков, алкоголя, насилия и второе ранение сделал себе сам, лишь бы убавить звук ада Афгана в груди. Это правда, но я верю, что он был хорошим солдатом и не нам его судить.

Оправившись от ранений телом и душой он стал различать цвета покрашенных наполовину в синий стен в госпитале и видеть белые халаты на людях. Позже услышал пение птиц за окном и ощутил аппетит. Степан приходил в себя и вместе с ним приходила к нему и его юношеская энергия. Ему было 18… Не смотря на ранения, общую слабость он стал бегать насколько мог по госпиталю и кадрить каждую медсестру. Степа очень любил женщин.

Встретив Таню, он ощутил как его дыхание остановилось. Он почувствовал силу в этой девушке и это его привлекло. Но как я говорил ранее, Таня оказывала сопротивление любому посягательству на неё. И все бы ничего и может ничего бы не произошло, если бы не офицер, который так же ухаживал за Таней. Степан был из тех мужчин, что видя женщину присваивал её себе. Навсегда. Он мучился, ревновал и однажды не выдержал. Увидев Таню и старшего по званию офицера рядом с ней , он подошел и не объясняя ничего избил его. Бил жестоко, как бил моджахедов.

Предстоял суд, точнее трибунал. Тане нравился Степан, а еще ей было жалко его и она слезно просила офицера не доводить дело до суда. Ей удалось это. Так судьбы моей мамы и моего папы связались.

Они уехали на Украину, в деревню откуда родом отец, сыграли шумную свадьбу. Отец, как было тогда положено был одет в военной форме, а мать в белом свадебном платье. Уже на свадьбе мать поняла, что Степан не подарок. На свадьбе он переспал с какой-то девушкой. Мама была беременна и сделала вид, что не видела этого.

От взгляда Степана маме иногда становилось страшно. Что-то менялось в его глазах за секунды. Со слов уже деда – он мог напиться и избить 9 человек. Представляете каков предмет восхищения для ребенка, что его отец мог избить 9 человек… Вообщем что-то происходило в душе и голове Степана. Он был поломан. Войной, воспитанием своей матери. Зверь сидел внутри него и просто сидеть он не мог. Зверь хотел есть и отец кормил его. Кормил его он алкоголем, драками и насилием в доме. Мне уже около двух лет было как я закрылся в шкафу лишь бы не слышать и не видеть то, что он делает с мамой. Я боялся оставаться с ним один на один и когда мама уходила – я со слезами держался за ее ноги. Вскоре у отца и вовсе полетела крыша. Представляете в 20 лет сойти с ума или иногда сходить с ума? Он что-то кричал во время агонии, ему мерещилась война и он часто приходил домой в крови. А может просто он был пьяницей? Не важно. Важно, что в матери кончилось терпение, проснулась та строптивая и решительная лошадь и она взяв меня, убежала от него и вернулась в город-порт на берегу Каспия, где как оказалось совершенно не нужна была своей матери, да и вовсе никому. Только я и она. И жизнь.

Глава 2

Двери закрываются

Жизнь – трудная штука. От неё умирают. Слышали эту шутку? Самое страшное, что в этой шутке много правды. Нет, я не про физическую смерть, которая ждёт каждого из нас. Сколько поломанных судеб, погибших мечт, отравившихся душ видели Вы на своём пути? А сколько спрятано за тем, что видели Вы…

Выбор был сделан. Мама выбрала папу, папа выбрал маму, я выбрал их. Мама выбрала развестись. Папа выбрал умирать.

Я захлопнул уже тогда двери своей души навсегда. Вернувшись обратно в город-порт, мать продолжила работать в госпитале. Меня отдали в садик. Садик был особенный – всё для людей. В нем можно было оставлять детей до позднего вечера, чтобы родитель мог работать. Часто я сидел там один с уставшей воспитательницей и не понимал почему других забирают, а меня нет. Точнее нет, я понимал почему так. Мама часто вела со мной разъяснительные беседы и мне в этом возрасте приходилось входить в её положение и быть взрослым. А было тоскливо и грустно. Было одиноко. Днем в садике я пытался радоваться с детьми, но радости от общения с ними я не испытывал. Чужой, чужие. Постоянное ощущение, что я застрял, а вот только где и зачем не понятно. Быть может это ужасно, но я не помню счастливых моментов своего детства. Все черно-белое как советское кино. Все что я пытался делать тогда – это не мешать. Не мешать маме жить, не мешать воспитателю работать, не мешать бабушке заниматься собой и её сыном. Каждый день я искал свой угол и каждый угол оказывался не моим.

На маму в это время легло много ответсвенности за сделанный выбор в жизни и её гнуло. Её часто ломало под тяжестью ответственности за меня и за жизнь. Она плакала и срывалась. На мне. Я не обижался тогда-мама меня любит повторял я себе, она просто устала. А потом я встретил зверя, того самого зверя, который жил в отце. Только теперь он поселился у мамы. Я нечаянно поджег строительный мусор в коридоре общежития, в котором мы жили и мать от страха или от усталости с криками загнала меня домой в комнату. Она достала спички и стала жечь мне их над каждым пальцем, повторяя что так нельзя и что-то еще. В моих ушах настала тишина. Года 4 мне было и я кричал. Я видел в её глазах того зверя и видел в её глазах саму её, шокированную собой…

Почему всё так…

Дожить бы этот день, эту жизнь. Просто дожить

Глава 3

Жили не тужили

В Советской Туркмении мы прожили не долго. Союз стал распадаться. А вместе с ним и наша итак не крепкая, но большая семья. Мама из-за строптивости и обид на равнодушие своей матери не захотела ехать за ней в Иваново и решила вернуться обратно в Куйбышев, нынче Самара. Да, она там родилась и ее мать там родилась. Просто в силу работы отца-моряка все переехали за ним в Туркменистан. Отец-моряк, к слову, не был ей родным отцом. Он был третим мужем её матери. С родным отцом мамы бабушка развелась по непонятным причинам. Он был хорошим человеком. Спортсмен и трудяга. Уважаемый человек на заводе и в городе. Но кто-то сделал выбор и жизнь пошла так как она пошла. Бабушка вышла замуж за второго мужа, отца сестры мамы, который впоследствии пытался не раз изнасиловать мою маму в школьном возрасте. Бабушка вновь развелась и вышла замуж в третий раз за деда Сашу – моряка и родила от него третьего ребёнка моего дядю Сашу. Спустя годы бабушка развелась и с ним. Не умеют у нас жить в семьях…

Так вот. Мама захотела пойти наперекор матери и доказать чего она стоит. Я свой выбор не делал. Я его сделал, выбрав своих родителей. Мы переехали одни в Самару. В Самаре нас ждала жена настоящего моего деда, который к тому времени уже умер. Так у меня появилась настоящая бабушка, которая меня любила и любит. Которую люблю и я.

93 год. Самара, недавний развал СССР, безработица и прочее. Мы с мамой пожив у моей новой бабушки, переехали в свое жильё. В комнату в коммуналке. Мама спала на полу, я на раскладушке, а продукты мы хранили за окном.

Школа встретила меня не дружелюбно, я часто дрался, а точнее часто получал. Привыкнув с садика жить одному я легко перенес трудности переезда. Я по-прежнему часто был один, но почему-то теперь я считал это предметом гордости, хоть мне и частенько было страшновато ночью одному. Где была Мама ночами я не знаю. Но я уже и не ждал её. У меня был свой мир.

Забыл сказать-я заикался и заикаюсь. Мать говорит, что из-за поведения отца, хотя сегодня я понимаю, что и она к этому руку приложила, ну да ладно. Заикание было недугом, который закалял меня. Я учился контролировать себя и учился следить вокруг. Мир был враждебен с детства и я учился охранять себя. Большой радостью было знакомство с одноклассником Максимом. Это был первый человек, кто принял меня и стал общаться со мной. Он не говорил мне перестань заикаться как это говорила мать, не бил меня и не говорил помолчи. Он говорил со мной, мы смеялись и катались зимой на школьных рюкзаках. Прогулка с ним из школы до дома была дорогой счастья и радости. А еще мы читали с ним «Незнайка на Луне» на перегонки. Я очень хотел его обогнать. И когда мама на меня накричала за чтение книги поздно вечером у батареи под окном коммуналки, я ещё больше убедился, что этот дом не мой, это не моя семья. Но выбор был сделан ранее…

Годы шли, я рос. Максима после третьего класса перевели в другую школу и я горевал. Я потерял настоящего друга, это был мой островок принятия и радости. Я благодарен ему. С помощью него я научился говорить, смеяться с другими людьми.

Мы переехали в общежитие. Кто из вас не был в общагах 90-х годов – вам повезло. Того зверя, которого я встречал в отце и матери тут можно было встретить в каждом втором. Я говорил, что я хорошо следил за собой и хорошо следил вокруг. Так вот – тут мне это помогло. Я знал мимо кого надо пройти молча, а кому необходимо нахамить и с кем нужно поговорить. Мне казалось, что я живу на другой планете. Я приходил в школу и слышал и видел совсем других людей. У них были отцы, они были хорошо одеты, они рассказывали какие-то семейные истории, а возвращаясь домой я встречал на этажах общежития грязь, мат, насилие и отсутсвие матери дома. Только я и мои игрушки из спичечных коробков. Тех самых, из которых достали спички и жгли пальцы за детскую шалость. Никогда не видел в этом связь.

Эта атмосфера видимо влияет на людей. Мать начала пить, водить домой мужчин, а я молча смотреть на то чем они занимались ночью. Наивно, но в каждом из этих подонков, большинство из них именно так и можно назвать, в каждом из них я видел своего отца. Своего возможного отца. Временами я думал, что ей платят за секс и испытывал вину за то, что она вынуждена это делать из-за меня, чтоб было что одеть и чем накормить. Временами, когда мать кричала, я думал, что я не родной и меня взяли из интерната. Почему же тогда мама грозиться отдать меня туда обратно? Слыша слова от матери в формате я тебя задушу и натыкаясь на жесткость в школе, общежитии, натыкаясь на постоянное одиночество дома я чаще и чаще думал о самоубийстве. Бывало так, что сидя дома один я часами тыкал себя ножом в живот, но так и не осмеливался пойти дальше. Мама по-прежнему срывалась на меня, на соседей, на мужчин, на Бога. Помню как она пьяная залезла на подоконник и кричала Богу в небо. Она просила Его доказать, что Он есть. Я смотрел на это и сжимался в своем кресле-кровати. И Он доказывал ей это посылая молнии одну за другой и она ликовала и просила еще со слезами на глазах. За стенами общежития временами раздавалась громкая музыка, крики драк и звук звонка детского велосипеда по утрам, а за окном скрип качелей.

Так собственно мы и жили не тужили. Я, мама и наши звери внутри нас. Люди не умеющие жить.

Глава 4

В бочке меда ложка дёгтя

Не смотря на все эти черно-серые краски советского и постсоветского «кино», я и ребята, проживающие со мной в общежитии учились быть счастливыми как могли и где могли. Большую радость нам доставляло лазать по чужим огородам и есть на халяву вкусную черешню. Из-за которой однажды хозяин огорода чуть не скинул меня в обрыв ружьем, если бы не его милосердная супруга. Он орал, что мы скоты и тыкал в меня этим ружьем через забор, а я слезно просил его остановится, поглядывая на обрыв за мной в метров 10-15 и убегающих, смеющихся друзей из общаги с чумазыми от вкусной черешни ртами. Было весело потом это вспоминать. Нам нравилось строить шалаши на деревьях и больше всего нравилось в них обедать. Каждый приносил во время обеда из дома свою еду, размещались в домике на дереве и начиналась делёжка. Девочек мы не впускали к себе в дом, давая знать им, что мы пацаны здесь главнее. Кто-то начинал уже в том возрасте нюхать клей, кто-то курил сигареты и не только. Было весело.

Помню как взрывали карбид в бутылках и однажды моего соседа ранило осколком. Моя мама до приезда скорой оказывала Валере помощь. Он кричал от боли и плакал, а я восхищался мамой. Мама любила помогать. Всегда когда я болел, она читала молитвы мне и клала иконки под подушку. Заставляла делать ингаляцию и кричала когда я кашлял среди ночи и я старался не кашлять. Жизнь по-тихоньку налаживалась. Я заводил котов, а мама их выгоняла, говоря мне, что они убежали. Я делал вид, что верю. Тогда я начал ловить ящериц и приносить их домой. Завел даже двух– Дуся и Раф. Учился играть на гитаре и днями сводил с ума маму и соседей голосом и репертуаром. Нравился мне рок. Много в нем боли. В школе уже в то время я занял удобную для меня нишу, точнее несколько. На уроке был хорошим учеником для учителя, быстро все схватывал и при желании мог всегда получать 5. На перемене и после школы я превращался в хулигана. Мне нравилось говорить о запретном, матюкаться и нарушать правила. Это делало мне сильнее как мне казалось. Так я тогда кормил своего зверя. По возвращению домой я фильтровал события за день и выдавал их маме. Мы дружили. Я ощущал свободу и любовь. Мама часто хвалила меня и мне нравилось это. Жизнь больше не была черно-белой. Она стала цветной. Красок прибавили покой мамы, который пришел к ней с устранившимися финансовыми проблемами, общение с ребятами и «плохие» дела с ними, хорошие отметки в школе и одобрения учителей меня. Я наконец-то задышал!

Дышал я полной грудью и каждый вдох этой новой и как мне казалось уверенной жизни уносил меня все дальше от постоянного ощущения одиночества и забытости меня кем-то. Временами, натыкаясь на осуждение и упреки мамы, я вновь замыкался и возвращался в состояние использованного пакета, гуляющего по улицам и гонимый ветром. Но, гитара, общение с ребятами и мои друзья из все тех же спичечных коробков помогали мне вернутся к берегу счастья и свободы.

Зверь, которого я кормил, стал все чаще просить еды, а я все чаще был вынужден давать ему еды. В конце концов именно зверь вернул меня к жизни. Впервые ударив человека и не просто ударив, а повалив его наповал, с кровью, милицей, страхом я ощутил незабываемый прилив удовлетворения, который быстро затушил страх наказания мамы. И вот я уже стою на углу дома и вновь пытаюсь покончить с собой, одновременно трясясь от страха и смакуя ощущения своей силы.

К нам много в класс новеньких переводили и учителя всегда просили меня за ними приглядывать, совсем не подозревая о моей двойной жизни. Я прикрывал этих ребят насколько мог от нападений сверстников, но когда вставал вопрос о личном авторитете, а вставал он всегда ибо мне очень важно мнение других обо мне, тогда я тоже прикладывал руку к унижению и насилию над новенькими. Страшные вещи у нас происходили в то время. В спинах новеньких можно было увидеть гелиевые, воткнутые на четверть ручки, их же втыкали и в ладони вместе с циркулями, выкидывали рюкзаки из окна и били стульями. Наше любимое развлечение в то время было на перемене закрыть коридор без окон, выключить свет и драться. А чаще не драться, а бить в темную выбранную накануне жертву. Так и случилась трагедия. К нам в посёлок переехала армянская семья. Мальчик попал к нам в класс. Учителя его называли Борис, а мы бакланом. Ему ставили 3 в то время как остальным 2, хотя он не говорил по-русски и это вызывало возмущение и ненависть к парню. Ну и накопилось. Закрыли коридор и увлеклись. Бориса увезли на скорой, нас всех на учет, шумиха на весь район. А вскоре Борис умер. В больнице. Больше всего тогда я боялся двух вещей– гнева матери и отца Бориса. Мать покричала, я помолчал, а отец Бориса не появлялся. Больно.

Зверь получал своё. Мне лишь оставалось наблюдать.

Глава 5

Мальчик растёт

Больше всего мне нравились вечера в то время. Утром я уже тяжело вставал, все чаще спал на первых уроках с головной болью от выпитого накануне алкоголя. На пальцах были мазоли от струн, а на костяшках ссадины от драк или просто избиения толпой невинного человека.

Первый раз я напился с одним из одноклассников. Он был высокого роста, худощав, замкнут и тоже играл на гитаре. Особо не проявлял себя в школе, старался быть тише воды ниже травы. Была зима, посленовогодние дни. На улице было холодно и тихо.. Встретившись с ним в назначенном месте у Дома Культуры, мы пошли на железнодорожные рельсы через гаражи. Он был моим проводником в мир алкоголя. И самое важное – он уже пробовал алкоголь и знал что это такое и как его надо пить. Откуда у нас появился самогон и пиво не припомню. Мы успешно размешали первое со вторым и с чувством непреодолимого нетерпения побежали в укромное место. Я пил первый раз, но все мои движения говорили мне о том, что я знаю что делаю. Это было очень знакомо и долгожданно. Будто все свои недолгие 14 лет я ждал этого момента, я и мой зверь ждали этого момента. Я жадно пил, запивал пивом, блевал и снова пил. Падал, разбивал нос в кровь об рельсы, вытирал кровь с лица и снова пил. Внутри меня что-то ликовало, кричало и магнитом, сравнимым с силой притяжения тащило к бутылке вновь и вновь. Одноклассник в шоке смотрел на меня и предлагал остановится, но я уже не мог. С каждым глотком я ощущал как уношусь куда-то далеко и безвозвратно. Я смотрел в его глаза и видел сожаление и беспомощность. Чтобы он не говорил, чтобы не делал, он не мог меня остановить. Словно кто-то толкнул меня в море, дна которого мне еще предстояло коснуться.И я тонул, задыхаясь и захлебываясь в собственной блевотине, крови, боли и тишине, сменяющей эту боль внутри с самого детства. Проснулся я дома весь в крови с дикой болью в животе и с мыслью, что этого не повторится никогда. Шок, ужас, страх, угрезения совести перемешивались в груди, поочерёдно занимая место у микрофона в голове. «Что ты наделал?Что это было?Как ты мог?» С этими мыслями я пошёл к однокласснику. Я шёл по пустым улицам, меня крутило и я не мог разогнуться. Мир вновь превратился в черно-белое советское кино. Все эти серые дома, серые деревья, серые люди в окнах и серые облака с правильным Богом на них, смотрели на меня и презирали моё скрюченное от боли тело. Я не знал зачем я к нему шёл, а придя понял. Я шел, чтоб выпить. С неподдельной ненавистью к себе, я протянул руку к стакану вновь. Дай зверю кусочек, он по локоть откусит…

Вечера были глотком воздуха, как я говорил. Мы смеялись, пили, курили и пели полной боли русский панк-рок. Помню как на спор мы с Сивым выпивали по бутылке портвейна 777, до этого успешно сдав наворованный цветной металл. Сивый был крепкий, уверенный в себе парень из простой семьи. Смотря на него можно было сказать, что Сивый знает своё место в жизни. Я же его не знал. Двойная жизнь изматывала. Днем приходилось поддерживать авторитет хорошего ученика, а вечером доказывать улице, что я плохой и способный на плохие дела парень. Второе доказывать было сложнее. Что-то мешало всегда внутри меня. Постоянно свербящий голос в душе не давал наслаждаться воровством, пьянками и драками. Так и тот металл, который мы со смехом отрывали фомками с Сивым был сворован мной с ощущением, что на меня смотрят все небеса нашего простого посёлка. Было темно и никто не видел нас, разве что лающая собака. Но с каждым скрипом металла в душе раздавалось осуждение всех кого я знал. К тому времени в жизни появились и новые увлечения, особенно повлиявшие на меня в будущем – творчество и спорт.

В школе был совет старшеклассников. В него входили с виду успешные, хорошо одетые и из хороших семей ребята и симпатичные девчонки. Не помню как, но я туда попал и начал там занимать лидирующие позиции, участвуя во всем что только можно и за эту активность учителя закрывали глаза на мою успеваемость и на мой перегар по утрам. Мне нравилась сцена. Играя на гитаре, выступая на сцене я к собственному удивлению переставал заикаться и это делало меня нормальным. Выступая на сцене я словно избавлялся от чего-то тяжелого внутри себя и мне хотелось еще и еще этих ощущений. Команда была дружная и творческая. Мы оставались в школе до вечера и в нашем распоряжении был целый кабинет и обшарпанный актовый зал. В котором мы успешно пили алкоголь во время репетиций и занимались сексом в темных углах, разбившись на парочки. Всё это было по-новому и очень по-взрослому. С фантазией во время репетиций у меня было хорошо, за что спасибо спичечным коробками и роботам, сделанным из них. Я легко включился в процесс организации мероприятий и предлагал свои идеи, которые приветствовались всеми. Этого себя я принимал.

На бокс я попал случайно. После окончания учебного года меня оставили на отработку. Момент перевоспитания так сказать за плохую успеваемость. Мы красили парты – я и еще двое из другого класса. Парни из другого класса выглядели уверенными и серьёзными. Было лето, на улице было жарко, а мы были вынуждены дышать краской до обеда в кабинете химии. Мне показалось, что я крашу больше тех дружных, крепких ребят и я решил восстановить справедливость. Им не понравилось моё замечание, а мне их ответ и я пригрозил навалять им. За что и получил «двоечку» и благополучно, ударившись об парту познакомился с будущим другом. Меня подняли, умыли и позвали на бокс. Я и пошёл. Было тяжело. И физически и духом. Тренировки шли два раза в день. Рано утром до школы и после обеда до вечера. В отличии от других спортивных школ, в секции нашего тренера происходил естественный отбор путем избиения новеньких. Ты приходишь на бокс и в течении месяца тебя ставят в спарринг в голову три раза в неделю. Три раза в неделю тебя просто бьют. Текучка была бешеная и я горделиво проходил эти трудности. Мы много бегали, дрались и смеялись. Это была настоящая дружба. Непередаваемое чувство братской любви испытывал лично я , когда после тренировки, умывшись от крови смеялся с соперником и мы жали друг другу руку. Когда были в душе, мы подкалывали друг друга высказываниями о маленьких членах, выключали горячую воду друг другу, пели песни или просто кричали. Выходя на улицу мы чувствовали себя королями. Нам об этом говорил и тренер – вы хозяева тут, помните об этом. С этим мы и шли, доказывая не верующим в это обратное. Я бросил гитару, стал посерьёзнее одеваться и самое главное стал очень уверенно и безопасно себя ощущать, чего не было никогда с детства. Преследующее чувство опасности улетучилось. Бокс, алкоголь, драки и общение с девочками убавили звук надвигающийся катастрофы.

Глава 6

Очередная поломка

Сквер за драмтеатром был любимым местом студентов. С него открывался шикарный вид на волгу, пивзавод, заброшенный в то время парк, женский монастырь и кадетское училище при МВД России. Посередине самого сквера гордо располагался памятник Пушкину, вокруг которого раскидывались зеленые лужайки и лавочки, занятые то голубями, то пьющими студентами. Задняя стена драмтеатра города использовалась по назначению нужды отдыхающих. Казалось можно прийти в любое время суток в сквер и ты найдешь близких себе по духу ребят.

Рядом с этим сквером расположилась и моя академия, в которую я совершенно неожиданно для себя поступил. Это была академия культуры и искусств. По окончанию школы я совершенно не видел себя ни в одной профессии. Более того мне казалось, что армия лучшее место для меня и душа тянулась туда, но озвучить это желание себе и маме я побаивался из-за постоянных и вездесущих рассказов о дедовщине и трудностях армейской жизни, к которой как мне казалось я физически и духом был совершенно готов после школы бокса и постоянных тренировок. Практически все в школе говорили о своём выборе, о подготовке к экзаменам, о будущих профессиях. Я же был потерян, находился словно во сне безразличия к собственной жизни. Я совершенно не представлял себя в послешкольном будущем. Всё что я умел и всё что мне нравилось – это драться, временами играть на гитаре и пить. К слову к тому времени, я уже не только пил. Вскоре после того ужасного первого пьянства, я уже попробовал легкие наркотики, которые совершенно не понял, но продолжал их пробовать, потому как это модно и по-взрослому.

Я ходил на подготовительные курсы, после которых должен был поступать на городского кадастра. Что я должен был делать в роли кадастра я не представлял вообще и на вопросы почему именно кадастр, я лишь пожимал плечами. Совершенно не понимая, что мне хотят сказать преподаватели на подготовительных курсах Университета о земле и прочих кадастровых делах, я просто продолжал ездить туда, клеить там девочек и демонстрировать свою силу ребятам из группы. В беседе с кем-то из школы я услышал предложение пойти учиться на артиста в театральное. Меня удивило это предложение и польстило. Я и артист. Смешно не правда ли, я же заикаюсь. Но почему-то я загорелся. Озвучил эту идею маме и она поддержала. Еще бы – её сын будущий артист! Меня с головой поглотила эта идея. Нравилось мне доказывать невозможное людям. Я стал учить стихотворения. Выбрав Высоцкого, я каждый день учил текст, находил слабые места волнения и возможного заикания в них и репетировал так, чтоб никто не заметил меня в недуге. Попав на вступительные экзамены по актёрскому мастерству я был в шоке. Столько творческих и настолько творческих ребят я не видел никогда. Они казались мне безумными. Идея поступления сюда показалась мне большой ошибкой. Все эти ребята на вступительных экзаменах в моем посёлке не дошли бы от школы до дома. То, что там происходило казалось мне крайне вызывающим, постыдным. Они пели, читали стихи вслух при всех, танцевали и очень необычно были одеты. Тем временем среди них выделялся лишь я, будучи по-простому одет и пострижен. Так или иначе я поступил. К своему собственному удивлению я поступил. Спустя год меня назвали лучшим учеником курса по актёрскому мастерству. Я был доволен и мама не знала радости. Всё было хорошо, за исключением растущей пагубной привычки пить, курить и гулять. Я чаще и чаще не ночевал дома, оставаясь ночевать то у одногруппников, а то и вовсе в подъездах. Студенческий билет был постоянно заложен в киоске из которого мы каждый день уходили со спиртным в сквер.

В сквере всё дышало свободой, бунтарством и сексом. Напившись можно было легко переспать с милой студенткой в туалете академии или в густых кустах. Меня разрывало на части от ощущения, что я могу делать всё, что хочу. Мы дрались, трахались, разбивали остановки, пели и кричали. Среди всех этих творческих ребят, я парень с посёлка казался самым отмороженным и мне это нравилось. Нравилось и демонстрировать это. Так, не помню каким образом в моих руках оказался кастет. Наличие холодной силы в руке придавало ощущение вседозволенности и могущества. Не прошло и суток как кастет с острыми наконечниками из металла был применён. Напившись, я зацепился словами с какой-то компанией и не задумываясь одел кастет и пошел к ним навстречу. Не забуду этот хруст, треск и летевшие в стороны куски лиц, кровь и зубы. Видя всё это я сходил с ума. Я кричал до хрипа их упавшим телам, чтоб они суки знали своё место. И это было часто. В сквер приезжал еще мой одноклассник, с которым мы когда-то занимались боксом. Встретившись и напившись с ним мы сходили с ума. Завидев большую компанию в дали от нас, мы начинали выкрикивать им угрозы, снимать с себя майки и бежать к ним. Кто выбирал не убегать был жестоко избит, унижен и слыша в свой адрес, что так вести себя нельзя, задавали лишь вопросы «да что мы сделали». Ответа у нас не было и мы снова били.

История с театром стала надоедать мне. Я чувствовал, что уношусь в что-то тёмное и сильное. Мне хотелось продолжать учёбу, но я уже не мог. Мой зверь просил еще и еще. Даш ему кусочек, он и руку по локоть откусит.

Глава 7

Еще один шаг

В начале третьего курса меня отчисли. Хотя мне было понятно еще на втором, что закончить учебу у меня не получится. Но учителя давали мне шансы, которые я небрежно принимал. Меня все больше притягивало жизнь как мне казалось золотой молодежи. Они красиво одевались, читали современную литературу, ходили в ночные клубы и всё время говорили о наркотиках. От них пахло успешностью и чем-то притягательным что трудно объяснить. Магнитом меня тащило в их жизни, в их увлечения. Мне хотелось быть среди них своим и я стал одеваться как они, говорить на их языке, читать что читают они и делать вид, что знаю толк в серьёзных наркотиках, совершенно не понимая в них и боясь до ужаса пробовать.

Первый раз, попав в ночной клуб я чувствовал себя неуютно. Мне казалось, что все на меня смотрят. Не помогал даже выпитый алкоголь в сквере с Пушкиным. Я смотрел по сторонам на окружающее меня как афроамериканец смотрит впервые на снег. Очень громко шумела непонятная мне музыка, вокруг было много разных людей, все танцевали и я запоминая движения начинал танцевать с ними. Ходить в ночной клуб по выходным быстро стало моей привычкой. Как и вскоре употреблять наркотики там.